Текст книги "Дочери Волхова"

– Небось уже родился кто-то, – шепнула Яромила, и Дивляна отметила про себя, что они с сестрой опять думают про одно и то же. – Хоть знать бы, мальчик или девочка.

– А если девочка, то как назовут, как ты думаешь?

– Радогневой назовут, что тут думать? Это же будет первая девочка, что у нас в доме родится, с тех пор как бабка померла.

– А если мальчик?

– Может, Добромер… Или Благолюб, если считать, кто последним помер. Не знаю, там как отец решит.

Перебирая имена дедов и прадедов, которых только что поминали на Родонице, Дивляна задремала, но по-настоящему поспать не удалось. От ночного холода лицо леденело, и приходилось натягивать на голову кожух. Едва увидев, что за пологом шатра забрезжило, и услышав, как кто-то возле костра стучит топором по дереву, Дивляна тут же завозилась, выбираясь из-под одеял и овчин: казалось, что на свету теплее!

Быстро сварили кашу и снова тронулись в путь. Но проехали немного, потому что Гладыш, парнишка из Хотонеговой челяди, приложив ладонь ко лбу и вглядевшись вперед, вдруг вокликнул, обернувшись к Войняте:

– Вроде едет кто-то!

– Кто? – Войнята подошел ближе. – Я не вижу.

– Да вон, по реке навстречу.

– По реке?

– Лодьи, четыре вижу… пять…

– Что там? – К ним приблизилась Дивляна. – Ой, я вижу лодьи! Кто же это?

– А это Творинеговы до Дубовика раньше нас добрались, и дед Хотимыч воев уже собрал!

– Уж больно быстро они снарядились! – не поверил стрый Войнята.

– Да и маловато больно, – подхватила Вздора, прикрывая рукой глаза от солнца. – Да парни, вишь, все молодые, будто не воевать, а жениться едут!

Она была права: в двух лодьях сидели с два десятка молодых парней, но никакого товара, кроме обычных припасов и большого котла, с ними не было. Для ополчения одних даже Вельсов их было маловато: Вельсы обслуживали пороги, помогая торговым гостям переправлять товары и лодьи, и в иное лето зарабатывали достаточно, поэтому в городке жило немало людей.

– Спросить, что ли? – предложил Селяня, пятнадцатилетний Хотонегов сын.

Для будущей битвы отец оставил с собой двоих старших, а Селяню, посчитав слишком молодым, отослал с женщинами. Надо сказать, что парень не страдал из-за этого и не дулся, что-де его держат за маленького, а усердно старался заботиться о женщинах и приносить пользу, чем доказал, что и в самом деле уже взрослый.

– Э, стрыюшко, а ведь я вон того парня уже видел! – вдруг воскликнул он.

И показал на кого-то в передней лодье. Спуститься здесь к воде было бы нелегко, но поверх ивовых и ольховых зарослей на склоне людей в лодьях было видно довольно хорошо.

Рядом ахнула Дивляна, а одновременно с ней и Яромила воскликнула:

– Да и я его знаю! Это же Вольга, плесковский княжич!

Все разом загомонили, замахали руками плывущим; те махали в ответ, поднимая головы.

– Ты ли это, Волегость Судиславович? – крикнул Войнята, прищурившись.

– Это я, Волегость сын Судислава плесковского! – подтвердил снизу знакомый голос. – А здесь кто?

– Тут я, Воинег Витонегов сын, из Ладоги. Здоров будь, Волегость Судиславич! Куда направляешься? Или уже прослышал о нашей беде?

– О какой беде?

Лодьи подошли к берегу и остановились; гребцы придерживались за ветки низко растущих кустов.

– Русь идет из Нево-озера! Не то пять, не то четыре корабля, говорят. Вал-город разграбили-разорили, воеводу Хранимира убили самого! Прямо в самую Родоницу. Домагость войско собирает, а баб с ребятишками и челядью в Дубовик к родне нашей послал.

– И… Домагостевы домочадцы с тобой?

– Здесь они – дочери его да сын меньшой. У меня все цело, сколько мне дали, столько и веду. Да еще всякое бабье прицепилось, вот и бредем помаленьку.

Взгляд Вольги скользнул по фигурам, стоящим на вершине обрыва среди кустов. Белые рубашки, серые некрашеные свитки, женские сороки, белесые головки ребятни… И – две головы с девичьими косами, рыжие, золотистые. Два миловидных лица, одно из которых жило в его мыслях и мечтах, сияя, будто солнце.

Прижав руку к бьющемуся сердцу, Дивляна стояла молча, не в силах заговорить, хотя сказать ей хотелось так много! С Вольгой, единственным сыном плесковского князя Судислава, она впервые встретилась прошлой осенью, в Словенске, на свадьбе, где словенский старейшина Вышеслав женил своего сына Прибыслава. С тех пор Вольга уже полгода как заполнял собой мысли, сердце и воображение Дивляны. Род Домагостя состоял с Вышеславом в отдаленном родстве, а Вольга приехал в качестве брата невесты – княжны Любозваны. За несколько дней свадебных гуляний Вольга и Дивляна, пожалуй, и пары слов не сказали друг другу, – но везде и всюду она искала его глазами и почти всегда встречала ответный взгляд.

Особенно волновало ее одно воспоминание: как-то Вольга в разговоре с ее братом Горденей шутливо жаловался, что в Плескове нет хороших невест, придется на Волхов ехать. Горденя отвечал, что-де невест у нас много уродилось, знай выбирай; а Вольга тогда обещал, что, как придет срок ему жениться, непременно приедет в Ладогу за невестой. И со значением смотрел при этом на нее, Дивляну. Или ей только казалось?

Но с тех пор как она вернулась с Прибыславовой свадьбы домой, в ней что-то изменилось. Девочки начинают мечтать о собственной свадьбе едва ли не с той поры, как уразумеют, что это такое. Мечтают с семилетнего возраста, когда начинают обучаться рукоделию, чтобы шить будущее приданое; мечтают в долгие зимние вечера, когда вместе с подругами занимаются прядением, ткачеством, шитьем, вязанием, вышиванием и под протяжные заклинательные песни вплетают в ткань охранительную и жизнетворную ворожбу на счастье всей будущей жизни подобно тому, как это делает сама Мать Макошь, спрядающая людские судьбы. И Дивляна, как всякая девица, за прялкой и ткацким станом думала о женихе, но раньше его образ рисовался ей очень расплывчато: просто некто в праздничной рубахе, как необходимая часть свадебных обрядов, – ведь без жениха-то ничего не выйдет.

Все изменилось с тех пор, как она повстречала Вольгу. Среднего роста, сильный и крепкий, загорелый, с темно-русыми волосами и густыми черными бровями, из-под которых серо-голубые глаза сияли яркими звездами, веселый, разговорчивый, удалой, отважный, всегда готовый и спеть, и сплясать, и побороться, он был вожаком плесковских парней не просто потому, что княжий сын, а потому, что и вправду не было ему соперников. Все, за что брался Вольга, он делал от всей души: если дрался, то до полного торжества над соперником, если плясал, то до изнеможения, если пил на пиру – то до того, что не уйти своими ногами. Стоило ей теперь подумать о женихе, как именно он, словно наяву, вставал у нее перед глазами. Она видела его взгляд, его улыбку, задорную и многозначительную. Это и был настоящий жених, а остальные так, не женихи, а банные затычки! Даже странным казалось, что девки влюбляются в каких-то других: на всем свете один Вольга в ее глазах стоил любви. Как о самом большом несбыточном счастье Дивляна мечтала о том, чтобы он и правда приехал в Ладогу на Купалу, когда выбирают невест. Увидеть его раньше она и не мечтала – не ближний край от Плескова до Ладоги ехать. И вдруг… Уж не сон ли это?

Но и Вольга, стоя в лодье под берегом, смотрел на нее так, будто считал все это сном. Едва понимая, что делает, Дивляна вдруг соскользнула с обрыва и стала ловко спускаться меж кустов, придерживаясь за ветки. В здравом уме даже она, известная егоза и непоседа, никогда не полезла бы по такой крутизне, да еще и над водой, – но голубые Вольгины глаза, его восторженный и зовущий взгляд заставили ее забыть обо всем на свете. Ей хотелось одного: подойти, убедиться, что эта встреча наяву и что он помнит ее.

Видя, что девушка почти катится с обрыва им на головы, Вольга выскочил из лодьи, встал на мелководье и поймал Дивляну, не дав ей слететь в воду. Опираясь на его плечи, она задержалась на крутом спуске, но даже не заметила, что едва не окунулась в холодный весенний Волхов. Руки его были горячими, от широкой груди веяло теплом, и Дивляне было разом и стыдно немного, и весело.

– Ты ли это, Дивомила Домагостевна? – тихо, с недоверием и радостью проговорил Вольга, и даже его «окающий» кривичский говор казался ей полным особого очарования, а от звука его голоса в груди прошла теплая волна.

– Я, – тихо подтвердила Дивляна.

И про себя пожалела, что поленилась утром перечесать косу и теперь мелкие прядки липли к щекам, – стоит теперь перед Вольгой нечесаная, как кикимора…

– Ну, что у вас там за дела? – спросил Вольга, но в голосе его слышался какой-то другой вопрос, обращенный только к ней одной.

– У нас… русь на нас идет, чуть не пять сотен человек, Вал-город разорили, у нас беженцы оттуда… – ответила Дивляна, но, глядя на ее лицо и слыша голос, никто не догадался бы, что она сообщает такие тревожные и неприятные вести. – Отец войско собирает… На Ильмерь гонцов послал. А вы-то откуда взялись?

– А я… а мы за невестами едем. – Вольга оглянулся на своих спутников и широко, белозубо улыбнулся. – Видали мы осенью, до чего ладожские невесты хороши, тогда обещали, что приедем, – вот и едем.

– Так за невестами на Купалу ездят.

Дивляна лукаво улыбнулась в ответ, и сердце заходилось от счастья, так что дыхание перехватило. По глазам Вольги было ясно, что он-то ехал за одной-единственной невестой – за ней, Дивляной. Все-таки не глупостями, как уверял братец Велем, оказались ее мечты и надежды, и все теперь вокруг казалось ей одето ярким светом, будто для нее одной вставало над миром какое-то особое солнце.

– Не рановато ли снарядились?

– Так ведь Красная Горка вот-вот. Мог ли я до Купалы ждать – а вдруг еще на Ярилу Сильного лучшую-то невесту уведет кто? Нет, я бы теперь всем парням сказал: моя эта, а кому не по нраву – выходи! – Вольга резко мотнул головой, приглашая на бой возможных соперников, и Дивляна счастливо засмеялась. – А ты мне прямо по дороге встретилась… – тихо добавил он. – До сих пор не верю, что наяву…

– Нас отец в Дубовик отослал от беды подальше, а если дед Хотимыч надумает на Ильмерь ехать, то велел с ним.

– И правильно, – согласился Вольга. – Коли русь идет, нечего вам там делать. Эх, знать бы, взял бы с собой людей побольше. А то самых близких только товарищей собрал, дружину мою молодую, неженатую, с кем мы зимой лисиц-куниц били… Ну, даст Перун, и так русь разобьем.

– Ты будешь с русью биться?

– А то как же?

Вольга обернулся к своим людям:

– Что, ребята, побьем русь?

– Побьем! Еще как побьем! – дружно закричали они в ответ.

С этими парнями Вольга каждую зиму уходил жить в лес, на заимку, и там парни кормились охотой – чтобы не обременять домочадцев в голодное зимнее время – и добывали меха, которые весной продавали варяжским гостям. Понятное дело, что долгими зимними вечерами на заимке, в душной дымной избе, слушая вой пурги за крошечным окошком, Вольга не мог найти лучшего занятия, чем вспоминать сытую осень, веселую сестрину свадьбу, а заодно мечтать о том, как, может быть, наступившим летом он раздобудет себе жену. Ту, с пышными рыжими волосами, серыми глазами, задорную, яркую, как искорка, знатного рода, настоящую пару для него, будущего плесковского князя! И понятно, что у восемнадцатилетнего парня, едва закончилась зима, не достало терпения дождаться Купалы.

– Вольга, отвези меня назад в Ладогу! – вдруг взмолилась девушка.

Случилось то, о чем Дивляна мечтала долгими вечерами осенью и зимой, пока сидела на длинной лавке среди прочих девиц и пряла кудель под тягучие песни и разговоры – она снова встретила Вольгу! И не было сил так скоро вновь с ним расстаться! Отпустить его туда, куда вот-вот придет русь! Туда, где оставались отец, мать и братья.

– Я воротиться хочу! – заявила она и почувствовала, как на душе разом полегчало. Все-таки она с самого начала не хотела ехать. – Отвези меня назад!

– Не боишься? – Вольга улыбнулся.

– Не боюсь! – Дивляна глянула ему в глаза. Сейчас ей ничего не было страшно. – Никто не боится, а я хуже всех? Да и что будет? Неужели отец с какими-то свеями не справится? И ты ведь с ним будешь! А там и матушка наша с Никаней. Она же… – Дивляна прикусила язык, поскольку о родах, во избежание сглаза, говорить не следовало, особенно чужим людям. – В общем, в дорогу ей нельзя. И мать с ней осталась. А нас выставили. А я не хочу на Ильмерь, я с вами быть хочу.

– Ну, поехали! – решился Вольга и снова улыбнулся. – Твоя правда: что нам какие-то свеи! Видали мы их… на краде дубовой, под камнем горючим!

Дивляна радостно взвизгнула, подпрыгнула, даже хотела поцеловать его в щеку, но не посмела. Вольга подхватил ее и пересадил в лодью, запрыгнул сам, и его товарищи взялись за весла.

– Эй, куда повез? – Войнята с берега замахал руками. – А вот я брату скажу – плесковские девку украли!

– Я сам скажу! – успокоил его Вольга и прощально помахал рукой. – Я воеводу-то Домагостя раньше тебя, отец, увижу!

Смеясь, Дивляна пробралась между гребцами и поклажей и устроилась на бочонке. Вольга сел рядом на мешок. Дивляна, веселая, вбудораженная и немного смущенная, оправляла на себе кожух и плащ, засовывала под платок выбившиеся из косы пряди и жалела, что не расчесалась. Но Вольге это было все равно, она и так ему нравилась. По веселому блеску его голубых глаз Дивляна поняла, что он рад ее видеть, что он взял ее с собой именно потому, что хочет быть с ней рядом, и это еще больше радовало и смущало девушку. Она хотела о чем-нибудь поговорить с Вольгой, но не находила слов, однако и так было хорошо. У них еще будет время поговорить, теперь у них все будет – почему-то верилось, что в самом ближайшем будущем ее ждет что-то очень большое и хорошее.

Дивляна любовалась проплывающими мимо берегами, одетыми первой весенней зеленью, и думала о том, как необычайно хороши березки в нежной дымке, ольха и ивы над водой; словно впервые она заметила, как буйно свежие стрелки молодой травы лезут сквозь жухлый серый покров прошлогодней, и душу вдруг заполнило радостное осознание: пришла весна! Она пришла, богиня Леля, принесла весну, свет, тепло и… любовь! Это будет ее, Дивляны, настоящая весна, когда она расцветет, будто сама Леля, и наконец найдет свое счастье – навсегда!

При каждом взгляде на Вольгу ее пробирала теплая дрожь. Парень казался ей очень красивым – смуглый от густого загара, не выцветшего за зиму, с темно-русыми буйными волосами, чернобровый, с белыми зубами, он весь излучал молодецкую удаль, бесшабашность и задор. Мелькнул на берегу молодой крепкий дуб, не частый житель северных лесов, еще не одевшийся новой листвой, и он снова напомнил ей Вольгу – такого же крепкого, полного свежих сил.

– Ну, еще какие у вас новости? – расспрашивал он по пути.

– Варяги к нам уже приехали – Вестмар Лис, не знаешь его? Рыжий такой, ну, то есть сам не рыжий, а кожух безрукавный носит лисий.

– Вроде видел, заходил как-то в наше озеро такой. А чем торгует?

– Мечи привез, это не я, а отец с братьями видели. Полонянок привез, да много, десятка три!

– Красивые?

– Да куда там! – Дивляна махнула рукой. – Тощие, грязные, волосы у всех обрезаны, Велем поначалу думал – все вдовы.

– А что оказалось?

– Да ради богов своих стригутся, что ли, я не поняла. Велем, ты знаешь, уже одну себе раздобыл!

– Невесту?

– Да нет, какая она ему невеста! Робу одну, из тех полонянок. Вестмар ему ее сам отдал, не поверишь – на ложку липовую обменял! Она помирала почти, мы ее еле выходили.

– Жаль, не к нам такой добрый человек зашел! – смеялся Вольга. – У нас, правда, тоже есть гость варяжский, да не торговый, а слышь, тамошний князь! Товара совсем мало привез, искал кого-то. Да кого искать, если на это лето он сам у нас первый! Чудной такой!

По пути стрый Войнята передавал приказ снаряжать ополчение всем поселениям, через которые проезжал, и все, кто за вечер и ночь собрался, присоединялись к плесковскому полку. Имея всего два десятка своей дружины, Вольга теперь уже вел за собой почти сотню вооруженных воинов. Каждый род имел своего старейшину, но даже бородатые отцы советовались с Вольгой и были довольны, что он среди них: молодой парень старинного княжеского рода воплощал самого Ярилу, бога юных воинов – белых волков, сейчас, весной, вступающего в пору наибольшей силы. И Дивляна охотно подтвердила бы, что сам Ярила не мог быть более красив и удал, чем Волегость Судиславич!

Дивляна смотрела на воинство и подавляла улыбку, замечая где-нибудь серьезное, почти мальчишеское лицо иного ратника, у которого слишком большой отцовский шлем, тоже оставшийся со времен варяжской войны, за неимением подшлемника был надет прямо на заячью шапку.

Что делается в Ладоге, тут пока никто не знал. То ли еще не дошла русь, то ли вести переносить уже некому…

Но Ладога, когда до нее добрались, оказалась цела и невредима. Встречные рассказывали, что битвы еще не было, дружина стоит под копьем, русь не появлялась, но вот-вот будет. Возле мыса Вольга пошел здороваться с Домагостем, а Дивляна отправилась домой.

Ладога заметно опустела – эта пустота тревожила, и Дивляна невольно ускоряла шаг, почти бежала, торопясь увидеть своих. Сперва она заглянула в просторный отцовский дом, но там толпились чужие люди, ратники из окрестных сел: одни грелись у печи и отдыхали, в то время как другие несли дозор на мысу. Все двадцать Вестмаровых рабынь были пристроены варить каши и похлебки, среди них мелькала и Ложечка. Свою мать Дивляна нашла возле Никани, в избе, которую Домагость поставил Доброне после женитьбы.

– Ну, кто родился? – первым делом выкрикнула запыхавшаяся Дивляна, увидев на руках у Молчаны запеленутый сверток.

– А ты откуда? – Милорада в изумлении подняла брови, потом встала. – Что с вами? Встретили кого? Живы? Остальные где?

– Ничего не случилось. Остальные поехали. Я одна вернулась, – торопливо пояснила Дивляна. – Вольгу встретила… с дружиной. У него своих два десятка, и еще сотню по дороге подобрали… привели. Вольга плесковский, князя Судислава сын… Помнишь его? Пошли к мысу… Отец там? Ну, кто родился-то?

– Мальчик у нас, внучок. – Милорада улыбнулась, но тут же снова нахмурилась. – Вольгу плесковского встретила, говоришь? Я-то помню, да вот не пойму, зачем тебе-то назад ехать, если и встретила? Дорогу, что ли, показывать? А то он сам на Волхове заблудится?

– Я… Не хочу я никуда ехать, когда ты здесь. – Дивляна наконец перевела дух и опустила глаза, потому что оправдаться на самом деле было нечем.

Под строгим взглядом матери она опомнилась, устыдившись своего сумасбродства и своеволия.

– Хочу, не хочу! На рабском рынке в Бьёрко будешь рассказывать, чего хочешь, чего не хочешь! – возмутилась Милорада. – Ты совсем дурочка у меня, что ли? Бить тебя некому!

– Тебе здесь можно, а мне нельзя, да? А как назвать, Доброня не решил еще? Отец что говорит?

– Да я же из-за Никани осталась! Кабы не она, убежала бы быстрее вас, дураков! – Мать с досадой кивнула на невестку, потом опомнилась и со спокойным лицом продолжала: – А, ладно, где наша не пропадала! Ничего с нами не случится, боги милостивы, это я так, на всякий случай… Дружина у нас хорошая, вон еще полторы сотни пришли, да мы этих чуд-юд заморских в Волхове перетопим!

Дивляна знала, что это все говорится для спокойствия Никани, но облегченно вздохнула. Быстро обернувшись, мать сделала ей страшные глаза, и Дивляна тоже улыбнулась.

– Вольга же меня привез, – сказала она. – Значит, тоже знает, что здесь не опасно. Иначе разве бы он меня повез сюда? Что он, дурной совсем?

– Вольга! – проворчала мать. – Рано Вольга тобой распоряжаться стал, отец еще вздует его за такие дела!

– Да чего он сделал!

– А кабы сделал чего, тогда еще не тот разговор был бы!

Но Дивляна знала, что мать ворчит и ругается не всерьез. Еще на той свадьбе в Словенске все соглашались, что Вольга – молодец хоть куда, жених на зависть, да и зять не самый плохой – ведь плесковским князем будет! У его отца других наследников нет, плесковичи его любят – кому же и княжий меч вручить после Судислава, как не ему? И едва ли Милорада на самом деле может возражать против склонности дочери к такому парню – ворчит просто, потому что старшим положено ворчать, если молодежь пытается устраивать свои дела, их не спросясь.

Успокоившись, Дивляна уселась на ларь, сняла платок, отвязала от пояса гребень и стала расплетать косу. Она еще была полна впечатлений от встречи с Вольгой, ей вспоминался звук его голоса, тепло его рук, блеск глаз. Все это было ее сокровищами, и она перебирала воспоминания, как драгоценности в ларце. Душевный подъем наполнял девушку теплом, все в ней пело от сознания, что они увидятся снова, сегодня же, и завтра, а потом еще и еще… О битве, в которую он вот-вот отправится, она совсем не думала.

…Кто-то вдруг тронул ее за плечо. Дивляна открыла глаза и увидела склонившуюся над ней мать.

– Вставай! – позвала Милорада. – Идут уже.

– Кто идет? – Дивляна села на лежанке.

Летом, когда не было нужды в печке, она с сестрами и челядинками спала в повалуше – просторном чердаке, куда вела лестница из сеней. Стоять в полный рост здесь можно было только в самой середине, а вдоль стен было устроено несколько лежанок. Тут же помещались большие лари с одеждой и девичьим приданым. Сейчас, когда дети и часть челяди уехали, в повалуше спали и сами Домагость с Милорадой, чтобы освободить внизу место для собравшихся ратников. Собственный дом теперь ничем не отличался от гостиного двора, и Дивляна уже почти привыкла везде натыкаться на чужих людей. Весенней ночью было еще прохладно, и она спала, забившись под овчинное одеяло, во всей одежде, в двух рубашках и кожухе.

Она огляделась: отца не было, мать стояла рядом с лежанкой полностью одетая.

– Гонец прискакал от Творинега – идут с Волхова находники. Отец дружину к мысу повел. Одевайся. Пойдем сейчас к Зубцову двору, а оттуда, если что, прямо в лес побежим. Принесла вот тебя нелегкая назад! – Милорада в сердцах всплеснула руками. – За тебя еще голова болит, будто Никани мне мало!

Никаня, к счастью, перенесшая роды довольно легко, уже вставала. Нынче на рассвете Милорада наскоро провела очистительные обряды, чтобы та могла выйти на люди из бани, где ей по правилам полагалось оставаться целых три седьмицы. Молчана уже приготовила ребенка, плотно завернутого, с прикрытым личиком – до трех месяцев новорожденного никто не должен видеть. Тут же под рукой челядинка держала несколько прутьев из веника, чтобы сбить с толку злых духов – дескать, веник старый несу! А что в пеленках, то кому какое дело?

Дрожа от волнения, Дивляна поспешно обулась, подпоясалась, пригладила косу. Вот, опять причесаться некогда…

– Холодно там, одевайся получше, – велела мать. – Да не копайся, русь ждать не будет.

Когда Дивляна торопливо сошла вниз, мать вручила ей заплечный короб, в который собрала съестные припасы, и четыре женщины с младенцем почти бегом пустились к Зубцову двору, крайнему в Ладоге, самому дальнему от реки, почти на опушке леса. Избы, мимо которых они проходили, выглядели вымершими, покинутыми – женщины по большей части уехали, мужчины были сейчас на берегу и ждали врага.

Возле Зубцова тына уже было многолюдно: здесь собрались почти все, кто оставался в Ладоге, но не мог сражаться. К Дивляне бросились ее подруги – Дубравка и Белка, Зубцова дочь. Дубравка осталась ухаживать за больной матерью, а Белка жила вдвоем с отцом-охотником, с которым не расставалась никогда. Она даже на зимний промысел ходила вместе с ним, умела ловко управляться с охотничьим луком на мелких зверей, разделывать туши, снимать и обрабатывать шкуры – тем и жили.

– Я тоже хотела с мужиками идти, я же стрелять умею! – возбужденно говорила она, подбежав к Дивляне.

Среднего роста, со светлой льняной косой, вечно растрепанной, поскольку слишком рано умершая мать не успела приучить ее к опрятности, с широко расставленными серыми глазами и вечными веснушками на носу, одетая в рубаху из небеленого льна, не очень красивая, но приятная на вид и бойкая нравом, она и сейчас не казалась испуганной.

– Да отец мне говорит: иди отсюда, дура набитая, куда тебе с твоим белицьим луком против этих медведей! Боицца за меня сильно, вот и ругаецца! А я не боюсь! А если убьют его, куда я денусь-то? Пусть и меня тогда убьют!

– Успеют еще! – Молодая Родоумова вдова Снежица махнула рукой.

Она не ушла, потому что вовсе ничего не боялась, во всем полагаясь на судьбу. Это была крупная, сильная, румяная круглолицая женщина, молодая и бездетная, бойкая, с громким голосом. На женских сборищах и павечерницах ее всегда было издалека видно и слышно, но и с мужской работой, живя одна, она справлялась легко. Вот кто мог бы участвовать в битве наравне с мужчинами, и если бы до этого дошло, то уж Родоумиха не осрамилась бы.

– Вы, девки и бабы, слушайте! – Милорада замахала рукой, призывая всех подойти. – Если вдруг прорвутся сюда гады эти, вы смотрите, в кучу не сбивайтесь, бегите в лес, да все в разные стороны! Будете одна к другой жаться, всех вместе враз переловят! А рассыплетесь, как зайцы, тогда и вовсе гнаться не станут. Главное – по одной разбегаться. Поняли? И вы поняли? – Она строго глянула на Дубравку, Дивляну и Белку, которые и сейчас, слушая ее, жались друг к другу.

– Поняли, матушка, поняли, – закивали женщины.

– А давай посмотрим, – шепотом подбивала Белка Дивляну и Дубравку. – За плетнями схоронимся, поглядим. А если цьто – убежать успеем.

– Да я бы пошла, – Дивляна опасливо покосилась на Милораду, – но мать косу выдернет, если увидит. Она и так все сердится, что я с дороги воротилась.

– А тебе коса-то еще пригодится, – хихикнула Дубравка. – Правду говорят, будто тебя плесковский княжич назад привез?

– Ну, было цьто-нибудь? – Белка склонилась поближе, с любопытством вытаращив глаза. – Ну, расскажи!

Дивляна собиралась ответить, но Дубравка вдруг схватила ее за руку:

– Стойте!

Все подняли головы и прислушались. Со стороны Волхова донесся громкий крик сотен голосов – яростный, протяжный вопль, в котором слышались и гнев, и ненависть, и отчаянная решимость.

– Началось… – Дубравка аж присела, будто ее не держали ноги. – Ой, боги светлые…

Три корабля приблизились к Ладоге на самом рассвете. Шли они, как и предсказывал Вологор, на веслах, убрав паруса, чтобы не рисковать, если при высадке вдруг резко поменяется ветер. Ополчение ждало их за мысом в устье Ладожки, где всегда приставали корабли. Места здесь было не слишком много – пустырь в несколько десятков шагов шириной, просторные клети для товаров почти у самой воды, а далее еще разбросанные дома и огороды. Вестмар обнадеживал, что это даже хорошо: викинги не получат возможности наступать сомкнутым строем, как у них принято, им поневоле придется разорвать строй и наступать рядами между постройками. И в тесноте, где местные знают все закоулки, силы почти уравняются.

Домагость расставил людей так, как было решено на совете: впереди – ополчение, которое возглавлял он сам с другими старейшинами, сбоку, перед клетями, – Вестмар со своими людьми. В кустах и за кузницами на мысу прятались десятки лучников, а на другом берегу Волхова, в зарослях – там не было никакого жилья, а лишь россыпь варяжских могил, – ждал его старший сын Доброня со своими родичами по матери, чудинами.

И вот показались вражеские корабли – с красными щитами на мачтах, с оскаленными, словно норовящими укусить мордами змеев на передних штевнях. Большие, узкие и длинные, вмещавшие человек пятьдесят-семьдесят каждый, они казались истинными змеями, вышедшими из озера Нево – Бездны, чтобы погубить все живое на этом берегу.

Охотник Мороз закричал совой, и по его знаку из кустов и с вершины мыса в людей на кораблях, хорошо видных сверху, полетели стрелы. Викинги были хорошо вооружены, многие в кольчугах или в доспехах из железных пластин на кожаной основе, в шлемах с полумасками. Гребцов прикрывали щитами их товарищи, и по большей части стрелы воткнулись в щиты, но кое-какие из них все же нашли своих жертв. Раздались первые крики, снизу в ответ тоже полетели стрелы, заставив охотников спрятаться в кустах и за постройками. Но между тем корабли, не замедляя хода, шли к устью Ладожки за мысом, где удобнее всего было высадиться на берег.

Ополчение ждало их, подойдя вплотную к воде, чтобы помешать высадке. Вождь викингов, стоявший на носу переднего корабля – его легко было узнать по богатому доспеху и шлему с позолоченной отделкой, – закричал что-то и метнул копье в толпу на берегу, целя в Домагостя, в котором тоже опознал воеводу. Домагость, стоявший с мечом и щитом, от копья уклонился, но оно поразило в плечо оказавшегося позади него Миряту, Братомерова сына. Тот вскрикнул и упал бы, если бы в тесной толпе было куда падать.

Крик его потонул в общем шуме – первый корабль с разгону вылетел на мелководье, но еще до того, как он остановился, викинги стали прыгать с бортов, посыпались горохом, прикрываясь щитами от летящих в них стрел и сулиц. Ладожское войско качнулось им навстречу – тогда над берегом и взлетел тот вопль, который услышали женщины возле леса. Вопль, в котором слились все разнообразные чувства бойцов: жажда победы, ужас перед гибелью, смотрящей в лицо, боевая ярость, позволяющая не думать о смерти, а только о крови врага. Будто призыв к Перуну, голос битвы взлетел до самых небес – серых, хмурых, словно склонившихся к земле, чтобы лучше видеть.

Заморосил дождь – последнее дело, поскольку на мокрой земле легко поскользнуться, а в бою достаточно на один миг утратить равновесие – и напорешься на вражеский клинок.

Викинги начали сражаться еще в воде. Иные из них из-за множества воткнувшихся в щиты стрел вынуждены были бросить их и держали оружие обеими руками. Не жалея себя, уже зная, что не уйдут живыми, они рвались вперед, будто железный ураган, теснили ополчение прочь от берега, чтобы дать возможность товарищам ступить на твердую землю. Охваченные неистовством, они кричали и вопили, и от этого дикого, нечеловеческого вопля у мирных работников кровь стыла в жилах и слабели колени.

Первые из викингов, вышедшие на песок, тут же становились жертвами чьих-то клинков и падали, мешая свою кровь с холодной волховской водой. Однако большинство быстро образовало сомкнутый строй, который двинулся на ладожан и отбросил их от воды.

Закипело яростное сражение: числом противники были почти равны, но викингов отличали лучшее вооружение, выучка и опыт. Однако ладожане, бившиеся на пороге своих домов, были полны решимости не отступать.

Половина свейского строя оказалась напротив дружины Вестмара, продвижение замедлилось. Часть викингов не могла двигаться вперед так же быстро, как другие, и отстала; их строй начал растягиваться, даже разорвался ненадолго, хотя конунг, умело управляя боем, успевал затыкать дыры. Большинство ладожского войска постепенно отступало под напором лучше вооруженных и более опытных противников. У воды остались лежать тела – залитые кровью мертвые, раненые. Кто-то пытался отползти, кто-то силился встать, кто-то захлебывался, не имея сил поднять голову из весенних волн. Недавно шедший назад Волхов жаждал жертвы – и теперь он ее получал.