Текст книги "Оправдания Евы"

Дом был своеобразный. Шесть этажей, гладкие стены. Балконы с четвертого по шестой этаж только со стороны двора. Крохотные. Сдвоенные. То есть тонкая перегородка отделяла Наташку от соседей на выступе, очень похожем на широкий карниз. Больше двух человек там не помещались. Больше трех горшков с цветами тоже. Можно было запихнуть складной велосипед. Но тогда уж ни растений, ни людей. Некоторые ухитрились застеклить свое архитектурное недоразумение. С учетом трехметровых потолков балконы стали архитектурными излишествами. Наташка и ее соседи до надругательства над фасадом не опустились. И поэтому любой мерзавец мог свободно перекинуть ногу из квартиры в квартиру.

– Кто там теперь? – спросила я, треснув кулаком по чему-то похожему на папье-маше.

– Съемщики, – ответила Коростылева. – Приличная вроде семья с двумя детьми. Ты же знаешь, хозяйка овдовела, переехала на дачу, квартиру сдала.

– Прости, про хозяйку не помню. А квартиранты, значит, организовали почасовую сдачу балкона. Пойдем выяснять кому.

– Неловко. Что мы им скажем?

– Что они через час будут объясняться с полицией. Ему некуда было деться. Только к ним. Вопрос единственный: они в сговоре с преступником или он залез в квартиру без их ведома. Если не откроют дверь, значит, сообщники. Если откроют и пригласят нас, значит, он сидит на их балконе, а они ни сном ни духом. Тебе не кажется, что при таком варианте соседей надо предупредить?

– Ариша, тут такое дело… Нам с тобой сначала надо обсудить…

– А они его тем временем выпустят в подъезд. Нет уж.

И я отправилась на поиски истины. Давила на кнопку звонка минуты три непрерывно. И обнаружила мужчину и женщину лет по сорок, которые явно дорвались друг до друга, спровадив куда-то любимых чад. Наташка конфузливо извинялась. Мне пришлось изобразить стерву. Рыкнула:

– Что там у вас так воняет, нам дышать нечем! – и без приглашения двинулась к балкону.

Он был открыт. В корзинке на полу нежилась изящная сиамская кошка. Она посмотрела на меня безмятежными синими раскосыми глазами.

– Ты чудо, – призналась я ей. И сурово взглянула на любовников: – Поднимусь на пятый этаж. Безобразие, люди вконец оскотинились.

Я знаю, оставшись вдвоем, они спросили друг у друга: «Что это было?» Сейчас именно так модно задавать вопросы о смысле жизни.

В подъезде Коростылева покорно направилась вверх по лестнице. Ее больше не волновала репутация истерички. Пришлось окликнуть:

– Незачем, Наташ. Я пообещала разбираться дальше, чтобы объяснить беспардонное вторжение в их гостиную. Возвращаемся к тебе.

– Он испарился, как и обещал, – мрачно подытожила Наташка, когда мы заперлись на все замки и еще раз обошли квартиру.

Это было ее первое утвердительное, а не вопросительное предложение. Я даже вздрогнула. И не согласилась:

– Слушай, мужчины и жениться регулярно обещают. А мы до сих пор не замужем. Очнись, подумай. Балкон настежь, хозяева плотно заняты друг другом в спальне. Кровь в висках стучит, нервы на пределе. Они и не заметили и не услышали, как он аккуратно пересек одну из комнат и вышел. Только сиама в курсе, но ей все пофиг. Наташ, у тебя еда и вино есть? Я не завтракала и не ужинала вчера, между прочим. Хотела сбросить килограммчик за выходные, но, похоже, не судьба.

– Все у меня есть, Ариша, кроме покоя. Мы с тобой в классическом положении – случилось нечто, в чем без бутылки не разберешься.

Слабая попытка шутить в отчаянии? Кажется, реанимировать ее удастся перебродившим виноградным соком и бутербродом. Стойкая у меня подруга.

– Где штопор? – возопила я, мучимая жаждой познания.

Вопрос о пути отхода был снят набегом на соседей. А вот как враг очутился в кресле, предстояло выяснить.

Часть вторая
Суд над Евой

1

Наташка проснулась в восемь. Добропорядочно посетила туалет и ванную. Поставила чайник в кухне. Вернулась в спальню, оделась. Девушка не из тех, для кого ночная рубашка или пижама – символ свободы. Заварила чай, взяла из холодильника грушу и яблоко. Пошла в комнату рядом со спальней – там есть все для интересной насыщенной жизни – моноблок, ноутбук, музыкальный центр, велотренажер и книжный шкаф. В гостиной Коростылева отмечает дни рождения, изредка принимает малознакомых людей и занимается йогой, адаптированной к физподготовке трудящихся жительниц мегаполиса с ненормированным рабочим днем. Этот вариант лишенной своей философской составляющей и поэтому экзотической гимнастики предполагает отдых от нее в субботу и воскресенье. Разумно, даже законченный идиот не найдет аргументов за стояние на одной ноге после пятничной выпивки и обжираловки. К понедельнику бы обрести чувство равновесия. Так что делать в гостиной Наташке было нечего. И если бы она успела включить музыку, своего любимого Рахманинова, с которого обычно начинает субботний день, то не услышала бы противного скребущего звука откуда-то издалека. В случае планировки ее квартиры «издалека» означало либо из кухни, либо из ненужной большую часть времени гостиной.

Она склонилась к каким-то проблемам с трубами, досадливо фыркнула и отправилась за неприятностями. Вызывать сантехника, ждать, как из печки пирога, а потом два часа наблюдать живьем и мечтать избавиться, порой даже убив его же разводным ключом, – забава на любителя. Но кухня была опрятна, по-майски светла и тиха. Хозяйка испытала знакомую всем радость и уже бодрее двинулась в гостиную. Вошла и обомлела. Молодой симпатичный русоволосый и темноглазый незнакомец восседал в объемном кресле возле балкона. И уловленный ею шум означал, что кресло волоком тащили по паркету, ее ухоженному идеальному паркету, от стены, где оно гармонировало с диваном, своим близнецом и французским торшером, к окну. Первой реакцией было заорать: «Ты зачем мебель двигаешь, кретин? Ты представляешь, сколько стоила мне реставрация этого пола?» Но удалось только тупо спросить:

– Вы кто?

– Здравствуй, Наталия Эдуардовна Коростылева, для меня, полагаю, Наташенька, – не слишком густым баритоном чуть нараспев заговорил неведомо как вторгшийся в дом парень. – Я Тимофей Андреевич Ильин, младший брат твоей бабушки Елизаветы Андреевны Ильиной, в замужестве Петровской. Только она родилась, а мне не довелось. Наша мама умертвила плод на третьем месяце моей внутриутробной жизни. Десять километров шла пешком в соседнюю деревню к бабке, мучилась там, потом брела обратно, теряя сознание. Лишь бы меня уничтожить.

– Вы из дурдома сбежали? – шепотом спросила Наташка, едва не плюхнувшись мимо ближайшего стула.

– Не бойся, милая. Ниоткуда я не сбегал. Понимаешь, зародыш меня генетически состоялся – единственный и неповторимый. Осталось развиться. Не дали. Но информация не пропадает. Теперешние ваши технологии случайно пробивают ходы кое-куда. И мы можем изредка ходить к вам в гости.

– Ну так и шли бы к своей сестре. Почему вы к внучатой племяннице заглянули?

– Так ей уже восемьдесят лет, еще инфаркт случится, когда увидит. И учить ее уму-разуму смысла нет. Она все свои аборты сделала. Маме твоей шестьдесят, ее тоже вразумлять поздно. Да и живет она в Италии. Нам туда незачем. Нас на родину тянет. Только этой тягой и движимы. А ты женщина молодая, сильная, успокоишься быстро, и поговорим. Ты ведь уже раз согрешила…

– Хватит! – взвизгнула Коростылева. – Молчите! Вас нет! Вы молодо выглядите для брата моей бабушки.

– Да, мы медленно растем. Очень медленно и трудно. Лучше тебе ничего не знать об этом. А маму мою звали Евдокией Петровной. Вот ее я навестил бы. Но тогда возможности не было.

От изумления и ужаса Наташка не сразу начала четко видеть и слышать его. Минут через десять решила выскочить из гостиной, добежать до комнаты с айфоном, забаррикадироваться и вызвать полицию. Каким бы идиотским ни был план, даже если вы собрались припирать тумбочкой дверь, открывающуюся наружу, он все равно немного успокаивает.

– Ладно, – сказала она, чтобы усыпить бдительность материализовавшегося призрака, – пусть будет параллельная реальность, где медленно растут генетически состоявшиеся, но не родившиеся зародыши. И портал, через который они из своего печального сиротского мира являются в наш. Я книги читаю и фильмы смотрю, знаю, о чем вы. А вы знаете, каково сиротам здесь? Сколько неблагополучных семей, где сплошное насилие над детьми, голод и отсутствие воспитания?

Он как-то невнятно шевельнул руками, и Наташка вернулась к основной теме:

– Как вы вошли в квартиру? И сколько вас там за горизонтом? Раньше женщинам часто приходилось прерывать беременности, наш род – не исключение. Если все повадятся навещать и вразумлять, если у всех есть мой адрес и ключи, то сильной и быстро успокаивающейся я пробуду недолго.

– Не нужны мне ключи, чтобы войти и выйти, Наташенька. И никто, кроме меня, не станет тебя беспокоить. Они вас, живущих, ненавидят. А я сентиментален. У меня есть долг – предостеречь младшую женщину в роду.

– Все, предостерегли, до свидания! – крикнула она, вскакивая.

И услышала веское:

– Хочешь добраться до средства связи? Беги, вызывай правоохранителей. Я-то испарюсь, будто не было. А ты расскажешь им, что случилось, и они вызовут бригаду тебе. Доктору повторишь – точно увезут.

Бывает, человек орет, грозит мыслимыми и немыслимыми жестокостями, но не верится и не страшно. А бывает, он сулит мягкие последствия ровным тихим голосом, и ты чувствуешь, что с тобой общается напоследок твоя гибель. Коростылева остолбенела. И тогда призрак вдруг разрешил:

– Иди возьми свой айфон. Ты ведь последнюю модель не купила, решила дождаться следующей? Правильно. Свяжись со своей подругой Ариной. Она быстро прибежит, она такая. А пока будем дожидаться, я все-таки объясню тебе, почему нельзя делать то, что вы, бабы, делаете.

Не веря своим ушам, Наташка бросилась из гостиной. Когда сказала мне первую фразу про свое безумие, услышала грохот. Машинально рванула назад. Неведомо кто сидел в прежней позе, а на полу валялась настольная лампа – большой стеклянный абажур вдребезги. Сообразив, что это – начало погрома, хозяйка раскаялась в звонке подруге, а не в службу спасения. Но каким-то задним и едва ощутимым умом она понимала, что никто не успеет ее спасти.

– Наташенька, обойдемся без твоей самодеятельности, хорошо? – доброжелательно предложил мучитель. – Когда я чую, что ты не то затеваешь, я перестаю себя контролировать. Видишь, лампа пострадала. А твоя мама влюбилась в нее в магазине и сама перла с «Автозаводской» на метро. Как же приятно, когда в доме есть предметы с трогательной личной историей. Сколько тебе тогда было? Лет десять-одиннадцать? Ты не нервничай, попей водички. И приберись тут, а то мне неудобно.

Коростылева покорно двинулась в кухню, сделала несколько глотков минеральной, взяла в туалете совок, щетку и прочный пакет, собрала крупные осколки, долго и тщательно заметала мелкие. Отнесла то, что осталось от любимой маминой вещи, к мусорному ведру. Снова бесцельно зашла в кухню, вздохнула, развернулась и поплелась в гостиную. Безумная надежда, что призрак исчез, робко и трусливо выглядывала из-за глыбы обреченности. Что ж, ей пришлось спрятаться: он был, и казалось, это уже навсегда.

Они посидели – он в кресле, она на стуле возле двери – помолчали. «Ариша найдет мой изуродованный труп, – отстраненно думала Коростылева. – Если догадается прийти, конечно. Лучше бы не догадалась, сама жива останется. А вдруг она поняла про опасность и приведет кого-нибудь из друзей-мужчин? Спросила ведь, дома ли я. Тогда они еще будут созваниваться, договариваться, где-то встречаться. И найдут мое мертвое тело уже остывшим. Как ни крути, а мне не выкрутиться».

– Наташенька, я не маньяк, не убийца, безоружен и хочу всего лишь поговорить. Убедить тебя больше не убивать своих детей, пусть и чужими руками, – сказал он.

Коростылева заплакала. И тут пришла я. «Только когда ты сказала, что тоже его видишь, я испугалась по-настоящему, – призналась она. – Честное слово, думать, что он галлюцинация, было легче».

Мне впервые не хотелось разглагольствовать о том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Что нельзя быть легкомысленными и безответственными, вечно расслабленными и прекраснодушными. В тонусе надо себя держать. Прежде всего, самим о себе заботиться и беречь себя. Запираться на все замки на ночь, проверять окна и балкон. А главное, если тебя выпустили из гостиной дважды – позвонить и вынести осколки, – улучить момент и выскочить из квартиры! Ведь подруга четырежды была напротив входной двери! Нож к ее горлу он не приставлял, из пистолета не целился, держался на расстоянии, сидя. Можно было выбежать вон. Но поскольку я сама начала с рейда за молотком, требовать от Наташки меньшей тупости было нечестно. И главное, безволие свое она объяснила исчерпывающе:

– Ариш, он назвал имена, отчества, фамилии, возраст. Знает, что мама живет за границей. И сказал чистую правду про аборты. Даже о моем, а ведь всего человек пять в курсе. Все надежные и порядочные. И никто из них представления не имеет, как зовут мою бабушку, а тем более как звали прабабку.

– Не может быть, – пробормотала я.

– Видишь, «не может». А оно было.

– Извини, там что-то про десять километров и соседнюю деревню проскакивало.

Меня, как обычно, зацепила житейская деталь. Анкетные данные узнать можно, если припрет. Личные истории, рассказанные кому-то, становятся рано или поздно всеобщим достоянием и запутанно бродят по времени и пространству. Зато мелочи, из которых состоит любое действие, первоисточники, а тем более сплетники и толкователи всегда опускают. И если некто их упоминает, то, скорее всего, он очевидец. Или провидец и мудрец. Но второй вариант настолько редок, что его не стоит учитывать.

– Ну, мы в семье об абортах почти не говорили. Дело-то интимное и для души крайне тягостное. Но бабушка когда-то еще маме, которая нехотя решалась на эту операцию, сказала: «Моя мать работала в сельсовете. И ей записаться на аборт в больницу было все равно что потерять авторитет. Хоть и от родного мужа, но если не оставляла ребенка, то подозревали, что нагуляла. Да и больница далеко, не наездишься с анализами. А бабок в округе было мало, посещали их тайно. Даже с попутками не договаривались, все понимали, зачем женщине в ту сторону. Вот и шла мать десять километров лесом пешком и столько же оттуда. Живот болел дико, кровища хлестала, а куда деваться. И все ночью, чтобы утром корову подоить и на виду у всех выгнать в стадо как ни в чем не бывало. А ты три дня полежишь в человеческих условиях, врач в чистом халате все сделает, больничный дадут, пальцем никто показывать не будет. Эх, мы, дуры, вообще про контрацептивы не слышали, ложились с мужчиной и обреченно понимали, что забеременеем. Рисковали, потому что время шло, а свадьбы и не предвиделось. Самые умные дни считали, но тоже залетали как миленькие. По два десятка раз в абортарий ходили. Не я, мне одной чистки за глаза хватило. Потом только с презервативом. И у кого они были в кармане? У бабников, у кобелей. Тут сразу было ясно, что никогда не женится. А вы хоть предохраняться можете, в гинекологии редко валяетесь. Не совестно бояться? Ну, или рожай. Чего тебе, ты замужем. Муж пьяница, одна Наташку тянешь, деньги зарабатываешь. А в декрете и отпуске по уходу сядешь, потом двоих детей обеспечивать будешь, все, прощай жизнь», – монотонно, как робот в мультфильме, поведала Коростылева. И уже совсем бесцветным голосом закончила: – Об этом разговоре точно знали трое – бабушка, мама и я. И никогда никому не пробалтывались. Немыслимо для всех троих, Ариш, просто нереально.

– Да, да, верю. Моя бабушка умерла, когда я была совсем маленькой. И мама ее вспоминает светло, без подробностей. Я в курсе одного аборта самой мамы. Случайно вышло. Отчим уехал в командировку, а она сказала мне, что ляжет на обследование по поводу хронического аппендицита. Вечером зашла ее подруга. Разогрела мне ужин, поболтала. А потом зазвонил телефон. Она вышла в прихожую и сказала кому-то: «Ее нет. И не появится. А я тут за Ариной присматриваю. Господи, да на аборт она пошла, что тут непонятного. Пока». Я имела представление о том, что от нежелательной беременности как-то избавляют в больнице: всегда есть девчонки, готовые делиться подслушанными взрослыми секретами. И очень обрадовалась. Меня-то мама от папы родила, а отчим перебьется без детей. Мой отец лучше, и это было не лишним доказательством. Разозлило меня то, что мамина подруга рассказала без ее ведома по телефону об операции, которую упоминают шепотом. И когда мама вернулась домой, я прямо спросила: «Ты делала аборт?» Как она сконфузилась и запаниковала. Еле выдавила из себя: «Когда муж пьет, детей заводить опасно. Может, потом, если завяжет. Я уже обожглась с твоим папой. Твое существование его не остановило». «Да нет, мам, я хотела просто уточнить. Вдруг тебя еще и оклеветали, а ты на самом деле другое лечила», – зачастила я. И выложила все, что думаю про болтушку, которая с умным скучающим видом меня пасла. Мама слегка расслабилась и сменила тему, потребовав дневник на подпись.

Мне не очень хотелось рассказывать об этом Наташке, но после ее откровений я чувствовала необходимость восстановить равновесие. Теперь мы обе знали женские тайны наших семей, и неловкость, заклубившаяся было вокруг нас, улетучилась. Если две девочки воспитаны в духе сокрытия интимных подробностей жизни родственников, им и в тридцать пять лет лучше не нарушать табу. Мы бы его и не подумали нарушить, как всегда делясь только собственным опытом, не нарисуйся мерзкий тип в кресле. И я сообразила наконец, почему он так быстро парализовал волю Коростылевой. Ее и весь женский род обвинял мужчина. Этакий всеобщий сын. Бедняжечка, которому не досталось материнской любви. Отцовская любовь, кажется, не была ему нужна. Он вообще не упоминал папу. Но аборты бабы делают из-за мужей и любовников, которые не хотят детей. Наташка, разумеется, не осознавала этого. А ум за разум все равно зашел.

– Последнее, – упрямо сказала я, хотя видела, что подруга еле живая и ей необходим отдых. – По твоим словам, о твоем аборте знали пятеро. Кто они?

– Как кто? – встрепенулась Наташка. – Я сама, подонок, который сбежал от меня, Катька, ты и бабуля. Я должна была ее навестить, а тут сроки, клиника. Пришлось заранее предупредить, чтобы не волновалась. Дочка приезжает два раза в год. На подхвате только внучка.

– И как бабушка отреагировала?

– Ой, я дословно не помню. Что-то вроде «раз надо – значит, надо». И жизнь обозвала проклятущей. Вроде раньше даже спираль поставить можно было только тем, кто замужем и уже хоть одного родил. А незамужних недевственниц гинекологи ругали последними словами. Только по блату и за деньги те ухитрялись достать хорошую спиральку и ею предохраниться. Теперь же противозачаточных полно, а все равно бабы-дуры беременеют и на аборты бегают.

– Ну, в жизни всякое случается. Тебе твой обещал прерваться, а потом сказал: «Извини, дорогая». Лерка с мужем хотели второго, она таблетки перестала пить, забеременела и вдруг услышала, что у него финансовые трудности и он двоих детей плюс ипотеку не потянет. Инка тоже планировала семью, только на сроке девять недель узнала, что он ей изменяет по-черному. У меня в отделе девица пришла как-то утром в понедельник на работу, а с шелковых брюк на пол кровь капает. Мы переполошились, она говорит, в пятницу аборт у знакомой докторши сделала. Все было нормально, пока дома лежала, а встала, пробежалась до метро – кровотечение открылось. Искали ей всей фирмой врача тоже знакомого, но хорошего. И нашли только в платной клинике. Потом спросили, предохраняться не пробовала? Она нам: «Таблетки и уколы нужны, когда секс регулярный. Когда раз в два-три месяца, а то и в полгода и всегда неожиданно, смысла травиться гормонами нет. У парня презика не было, а упускать не хотелось, очень уж перспективный». Мы ей: «Сама купи презервативы». Она: «Спятили, девочки? Что он обо мне подумает? Что проститутка?»

– Бабуля понимает. И все равно твердит, что надо самой о себе заботиться, а не на порядочность мужика надеяться.

– И я это же твержу.

– Ариш, как несправедливо все. Мой козел заявил, что ребенка не хочет, остальное – мои проблемы. Я решила оставить. Вы с Катькой набросились, чуть горло мне не перегрызли, но уговорили не оставлять. В итоге привидение упрекает меня в том, что я вас послушалась, – всхлипнула Наташка.

Я едва не крикнула, что мы всего лишь приводили разумные доводы. А решала она сама. Екатерина, которая тогда еще не обнаружила в себе способности громко ругать пожилых дам на улице, давила на жалость: «Отец твоего ребеночка мерзавец и предатель. Ты его ненавидишь. Как же тогда малыша будешь любить? Тем более что он характером может пойти в папу. Нельзя рожать назло или потому, что часики тикают. Дети все чувствуют, они связаны с космосом. У тебя есть выбор. Собрать все свое мужество и избавиться от безмозглого набора клеток сейчас. Или выносить человека, а потом мучить его и мучиться самой оттого, что у тебя в душе к нему ничего нет».

Я предупреждала о других тяготах: «Кому нужно такое материнство? В восемь уходишь – дитя еще спит, в девять возвращаешься – оно уже спит. Часов двенадцать-тринадцать в сутки пять дней в неделю не выдержит никакая нянька. Значит, нужны две. Послушай знакомых, сходи на форумы – людям и одну-то пристойную найти не удается. А стоить услуги няни с таким графиком будут очень дорого. Тебе же еще и домработница понадобится. В субботу и воскресенье ты будешь с ребенком сама. Ни ресторана, ни кафе, ни театра, ни кино. На мужчин даже посмотреть негде и некогда. И жениться они на одиноких матерях не рвутся. Даже влюбляются в них крайне редко. Стоит услышать про чужого малыша, и чувство как-то тихо и незаметно выходит вон. Понять их легко, да ведь? И наконец, сможешь ли ты нормально работать? Не превратишься в жертву, которая могла бы то, се, пятое, десятое, не роди она сдуру?»

Но что толку выяснять отношения с человеком, пережившим кошмар. Я только поинтересовалась:

– Ты жалеешь, что выбрала свободу?

– Я уже обо всем на свете жалею. Ты видела призрака. Он явился ко мне из-за аборта.

– Я видела наглого и уверенного в своей безнаказанности молодого человека во плоти. И намерена выяснить, что он затеял. Наташ, я понимаю, какого страху ты одна натерпелась. Сочувствую, сострадаю, сопереживаю, не знаю, что еще. Но возвращайся постепенно в разум. Пожалуйста. Мерзкий тип слишком незатейливо тебя дурил. Гены материальны. «Информация», закодированная в них, только в них и хранится. Это последовательность белков. Она нужна для воспроизведения материальных же объектов. И больше ни для чего. «Генетически состояться» можно, только если реальный эмбрион разовьется в плод, затем в ребенка. Ребенок родится, вырастет и наплодит себе подобных. А если просто две клетки слились, то начался долгий процесс. Он может сам собой на любом этапе прерваться. Его можно прервать в самом начале. Хватит идиотничать. На тебе опробовали азбучный пример игры терминами. Ну, очнись! Вот морковка, – для убедительности я сунула ей под нос салат, – у нее тоже гены, в них генетическая информация и генетическая же память. А для нас информация и память – это сведения, которые будоражат мозг…

– Ариш, как он вошел? – перебила Коростылева. Все-таки очухивалась постепенно. Ее уже волновали технологии проникновения в квартиру без ключа, а не разоблачение мистических заморочек с научной точки зрения.

– Так же, как вышел. Запросто может оказаться близким знакомым хозяев. Из тех, кого спокойно оставляют одного в гостиной, чтобы закончить свои дела в кухне. Посидел для вида, потом крикнул: «Ребята, мне срочно надо бежать!» И выбрался из квартиры не через дверь, а через балкон. Ты свой на ночь оставляешь открытым, заходи кто угодно.

– У меня четвертый этаж, – огрызнулась Наташка. – И от кого он узнал про нашу семью такое?

– От семьи, разумеется. То есть от одной ее представительницы. Кто владел всей информацией про всех?

– Я? – испуганно воскликнула Коростылева. – Под гипнозом ему…

– Он такой же гипнотизер, как я балерина.

– Мама? – В голосе Наташки сквозило удивление и облегчение. – Но она же в Милане. Он итальянец?

– Какой к черту итальянец, прекрати мечтать вслух. Ты не удосужилась сообщить маме про свой аборт.

– Бабуля?!

– Похоже, она, раз ты ей рассказала, что отправляешься в клинику, – мрачно изрекла я. Мне было неприятно, что упоминание меня в контексте балета подруга проигнорировала. А я, между прочим, лет пять занималась в танцевальной студии.

– Она скорее номер банковской карты выдаст, чем такие интимные подробности.

– Ей восемьдесят.

– Намекаешь на старческий маразм? – резко дернулась Наташка.

– Предлагаю осторожно выяснить, не разговаривала ли она в последнее время по душам с симпатичным вежливым доктором. С обходительным медбратом. С приветливым социальным работником. Профессиональные мошенники вытягивают из людей то, в чем они сами себе не признаются.

– Я бы знала, – помотала головой Наташка, будто вытрясала из нее какие-то сомнения.

– Если ей внушили, что сообщать тебе нельзя, вряд ли.

– Нет, Ариш.

– Да, Наташ.

– Единственная гипотеза?

– У меня. У вас с каким-то психом другая: инкубатор для виртуально переданной в иное измерение генной информации, ее взращивание там и, наконец, торжественное явление этой самой информации в человеческом облике с мессианскими целями. Он в этом убежден, ты не исключаешь.

– Тон уничижительный, – грустно констатировала Наташка. – Объясни главное, мудрая моя подруга. Зачем? Почему именно я?

– Поздравляю, твой мозг заработал. Грабить он явно не собирался. Пугал… Измывался… Наслаждался… Посланец твоего врага. Кому ты перешла дорогу черной кошкой?

– Никому.

– Или ты действительно ни при чем? – вдруг осенило меня. – Твой чокнутый гость велел звонить именно мне. Не сомневался, что я немедленно примчусь. В общем, Наташ, не исключено, что мою квартиру обчистили, пока мы тут голову ломаем.

– Ты в командировке три дня была, – напомнила изумленная подруга. – По-моему, проще было тогда. Слушай, наличные и драгоценности мы в доме не храним. А для воришек гаджетов эта чертовщина с абортами слишком сложна. Тут нужно изощренно-извращенное воображение. И потом, ты, в отличие от меня, балкон закрываешь.

Я мысленно возликовала. Она начала ехидничать и шутить. Но перспектива быть вовлеченной в чей-то жестокий спектакль с умыслом радовала гораздо меньше. Одно дело, когда твое имя называют, чтобы лишний раз продемонстрировать жертве свою осведомленность. И совсем другое – когда сознательно зовут, вовлекают, когда ты тоже жертва. Но чего? Розыгрыша? Для него уже слишком. Мести? Тогда мы участвовали только в первом акте. Что дальше? Антракт? Или без него обойдутся? И потом, меня заявленной Наташке темой из равновесия не выведешь. Сама занимаюсь профилактикой бед, не стесняюсь ни мужчин, ни гинекологов, ни аптекарей. Призрака из себя корчить тоже бесполезно. С молотком глупо было лишь с одной стороны. С другой, если я за ним пошла, исчезать на всякий случай надо быстро. Парень так и поступил. Знал меня?

Все это я кратко изложила подруге.

– Ариш, не переводи стрелки на себя. Ты меня отвлекаешь, понимаю, ценю. Но он не по твою душу приходил, – уныло возразила она.

– Не пускаешь в главные героини? Сама хочешь блистать? – Невольная улыбка защекотала мои губы впервые за день. – Ладно. Разницу между нами видишь? Я твой довод про командировку, во время которой на моей территории можно было делать все, что угодно, восприняла и не беспокоюсь. А ты ни одного моего даже не услышала. Где ночевать будем? Здесь или у меня? Это сейчас самый насущный вопрос.

– Честно говоря, мне необходимо побыть одной. В голове кавардак. То, что ты так яростно объясняла, надо переварить. Без этого дальнейшее обсуждение не имеет смысла. Утро вечера мудренее. Спасибо, Ариш. Что бы я без тебя делала? Сдохла бы уже сто раз, – отозвалась Наташка, кося в сторону. Голос был твердым и решительным.

Ясно. Коростылевой пора было менять утешительницу на утешителя. Я заметила, что она всего пару раз отхлебнула из бокала, хотя мы дружно поклялись напиться до беспамятства. И вяло поклевывала какие-то крошки. Мне даже неловко было объедаться. Потом Наташка стала изредка поднимать мученический взор на настенные часы. И вместо того, чтобы понемногу успокаиваться, впадала в особого рода беспокойство. Его ни с чем не спутаешь. По мере приближения свидания женщина машинально трет лоб, будто разглаживает его. Быстро и нервно водит тылом пальцев по щеке, проверяя упругость и гладкость кожи. Не слишком уверенно поправляет волосы. И пару раз обязательно задумчиво уставится на ногти, как на средоточие всех тайн мира.

Представления не имею, договаривалась ли она заранее встретиться со своим Денисом субботним вечером. Или желание позвать его к себе крепло по мере того, как я проповедовала материализм. И вместо одной проблемы – нервного срыва с галлюцинациями – возникало множество: какой-то реальный недоброжелатель, жестокая месть, психическое здоровье бабушки, роль соседей в этой истории. Конечно, ее все неудержимей тянуло прекратить наш разговор и забыться с мужчиной, в которого она влюбилась с полгода назад.

Мы давно выросли. Я все понимала. Она не расскажет Денису о страшном происшествии. Ведь тогда надо будет говорить об абортах женщин ее семьи, то есть исповедоваться в грехах. Она не признается мне, что ждет его. Ведь по законам жанра ей надлежит трястись, стучать зубами о чашку, рыдать, умолять подругу не оставлять ее одну. А она в состоянии думать только о том, что вот-вот расслабится с любовником и безмятежно проспит ночь. И я могу решить, что она слишком похотлива. Бедная Наташка. Идет по тропинке стереотипов. Шаг вправо, шаг влево считается моральным уродством. Чем тут поможешь? Коростылева с детства старалась быть правильной. И очень стеснялась неудачных попыток.

Но несколько вопросов я бы ей задала. Денис, ради которого она меня недвусмысленно выпирала, прибежал бы к ней, будь у нее сейчас двухлетний ребенок? Твердил бы проникновенно о своей любви к ним обоим? Что-то вроде: «Годами мечтал именно о таком сыне или такой дочке. Наташенька, я счастлив, что нас трое»? Да сейчас даже в романе ничего подобного не напишешь – читательницы не верят в сказки. Это раньше каждая сидела в своем углу и думала, что одна она такая невезучая и несчастливая. А остальных и с пятью детьми замуж берут, когда любят. Теперь же информации о реальной жизни полно. Из углов женщины вылезли. Увидели мужчин во всей красе. И на форумы, где делятся опытом, как избавиться от возомнившей себя невестой разведенки с прицепом, заглянули. Больше их не обманешь. Коростылевой следовало бы иногда задумываться над этим. А то она оказалась совершенно не готова к упрекам тени двоюродного дедушки.