Текст книги "Лицо удачи"

Катя представила пьяных гостей на вечеринке, ухитрившихся найти спрятанное хозяйкой в микроволновке масло и закусить им, и себя в блестящем облегающем платье, на двенадцатисантиметровой шпильке. Содрогнулась от омерзения. Бросила в сумку пару удобных лодочек и приготовила к своим вечным джинсам шифоновую блузку. Она была в состоянии играть во что угодно, но только не в празднование Нового года двадцать второго декабря. Да еще с людьми, для которых велели купить колбасу подешевле.

Можно было принимать душ и начинать собираться. Но Катя медлила. Она думала о том, что исключено, что Ленка, узнав номер Кирилла, позовет и его на вечеринку. Она, наивная, будет думать, что дает влюбленным шанс помириться. А Кирилл подкараулит Катю по дороге и убьет. «Пусть только попробует, – раздраженно пробормотала она, – еще неизвестно, кто кого задушит». На сердце от глупой угрозы стало паршиво. Зато руки сунули один баллончик дезодоранта в сумку, а второй в карман куртки. Трифонова похвалила себя – никогда не изменяла аэрозолям. А если бы соблазнилась тарой с крутящимся и регулярно застревающим шариком? Сейчас и вооружиться было бы нечем. Еще на миг ее задержало сомнение. Кажется, в фильмах решительные женщины самообороняются лаком для волос? Но вряд ли дезодорант приятнее, когда попадает в нос и глаза.

Катя сделала все, что от нее зависело. И успокоилась.

3

Трифонова сознательно припозднилась. Знала, что чем позже принесет еду, тем лучше. Стол действительно выглядел пустовато. О наличии оливье и винегрета в начале пиршества свидетельствовали их остатки в тарелках самых запасливых. Пока держалась горка остывших хот-догов на большом блюде, но, судя по тому, что пили и закусывали уже в индивидуальном порядке, красоваться им оставалось недолго. На сей раз в подъезде было тихо – девочки смолили на балконе, мальчиков отправляли на улицу. Запретов на студенческий аппетит, в отличие от курения, еще не ввели, и молодняк сметал все подряд в темпе галопа. Поэтому, схватив пакет и обнаружив в нем много-много моркови по-корейски и немало колбасной нарезки, хозяйка радостно воскликнула: «Yes!»

– А где обещанная елка? – простодушно спросила Трифонова.

– Подумали и решили не ставить, – смеясь, ответила Ленка. – В прошлом году ее дважды роняли. А потом Юрка обмотался гирляндой, включил в сеть, хотел весь из себя сияющий попрыгать, но тоже упал. Чуть не разбил телик. В общем, сошлись на том, что елок на улицах возле кабаков и в витринах полно.

– Разумно.

– Пошли в кухню, девчонок еще можно собрать на тост в честь новоприбывшей.

Начали всего-то с час назад, поэтому человек шесть резво подтянулось на Ленкин зов. Как обычно, в холодильнике нашлась кастрюлька с салатом, початая бутылка дешевого шампанского и полная, но открытая – красного сухого. Кате ничего не хотелось. Пригубила выдохшуюся шипучку, запихнула в рот несколько вымазанных майонезом зеленых горошин. И почти сразу заметила, что девочки ведут себя не так, как в прошлый раз. Тогда они выпили и мгновенно разбежались. А тут принялись болтать, старательно вовлекая в треп Катю. «Тянут время? Неужели Ленка действительно позвала Кирилла? Или не нашла его номер? Надо выяснить. Пусть не беспокоится, я сразу уйду, но колбасу не заберу».

Однако надолго подруг не хватило. В их возрасте было невыносимо тратить дарованную алкоголем энергию на разговоры. Сначала испарились курящие, потом остальные. В гостиной сразу загремела музыка. До этого она еле слышно звучала в одной из маленьких комнат. Во второй тихо шелестела гитара.

– Выпьем? – спросила Ленка, наливая себе полный бокал вина. Ей тоже хотелось танцевать. Помахала бутылкой перед гостьей.

– У меня еще есть, – отмахнулась Катя.

– Ну, за нас с вами и за… с ними.

– За нас, Ленка.

– Парня искать будешь?

– Сегодня поздно, завтра с утра.

– У-у-у, это несерьезно. Утром надо или в ЗАГС тащить, или посылать к чертовой матери. Ладно, дело вкуса. Вот телефон Киры. – Ленка выдвинула ящик стола-тумбы и положила перед Трифоновой листок с номером. – Слушай, у нас всем всегда весело. Свобода полная. Не удирай сразу. Твой уход здорово подорвет мою самооценку.

– Лишь бы не репутацию, – усмехнулась Катя. – Слушай, я ведь почти не пью. И с парными танцами с детства не складывается из-за того, что «вот такой вышины», – она подняла руки над головой, будто действительно играла в «Каравай». – Мне на любой вечеринке нечем заняться. Не мой формат, ничего личного. Но час присутствия гарантирую. И спасибо тебе за все.

Ленка заметно повеселела:

– Ерунда, не скажу, что перенапряглась. Двинем в народ? Я тебя с кем-нибудь умным и относительно трезвым познакомлю.

Таковым оказался единственный человек в доме – хозяин. То есть трезв он был абсолютно. И сам проявил инициативу, не дожидаясь ни явных, ни тайных знаков жены. У Кати снова возникло неприятное ощущение, что они ее удерживают, занимают по очереди. Хотя что в этом особенного? В прошлый раз она была с Кириллом, в этот одна. Нормальные люди, в самом деле, хотят, чтобы человеку у них понравилось.

– Ты ведь Катя? Я Виктор, если тебе еще никто не напомнил. Потанцуем?

Отговорка про рост не работала – он был на полголовы выше.

– О, никогда не видела Витю танцующим, – возопила девушка из топтавшейся рядом пары. – Потом со мной!

– И со мной! – пробасил ее партнер.

– Да ну тебя, идиот, – они залились смехом.

Муж Ленки не снизошел даже до приветственного кивка.

Композиция выдалась длинная, минут на семь. И за все это время Виктор не произнес ни слова. Иногда скуповато улыбался, будто натяжение его губ стоило дорого и в валюте. Зато парень явно безудержно возбуждался. Он не елозил ладонями по спине партнерши. Не прижимал ее все крепче. Не сопел. Не отводил взгляд. То есть не давал повода его отталкивать. Но женщину корректным поведением не обманешь. Как, впрочем, и хамским. Трифонова растерянно поискала глазами Ленку. И даже споткнулась от неожиданности. Та была пьяна в стельку, вся в размазанной косметике, и льнула к всклокоченному юноше, руки которого как раз искали что-то между ее лопатками. Залпом осушенный бокал вина делал свое дело. «Непросто у вас все в семье, ребятки», – подумала Катя.

Музыка кончилась. Виктор галантно и насмешливо поклонился. А потом занял привычное место в большом кресле, одиноко горбящемся в углу. Никому не был нужен хороший обзор комнаты, кроме него. Ленка вышла со своим почти невменяемым партнером на балкон. Состояние хозяев было таким, что не возбранялось забыть про гарантированное часовое пребывание в их доме. Но Катя не воспользовалась случаем сбежать. Поняла вдруг, что не готова остаться наедине с Кириллом. Вернее, с его голосом. Ее не то чтобы храбрость покинула. Звонить она по-прежнему хотела. Но после звонка лучше было оказаться на людях. Впервые в жизни резкая и честная Трифонова заранее испугалась своей реакции.

Она накинула куртку, прямо в туфлях спустилась во двор, достала из кармана бумажку и набрала некрасиво записанные цифры. Кирилл, в отличие от нее, сменил номер. Ей предстояло валять дурочку. Но это все-таки было лучше, чем постоянно ею себя чувствовать.

– Да, – почти сразу раздался знакомый голос.

– Привет, это Катя. Слушай, я так и не поняла, с чего ты тогда на меня накинулся, убежал и не вернулся. Нервы сдали? Какие-то крупные неприятности? Может, объяснимся? Все-таки столько времени кувыркались в одной постели… И, знаешь, милый, я тебя до сих пор люблю. Скучаю. В общем, вернись, я все прощу.

Если бы год назад ей предрекли, что она скажет этот текст без запинки, Катя покрутила бы пальцем у виска. Она могла лишь обзывать выродка, проклинать и сулить ад. «Время не лечит, – мелькнуло в голове, – только обезболивает».

– Ты… Это… Как меня нашла? Я тебе номер не давал. Ненормальная. Маньячка… Мазохистка… Пошла на… Не на мой. Все, отстань. Я эту симку немедленно выбрасываю. Слышать твой мерзкий лживый голос не могу. Ненавижу тебя. Сентиментальная старая дура, – рвано шипел Кирилл.

Катя услышала его именно так. Хотя на самом деле сказано все было на чистом, то есть предельно грязном, матерном языке. Но она давно привыкла воспринимать только собственный синхронный перевод, иначе можно было умереть на месте от обиды и ужаса – за что, зачем, как можно? В сущности, перевод был еще вежливее: «Свободна, Трифонова! Я поверил твоему лепету. Ты действительно не брала записную книжку Голубева. И чтобы сохранить меня в любовниках, подделала ее и выдала за настоящую. Но не вздумай больше напоминать мне о себе».

Как ни странно, мгновенного облегчения не наступило. Радость висела себе снежным комом на недосягаемой высоте и не накрывала Катю лавиной, как обещают в романах. Даже какого-нибудь банального «вдохнуть полной грудью» не случилось. Катя рассеянно двинулась назад и поднялась на третий этаж в квартиру, где вечеринка уже криво-косо развлекалась студенческой самодеятельностью. Хрупкая девочка играла на гитаре, кажется, что-то свое и для себя. А трое мальчиков, надежно взявшись под руки, синхронно раскачивались и возили плечами по шкафу, с хозяйственным предназначением которого не все было ясно. Такая двойная поддержка мешала им упасть. Они громко и самозабвенно орали: «Лица стерты, краски тусклы, то ли люди, то ли куклы»… Закончили. Девочка продолжала наигрывать не имеющую отношения к песне мелодию. Певцы под аплодисменты зрителей дружно шагнули вперед. Раздался звон – от шкафа отвалилась ручка. Тот, чье мягкое место нанесло урон хозяйскому добру, этого не заметил. Остальные покатились от хохота. Кате пора было уходить.

Она вышла в прихожую и стала одеваться. Когда уже наматывала шарф, за спиной раздался, к ее удивлению, не такой уж и пьяный голос Ленки:

– Отчаливаешь?

– Да, пора.

– Ну, силой у нас не удерживают. А кто не успел, тот опоздал.

– Ты о чем?

– Не знаю. Что-то сказала? Наверное, заговариваюсь от коктейлей. С наступающим, Кать. Здоровья тебе, как говорится, и счастья.

– С наступающим, Ленк. Желаю того же. Спасибо еще раз.

– Еще раз, пожалуйста.

За Трифоновой закрылась дверь. На площадке второго этажа ее чуть не сбил с ног парень. Он так несся по лестнице, что проскочил мимо Кати. Но мигом снова оказался на две ступеньки ниже, поднял руки перед грудью, заклиная остановиться, и выпалил:

– Успел! Я успел! Ты не исчезнешь больше. Катя, ты имела право меня забыть. Я Мирон. И я тебя люблю!

Так вот о ком Ленка сказала «опоздал». О Мироне. А как назвала Катю по телефону, когда созванивались? Муза и звезда Мирона Стомахина? Он все еще влюблен. Он поклялся себе не упустить еще один счастливый шанс встретить ее. Ничего себе верность. Такого не бывает. Но вот же, есть. Разве можно изобразить восторженно-умоляющий взгляд? Ведь он не ожидал столкнуться с ней в подъезде. Как она могла принимать взгляд Кирилла за восхищенный?

Чувства Мирона надвигались тяжелой холодной, серо-коричневой волной. Не по себе становилось, потому что не увернуться. А Кириллова страсть была другой. Кате доставался вялый прибой кобелиного гона, ласкающий и щекочущий пятки. Но как ей было понять, что такое океан, не имея представления о шторме? Пока не грянет, всем любовь представляется купанием в штиль – голышом на сине-зеленом мелководье.

Но оказалось, что угроза быть раздавленной взбесившейся стеной исчезает по мановению руки. Правой или левой – все равно. Буквально. Кате захотелось дотронуться до Мирона. Просто убедиться, что он настоящий. И она, не раздумывая, погладила его по хорошо выбритой щеке. Стихия мигом успокоилась. Она стала пологой, бескрайней, мощной, опасной. Но Катя чувствовала, что могла и не соваться в нее, а поплавать в свое удовольствие с краешка.

Очередное заблуждение. Даже теплая ванна, строго говоря, небезопасна. А уж дикий пляж без буйков обманчив, как ничто другое. Катя расслабилась от секундного прикосновения к горячей коже влюбленного и сразу подумала: «Я бредила Кириллом, а Мирон – мной. Через полтора года у меня все исчезло. А у него только накопилось. Как интересно».

Что в этом интересного, не понял бы и мыслящий парадоксами сумасшедший. Но для Кати все было естественно. Она вдруг осознала, что Кирилл больше не страшен. Полчаса тому назад он дал ей вольную. И можно считать, что умер, как Андрей Валерьянович. Еще совсем недавно она мечтала полюбить безответно, виртуально, как угодно. Только бы в ней снова зазвенело все – нервы, мысли, желания, голос. И, кажется, это было возможно. Потому что наступила тишина. Та, в которой только и можно услышать звон.

Толикой сознания Трифонова улавливала, что как-то лишнего раздумалась и расчувствовалась, будто в одиночестве перед сном. Где Мирон-то? Почему молчит? А он просто был очень занят. Одержимо гладил кисти ее рук и целовал пальцы. Катя вздрогнула. Она еще никогда не отключалась на лестницах с едва знакомыми мужчинами. С трудом заставила себя сказать:

– Мирон, ты, наверное, к Ленке на вечеринку шел? А я как раз оттуда ухожу.

– Я шел, нет, бежал к тебе. И уходим мы вместе. Ты только не исчезай, не исчезай, не исчезай больше.

– Не исчезну, – просто сказала Катя.

Они обнялись, будто дружили годы, и пошли вниз по лестнице, потом вдоль дома. Мирон был взволнован, но даже через зимнюю куртку Катя чувствовала, что рука у него крепкая. У Кирилла она была скорее цепкой. Он никогда не сдвигал пальцы, будто увеличивал площадь захвата ее тела. На этой мелочи сравнения иссякли. Подонка, чуть не задушившего ее, больше не существовало. В каком черно-белом фильме она его видела, зевая от скуки? Какую повесть о такой мрази читала? Уже не вспомнишь. Вот реальность: уверенно влекущий ее куда-то Мирон Стомахин. Все-таки Кате продолжало везти. Забыть старую любовь и обрести новую всего за час? Оказывается, бывает.

А из окна, чуть сдвинув занавеску, за ними наблюдала вполне адекватная Ленка. Она пьянела ненадолго, а опомнившись, долго не добавляла. Обернулась к мужу, поманила пальцем. Он подошел, увидел двух обнявшихся людей. Тихо сказал:

– Он все-таки ее встретил. А могли бы разминуться на несколько минут. Она быстро ушла. Смотри, Алешенька, смотри на представителей нормального общества. Ты уж как-нибудь привлеки их к нам. Сколько можно бардак устраивать?

– Давно ли классические дружеские попойки стали этим самым? Насчет привлеки… Бесполезняк. Мирон еще ходил бы ради нее. А ей с нами тоскливо. Большая девочка. Мы для нее дети малые.

– Не удалось обаять девушку? – ехидно спросил Виктор.

– А тебе? В тягуче-медленном танце? – На миг ее синие глаза почернели. Но она сразу улыбнулась: – Я и не пыталась, между прочим. Четверо наших заканчивают лечфак. Через год будут врачами. Один в аспирантуру пойдет. А она медицинская сестра и останется ею до пенсии. Нет, если Мирон на ней женится, то, пожалуйста. Только он не женится. Я не права?

– Права. Разве я когда-нибудь отказывал тебе в уме и таланте? В гибкости и ловкости? Кстати, если еще хоть раз попытаешься вешаться на Женьку Павлова или на кого-то другого, я с тобой разведусь. Надоело, – сухо предупредил Виктор.

Ленка не успела ответить. От стола раздался хрипловатый требовательный вопль:

– Люди! Где мой ликер с водкой? Кто вылакал? И где Игорь, который со мной танцевал? Игорь, если ты Игорь, иди сюда.

Новогодняя вечеринка в изживающей себя в этом доме форме бардака продолжалась.

4

Трифонова передвигала ноги, как во сне. Осознавала, что это она, но смутно. На сей раз Катя не была воздушным шариком, который держала за ниточку ее собственная рука. Нет, шарик и тело стали одним. И, наконец, могли взлететь и улететь отсюда. Отовсюду, если ветер подует, могли. Но зачем это теперь, когда ей ничего не грозит? Когда упущенные месяцы нормальной жизни окружили ее и жалобно просились назад, внутрь. Дескать, проживи нас, измаранные зачеркиваниями черновики, набело. Ну, пожалуйста. Незавидное состояние, когда самой этого очень хочется, но приходится отбиваться: «Кыш, брысь, вы кончились, убирайтесь со своим мороком, я не в силах изменить вашу судьбу. Так вышло, смиритесь». Мирон, который железной хваткой держал ее за талию и явно не собирался отпускать, который точно знал, куда идет и ведет, был кстати. Что бы она без него делала?

Он усадил Трифонову в машину. Спросил:

– Где ты живешь?

Она четко, как таксисту, назвала адрес. Парень деловито кивнул, будто кроме центра обитать медсестрам было негде. Вот кто где, а они, голубушки, селятся исключительно в пределах Садового кольца. Катя привыкла к более трепетной реакции на название своей улицы. Впрочем, сегодня она готова была сменить все свои привычки на любые другие. Мирон успокоился, когда она очутилась под боком, когда тронулись. Но заговорил чуть сбивчиво:

– Катя… Если бы я знал, что мы встретимся… Я бы отменил все. Я бы не брал на себя обязательств. Но до Нового года и неделю после я беспросветно занят. Сейчас я исчез с очень важного мероприятия, чтобы встретить тебя. И должен обязательно вернуться.

– Так высади меня у метро. Я прекрасно доберусь сама, тут недалеко, – искренне предложила Катя.

Опыт знакомств шебуршал где-то под половицей новизны ситуации. В первый миг он предсказал, что сейчас они едут к ней, чтобы рухнуть на ее диван. Потом Стомахин уйдет, и больше она его не увидит. Этот человек никогда не выпутается из череды планов. Потом опыт изумленно заткнулся, а может, скончался от неожиданности. Мирон и сегодня не рвался затаскивать ее в постель. С явным сожалением, но все-таки. «А какое это имеет значение? – весело подумала Катя. – Мальчик уже сделал главное. Его любовь ударила меня током, завела остановленное Кириллом сердце. Дальше я могу и сама».

– Э, нет, так низко я не опущусь никогда, – возразил Мирон. – Всего лишь предупреждаю, что наше счастье откладывается. И я все сделаю, чтобы ненадолго.

– Мирон, не волнуйся так, ладно? Мы с тобой не виделись почти полтора года. И жили же, каждый сам по себе. И собирались жить дальше. Что могут решить несколько дней?

– Четверть часа решили. Если бы моего нудного собеседника не отвлекли, я выбрался бы позже. Они еще задыхались от извинений за то, что прервали нашу беседу, а я уже выскакивал за дверь. Иначе опять тебя упустил бы. Катя, я понимаю, что нужен тебе меньше, чем ты мне. Поэтому прошу – дождись. Просил Ленку задержать тебя любым способом…

– Ах, вот в чем дело, – рассмеялась Катя и не заметила, что с ней это случилось. Хотя недавно думала, что запомнит первый после нападения Кирилла беззаботный смех на веки вечные. – Они с мужем пытались.

– Не слишком рьяно, как выяснилось, – буркнул парень. – Катя, Катенька, любимая моя, дай мне шанс. Я очень тороплюсь и вынужден просить тебя не спешить. Звучит дико, а уж как чувствуется, лучше не формулировать.

До первой московской предновогодней пробки ехать недолго. Машина остановилась. Катя поцеловала Мирона. Это был не аванс, а благодарность за сделанное. С ней ни один мужчина никогда так не разговаривал.

– Твой ответ? – недоверчиво спросил он.

– Ответ.

Он воодушевился и продолжил начатое Трифоновой. Его чуть потряхивало от невозможности творчески это развить. Но поездка стала гораздо увлекательней. В пробке они целовались, запоздало опоминались и восстанавливали дыхание до следующей остановки. Выводящий из себя режим передвижения казался благословенным. Общаться словами даже Стомахину расхотелось. Однако и в декабрьском огромном городе люди приезжают в нужное место. Никогда рано, всегда поздно, но к этому быстро привыкаешь. Катя продиктовала Мирону номер своего телефона:

– А твой оставь при себе. Когда позвонишь, если позвонишь, я узнаю.

Он, яростно доказывавший ей, что никаких «если» быть не может, не растерялся и не обиделся. Она могла вытворять что угодно.

Взвинченный парень вышел из машины, открыл дверцу безмятежной девушке. И снова поцеловал. Проходящая мимо Александрина бегло скользнула по парочке равнодушным взглядом. Поперхнулась холодным воздухом. И тактично отвернувшись, ринулась домой. Там она скинула короткую норковую шубейку, не разуваясь, поставила чайник и уселась на табурет ждать соседку. От нетерпения шпильки не жалела, выбивая ими не слишком ритмичную дробь. Минут через десять хлопнула входная дверь. И Трифонова, узким чертам лица которой очень шли припухшие в забавах с Мироном губы, буднично сказала:

– Кофе готовишь? Какая удача. На мой чай кипятка хватит?

– Я твой чай даже заварю по всем восточным невыполнимым правилам. Я его тебе даже принесу, а еще спою и станцую. Только расскажи, когда ты подцепила младшего Стомахина? Намекни – где? Это же невероятно.

– Ты его знаешь? – От удивления Катя уронила на стол ложку, которой насыпала заварку. Но быстро взяла в руки сначала забавную бамбуковую черпалку, которую обнаружила в первой же купленной дорогой жестянке зеленого чая, потом себя. – Прости, что-то странное вырвалось. Я собиралась поинтересоваться, когда ты нас вместе видела?

– Только что. Шла себе домой, как говорится, никого не трогала, ни на что не претендовала. А вы целовались. Кать, мы блюдем принцип невмешательства в личную жизнь друг друга, но тут вопиющий случай. Ты нормально смотрелась на фоне его машины.

– Что-то не так с ней или со мной? Я ее не разглядела. Ладная такая, блестящая, удобная. Мне главное, чтобы коленки помещались, с моим-то ростом.

– Ты хоть мальчика разглядела? Или тоже не очень? – прыснула Барышева и заботливо пояснила: – Девушка, это новенький «Ягуар».

– Правда?

– Нет, ну должен хоть один «Ягуар» из всех достаться медсестре, которая не отличает его от «Лады-Калины». Это же прикольно, – объяснила сама себе Александрина. И снова принялась за соседку: – Ты оценила, в каком костюме он был? Прямо с бала…

– Откуда? Хватит меня дурить.

– Да, конечно, не совсем бал. Это такое крутое светское мероприятие для избранных. Ты вообще не в курсе, что происходит в Москве под Новый год? Ладно, если он тебе ничего не сказал, то не парься.

– Мне все равно. Но теперь понятно, зачем ему эта нелепая голубая бабочка. Кстати, об одежде. – Трифонова обретала прежнюю неуступчивость слишком быстро. Словно поцелуи в «Ягуаре» и в самом деле значили больше, чем в каком-нибудь другом месте. – У нас в клинике даже санитарки разбираются в одежде. Больные являются и с международных совещаний, и со всяких раутов. Ведь не знаешь, где прижмет. У Мирона роскошный синий костюм. Но от этого он не перестает быть невысоким худым мальчиком с широким носом и маленьким ртом.

– Зато глаза серые, подбородок с ямочкой и лоб красивый. Плевать на нос. И я вовсе не собираюсь умалять ваших богатых пациентов. Но, поверь, у Стомахина трусы и носки дороже, чем их пиджаки, брюки и рубашки вместе взятые, – разошлась Барышева.

– Ты с ним спала? – Трифонова, кажется, впервые по-настоящему заинтересовалась разговором.

– Чтобы говорить о мужском белье, не обязательно спать и даже быть знакомой с тем, кто его носит. Достаточно понимать, какого уровня человек.

– Я не про трусы. А про цвет глаз.

– То есть в глаза посмотрела – был интим. Только на трусы – не считается. Общий медицинский подход к сексу или твой собственный? Успокойся, Катя. У нас в редакции это все обсуждали год назад. Его мама участвовала в фотосессии. Дали общую семейную фотографию. И сына, и мужа хорошо рассмотрели.

– Сколько же маме лет?

– Сорок пять. Породистая и ухоженная женщина. Она родила в конце второго курса. Сказала, что ей повезло. Потому что чуть позже было бы уже некогда. Да там большое интервью.

– Я не трачу деньги на глянец. Меня не впечатляет чужой образ жизни.

– Слушай, ты получишь этот номер журнала бесплатно. Не исключено, что стомахинский впечатлит. Но расскажи наконец, как вы познакомились. Давно? Имей совесть, незамужние девушки обязаны делиться друг с другом информацией, где водятся хоть самые завалящие наследники. А уж такие…

Они одновременно вспомнили про свои напитки. Барышева молча, почти обиженно сварила в крохотной турке кофе. Ее соседка налила в чашку чай и долила воды в заварочный чайник. Отхлебнула и без пафоса спросила:

– А ты поверишь в чистую правду? Думаю, решишь, что я скрытничаю или вру. Эта правда такая неказистая, скучная. Опять же информации полезной в ней мало.

– Точное описание. Поверю. Даже с большой долей вероятности предположу, что все вышло совершенно случайно.

– Действительно, как еще могли встретиться принц Стомахин и простолюдинка Трифонова.

Александрина по своему обыкновению чуть приподняла брови. Одна ее подруга часто говорила: «Не морщи лоб, контролируй себя. А то морщины появятся лет в тридцать пять». «Ничего, шприц и ботокс уже изобрели. И морщин не будет, и лоб, даже если захочу, не сморщу», – отмахивалась она. И продолжала давать мимике волю. На сей раз чело пострадало из-за того, что у нее возникло непривычное ощущение, будто человек меняется на глазах. Еще утром исправляла ошибки в английском девочке нервной, суховатой, резковатой, но простой. Именно из-за простоты ее несколько вычурная речь была забавной. Недавно в кухню вошла спокойная, чуть ироничная – так по-житейски, без блеска, не привыкшая ни перед кем отчитываться девица. А фразы про чистую правду и встречу двух неравных произносила молодая женщина, которой от судьбы явно досталось, но она эту суку еще намерена была вызвать на матч-реванш. «Какое там – намерена. Уже вызвала и начала лупить Стомахиным, – подумала Александрина. – Хорошо, что она с такой скоростью меняется внутренне, а не внешне. А то бы я точно окочурилась от страха».

– Я не пытаюсь напустить туману, – вдруг снова заговорила Катя. – Потому что им укрывать нечего. Мы с Мироном познакомились в гостях. Студенческая компания, пьют как ненормальные, виснут друг на друге. Кому-то он там сокурсник. Не знаю, медикам, переводчикам, физикам, инженерам… Понамешаны все. Даже художники есть. Он в меня влюбился, я была не свободна. Потом полтора года не виделись. Сегодня мне понадобилось кое-что взять у хозяйки дома. Она, видимо, предупредила его. И он примчался. Я растрогалась, конечно. Ну, и вот…

– А он зачем-то поддерживает неформальные отношения с соучениками? Повезло тебе. Хозяйка про его семью упоминала?

– Бормотала что-то про властного папу.

– Папа властный в широком смысле денег. А дедушки в узком, конкретном. Кать, идем ко мне. Я так перевозбудилась, что сейчас открою холодильник и съем все, что там есть. Мне только срыва перед корпоративом не хватало. Но теперь я обязана просветить тебя насчет Стомахина. Как-то у вас стремно получается… Связался черт с младенцем.

– Даже так? И кто из нас кто? – спросила Катя.

– Представления не имею. Наверное, роли быстро сами собой распределятся.

Соседки ушли в комнату Александрины. Там на полу был вполне сносный ковер, усыпанный разноцветными подушками. На них худым девушкам было очень удобно отдыхать. Барышева не стала тянуть с рассказом:

– Я по верхам, только главное. Особо не грузись, а то еще струсишь.

– Я смелая, – предупредила Трифонова.

– Посмотрим насколько, – усмехнулась информированная собеседница. – Значит, повторяю, оба деда – чиновники высокого ранга, один федеральный, другой столичный. Тысячу лет на своих должностях – бюрократы по призванию, непотопляемые. Бабка, которая жива, заведует кафедрой. Та, что недавно умерла, была «известным советским телережиссером». Сама в «Вики» загляни, если интересно. Папа бизнесмен. Не светится, обывателя не интересует. Продает какие-то технические штуки по всему миру. Богат непристойно. Мама еще не определилась. То ли она бизнесвумен – на нее какие-то фирмы записаны. То ли светская львица. К чему склоняется, какими духами пользуется, какие бренды любит – вот тебе журнал.

– Погоди. Дети и внуки таких людей учатся за границей. Это давно общее место.

– Так на тебя же гений клюнул. Он в семнадцать лет поступил в Стэнфорд. Разделался с ним на год раньше обычного. Умудрился прослушать и сдать не только нужные для диплома, но и всякие дополнительные курсы. Нет, правда, очень умный парень. Вернулся сюда и почему-то решил образовываться дальше. И тоже идет с опережением графика. Пять лет за три. А может, это нормально, если уже есть одно высшее.

Барышева старалась перечислять достижения двух семейств бегло и тихо. Но ее голос превращал ровное бормотание в оду. Будто на торжественной линейке звучало: «Нашими выпускниками гордится не только школа, но вся страна». Она видела, что Катя слушает невнимательно. Или притворяется рассеянной и ждет момента, когда останется с полученным наедине. Если честно, под младенцем она подразумевала девушку. Но вдруг засомневалась. Стомахину всего двадцать четыре. Он отличник по жизни. Элитарному столичному отпрыску могло не хватить развращенности, чтобы справиться с неглупой и жесткой провинциальной медичкой под тридцать. Тут действительно еще неизвестно, кто кого.

– Это все? – уточнила Катя, равнодушно пролистала журнал и сунула его под мышку явно из вежливости. – Александрина, я не знаю, но предполагаю, что роман Стомахина со мной – это острая новость. В кругах, которые раньше называли полусветом. Могу я попросить тебя не гробить свою репутацию человека осведомленного?

«Ого! Откуда что взялось», – снова подумала Барышева. И невинно спросила:

– Ты о чем?

– Видишь ли, я не представляла, что Мирон узнаваем. Иначе никогда не позволила бы ему остановиться напротив дома и целовать меня на улице. Тебе, конечно, не возбраняется сказать в своей редакции, что Стомахин подвез медсестру, которая делит с тобой квартиру, и чмокнул ее на прощание. Но больше я с тобой о наших с ним отношениях говорить не буду. Потому что ни с кем никогда своих мальчиков не обсуждала, не обсуждаю и впредь не собираюсь. Получится, что ты распустишь слух про «наследника», заинтригуешь людей. И не сможешь продолжить тему. Окажешься сплетницей. Зачем тебе это?

– Спасибо за заботу о моем имидже, – впервые легкая Барышева подбирала слова. Но немедленно взорвалась: – Какого черта ты пытаешься себя и меня перемудрить? Неужели нельзя сказать по-человечески: «Не рассказывай никому о том, что наткнулась на нас с Мироном?» Нельзя?

– Можно, – немного озадаченно признала Катя. – Я весь вечер несу околесицу. Неизвестно, что у нас с ним получится, и получится ли вообще. Ты засыпала меня сведениями, а я их не воспринимаю. Потому что между нами ничего не было. Ты с таким же успехом могла все это выложить про кого-нибудь другого. Мало что ли вы устраиваете фотосессий и берете интервью у шикарных женщин. И большинство из них вырастили детей. В общем, не рассказывай никому, ладно? Анна Юльевна говорит, что Москва – город маленький. Вот ты со Стомахиным не знакома, а выскажешься, и дойдет до кого-то знакомого. Потом до Мирона. Он решит, что это я хвасталась. И больше не приедет. Ты этого хочешь?