Текст книги "Сказки для взрослых девочек. VOL. 2"

Марья много думала. В мыслях был только он. Что могло произойти? Что изменило его отношение к ней? Почему он не может написать? Что… Как… Она уже не могла соображать, поэтому, вернувшись домой после работы, выбрала в холодильнике бутылку «Матуа», у которого отвинчивалась крышка, чтобы танцев со штопором не требовалось, и выпила половину бутылки из горла почти залпом. Она слушала The National и их альбом Trouble will find me. Мэтт Бернингер пел про «то место, где всё поскользнулось». Марья же чувствовала, что её таймер запутался в часах, а теперь начал убывать со скоростью света. Она ещё не знала, почему, всё так произошло, но уже знала, что это конец. Поняв, осознав это, она горько зарыдала. Она опять поверила, доверилась, не стала ждать, а прыгнула в свои чувства так, словно в них не было лимита. Она опять совершила всё ту же ошибку, на которой не может научиться, наступила на любимые грабли. Облажалась.

Романов оказался обычным мудаком, который, как всегда, сбежал от её сильных чувств, как только осознал их глубину. Допивая бутылку вина и изрядно опьянев, Марья строго решила больше не вести переговоров с предателем, отправила его в мьют, затем в архив. Она же не дурочка, чтобы блокировать.

Прошло три дня, как она решила быть стойкой. Её ломало словно героинового наркомана, она ни с кем не говорила лично, пассивно-агрессивно отвечала на письма и хамила по телефону, её разбитое сердце звучало громче, чем она сама. Пока в дверь не постучали.

Ожидая очередного курьера с чертежами, Марья злобно открыла дверь. Это был не курьер.

– Зачем приехал? – злость, обида и то самое разбитое сердце заставляли её голос звучать как сталь.

– Мне моя девушка три дня не отвечает.

– Передай ей привет, сочувствую.

– Она слишком упёртая, чтобы со мной говорить.

– Не могу тебе помочь, я не эксперт в отношениях.

– Марья, ты нормальная? – он категорически не понимал, что происходит.

– Я? Самая, – на этих словах она гордо и высоко подняла подбородок.

– Моя девушка – ты, – а вот эта часть казалась уверенной и убедительной.

– Не может такого быть, тебе на меня насрать.

– Выводы сделала из чего? – он выглядел уставшим, что бесило её ещё больше. То есть – а зачем тогда приехал-то?

– У тебя даже не хватило смелости мне ответить, что я больше не интересую тебя, – её голос срывался. Опять. Как полтора года назад в похожем диалоге.

– Да ну почему же?! – Романов тоже начинал злиться от своего непонимания.

– Потому что, Саша, я всё чувствую!

– Вот мне повезло!

– Я не подарок.

– Нет, ты дура.

– Если ты пришёл меня оскорблять, ты в этой квартире даже не первый, – её мучали флешбэки, уже было невыносимо.

– Дура, я тебя люблю.

На секунду она остолбенела от внезапности этих слов. Она безусловно его любила, но последний раз, когда эта фраза вылетела в отношении Марьи, звучала она как унижение, оскорбление, манипуляция. Так хотелось её услышать от Александра, но не в этой идиотской ситуации. И не в момент, когда она решила, что между ними уже ничего не выйдет.

– Тогда почему ты мне ничего не писал, – она выдохнула и собралась.

– Сообщения ты вообще проверяла?

– Нет, конечно! Ты не пишешь, значит, ты меня игнорируешь, зачем мне слушать ложь?

– А ты посмотри…

Марья недовольно и с лёгким внутренним укором открыла чат из архива. Непрочитанными значились пятьдесят восемь сообщений. В них Романов рассказывал, как на съёмках на него упал осветительный прибор, чудом фотографу удалось увернуться, но его задел кусочек. Он не хотел об этом рассказывать, пока не придут результаты всех его анализов, рентгенов и МРТ, кроме того, от стресса хотелось спать. И теперь он стоял здесь, в её квартире после того, как она вела себя как идиотка трое суток.

Марья бросилась ему на шею, долго извинялась среди многочисленных поцелуев.

– Саша, я хотела тебя кое о чем спросить.

– У тебя ещё есть какие-то сомнения? – он недоверчиво хмурился.

– Больше никаких. Возьмёшь ключи от квартиры?

Романов сдержанно усмехнулся, она снова почувствовала неладное.

– Я как раз хотел тебе отдать ключи от своей, любимая.

– Любимая – это типа я? – она глупо изучала рисунок своего красивого паркета.

– Любимая дура, да. Ты.

Василиса. Блин, Марья, ну ты даёшь, конечно.

Варвара. Это они только со стороны так выглядят, как будто встретились – и уже не могли отлепиться друг от друга. Я-то все подробности знаю, поэтому до сих пор удивляюсь, как он её сразу не послал.

Марья. Девочки, я сама удивляюсь. Так, а что у нас на баре? Рассказчик утомился.

Ольга. Давай, налью тебе. Но, кстати, я прекрасно тебя понимаю.

Айзель. Ты-то почему? У тебя всю жизнь один мужик.

Ольга (передавая бокал). Потому что, когда мы с Виктором снова сходились, я тоже постоянно искала подвох.

Люба. Но ты-то прыгала в отношения с одним и тем же человеком, а тут совершенно разные персонажи.

Ольга. Любовь моя, это всё ПТСР. И когда тебе разбивают сердце, когда это сделано жестоко и «с особым цинизмом», потом на «воду дуешь».

Айзель. О! Первая поговорка за вечер.

Ольга. Не поняла.

Варвара (хитро глядя на Айзель). Мы тебе потом объясним, продолжай.

Ольга. Так вот, посттравматическое стрессовое расстройство. Когда доводишь уже себя до такого состояния, что реагируешь абсолютно на всё, как будто тебя разводят и пытаются кинуть.

Катерина. Мне, кстати, повезло, у меня не было таких уж прям садистских отношений. Стив, конечно, мудак полнейший.

Ольга. И я снова напоминаю, что мы не рассказываем истории просто так.

Тамара. Ну давайте играть уже тогда!

Марья. Да подожди, мне интересно ещё Ольгу послушать.

Ольга. Короче, я тебя вообще прекрасно понимаю. Мне бы тоже было страшно. Особенно после Димы твоего. Кошмар.

Марья. Хорошо, что Саша совсем другой. Нормальный.

Василиса. Нормальный?

Марья (со смущённой улыбкой). Вообще-то самый лучший для меня. Я себя чувствую с ним счастливой.

Варвара. И ты совершенно заслужила это. И такое отношение к себе.

Айзель. Мне ещё очень нравится, как вы постоянно устраиваете коллаборации, это так отвратительно-мило.

Елизавета. Фотоистория «Интерьер в деталях» – это нечто. Я, конечно, пристрастна, потому что там использовались мои картины. Но это поразительно, как вы одинаково видите каждый элемент в пространстве.

Марья. Ну да, да, мне очень повезло! Ничего не могу сказать.

Варвара. Надеюсь, все истории дальше будут в таком же духе. Люба (поднимая бокал), классная идея.

Люба (шёпотом). Спасибо, родная. (Ко всем.) Играем дальше дамы?

Все. Да, да, играем!

Раскладывают карты. В напряжённой битве «в дураках» остаётся Айзель.

Катерина. Я же говорила, теперь ты не такая везучая в картах.

Айзель. Знаете, я могла бы вам тоже рассказать историю о том, как у меня завёлся любимый мужчина…

Тамара. Давай!

Марья. Тоже «За»!

Айзель. Но нет. Я лучше поведаю, как я пришла к тому, что оказалась в состоянии завести нормальные, зрелые отношения.

Варвара. Вот люблю тебя. Так точно лучше.

Айзель. Ещё бы ты не радовалась, у тебя в этой истории роль катализатора.

Марья (со смехом). Да ты наша Фея-крёстная буквально!

Айзель. Итак…

Шесть сеансов

 
Someone call the ambulance
There’s gonna be an accident.
 

Placebo. Infra-red

01. Март

– Добрый день, Юлия. Меня зовут Айзель.

– Очень приятно, Айзель.

– Я, честно говоря, не знаю, как это всё работает, поэтому давайте я буду исходить из своего представления?

– Хорошо, конечно.

– Мне вас посоветовала подруга, Варвара, она с вами как-то пересекалась на конференции какой-то, говорит, вы её поразили.

– Варвара Муромова? Да, было такое. Очень интересная женщина.

– В психологическом смысле, я надеюсь?

– Даже если бы это было так, я бы не смогла с вами поделиться – профессиональная этика, – Юлия мягко улыбнулась.

– Я понимаю. Просто я нервничаю и пыталась пошутить.

– Это мне тоже ясно. С чем вы пришли ко мне, Айзель?

– Честно говоря, мне трудно так сразу ответить. Все утверждают, что психотерапия «улучшает качество жизни». Наверное, этого я и хочу.

– Очень здорово, что вы это понимаете.

– Я давно думала пойти в голове копаться, но как-то не решалась. А сейчас вроде настал такой момент. Знаете, меня беспокоит, что я чувствую себя слишком умной.

– Так себе повод для беспокойства, – Юлия пожала плечами, – это же хорошо?

– Хорошо быть умной. Но я как будто постоянно замечаю какие-то пробелы в эрудиции у других, меня это бесит.

– Вы требовательны к окружающим?

– Не особенно. Только в вопросах образования и эрудиции. Вот, например, как может современный человек около тридцати лет от роду совсем не знать английского? Мы же все в школе учили: Лондон из зэ кэпитал оф Грэйт Британ. И знаете, я всегда как будто хуже начинаю относиться к человеку, если он говорит, что «по-иностранному не умеет». Ладно, в детстве ты – можно матом?

– Конечно, как вам комфортнее.

– В детстве ты долбо*бом был и школу прогуливал, а сейчас по заграницам катаешься, а объясниться не можешь в отеле по-человечески. Но потом я начинаю думать, что это всё снобизм, и мне становится стыдно.

– Почему вы стыдитесь собственных эмоций?

– Ну, думать о других плохо – неправильно, меня так в детстве учили.

– Вы же не можете запретить себе испытывать дискомфорт.

– То есть это как бы нормально?

– Что именно?

– Ну что я думаю… что я ощущаю себя умнее многих других людей.

– Вы что-то делаете с этим ощущением?

– Типа занимаюсь ли я дискриминацией по интеллектуальному признаку?

– Ну да. Обзываетесь? Унижаете окружающих? Может, дерётесь с человеком из-за того, что он не знает, как сказать по-английски «лосось»?

– Salmon…

– Я не сомневалась, что вы знаете, – Юлия усмехнулась.

– Не делаю ничего такого, конечно, но у меня есть внутреннее ощущение, что я как бы принижаю других у себя в голове.

– У вас есть свои собственные интеллектуальные стандарты, и пока они не сказываются негативно на окружающих, они вполне имеют право на существование у вас в голове.

– А, нет… Я кое-что делаю… – Айзель стыдливо опустила взгляд.

– Так.

– Когда я знакомлюсь с новым человеком и понимаю, что он мне нравится, и я хотела бы продолжить с ним общение, я покупаю связку своих любимых книг и заставляю их читать…

– А что в этом негативного?

– Ну я же навязываю им…

– Хорошую литературу? – Юлия подняла одну бровь.

– Может, она им не понравится.

– Зато вам будет о чём поговорить.

– Это эгоистично.

– Это ваши правила и личные границы. Внутри этих границ вам важно иметь возможность обсудить с человеком вашу любимую книгу.

– А что если я их обижаю таким образом?

– Они говорят вам, что вы их обижаете?

– Нет… Получается, я могу поступать так, как мне кажется правильным? И если человеку что-то не нравится, он об этом скажет, а если не скажет – это уже его проблема, выходит?

– Ну, похоже, что так. Зачем вы заранее думаете, какой будет реакция? И как вы отнесётесь, если вам скажут, что не надо так делать?

– Ну не надо и надо.

– Вас это не оскорбит?

– Нет, конечно.

– Тогда всё хорошо.

– Может и хорошо, но я не могу, например, нормально отношения строить с мужчинами.

– Расскажите подробнее.

– Дело в том, что, наверное, я придираюсь? Вот понравится, например, мне мужчина. Красивый, не бедствует, ухаживает, секс замечательный. Вас не смущает, что я про секс?

– Меня – нет. Интересно, что вы об этом спросили.

– Почему?

– Вас саму смущают разговоры о сексе?

– Наверное, это тоже что-то из воспитания?

– Мне нравится, как вы сами приходите к выводам, да, наверное.

– Так вот. Всё вроде хорошо, а потом я узнаю, что в его понимании Флобер – это какой-то десерт. А «Мастера и Маргариту» он не читал, потому что «там что-то слишком заумно». И всё. У меня больше на него «не стоит».

– Опять не понимаю, что вас расстраивает?

– Так я ж так со своим списком стандартов никогда мужика не найду!

– Айзель, – Юлия говорила доверительно и тихо, – это же здорово, что у вас есть стандарты. Вы бы хотели быть женщиной, которая бросается на первого встречного, лишь бы у неё «был мужик»?

– Наверное, нет. Но я вот иногда смотрю на знакомых. У одной лысый, у другой толстый, у третьей низкорослый, у четвёртой вообще имбецил какой-то, прости господи, – но они все счастливыми кажутся. А я нос ворочу от того, что кто-то там Бальзака не читал.

– Ну вот давайте представим. Вы бы закрыли глаза на необразованность мужчины. Как долго вы бы могли притворяться, что вам нормально? Изображать счастье?

– Внутри я бы бесилась. Но, а как же «стерпится-слюбится»?

– А если не стерпится и не слюбится? А у вас трое детей и ипотека. И тут-то вы понимаете, что больше невозможно это всё выносить.

– Как страшно вы описали. Но что же мне тогда делать?

– Я бы сказала, что нужно себя слушать. Может быть, вы встретите мужчину, с которым вам будет наплевать и на Флобера, и на Бальзака, и на Булгакова?

– Я что-то не очень в такое верю.

– Тогда давайте как-то по мере поступления проблемы решать?

– Давайте. В любом случае сейчас даже тени отношений нет на горизонте.

– Вас это печалит?

– Нет, совсем. Наслаждаюсь своим одиночеством.

– По-настоящему наслаждаетесь?

– У меня был очень тяжёлый последний роман. Завершился он не так давно, сейчас мне нужно время, чтобы от него отойти.

– Может, расскажете?

– Да что-то я пока не готова об этом говорить.

– Хорошо. Давить я на вас точно не буду. Почувствуете, что пора – расскажете.

– У меня ещё проблема одна есть. Я всегда мечтала написать книгу.

– И что вам мешает?

– Мне кажется, это никому не нужно. Вон сколько литературы хорошей, и её-то никто не читает. Зачем миру нужен ещё один писатель?

– Я думаю, что вопрос не так стоит. Зачем вам нужно быть писателем?

– Не знаю. Я много пишу, но в основном «в стол». Записываю, как я себя чувствую по разным поводам, наверное.

– Айзель, к сожалению, у нас на сегодня заканчивается время. Я предлагаю вам подумать об этом, а на следующем сеансе обсудим ваши мысли. У вас нет никаких вопросов? Вам комфортно со мной работать?

– Забавно, я даже забыла о том, что это наш с вами первый раз. И учитывая, какой пласт странной информации вам выдала за этот сеанс, видимо, я сразу вам начала доверять. Поэтому, конечно, будем продолжать. Как думаете, с какой периодичностью стоит встречаться?

– Если вам подойдёт, я бы предложила раз в неделю.

– Да, отлично, тогда до следующего понедельника?

– До встречи.

02. Май

– Я так устала, это кошмар какой-то.

– Что случилось?

– Сдавали номер, параллельно у мамы неприятности, там тоже пришлось решать. Что-то я приболела ещё. Сил никаких нет, а всё равно надо бегать и всё контролировать.

– Айзель, а может, вы мне расскажете про то, что такое для вас контроль? У нас достаточно часто эта тема звучит во время сессий.

– Контроль? Хм. Мне, наверное, приходит в голову слово «Сила», если играть в ассоциации. «Власть» ещё. Хорошо сделанная работа.

– Как часто вы оказываетесь в ситуациях, когда всё контролируете?

– Ха! Да постоянно! Мне надо следить, чтобы никто в редакции не напортачил, потому что потом тогда мне переделывать.

– А если не переделывать?

– Тогда меня можно увольнять, потому что всё на работе к чертям собачьим полетит.

– А почему вас надо увольнять, если люди не делают свою работу?

– Потому что я за них в ответе! Это моя ответственность.

– Ладно. А с мамой что?

– Да у неё там какие-то проблемы с документами, а она не понимает, как с ними разобраться. Я поорала, конечно. Но всё сделала.

– И это тоже ваша ответственность?

– Это же моя мать.

– И вы всё за неё сделали?

– Конечно.

– Почему это для вас так естественно?

– Ну как. Она меня вырастила, воспитала, заботилась о том, чтобы у меня всё было. Чтобы я образование хорошее получила. Я обязана ей помогать.

– Обязаны?

– Ну да. Моё дочернее обязательство.

– Айзель, я сейчас одну вещь скажу. Родители обязаны вырастить своих детей. Это их долг. Но дети ничего не должны родителям.

– Это как? – Айзель отказывалась принимать эту мысль.

– А вот так. Нет долга ребёнка перед родителями.

– Я не могу согласиться.

– Почему?

– Потому что она мне столько всего дала, я должна вернуть.

– Вы сейчас говорите про женщину за пятьдесят лет, которая не в состоянии решить свою проблему?

– Это от вас так звучит…

– Как?

– Не знаю. Грубо.

– Вы не согласны?

– Глобально – наверное, согласна. Но это же моя мама.

– И что? Она перестаёт быть взрослой женщиной?

– Я же не могу её послать.

– Вы хотите ей помочь?

– Да.

– Это не долг, это ваше желание. Но услышьте меня, вы ничего не должны.

– Ужасно странные ощущения. Вы, конечно, правильно всё говорите. Но ведь нас же всех примерно одинаково воспитывали. «Уважай старших», «Помогай», и постоянно «должна, должна, должна».

– Ещё бы вы со мной согласились – вам это годами в голову вбивали, а я сейчас пришла и сказала, что это всё чушь.

– Давайте тогда я порассуждаю? Мне так проще всегда.

– Конечно.

– То есть, по сути, я не просила, чтобы меня рожали. Это было решение двух взрослых людей. И раз они обрекли меня на жизнь мирскую, выходит, они мне должны, условно, «всё дать». Правильно?

– Да.

– А почему я-то ничего не должна? Это же как – «Мама жизнь подарила»…

– Ну да. По собственному желанию. Услышьте меня. Я не говорю, что вы не можете ей помогать, но это не ваша ответственность. Помочь с документами – можно дать совет, можно нанять специального человека.

– Ну да, а не лететь через весь город и пробки самой с температурой, отпрашиваясь из буквально горящей редакции, чтобы решить эту проблему. Которая в принципе и подождать могла.

– А почему это так срочно надо было сделать?

– Понятия не имею. Мне сказали – я сделала, даже как-то не задумывалась о том, чтобы какие-то параллельные вопросы задавать. Да и не до того, если честно, было. Как робот – всё на автомате.

– Вы любите свою работу, Айзель?

– Вообще люблю. Но когда номер сдаётся. Это тяжело.

– Почему любимая работа становится для вас тяжёлой?

– Я не могу расслабиться. Постоянно думаю: утвердят ли текст? Пришлют ли вовремя иллюстрации, всё ли хорошо с обложкой, не пропустил ли чего корректор, правильно ли подписали всех… вообще всех! И это безумие.

– Но ведь в каждом пункте есть ответственные люди.

– Но я не могу им полностью доверять! А если что-то не так? Я всё-таки выпускающий редактор.

– Вы понимаете, что такой уровень тревоги мешает вам жить и нормально функционировать?

– Наверное, не знаю.

– Вы начали наш диалог с того, что вы ужасно устали и у вас нет сил.

– Да, вы правы. Мешает. Но я не знаю, что делать.

– А если попробовать оптимизировать процессы?

– Это же редакция, там всегда немного взрыв на макаронной фабрике происходит.

– А как функционируют другие редакции? Так везде?

– Может быть, я правда слишком много на себя беру?

– Это вы мне скажите, – Юлия усмехнулась.

– Надо что-то делать с этим. Я же даже не замечала, как на самом деле устала, пока мы с вами не поговорили об этом.

– Вам есть о чём подумать. На сегодня всё, к сожалению.

– Буду думать, спасибо.

03. Июль

– У меня была ужасно скучная неделя.

– Почему так?

– Ничего не происходило. Как будто я просидела в бункере.

– А вы где просидели?

– Не то чтобы я где-то в одном месте сидела, как всегда. Куда-то ходила, общалась с людьми, но всё как будто не то.

– Что это были за люди?

– Была в редакции, ходила на какой-то ивент. Всё какое-то чёрно-белое.

– Контрастное?

– Нет, блёклое. Не знаю, о чём говорить сегодня.

– Хорошо. У вас уже бывали такие состояния?

– Наверное. Как будто тоска какая-то, что ли.

– Есть ли у вас повод тосковать?

– Совсем нет. Лето, погода хорошая. В жизни тоже всё пристойно. Чего-то как будто не хватает.

– Вы же знаете уже, чего? Почему бы вам не рассказать мне тоже?

– Я боюсь, что вам станет смешно.

– Я же ваш терапевт, не в моих традициях смеяться и осуждать.

– Ладно. Я хочу влюбиться. Чтобы было красиво, чтобы я была кому-то нужна, чтобы обо мне заботились, хотели меня, чтобы трахали меня каждый день.

– Нормальное желание, почему оно кажется вам смешным.

– Я не знаю. Это же как-то глупо. Вот если бы был конкретный какой-то человек, в которого я бы влюбилась, да, так нормально. А это просто какой-то «запрос вселенной», блин.

– Я это иначе вижу. Просто вы сейчас к этому готовы. Вспомните, с чего мы начинали в марте. «Я наслаждаюсь одиночеством». А сейчас вектор поменялся.

– Ну, это, кстати, ваша заслуга.

– Мне приятно это слышать, но всё-таки мы работаем над этим вместе.

– Забавно: я подумала, что, по сути, вы же не даёте мне каких-то советов, мы просто разговариваем, но вот мы посидели, поговорили час, а во мне что-то изменилось.

– По-хорошему так терапия и должна работать.

– Раз уж я вам открыла свою страшную тайну… А как вообще люди влюбляются?

– В каком смысле?

– Ну вот я хочу купить сумку – я иду в магазин. А когда я хочу влюбиться, куда надо идти?

– Вы сейчас глобально упрощаете. Когда вы хотите сумку, вы идёте в конкретный магазин? Или вам надо походить и посмотреть сначала?

– Скажем так, я либо уже точно знаю, что хочу, потому что читала какие-то статьи, например, или в Инстаграме у кого-то видела красивую. Либо могу пойти в ЦУМ, чтобы на разные модели посмотреть, дождаться, чтобы сердечко забилось чаще.

– Как вы этот процесс описали! По сути, в сумку-то вам тоже надо влюбиться.

– Ха! Получается, что так. Но опять же, я не понимаю, куда идти. Можно в Тиндере, конечно, порыться. Но у меня с ним, скажем так, был достаточно травматичный опыт.

– В вашем случае Тиндер – как интернет-магазин буквально.

– Ага, фарфетч с мужиками, – Айзель засмеялась, – но всё-таки я не хочу так искать любовь. Надо, чтобы оно как-то само произошло.

– А что у вас с Тиндером, кстати?

– Да достаточно старая история. Я как-то там наткнулась на того самого бывшего, про которого не хотела говорить.

– И в чём было дело?

– Это были отвратительные отношения, в которых я постоянно находилась в роли жертвы.

– Это как? – Юлия искренне удивилась.

– Мне в процессе, конечно, так не казалось, но после расставания, когда я начала анализировать всё, что со мной произошло за – на самом деле – достаточно недолгий промежуток времени, – три месяца – я немного в ужасе.

– А от чего именно ужас?

– Я бы могла написать статью: «Пять симптомов абьюзивных отношений».

– Давайте представим, что мы пишем статью. С чего начнёте?

– Я постоянно чувствовала себя так, словно что-то делаю неправильно.

– Постоянно?

– Да, я вечно искала его одобрения.

– Второй пункт?

– Встречи исключительно по его инициативе.

– Как часто?

– Рандомно. Захочет – встретимся, иначе – он занят. Сразу третий – у него постоянно были проблемы, которые я стремилась решать. А он мне позволял как будто, но на самом деле ставил меня в ситуацию, где я не могла не предложить помощь. Четвёртый – никаких встреч с друзьями. Причём со всеми моими друзьями мы познакомились. А с его – нет.

– Тут должна быть какая-то вишенка на торте?

– Истерики! Он постоянно истерил. По любому поводу. И постоянно плохо говорил обо всех своих знакомых.

– Как это завершилось?

– Я поступила как взрослая женщина – и заблокировала его во всех соцсетях.

– Как вы это пережили?

– Достаточно легко, кстати. Он всё твердил, что я во всём виновата, а я поняла, что это фигня какая-то. Как я могу быть виноватой в его действиях? Начала работать над собой. Научилась, говорить слово «нет», о себе думать в первую очередь.

– Вы говорите очень важные вещи, Айзель, я сочувствую, что вам пришлось прийти к этим выводам через такой травматичный опыт.

– Да ничего, много лет уже прошло, я нормально к этому отношусь.

– Но вы же говорите, что не хотите знакомиться ни с кем через Тиндер. Значит, история оставила серьёзный след в вашей памяти.

– Наверное, это так. Но я не считаю себя жертвой, если честно.

– Вы можете сколько угодно так говорить, однако ваша реакция наводит меня на мысль, что всё-таки вы не пережили эту историю до конца.

– Да точно пережила!

– Вы пожалели себя?

– Жалеть себя – это что-то для слабаков.

– Да что вы?

– Ещё Максим Горький писал: «Надо уважать человека! Не жалеть, не унижать его жалостью».

– У Горького всё-таки другой контекст был. Хорошо, предположим, подобная ситуация произошла бы с вашей близкой подругой, как бы вы себя вели? Сделали бы вид, что ничего не было?

– Конечно, нет. Я бы говорила с ней, заботилась, сопереживала.

– Почему тогда нельзя сопереживать самой себе?

– Подловили, – Айзель задумалась, – выходит, сопереживание и сочувствие – синонимы «жалости»?

– Похоже на то.

– И «жалость», получается, тоже может быть разной? Фразы «Мне жаль тебя» и «Давай я тебя пожалею», – они же несут совершенно разный подтекст! Странно, я никогда об этом не задумывалась.

– Да, это тонкости. Но вам же они должны быть близки. Вы же с языком работаете.

– Я про терпение раньше задумывалась. Про разницу между «терпеливостью» и «терпилой».

– Вот, кстати, хороший пример.

– Как раз о себе и задумывалась. Потому что я человек терпеливый. И это хорошо. Но до моей тиндер-истории как раз была скорее «терпилой».

– Как интересно. И что изменилось от этого понимания?

– Наверное, речь как раз о личных границах. Когда я построила для себя понимание того, что для меня нормально, а что – точно недопустимо, мне стало как-то проще жить. Да и я сама изменилась даже внешне, мне кажется.

– Как это получилось?

– Ну вот смотрите, я работаю в глянцевом издании. И всегда передо мной эти красивые съёмки, женщины с идеальными фигурами, мне почему-то казалось, что это какой-то недостижимый идеал. Да и времени «заниматься собой» как будто бы не было. А потом моя подруга Ольга буквально заставила меня сменить оправу очков. Я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке. Знаете, такое странное ощущение, что я под них как будто не подходила. Они такие красивые, предмет для модницы, а я как чучундра какая-то выгляжу. Мне казалось, что они как бриллиантовое кольцо на грязной, шершавой руке с обгрызенным маникюром. И так потихонечку я начала менять то, как я выгляжу. Потому что оказалось, что выглядеть хорошо – тоже относится к моим границам. И ухаживать за собой. И ловить заинтересованные взгляды.

– Видите, какой у вас есть замечательный опыт – как можно таким не делиться с другими людьми?

– У нас заканчивается время, а я всячески оттягиваю разговор про писательство, поэтому вы решили аккуратно мне напомнить?

– Именно так. Как дела с текстом?

– Я закончила перечитывать свои старые заметки, которые лежали «в столе», и мне кажется, что в них есть какая-то общая линия, поэтому буду пытаться собирать всё воедино. Ольга обещала познакомить меня с одним редактором из большого издательства, посмотрим, что из этого выйдет.

– Звучит прекрасно. Тогда до следующего понедельника?

– Я по вам уже скучаю, – Айзель улыбнулась.

04. Сентябрь

– В общем, я прошла какой-то тест в интернете на то, высокочувствительный ли я человек. Сегодня впервые слышала об этом понятии. И совпало по всем двадцати восьми пунктам. Представляете? Это же вообще всё объясняет.

– Какие эмоции у вас это вызвало?

– Вы знаете, мне всё стало понятно про себя. Как будто я раньше чувствовала себя какой-то другой, неправильной, сломанной, а оказалось, что это просто вариант нормы.

– А почему вы казались себе неправильной?

– Я постоянно в свой адрес слышала какие-то фразы типа: «Ой, ты такая восприимчивая», «Надо же, какая неженка», «Да чего ты распереживалась». И я, правда, задавалась вопросом: «Чего это я?». Вы представляете! Там про грозу написано, например. У меня гроза вызывает экзистенциальный ужас! То есть, она вся красивая такая, увидеть молнию – маленькое чудо, это восхищает, а потом – гром. Я обычно страдаю, когда его слышу, такой грохот, страшно, тревожно. Сворачиваюсь в комочек и жду, когда всё закончится. Под одеялом прячусь. Или, вот помните, я как-то с вами разговаривала, а за окном так невероятно красиво было: облака, солнце, голубое небо, зелень, след от самолёта, – что я даже не могла это выносить, слезу пустила, помните?

– Конечно, помню.

– И вот ещё такое: я всегда шучу, что у меня есть «аутичные черты», грубо говоря, мне надо, чтобы была всегда последовательность одинаковых действий, иначе я ломаюсь, не понимаю сразу, как правильно делать, если одно звено в цепи пропадает, или если они местами меняются. Так странно.

– От того, что вы это узнали про себя, что-то изменилось?

– Хм, трудно так сразу сказать. Наверное, мне стало немного легче. Но вот только я хотела у вас спросить, – Айзель смутилась, – а как с этим жить-то теперь?

– Да в принципе так же, как и жили. Это не отклонение, не психическое расстройство. Просто вот есть у вас такая особенность.

– Я уже прочитала об этом, да. Но знаете, что интересно? Я как будто бы знала про такую свою особенность раньше, поэтому со многими из пунктов как будто бы научилась жить. К примеру (секунду, я выписала несколько моментов): я не могу воспринимать сцены насилия – ещё в подростковом возрасте перестала смотреть любого типа фильмы ужасов и триллеры. Мне нехорошо, когда я голодная – стараюсь всегда иметь при себе какой-то перекус. Не могу функционировать без времени «наедине с собой» – всегда оставляю за собой возможность хоть десять минут побыть в одиночестве. Не пью кофе, потому что он на меня плохо влияет.

Или вот такой пункт, «плохо переносите физическую боль», – я научилась с собой договариваться, натренировала себя быть более терпеливой. Мне кажется иногда, что я могу вытерпеть гораздо больше, чем менее чувствительный человек.

– Это же удивительно, какую работу над собой вы провели, не зная о таком понятии, но обращая внимание на то, как работает ваш организм.

– А! Ещё вот эта способность замечать детали! Просто безумие! Я прочитала сегодня, что высокочувствительные люди входят в комнату и сразу в ней всё-всё замечают: потёртости на диване, запахи всякие, кто где стоит, даже настроение людей. И вот я с этой новой для меня информацией вспоминаю наш первый сеанс, когда я рассказывала, как мне кажется, что я умнее всех. Понимаете, я постоянно обращаю внимание, когда кто-то неправильно ударение поставил в слове, ненавижу эти ударения, всегда всех поправляю. Или запятые, когда стоят криво. Я не говорю ничего, конечно, но меня так это раздражает. А получается, что это – просто такая особенность. И выходит мне надо, что ли, научиться на это забивать?

– Если у вас получится, будет гораздо проще, наверное.

– Я ещё думаю, как теперь злюсь на всех, кто мне говорил, что я «неженка». Да, блин! Не неженка я. Просто я другой человек.

– Почему злит?

– Потому что каждый человек считает, что остальные – такие же, как он. И вообще я стала на других людей смотреть иначе.

– Это как?

– Мы пытаемся предугадать действия других людей исходя из того, что нравится нам самим. То есть вообще-то хорошо себя ощущать центром вселенной, – мы с вами вроде несколько месяцев над этим работаем, я уже смирилась, – но вселенной своей собственной. На этой планете проживает чуть меньше восьми миллиардов людей, и каждый из них – вселенная. С собственными тараканами, вкусами, желаниями, предпочтениями, взглядами на жизнь, убеждениями. Чувствительностью вот. И совершенно точно среди этих неполных восьми миллиардов людей не найдётся и пары ментальных близнецов. То есть тех, кто непосредственно на сто процентов будет одинаково думать и чувствовать, правильно же?