Текст книги "Вниз по течению. Книга первая"

Вниз по течению
Книга первая
Елизавета Сагирова

Иллюстратор Елизавета Сагирова

© Елизавета Сагирова, 2023

© Елизавета Сагирова, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4498-5386-8 (т. 1)

ISBN 978-5-4498-5387-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящаю эту историю моей подруге Наташе, плывущей вниз по течению

У меня лежит не один товарищ,

На одном из тех деревенских кладбищ,

Где тёплый ветерок на овальной фотке,

Песенку поёт о палёной водке.

Игорь Растеряев

«Ромашки»

Глава 1

Эпиграфы к главам взяты с форума анонимных алкоголиков. Спасибо ребята.

«Решил тоже поделиться! Один раз где-то года полтора назад впал в жестокий, адский штопор, пил дней семь, в основном виски из горла. Шло уже как вода. И вот на седьмой день, когда понял, что сил встать и банально дойти до туалета уже нет, а в комнате стоит такой смрадный перегар, что чувствовал даже с бадуна. Я решил, что пора заканчивать, ибо сдохну. При этом присутствовали холодный пот, блевота и адская диарея при похмелье. Еще были слуховые галлюцинации. Отчетливо слышал звонок своего мобильника, хотя тот уже несколько дней был выключен. Но самое интересное было впереди. Поняв, что пора выходить, я не нашел ничего лучшего, как выпить три таблетки фена. Так и сделал, но состояние не улучшилось. Решил сняться привычным способом – двухсотграммовый стакан вискаря. Прилег на кровать и видел, как меня реально жрали крокодилы, разрывали на куски. Страх был жуткий, пролежал всю ночь с открытыми глазами. Вот так»

Натка едва успела открыть дверь, как почувствовала сильный пинок пониже спины, который буквально выбросил её на лестничную площадку, где она и упала ничком, едва успев выставить вперёд руки. Хватит с неё однажды уже сломанного носа.

– Вали отсюда! – рявкнули сзади, и прежде чем громкий стук захлопнувшейся двери поставил точку в этом, по сути, рядовом эпизоде её жизни, донеслось ещё, – Шлюха!

Ну да, ну да, чудная мужская логика в действии – не дала, значит – шлюха. Хотя почему не дала-то? Как раз ему и дала, причём не раз. Помнить бы ещё точно. Не дала тому, другому, что припёр подгон. Видимо предвкушая, как сейчас его за этот подгон отблагодарят по полной программе. Но только если бухать собирались все, почему благодарность ожидалась только от неё?

Да, с одной стороны не убыло бы, конечно, особенно если успеть догнаться. Но должна же быть хоть какая-то справедливость!

Справедливости не было. Поднявшись на ноги, колени которых остро ныли от удара о цементный пол (здравствуйте, новые синяки) Натка поняла, что её сумочка осталась в квартире. Постучать? Богатый опыт говорил, что этим она скорее всего добьётся только повторного пинка под зад, на этот раз отправляющего её уже вниз по лестнице. Вот если подождать с полчасика, пока мужики раскупорят принесённый охочим до благодарностей гостем подгон, пока выпьют, закусят, погутарят и как следствие – немного подобреют…

Но и здесь тот же опыт подсказал, что сумочку за спасибо никто возвращать не станет. А как же! Ведь она два дня… или три? Не важно. Короче она долго зависала на этой хате: пила, ела, курила, пользовалась туалетом и ванной комнатой, спала на продавленном диване и даже слушала фоном цветной телевизор! Это сколько же раз и скольким мужикам надо дать, чтобы отблагодарить? Ответ прост – столько, сколько они захотят, фиксированного прайса тут нет. Вот и выходит, что хрен бы с ней, с сумочкой.

Натка мучительно наморщила лоб (хмель из неё стремительно выветривался, и неумолимо подступающее похмелье мешало соображать пытаясь вспомнить – а что у неё там оставалось? Немного косметики, салфетки, блокнот с ручкой, дешёвые перчатки… Всего этого и не жалко, если подумать. Косметика старая, там тушь уже высохла почти, помада ложилась комками, пудра раскрошилась в пыль, от карандаша для бровей остался один огрызок. Да и положа руку на сердце – зачем ей косметика? Какой с неё прок? Разве можно чем-то скрыть эту синюшность опухшего лица, эти мешки под глазами, и перебитый, чуть свёрнутый набок, нос? И первые морщины? И обветренные, в болячках губы? И унылые сосульки волос? Почему, блин, в запое волосы всегда сосульками, даже если их только что помоешь? Ведь она мыла голову на этой хате!

А когда она последний раз их красила? Корни вылезли даже не на несколько сантиметров – до ушей! Золотистые. Раньше она гордилась своей оригинальностью. Когда подружки и одноклассницы осветлялись, мелировались, блондинились всеми доступными способами, Натка под их истошный вой закрашивала свои натуральные (натуральнее некуда!) пшеничные пряди иссиня-чёрной краской. Потом время подростковых бунтов осталось позади, но она продолжала ходить жгучей брюнеткой. Отчасти по привычке, отчасти потому что уже тогда куча денег уходила на загулы, а на хорошую парикмахерскую, где могли бы ей сделать смывку и вернуть родной цвет шевелюры, их уже не было.

Натка заковыляла к лифту, но в последний момент передумала и свернула к лестнице.

Похмелье было уже совсем рядом. Ещё чуть-чуть и начнутся жуткие шугняки, а замкнутое гудящее пространство лифта – верный способ их побыстрее словить.

Хата, из которой её только что в прямом смысле слова выпнули, была высоко. Натка не знала точно на каком этаже, но высоко. Это она видела с балкона, где они курили все два или три дня. Курили и бросали вниз окурки, которые красиво разбивались об асфальт гроздьями искр. Снизу орали соседи, Володька ржал. Его звали Володькой – хозяина хаты, который привёл Натку к себе с холодной улицы.

Ей показалось, что спускалась она вниз по лестнице очень долго. Так долго, что похмелье всё-таки настигло её и, пока ещё слабое, начало путать мысли, приплетать к ним посторонние голоса, искривлять пространство. Улица встретила холодным порывом ветра. Снег, колючий, как стекловата, полетел в лицо, и на минутку голова Натки прояснилась. Удалось даже понять, что на дворе уже вечер. Что ещё чуть-чуть и начнут сгущаться ранние октябрьские сумерки.

Она нерешительно остановилась, придерживая рукой дверь подъезда, не давая ей захлопнуться, отрезая путь назад, куда ещё, наверное, можно было вернуться.

Вернуться, постучать в дверь, смиренно попросить прощения, признать свою неправоту. Сказать, что согласна по возможности компенсировать потраченные на неё нервы и бухло. Мужики скорее всего уже накатили по первой, а то и по второй, и чуть подобрели. Могут пустить переночевать, а главное – плеснуть в стакан спасительного пойла, отогнать от Натки уже очень близкое похмелье. Страшное нечеловеческое похмелье запойного алкоголика, о котором понятия не имеют так называемые умеренно пьющие люди.

Тяжёлая дверь давила на руку, тянулась к косяку, норовила закрыться, отрезая Натке возможность возвращения. Впереди лежал слякотный пустой двор, а за ним – такой же слякотный город – огромный и равнодушный, на который с запада уже наползала ночь. Но разве позади лучше? Захламленная квартира с разваливающейся мебелью, с навечно въевшимся в стены тяжким алкогольным и сигаретным духом, поддатые приставучие мужики, их потные ладони и слюнявые рты… от пьяного траха, конечно, не умирают, да и вообще секс – это всего лишь секс. Физиологическое действо, не имеющее глубинного смысла, который так любят придавать ему люди, которые живут настолько скучно, что готовы видеть нечто сакральное в трении двух человеческих тел. Просто ёрзанье и пыхтение. Бывает приятно, бывает противно, но при грамотном подходе не несёт никаких последствий. Как говорится – не убудет, можно и потерпеть.

Поэтому не страх предстоящей расплаты за ночлег заставил Натку всё-таки отпустить дверь, и втянув голову в плечи, шагнуть под мокрый снег. Её толкнуло прочь воспоминание об унизительном пинке, которым её выпроводил из своей засранной халупы Володька. Тот самый Володька, что ночью, когда они сидели, обнявшись в пьяном дурмане, шептал, что влюбился, что никуда её больше не отпустит, что они бросят пить и заживут новой жизнью, настоящей жизнью, счастливой жизнью трезвых и здоровых людей. Кажется, даже мечтал о том, какие у них будут красивые дети и как он крепко-накрепко накажет им никогда не брать в рот спиртного. Добрались его планы до внуков или уже нет, Натка уже не помнила, но помнила зато, как резко и неузнаваемо переменился он, когда на порог ступил тот, второй мужик.

Они ведь сами его позвали – у Володьки кончились деньги, и тогда, страшась похмелья, (нечеловеческого похмелья запойных алкоголиков) они начали думать где достать ещё. Володька придумал, позвонил куда-то, и через полчаса на пороге возник этот мудак с масляными глазками, которые сразу приклеились к Наткиной груди. И Володька предал её, предал свои ночные мечты о их новой трезвой жизни полной любви и красивых детей. Не то чтобы Натка ему поверила, она не впервые слышала такие вот пьяные мужские признания, но почему-то каждый раз чувствовала себя обманутой. И уже никогда не возвращалась туда, где её обманули. Вряд ли это можно было назвать гордостью. Какая может быть гордость у гулящей уличной девки? Однако что-то, какой-то крошечный, но алмазно-твёрдый стерженёк внутри неё ещё оставался, и именно он сейчас погнал Натку в сгущающиеся сумерки, не дав вернуться в единственное место, где она сегодня могла бы переночевать в тепле.

Нетвёрдо, но торопливо шагая по лужам, пытаясь убежать от неумолимо надвигающегося похмелья, Натка пыталась вспомнить, как они с Володькой ехали сюда с вокзала, в суете которого познакомились, на каком автобусе, сколько времени? Сможет ли она вернуться туда пешком? И в какую сторону нужно идти? Если бы спросить у кого, но двор, как назло, абсолютно пуст, мокрый снег разогнал даже детей и обычно сидящих на лавочках пенсионерок.

Натка свернула в арку ведущую со двора на улицу и здесь в последний раз заколебалась. Когда она только покинула подъезд злая и разгорячённая, в одежде ещё хранящей квартирное тепло, то почти не почувствовала холода, но в узком арочном пространстве ей навстречу потянуло такой промозглостью вперемешку с мокрым снегом, что она остановилась будто налетев на стену. Остановилась, и только сейчас увидела, что изо рта у неё вырывается пар.

Стало быть, пока они с Володькой, затарившись беленькой, два или три дня не совали носа на улицу, столбик термометра упал ниже нуля. Начиналась зима. А зима, здесь, в Сибири, не шутит с людьми, оказавшимися к ночи без крыши над головой.

Натка обхватила себя руками за худые плечи. Перчатки! Перчатки остались в сумке, сумка осталась в Володькиной хате, хата осталась в нескольких подъездах позади… но на самом деле гораздо дальше – в прошлом. Это прошлое она уже отрезала от себя, приняв решение не возвращаться. А свои решения Натка меняла редко, пусть такая черта характера и была нетипичной для человека, пребывающего на второй, а может быть уже и на третьей стадии алкоголизма. Так или иначе – о перчатках можно забыть. Беда только в том, что и со всем остальным дела обстояли не лучше.

Куртка – тонкая, осенняя, затёртая местами чуть ли не до состояния прозрачности. Под курткой свитер с высоким горлом, что обнадёживает уже чуть больше, но не настолько, чтобы не беспокоиться о предстоящей ночи. Джинсы… ну джинсы и есть джинсы, какое с них тепло? Ботинки – это вообще песня! Каши ещё не просят, но промокают при одном виде луж. Впрочем, сегодня лужи покрылись тонкой коркой льда, припорошённого снегом, но стоит ли этому радоваться? Шапка – её нет. Есть только волосы сосульками – золотистые от корней до ушей, и чёрные от ушей до лопаток.

В арку с улицы свернул мужчина. Втянув голову в плечи, и сунув руки в карманы, он наверняка спешил домой, торопился укрыться от наступающей ночи в уютном квартирном тепле. Обычно Натка не завидовала таким счастливчикам – зависть не несла в себе ничего кроме боли, поэтому и испытывать её не имело смысла. Но сейчас стало обидно. Не завидно, а именно обидно, потому что она не могла вспомнить, когда последний раз ей хотелось куда-то спешить. И не то желая мстительно задержать прохожего-торопыгу на холоде хоть на пару лишних секунд, не то пытаясь таким образом на миг приобщиться к его сытой домашней жизни, Натка шагнула вперёд.

– Извините…

Мужчина неловко затоптался перед вдруг возникшим препятствием в виде худой растрёпанной девицы, прищурился, всматриваясь в её лицо… и почти сразу брезгливо отступил на полшага. Натка не обиделась, она уже привыкла к такой реакции посторонних людей. Трезвых людей, порядочных людей. Как же ещё им было на неё – такую – реагировать?

– Извините, – смиренно повторила она, стараясь ненароком не дохнуть в сторону мужчины, – Вы не подскажете как пройти на вокзал?

– На вокзал? – отвращение сквозило в голосе прохожего, – На вокзал ехать надо. Остановка…

– Мне пешком только, – перебила Натка, и опустила голову, чтобы больше не видеть лица прохожего, на котором всё отчётливее проступало раздражение. Полупьяная неряшливая девка, у которой нет денег даже на автобус, была явно не тем, на что ему хотелось тратить своё время.

– Пешком вон туда! – он небрежно махнул рукой вдоль улицы, – А там спросишь.

Натка смотрела вслед торопящемуся мужчине, пока он не скрылся в ближайшем подъезде. Куда «туда» она не поняла, но решила пока пойти наугад, просто чтобы двигаться, чтобы греться, и чтобы не дать похмелью, которое уже дышало в спину, догнать себя. Сейчас хотя бы так не дать. А уже потом, когда она доберётся до вокзала, до тепла, до привычной и почти милой сердцу среды, тогда сможет подумать и о более действенных методах. На вокзале могут быть знакомые, могут быть незнакомые, но такие же как она – свои, те, кто не будет брезгливо смотреть и торопиться уйти, те, кто поймёт её состояние. Свои сумеют помочь, пригласить, угостить, налить… и неважно кем они будут, загулявшей ли компанией, или бездомными завсегдатаями вокзального быта.

Натка зашагала по тротуару, спрятав руки под мышки. Прохожих было мало, и шли они в основном по другой стороне улицы, той, где призывно светились витринами магазины, но Натка не спешила переходить дорогу. Ей вдруг подумалось, что она вспоминает, как они с Володькой проезжали здесь на автобусе. Кажется, она видела в окно вон то угловое здание с потрескавшейся облицовкой… а значит, автобус мог вывернуть из-за него, и вокзал где-то в той же стороне. Есть ориентир!

Темнота окончательно опустилась на город, когда убегающая от похмелья Натка оставила позади несколько кварталов. Семь вёрст – не крюк для бешеной собаки. А снег всё шёл, точнее летел, несомый ветром – теперь это была уже почти вьюга, но, как ни странно, холод не донимал. Грела ли Натку быстрая ходьба, или на самом деле было не так и морозно, как показалось ей в Володькином дворе, но зябли только голые руки, да ступни в расклеивающихся ботинках. Бывало хуже. Намного, намного хуже.

Прохожий вывернул навстречу из снежной круговерти так неожиданно, что Натка почти налетела на него… на неё. Пожилая женщина испуганно отшатнулась, но успокоилась, увидев перед собой девушку – благо, было уже слишком темно, чтобы разглядеть неприглядные детали Наткиной внешности.

– Извините, – Натка решила воспользоваться случаем, – Не подскажете, как дойти до вокзала? Пешком.

– Пешком далеко… – начала было женщина, но осеклась и продолжила уже по делу, – Всё прямо идите пока. Улица кончится, там храм будет, мимо не пройдёте. И после храма сворачивайте направо и вперёд. Вам через весь центр нужно будет пройти, там и спросите куда дальше, я сейчас не объясню.

– Спасибо, – пробормотала Натка, чувствуя, как похмелье неумолимо приближается к ней со спины, и не глядя вслед уходящей женщине. Через весь центр! При хорошем раскладе удалось бы добраться только к середине ночи, а то и к утру, но сейчас, учитывая усиливающуюся метель и её состояние, что вот-вот перейдёт в нестояние, получится ли дойти вообще?

Альтернативы не было, и Натка побрела дальше. Теперь уже именно побрела, а не пошла быстрым шагом, как до встречи с подсказавшей дорогу женщиной. Какой смысл торопиться, если торопиться некуда? Гудящий вокзал с его круглосуточной суетой, светом и теплом, отодвинулся на неопределённое расстояние, на неопределённое время, и оказался сейчас так же далёк и нереален, как какой-нибудь Лас-Вегас сулящий баснословные выигрыши.

А ещё быстрой ходьбе мешала метель. Теперь это была уже именно метель, пурга, несущая в лицо колкую снежную пыль, мешающая смотреть вперёд, и затрудняющая движение. Опустив голову так, что подбородок почти упирался в грудь, Натка одну за другой переставляла ноги, сосредоточившись на этих простых движениях, и стараясь не чувствовать усиливающейся тяжести в голове – первой предвестницы похмельных мук. А муки эти, учитывая, что пила она почти три недели подряд каждый день, пусть и не всегда до отключки, обещали быть суровыми. Кто-то мог бы сказать – не привыкать, но к некоторым вещам нельзя привыкнуть. Например, к зубной боли. Или к холоду, от которого негде укрыться. Или к похмелью запойного алкоголика, что длится не один день, как думают счастливчики с ним незнакомые, а сутки, и сутки, и сутки… Бесконечные выматывающие дни и ночи, проведённые почти без сна, в луже собственного вонючего пота, с красными глазами и трясущейся душой.

Про душу – это не просто слова. Физические страдания ничто по сравнению с терзаниями разума и духа, с чувством вины, с наваливающейся депрессией, со страхом, который, кажется, становится твоим вторым я, который превращает тебя в ту самую тварь дрожащую, что так же далека от человека, как какой-нибудь слизень или мокрица. Боишься всего: звуков, вещей, стен, света, темноты, про людей и говорить нечего – их лучше в такие моменты вообще не видеть – каждый превращается в потенциального насильника, убийцу, в того, кто сейчас потащит тебя в ментовку, или просто вдруг начнёт ругаться. Исключение – по-настоящему близкие люди, которым доверяешь, которых любишь… но где таких взять? От алкашей в конечном итоге отворачиваются все, кроме таких же алкашей. Да и те остаются рядом не по дружбе, а потому, что вместе легче искать и доставать…

Душа у Натки ещё не болела, ведь то положение, в котором она сейчас оказалась – на улице в метель, без копейки денег в кармане, без места, где можно переночевать – оно выглядит концом света для обычного, избалованного сытостью и теплом обывателя, но не для такой, как она, прошедшей огонь, воду, и горящие трубы. Для неё это – повседневные трудности, с которыми обычно худо-бедно, но получается справляться. Получится и на этот раз, вот только нужно отогнать похмелье. Абстягу, как говорят алкаши со стажем – абстинентный синдром, состояние, когда отравленный, оглушённый алкоголем организм пытается начать самоочищение. Ему, организму, это нужно чтобы выжить, но вот каково приходится человеку прижатому абстягой – отдельная песня. Абстягу, а вместе с ней и выход из запоя на сухую, то есть, опять же придерживаясь алкашеского сленга – без опохмела, реально пережить только строго придерживаясь постельного режима, но никак не болтаясь по улице метельными ночами. А значит, абстяги нельзя допустить ни под каким видом!

Натка остановилась, приложила ладони козырьком ко лбу, защищаясь от летящего снега, и посмотрела куда привели её ноги за то время, что она брела, не поднимая головы. Оказалось, что ноги совсем разленились, и прошли от силы полквартала по всё той же улице, где с одной стороны тянулись жилые дома, а с другой, по которой она плелась – длинный забор с тёмной массой деревьев за ним. Деревья гнулись и стонали под ветром – вьюга усиливалась.

Натка подумала было перейти через дорогу, поближе к уютному свету окон пятиэтажек, к людям, к теплу их жилья, пусть даже для неё недоступному, но замерла, глядя вперёд. Там, в перспективе, куда серой лентой уходил бетонный забор, она смутно различила на фоне тёмного неба силуэты куполов. Что там говорила прохожая, подсказавшая дорогу? Повернуть после храма и идти через центр? Что ж, даже если до вокзала сегодня дойти не удастся, то вот в центр города попасть будет не лишним! В центре есть круглосуточные магазины, в которых, согласно закону, ночью не торгуют спиртным, но на самом деле договориться можно всегда. Нет денег? Кого это останавливало? Ну, наверняка кого-то и останавливало, но только не запойного алкоголика, по пятам за которым ползёт, настигая, заранее распахивая воняющую рвотными массами пасть, безжалостная абстяга.

Натка через силу ускорила шаг. Ещё не поздно, город ещё не спит, люди ещё снуют по улицам, люди ходят в магазины, в том числе мужчины, многие из которых отправляются туда за алкоголем. Пиво, вино, водка, коньяк, мало ли что и кому может понадобиться поздним вечером, когда так уютно дома перед телевизором, когда вся ночь впереди? Вот этим-то людям и может пригодиться Натка. Женская компания ценилась мужчинами во все времена. А женская компания с возможностью более близкого знакомства – особенно. Мужчины всегда надеются на более близкое знакомство, они надеются на это даже тогда, когда, казалось бы, ничто не предвещает, ну а тут по их мнению – сам бог велел! Поддатая девица, которая ночной порой принимает приглашение в гости, и не имеет ничего против обильных возлияний – это ж, считай, автоматом согласие на всё остальное!

Поэтому Натка и старалась идти быстрее, невзирая на жалящий лицо снежный ветер, почти уверенная в том, что эту ночь она проведёт под крышей, скорее всего сытая, а главное – снова пьяная. Сегодня абстяга до неё не доберётся, а уж чем за это придётся заплатить – не важно. И не впервой. Главное к тому моменту успеть побольше накатить, тогда становится уже всё равно, тогда хмельной и весёлой душе будет не важно, что там происходит с грешным телом.

Только почти поравнявшись с храмом, смутной и неприступной громадой высящейся в метельной круговерти, Натка поняла, что именно находилось за бетонным забором, вдоль которого она шагала всё это время. Кладбище. Старое заросшее городское кладбище. Не то, чтобы Натку это как-то обеспокоило, покойников она не боялась – обычные покойники тихи и безобидны, никакого вреда от них нет и быть не может. Другое дело – мертвецы, что иногда приходят вместе с абстягой, день на второй-третий выхода из запоя на сухую. Приходят сначала во сне, точнее в том тяжёлом и бредовом состоянии, заменяющем алкоголикам сон, потом постепенно начинают выбираться в реальность. Думаете, белочка? Назвать, конечно, можно по-разному, но Натка была уверена, что вещи, которые она и другие запойные видят в моменты своих самых страшных отходняков – не менее реальны, чем они сами…

Нет, прочь! Вспоминать об ужасах абстяги тогда, когда эта самая абстяга вот-вот тебя настигнет – всё равно, что призывать Дьявола. И у кладбища лучше не задерживаться. Покойники хоть и безобидные, но их молчаливое присутствие навевает не самые радужные мысли, ведь от алкоголика до покойника зачастую – один неверный шаг…

Натка устремилась к храму, к его белоснежной – белее пуржащей метели, громаде, к почти неразличимым в вышине золотым куполам. Неловко двинула замёрзшей рукой – перекрестилась. Не то чтобы она была верующей, крестик носила когда-то, сначала золотой, который позже пропила, потом серебряный, который потеряла. Потом уже никакой не носила, не до того стало. Да и если поглядеть на всю её дурацкую несчастливую жизнь, начиная с детства – никогда крестики ей не помогали. Болтались на шее пустыми глупыми безделушками. Но привычка креститься, проходя мимо храма или церкви никуда не делась, так же, как привычка плевать через плечо, споткнувшись левой ногой, или встретив чёрную кошку.

Кладбище осталось за спиной, храм тоже отодвинулся назад и готовился раствориться в метели, когда Натка ступила на безлюдный перекрёсток, изредка освещаемый жёлтым светом фар проносящихся автомобилей. Остановилась и нахмурила лоб. После храма повернуть… повернуть направо? Или налево? Как сказала прохожая? Абстяга была уже не просто рядом, а здесь, с нею, стояла за спиной, и её дыхание туманило Натке голову, шумело фоном в ушах, путало мысли и стирало воспоминания. Налево или направо?

Оглушительный гудок ворвался в уши, заставив дёрнуться всем телом. Мимо, на расстоянии вытянутой руки пронеслось длинное металлическое тело, обдав Натку яростным жаром, ей даже показалось, что она услышала забористый мат водителя в салоне. И отступила торопливо, поняв, что незаметно для себя шагнула на проезжую часть.

Отступила влево. Туда и направилась, заметив впереди, в снежной круговерти скопление ярких огней, и решив, что наверняка это и есть верный путь к центру города.