Текст книги "Огненный волк. Книга 2: Князь волков"

– Я знаю не меньше, чем ты, Рваный, и пока уберег свои уши в целости! – с вызовом ответил ему Огнеяр. – Эту девушку сам Князь когда-то принял в племя, она имеет право быть здесь и говорить с ним.

– Не она ли еще осенью отбилась от племени и снова встала на две ноги? – Старый волк тоже подошел поближе, разглядывая Малинку и принюхиваясь. – Она пахнет племенем.

– Это она. Пропустите нас.

Старый волк отступил, давая им дорогу, и Огнеяр с Малинкой на спине стал подниматься в гору. Теперь в ней не было ни волнения, ни страха; ей казалось, что она спит и видит сон о себе самой. Тело ее было здесь, а душа откуда-то свысока наблюдала за ним, эта отстраненность позволяла ей не бояться и в то же время внушала чувство, что она ничего-то здесь не знает и не понимает. Малинка шла по грани миров, по грани жизни и смерти, и Огнеяр был ее единственной опорой, без которой ее сразу поглотит бездонный омут.

Самая вершина горы была свободна от леса. Еще издалека Малинка заметила между деревьями просвет, но лучи, льющиеся оттуда, не были простыми лучами дневного света. Они были белыми, словно на этой горе задержался лунный свет. И били эти лучи не сверху, а снизу, от земли.

Деревья расступились, перед Огнеяром и Малинкой открылась поляна. Первое, что она заметила, – огромная белая глыба сияющей шерсти. Сам Князь Волков сидел посреди поляны, и его сверкающие зеленые глаза были устремлены прямо на Малинку. Ужас, пережитый когда-то на льняном поле, снова охватил ее, наполнил чувством беспомощности, беззащитности перед этой жадной неумолимой силой. В испуге она хотела зажмуриться, но сдержалась и перевела взгляд в сторону. Вся поляна была полна волками. Серое Хорсово стадо расположилось на опушках, не занимая середину, десятки оскаленных морд были обращены к ней, десятки зеленоватых глаз светились угрозой. Сожрут! Малинка снова посмотрела на Князя. Лучи лунного света били от его шерсти вверх, освещали всю поляну, бросали отблески на серые спины, играли в белизне оскаленных зубов, отзывались ярким зеленоватым блеском в глазах. Белый прозрачный луч коснулся и лица Малинки, и ей показалось, что это случилось с ней снова – она опять, как тогда, в начале зимы, стала видеть и воспринимать мир по-волчьи. И только вид собственных человеческих рук, намертво вцепившихся в серую шерсть Огнеяра, поддерживал ее уверенность, что она – человек.

– Ты опять пришел, Огненный! – низким, густым голосом сказал Белый Князь. Уши Малинки закладывало от этого нечеловеческого голоса, ужас волнами окутывал ее и проникал до самых костей. Это был воистину Сильный Зверь, сама душа волчьего племени. – И я вижу, ты поумерил твою гордость. Один раз ты отнял у меня добычу, теперь принес взамен другую. Это так?

– Это не так, Белый Князь, – ответил Огнеяр.

Ему тоже было не по себе перед Сильным Зверем, но он не испытывал страха. Чем больше его старались запугать, тем больше дерзости в нем просыпалось. И сейчас его наполняло странное удовольствие от разговора с Белым Князем – сродни наслаждению полета с огромной высоты, когда внизу – острые камни.

– Ты уже однажды пытался получить эту женщину в племя, – продолжал он, различая слухом дыхание тридцати трех волков и чувствуя на себе тридцать три пары зеленых глаз. – Но она сбросила твои чары – боги не судили тебе владеть ею.

– Зачем же она пришла? – спросил Белый Князь. – Я узнал ее. Однажды она нашла дорогу домой – зачем же ты принес ее сюда снова?

– Отдай мне моего жениха! – вдруг сказала Малинка. Она сама не ждала, что решится заговорить, но слова вырвались против воли, словно кто-то другой заговорил ее голосом. – Мой жених остался волком. Отдай мне его.

– Я не отдаю назад того, что взял, – ответил ей Белый Князь, глянув прямо ей в глаза своими зелеными глазами, но Малинка не испугалась – она уже не ощущала себя частью живого земного мира, которую можно убить.

– Светлый Хорс не велел тебе трогать людей! – с вызовом ответил Огнеяр.

– Не тебе знать, что велел мне Светлый Хорс! – с гневом зарычал Белый Князь, приподнялся на лапы, но потом вдруг снова сел. – Ладно, – неожиданно согласился он. – Только я не знаю, кто из них твой жених. Узнаешь его – я позволю ему снять волчью шкуру.

– Я узнаю, – согласилась Малинка. Как раньше она не могла бояться, так теперь не смогла обрадоваться и только повторила: – Я узнаю.

– Через три дня все мое племя соберется у Волчьей горы, – сказал Белый Князь. – И ты должна будешь узнать твоего жениха. Только его одного. И только один раз.

– А не обманешь? – спросил Огнеяр.

Белый Князь снисходительно усмехнулся, приподнялся и чуть отступил в сторону. И стало видно, что прозрачный белый свет испускает не он сам, а широкий пень позади него. Вернее, большой нож со сверкающим широким лезвием и серебряной рукоятью, воткнутой в щель на поверхности пня. Это был Острый Луч – рожденный из Хорсова луча и подаренный волчьему племени как источник его силы и знак родства с божеством. Клинок казался тонким лучом белого света, застывшим острым языком пламени, но все знали, что тверже и острее его нет клинка на свете.

– Пусть Пресветлый Хорс будет послухом – я сделаю, что обещал! – надменно ответил Белый Князь. – А если вы мне не верите – я не держу вас.

– Мы тебе верим, – сказал Огнеяр, с трудом отведя глаза от сверкающего ножа. Именно Острый Луч наделяет избранника силой Князя Волков. – Мы будем здесь через три дня.

Повернувшись, он понес Малинку прочь с поляны. Десятки горящих глаз провожали их, но никто не шелохнулся. Волки у подножия пропустили их молча, и Огнеяр с Малинкой снова нырнули в чащу. С каждым шагом ей делалось все легче дышать, тело слабело, а страх завладевал душой – только теперь она начала осознавать, где была и с кем говорила. Неужели ей придется еще раз вернуться туда?

Когда Волчья гора скрылась из вида, Огнеяр остановился и встряхнулся. Малинка послушно сошла с его спины и тут же повалилась на мох, совершенно обессиленная.

– Ну что – пойдем опять туда? – прорычал Огнеяр, но она его не поняла.

Тогда он кувырком стряхнул с себя волчью шкуру и с наслаждением потянулся – ему тоже хотелось совсем избавиться от памяти о волках. Даже ему посещение Волчьей горы не прошло даром.

– Пойдешь опять? – по-человечески спросил он у Малинки, садясь на мох рядом с ней. – Или страшно?

– Страшно. – Малинка подняла голову, увидела его, облегченно вздохнула и схватила его горячую руку. Теперь она была не единственным человеком в волчьих землях. – Еще как страшно! А все равно пойду. Как же не идти? Ведь он обещал… Скажи! – Она села на мох и тревожно впилась глазами в лицо Огнеяра. – Он обещал – так не обманет?

– Нет, пожалуй. Перед Острым Лучом обещал – не обманет.

Малинка перевела дух и снова легла на мох, подложив узелок под голову. После всего перенесенного она чувствовала отчаянную усталость, но боялась заснуть, боялась тех ужасных снов, которые могли навеять ей десятки волчьих глаз.

Огнеяр положил руку ей на голову, и она мгновенно заснула. И не видела во сне совсем ничего – дух ее отдыхал, Огнеяр запретил ему странствовать. Самому Огнеяру спать не хотелось. Белый свет Хорсова ножа сиял перед его глазами, ослеплял и дразнил. Как и у Малинки, у него не было дороги назад. Бросить Князю Волков девушку, которая ему верила, Огнеяр не мог. А если стоять за нее до конца – наверняка придется драться. Огнеяр слишком хорошо знал Хромого, чтобы поверить в его нежданную доброту. Огромная, мощная фигура Старого Князя стояла у него перед глазами – только безумец мог надеяться одолеть его. «Он сидит перед пнем и никого не пустит на свое место, – думалось Огнеяру. – А впрочем… На то он и старый, что ему на смену приходит молодой. И почему не я? Кто имеет на это место больше прав, чем я, сын Велеса? Отец! – может быть, впервые в жизни осознанно позвал он. – Поможешь?»

И багровое пламя ярко вспыхнуло перед его глазами. За свою жизнь Огнеяр совершил много такого, что не нравилось его отцу, но в этом деле Подземный Хозяин поможет. Став Белым Князем Волков, Огнеяр сделает шаг к обретению той божественной сущности, в которой был рожден. А теперь он знал, что его главный поединок еще впереди.

В который раз за последние месяцы Огнеяр подумал о своем противнике – сыне Перуна. Огнеяр жалел, что так мало выспросил о нем у Еловы и Оборотневой Смерти – даже имени не знает. Где его искать? Теперь в жизни Огнеяра появилась новая цель, но он знал, что к поединку своей судьбы еще не готов. Он не знал главного: за что он будет биться с неведомым оборотнем, покрытым рыжей шкурой? Казалось бы, о чем тут спрашивать – их битва должна стать продолжением извечной битвы их отцов, Перуна и Велеса. Но этого Огнеяру было мало. Пусть Велес создал его только как свое оружие – он не был бессловесным и нерассуждающим орудием даже в руках бога. Сам полубог и полузверь, он обладал беспокойным, вечно жадным человеческим разумом и хотел знать дороги своей судьбы.

«Дожить бы еще!» – угрюмо подумал Огнеяр, вспомнив сияющие глаза Белого Князя. Но здесь было и проще – сейчас Огнеяр точно знал, за что будет драться.

Глава 3

На займище Вешничей несколько дней прошло спокойно. Два березовых листочка так и сидели в волосах Милавы, она привыкла к ним, осторожно причесывалась, стараясь не задеть их гребнем. День ото дня они росли, наливались густой зеленью, словно сидели на обычной березовой ветке, где посадила Мать Макошь, и с каждым днем все труднее было прятать их под волосы, чтобы не заметили родичи. А что будет, если кто-нибудь узнает? Тогда ее тоже объявят нечистой, запрут в пустую клеть или отдадут Елове – и уж тогда им останется пропадать вместе с Брезем. Ни за что Милава не хотела попасть в руки ведуньи и старательно прятала листочки. На ходу или от ветра они терлись о ее волосы, нашептывали что-то непонятное, и Милава невольно вслушивалась в тихое шуршание, старалась вникнуть…

Тот березовый смех, который она слышала наутро после Ярилина дня, тихо шумел у нее в ушах. Иногда Милаву всплеском охватывали страх, обида, чувство одиночества и тоски, она вспоминала, что листочки эти – печать Леса, знак его власти. В такие мгновения ей хотелось сорвать листочки – пусть будет больно! – рассказать всем, пройти любое, самое суровое очищение, но вырваться из цепкого плена, вернуться в теплый человеческий мир, к родичам, к подругам. По ночам ей снилось, что вокруг нее шумит беспросветный дремучий Лес, ветви тянутся к ней, как хищные жадные лапы, корни ползут из земли и цепко обвивают ноги, дупла раскрываются в толстых стволах, как пасти хищных зверей. Лес голоден!

Но этот страх приходил только ночью, а днем Милаву тянуло в лес, словно там ее ждал кто-то, кто все объяснит, научит, как одолеть беду. Она полюбила сидеть на крыльце и смотреть на большие березы на опушке, видные над верхушками тына.[38]38
  Тын – забор из заостренных бревен или жердей.


[Закрыть] В солнечные ветреные дни, на которые богат оказался нынешний кресень, каждый листочек на развесистых ветвях трепетал, поблескивал в лучах солнца, словно береза смотрит тысячей глаз, говорит тысячей языков. В сильных порывах ветра все ветви взметывались разом, и казалось, что береза, как огромная зеленокрылая птица, вот-вот оторвется от земли и взлетит ввысь… А если смотреть подольше, то в белоствольном дереве ей начинала видеться высокая, статная фигура женщины. Она приветливо улыбается солнечными бликами, машет зелеными рукавами. Это сама богиня Лада выступала из светлой рощи, и на глаза Милавы наворачивались слезы от какой-то пронзительной радости перед красотой мира – так близок был ей в эти мгновения Надвечный Мир светлых богов.

На солнечных полянах поспела земляника. Хотя Елова и не велела молодым ходить в лес, остаться без ягод на всю зиму Вешничи не хотели, и девушек со старшими парнями послали на земляничные поляны. Им наказали не отходить друг от друга дальше трех шагов, но и без приказов все со страхом думали о берегинях, о том, что в пору цветения Лес голоден и жаден. Со всеми пошла и Милава.

Березняк встретил их ласковым шумом, птичьим пением, приветливо рассыпал на пути землянику. Рядом с Милавой по траве ползал братец Вострец. Ему было всего четырнадцать лет, но его пустили со старшими, потому что с самого детства он считался любимцем Лесного Деда. Никто лучше него не умел искать в лесу дорогу, а на грибы и ягоды он имел поистине волшебное чутье. Если в худой год во всем лесу вырастал хоть один гриб, то находил его непременно Вострец. Все хотели ходить по грибы вместе с ним, но он выбирал себе попутчиков сам. Если кто пытался перехватить выбранную им тропу, то он просто сворачивал, и все грибы, как по волшебству, перебегали со старого места на новое и оказывались у него, а не у другого.

Сейчас он лениво шарил в траве, но все сыпал и сыпал в берестянку Милавы горсть за горстью самых крупных и спелых ягод. Своего туеска Вострец не озаботился захватить и потому не отпускал сестру далеко.

– А вот бы не берегиня Брезя, а Брезь берегиню поймал, – вдруг сказал Вострец Милаве, и она быстро повернулась к нему. Как раз об этом думала она сама.

– Молчи, молчи! – Одна из старших сестер, Полянка, ткнула берестянку в траву и негодующе замахала руками. – Как же можно такие слова в лесу вслух говорить! Берегини-сестрицы, Леший-Батюшка, простите нас! – попросила она, кланяясь на все четыре стороны.

– А что, разве не бывало? – Вострец сел на траву среди земляничных листьев, взял в рот травинку и принялся ее жевать. – Слыхали, что дед Щуряк рассказывал? Ежели парень себе в жены берегиню добудет, то весь род будет счастлив и удачлив. И урожаи будут обильные, и птица-рыба сама в руки прыгать станет, и скотины расплодится, что звезд на небе. Был бы я постарше, уж я бы счастья не упустил. У нас по двору берегиня ходит, а мы только слезы льем. В полынь зарылись по уши, дышать нечем, скоро нас вместо Вешничей Полынниками прозовут! Стыд! Взять бы ее в невестки, коли уж она Брезю так полюбилась!

– Молчи, дурной! – прикрикнул на него Заренец, расслышав, о чем они говорят. – Да где ты такой видал род, чтобы в невестках берегиня жила?

– А вот и знаю! Дед сказывал! В одном роду берегиня парня полюбила, и он ее в жены взял. И род ее принял!

– Дед басни сказывал! Ты уж не малое дитя, чтоб в басни верить. Это ж суметь надо – берегиню поймать! Лягушек и то ловить умеючи надо!

– А дед сказывал, как их ловить! – не сдавался Вострец. – Надобно подстеречь, когда они в озере купаются, да лебединые крылья у одной утащить. Она без крыльев улететь не сможет и за тем человеком пойдет.

– Да как ты к ним подойдешь? – снова вмешалась Полянка, раздосадованная тем, что непутевый парень дурной болтовней растравляет их общее горе. – Глупый ты, хоть и ловок грибы искать! Берегини же живого человека за пять верст чуют! К ним подойти – это слово надо особое знать! Вон, Косанка на репище[39]39
  Репище – поле, где выращивают репу. До появления картофеля репа была основным овощем славян и выращивалась в очень больших количествах.


[Закрыть] сорняки дерет – ты хоть к ней подойди, чтоб не учуяла! А то – берегиня! Тоже, ведун сыскался! Не трепи языком попусту!

Вострец не стал с ними спорить, равнодушно жевал свою травинку. А Милава с нетерпением ждала, когда старшие отойдут подальше, ей хотелось продолжить разговор. Хоть один человек нашелся во всем роду, кто верит, что Брезя можно спасти! Все другие уже в душе распрощались с парнем, не надеясь увидеть его здоровым и в ясном рассудке, даже родители оплакивали его, как умершего. Только Милава не могла с этим смириться, и ее так порадовало открытие, что не все еще похоронили ее брата!

И ведь он прав! Когда встречается земной мир и Надвечный, человек и берегиня, их тянет друг к другу, но жить на грани миров опасно. И первым гибнет человек, как более слабый. Но если это окажется сильный человек, то он не позволит берегине утянуть его с собой, а сам перетянет и найдет способ оставить ее на земле! Да, рассказывали про одного, которому это удалось. И если Брезь сам не сумеет, ему ведь можно помочь! А Милава была готова на все, что в человеческих силах, и даже на большее.

Постепенно они с Вострецом отделились от остальных. Сначала на них оглядывались, звали, но потом Заренец махнул рукой: уж Вострец и сам не заблудится, и другим не даст. Милава только открыла рот, чтобы вернуться к речи о берегине, но вдруг заметила за деревьями неясную человеческую фигуру. Кто-то худой и длинный, в серой рубахе ниже колен, шел прямо к ним. Милава ахнула – не Леший ли явился?! – и схватила за плечо сидящего на траве Востреца, а он только посмотрел туда и спокойно выплюнул изжеванную травинку.

– Лешачий кум пожаловал! – пробормотал он. – Садись – сейчас чего занятное порасскажет.

Милава облегченно вздохнула – теперь и она узнала лесного гостя. Это был всего-навсего Говорок, придурковатый пастух. Рассказывали, что в детстве он, прельстившись обильным малинником, забрел один в чащу, а там его закружил и заморочил Леший. С тех пор Говорок сделался неспособен ни к какому толковому делу, а только и может, что пасти скотину. Целыми днями он просиживал на пеньке, бормоча что-то себе под нос и подслеповато морщась на свет. Матери указывали на него маленьким детям, наставляя не ходить в лес в одиночку: «А не то таким же станешь!» Зато пастуха такого было поискать: ни у кого скотина не хворала меньше и не плодилась лучше, чем у Вешничей. Дети посмелее часто просили Говорка обучить их звериным языкам, но матери гнали их прочь от пастуха, опасаясь порчи.

Завидев бледное лицо Говорка, наполовину завешенное спутанными отросшими волосами, узкие плечи, пастушеский кнут в вялой руке, Милава подумала о Брезе – как бы и ему не стать таким же!

– Дозволите с вами присесть? – смирно спросил Говорок, щурясь от солнца и кланяясь.

Сейчас в его голове было посветлее обычного: он смотрел на Востреца и Милаву осмысленно и даже узнал их.

– Отчего же нет? – ответил Вострец. Он был лучшим приятелем Говорка во всем роду, никогда его не сторонился и с любопытством прислушивался к его путаным речам. – Лес-то не наш – сиди где хочешь.

«Да он здесь хозяин побольше нашего!» – подумала Милава.

– Как же ты стадо оставил? – спросил Вострец. – Не разбредутся коровы?

– Не, я им ноги заговором спутал, – обстоятельно ответил Говорок. Усевшись на траву, он разложил вокруг себя кнут, дудочку и потертую холщовую сумку, устраиваясь на долгий отдых. – Да и Лесовица присмотрит. Я ей хлебушка на пенечке оставил. Да, вот иду я вчера через болото, – оживленно заговорил вдруг пастух и даже выпрямился, как будто вокруг него сидело с десяток слушателей. – Да гляжу – на листе лягушка сидит, такая лягушка – о трех головах! Да поет. Ой девушки, голубушки, подружки мои! – тонким женским голосом запел пастух, закрыв глаза, лицо его стало мечтательным, на щеках сквозь неряшливую щетину пробился румянец. Милава смотрела на Говорка с жалостью и тоской, а Вострец усмехался, радуясь развлечению.

– Да так сладко поет, как девицы на посиделках… – Говорок помолчал, потом открыл глаза, удивленно оглядел поляну, тряхнул головой и обратился к Милаве: – Да! А ты, Ясинка моя, матушке скажи, как будет она пироги печь, пусть и пастуха не забудет, а то сызнова коровке вашей теленочка живого не видать!

– Я не Ясинка, – грустно ответила Милава и глазами сделала Вострецу знак: пойдем отсюда. Чего разговаривать с убогим, если он уже ее с другой перепутал?

– Нет? – Говорок удивился, лицо его разом погасло. Милава шагнула в сторону, но пастух вдруг быстро вскинул руку, словно хотел ее удержать. – Вот ты говоришь: не Ясинка. А почему? Вот оно, имя-то! Не имя – уже и не ты! Дали имя – есть человек! Не дали имени – нет человека, хоть волки его ешь! А кто имя знает, тому и дух в руки идет. Знаешь имя – кого хочешь возьмешь, хоть лешего, хоть оборотня, хоть…

Пастух внезапно замолчал и уставился в траву перед собой.

– Хоть берегиню? – подсказал Вострец.

– А хоть и берегиню, – тихо, безразлично повторил Говорок. – Ой девушки, голубушки, подру… Да вот я и говорю: сама такая зелененькая, вот как травка молоденькая, а на спинке пятнушки, будто ряска…

Милава досадливо вздохнула: только-только, услышав о берегине, она понадеялась на что-то толковое, и вот вам!

– Ну, это ты врешь! – уверенно ответил Вострец. – Чтоб сама зеленая, а пятнышки ряской!

– Не вру, Леший Дед послух, не вру! – с прежней горячностью заговорил пастух, глядя то на Востреца, то на Милаву, словно умолял ему поверить.

– И песни поет? – недоверчиво спросил Вострец.

Милава снова показала ему глазами в сторону. Но Вострец в ответ стал делать ей какие-то оживленные знаки и показывать на Говорка, словно тут сидело с ними невиданное чудо.

– Поет, поет! – уверял его Говорок. – Пойдете вы цветочки рвать – сорвите и мне…

– Да как же ты услыхал? – с сомнением спросил Вострец, не давая ему допеть. – Ведь такое диво лесное людей за версту чует, схоронится!

– А меня не чует! – горделиво ответил пастух и захихикал, пригнув голову и заговорщицки оглядываясь. – Не чуют меня, не чуют! На мне оберегов-то нету, я им – пустое место!

Говорок радостно хихикал и мелко тряс головой. Милаве было жалко и тоскливо смотреть на него, но Вострец все не желал уходить.

– А может, ты и берегиню близко видел? – спросил он у пастуха.

Говорок вдруг разом перестал хихикать и испуганно втянул голову в плечи.

– Нельзя говорить! – зашептал он, прикрывая рот ладонью. – Они близко, ой близко! Всяку ночь я их песни слышу! А одна и вовсе к Еловиной избе ходит! Все ходит, все ходит, поет, поет… А другие летят прочь на заре – кличут ее! Много их, много! Берегись! Беда, если учуют кого!

Говорок съежился на траве, спрятал лицо в поджатых коленях и затих. Милава смотрела на него, сморщившись от усилия сообразить, собрать воедино отрывки его беспорядочных речей. Она догадалась, что Вострец не зря так долго беседовал с безумцем, что пастух сказал им что-то важное, но что?

Вострец со значением посмотрел на Милаву, потом нагнулся к Говорку и тряхнул его за костлявое плечо, обтянутое грубой серой рубахой безо всяких вышивок.

– Эй! Так что там с лягушкой трехголовой?

– А? – Пастух вскинул голову и посмотрел на них с испугом и недоумением. – Вы кто? Вам чего надо? Не трогайте меня! А вам вреда не делаю!

Лицо его побледнело и стало тупо-безразличным, веки полузакрылись.

– А будете веночки плесть – сплетите и мне … – снова затянул он себе под нос.

– Село солнышко в головушке! – с досадой пробормотал Вострец и безнадежно махнул рукой. – Все, теперь от него долго слова толком не добьешься!

Из-за деревьев послышались голоса Заренца и Полянки, зовущие их. Милава и Вострец подхватили свою берестянку и побежали на зов. Говорок остался сидеть на поляне, обняв колени, покачиваясь и тусклым голосом напевая лягушкину песню.

Милава и Вострец нагнали остальных, но продолжали держаться вместе. Милава и так, и эдак вертела в памяти слова Говорка, но не могла ничего понять.

– Да ты поняла, чего он сказал-то? – прошептал ей Вострец, высыпая в берестянку новую горсть ягод.

– Нет, – оглянувшись на сестер, прошептала Милава в ответ. – Муть болотную нес. Про лягушку какую-то трехголовую!

– Сама ты трехголовая! – с досадой отозвался брат. – А ума что в печном горшке! Песню-то слышала русальную? Берегиня эту песню пела, не лягушка! А может, наш дурачок берегиню лягушкой увидел, он может. А про берегиню-то он правду сказал! Каждую ночь она к Еловиной избушке ходит, та, что Брезя заморочила! Видно, она его к себе выманить хочет, да Еловы боится! Вот тут нам бы ее и поймать! Крылья ее мы с тобой не удержим, тут мужик нужен, а сам Брезь едва с лавки встает. Попробуй хоть узнать, как ее имя! Слышала: кто имя знает, тому дух в руки идет!

– Ведь правда! – Милава вспомнила слова пастуха. – Да как я к ней подойду? Она ведь учует меня!

– А как же Говорка не чует? Видала – на нем рубаха невышитая, оберегов никаких – он для нечисти что пустое место! Вот и ты надень рубаху невышитую, оберегов не бери с собой – они и тебя не учуют!

Милава помолчала, обдумывая слова младшего брата. Они стояли на коленях среди земляничных кустов, где все ягоды уже были выбраны, и только для вида шарили под примятыми резными листьями.

– Страшно! – прошептала наконец Милава. – Как же без оберегов да в лес – ешь меня кто хочет.

– Знамо дело! – невозмутимо согласился Вострец. – Да Говорка уж сколько лет не едят.

– Говорка уж сколько лет как съели! Что он там наболтал – у него же в голове смеркается рано, рассветает кое-как! Он и сам не знает, что несет, а я с его болтовни пропаду!

Вострец сел на землю, прикусил травинку и досадливо вздохнул. Почему ему всего четырнадцать лет, а не семнадцать хотя бы! Вот и объясняй, уговаривай – сам давно бы все сделал!

– Говорок-то безумный, да о лесных делах лучше него никто правды не знает! – взяв себя в руки, снова принялся убеждать сестру Вострец. – Получше всех умных! Умные вон слезы льют да ягодки шарят. А Брезя пропадать бросили. Хочешь, чтобы и он как Говорок стал? Я бы сам…

– Нет! – испуганно воскликнула Милава. – Тебе совсем нельзя! С тобой точно как с Брезем будет! Я… Может, я сумею…

Она не договорила, сама еще не зная, поверит или не поверит, решится или не решится. Страшно, безрассудно было довериться смутным речам безумного пастуха и идти в лес ночью слушать имя берегини. Но иначе Брезь и правда станет таким же, как Говорок.

Вечером Милава тайком вытащила из ларя белую рубаху, которую готовила себе в приданое, но еще не успела расшить оберегающими узорами. Ложась спать, она спрятала рубаху в изголовье, особенно скрывая ее от глаз Спорины. Со дня появления березовых листочков сестра строго присматривала за ней и, уж конечно, не пустила бы ее в лес. Но Спорина была сегодня не в себе: то сидела, молча оглядывая углы, то вдруг принималась бестолково суетиться по избе, хватая и роняя что ни попадя. В иное время Милава удивилась бы, но сейчас ее мысли были заняты другим.

Притворно прикрыв глаза, Милава ждала, пока все уснут, пока бабка, поворчав и повздыхав, сонно засвистит носом. Сама Милава не боялась заснуть – ее била дрожь, сердце громко стучало.

Вот изба затихла. Милава неслышно сползла с лавки, прихватив рубаху, и прокралась в сени. Там она переоделась и распустила волосы. Осторожно, без скрипа отворив дверь, она оказалась на крыльце и постояла, собираясь с духом. Все живые теплые люди спали, двор был залит ярким лунным светом, как в ту ночь, когда берегиня пришла к Брезю. Как раз такие лунные ночи они и любят.

Листочки, освобожденные от тугого плетения косы, сами собой развернулись, словно бабочки расправили крылья. Сейчас эта затея казалась Милаве еще более глупой и опасной, чем утром в лесу. Может, ни слова истины и не было в болотной мути Говорковых речей, может, и не ходит берегиня к Еловиной избе, и не кличут ее на заре улетающие сестры. А вот что без оберегов ночью ходить в лес, да еще в русалий месяц кресень, может только тот, кому жить не хочется, – вот это правда истинная!

Милава вспомнила бледное лицо Говорка, тупо-безразличное, с вяло опущенными веками. И тут же перед ее взором встало лицо Брезя – красивое, румяное, веселое. Нельзя, чтобы он стал таким же, навек потерял разум, силу, бодрость. И пусть путь к его спасению ненадежен и опасен – это лучше, чем в бездействии смотреть на гибель брата и причитать о злой судьбе. Сколько людей погибло, не исполнило своей судьбы потому, что слишком слабо в нее верило! У Милавы не было ни сил, ни мудрости, ни чародейного дара, но была любовь к брату и вера в доброту судьбы. Стараясь сдержать дрожь в пальцах, Милава осенила голову и плечи знаком огня и сошла с крыльца.

Лес был полон шорохов и неясных звуков, кричали ночные птицы. Где-то вдали над Белезенью разливалось пение – это гуляли парни и девушки Черничников и Боровиков. Всем месяц кресень приносит радость и веселье, только Вешничи в этот год остались одни, словно у них на займище гуляет Моровая Девка[40]40
  Моровая Девка – злой дух, олицетворение опасных болезней.


[Закрыть] или Коровья Смерть.[41]41
  Коровья Смерть – злой дух, олицетворение болезней и падежа скота.


[Закрыть]

Милава торопливо бежала через березняк, через поля к ельнику, чутко прислушиваясь ко всему, что творилось вокруг нее. Без оберегов она была открыта для всех четырех ветров, любая нечисть могла завладеть ею, она была невидима для богов, благодетельные стихии не держали ее в объятиях. Только привядшую ветку полыни она взяла со двора – ведь если берегини увидят ее и просто уведут с собой, Брезю это не поможет. Сама себе Милава казалась легче березового листа, словно сбросила с себя тяжесть человеческого тела, она летела над спящей травой, как невесомая полоска бересты на ветру, былинка, затерявшаяся между мирами. Ей было страшно, но где-то в глубине ее сознания жило твердое убеждение – так надо, она должна идти! – и это убеждение вело ее вперед, придавало сил.

Она вышла в поле, покрытое уже высокими ростками ячменя. Чистое ровное пространство пашен расстилалось по обе стороны дороги, и только вдали, невидимый в темноте, дышал лес.

Было тихо, и вдруг Милава различила позади себя чьи-то шаги. Холодный ужас окатил ее с головы до ног и на миг пригвоздил к месту. Шаги стихли. Едва переставляя ноги, Милава ступила вперед, и шаги позади послышались снова. От страха у нее перехватило дыхание, хотелось броситься бежать без оглядки, но нельзя – все равно догонит. Тянуло обернуться, но тоже нельзя – тогда Ырка,[42]42
  Ырка – неупокоенный дух самоубийцы, опасный для живых. Обитает в ночном поле или на перекрестках дорог.


[Закрыть] злобный неупокоенный дух, мгновенно окажется рядом. Нельзя оборачиваться – тогда он не посмеет подойти близко. Но она совсем беззащитна перед кровососом… Хватая ртом воздух, как едва из-под воды, Милава заставила себя пройти еще вперед. Ясно слышные шаги позади приблизились. До леса, где полевой злыдень бессилен, ей не успеть дойти. Вот-вот из-за спины выскочит черная тень, луна осветит безумно-страшные, налитые дурной кровью глаза…

Оставалось одно средство. Милава остановилась, мгновение послушала тишину позади себя, ожидая, что вот-вот холодные когти вопьются в шею и плечи, оглядела темное небо, подняла ладони ко рту и протяжно закричала, обращаясь к далекой темной линии небосвода:

– Де-е-д! Ты слышишь?

Изо всех сил она представила себе лицо умершего деда Ерша, с ним смешалось лицо пращура Вешника, которое она воображала по рассказам. И напряженный слух Милавы уловил над темным лесом далекий, с самых небес идущий отклик, протяжный вздох из-за облаков:

– Слы-ы-шу-у!

Милава облегченно вздохнула, цепкий ледяной ужас отпустил ее, даже воздух ночи показался теплым, почти жарким. Она пошла вперед; шаги за спиной пропали. Ырка отстал, испугавшись Деда.

Она быстро миновала следующий узкий перелесок, и перед ней открылось светлое пространство недавно засеянного льняного поля, залитое лунным светом. Этот свет был похож на снег, и на миг Милаве вспомнился тот далекий вечер, когда на этом поле бешено бились о землю люди-волки, а Белый Князь смотрел на них от опушки, и его зеленые глаза горели торжеством. Тогда рядом с ней был Огнеяр, способный защитить ее даже от жадного Белого Князя. Теперь ее защитник далеко, так далеко, что не дождаться его и не дозваться. Теперь Милава могла надеяться только на себя. На миг чувство одиночества оглушило ее, руки опустились в отчаянии, в груди похолодело от безнадежности… Но в тот же миг она забыла обо всем.