Текст книги "Однажды над городом. Роман"

Однажды над городом
Роман
Эльшан Таривердиев

© Эльшан Таривердиев, 2023

ISBN 978-5-0050-2782-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Папе посвящается.

Подвиг без награды или благодарность после смерти —

обидная участь безвозвратно ушедших героев.

Ветер ласково дул ему в лицо. Прикрыв глаза, он наслаждался прохладой морского воздуха. Море было рядом. Тихая бездонная гладь сливалась на горизонте с небом, образуя иллюзию бесконечности воды и небесного пространства.

Иногда порывы ветра усиливались, и он старался поймать их лицом, словно ему хотелось, чтобы ветер чудодейственно разгладил глубокие морщины и вместе с ними смел бы признаки преклонного возраста.

Старик сидел в качалке и поглаживал рукой широкий парапет крыши. Касаясь камня, он как будто приветствовал кого-то, благодарил неживую материю за нечто хорошее, за памятное его сердцу событие. Вглядываясь куда-то за горизонт, он старательно выискивал вдали что-то важное и, вероятно, давно ожидаемое им.

Вдруг старик обернулся и посмотрел себе за спину, словно его кто-то окликнул.

С его крыши часть старого Баку была видна как на ладони. Город, местами с одноэтажными, а где-то и с двухэтажными домами, был залит лучами июньского солнца. Доносились привычные для городской суеты звуки: пение птиц, возгласы людей, сигналы машин. Баку жил своей обыденной жизнью.

Посмотрев на город, старик умиленно улыбнулся. Повернувшись обратно к морю, он тяжело вздохнул… Казалось, что оно его не радует, вероятно, с ним были связаны тяжёлые воспоминания. Старик опустил голову на руки и грустно посмотрел на гладь безмятежного Каспия.

Сурая своим ключом открыла дверь и вошла в квартиру. На пороге оставила пакеты и села в прихожей на стул. Скрестив руки, она опустила голову. Глаза ее закрылись. Казалось, что женщина сильно устала или чувствует недомогание. Лицо ее осунулось и побледнело.

– Что с тобой, бабушка? – спросила вышедшая ей навстречу внучка Асмар. – Плохо себя чувствуешь?

– Нет. У нас рядом кто-то умер. Перед подъездом лежат эти проклятые носилки, на которых покойных переносят. И, думаю, я знаю, кто нас покинул.

В дверь постучались. Асмар вздрогнула.

– Хм, вот и за стульями пришли, – иронично заметила пожилая женщина. – И почему предатели так долго живут? Не понимаю.

– Бабушка, ты о ком это?.. – приближаясь к двери, растерянно спросила внучка.

– Сейчас сама поймешь.

Асмар открыла дверь и вскрикнула:

– Что случилось?!

На пороге с заплаканными глазами стояла соседская девочка по имени Нубар.

– Дед умер… – горестно выдавила из себя соседка.

Девочки бросились друг другу в объятия. Сурая несколько минут безучастно наблюдала за безотрадной сценой и иронично кивала головой, но, не выдержав эмоций, решительно поднялась со стула и прикрикнула:

– Хватит рыдать! Театр здесь устроили… Мой дом не для этого.

Девочки тут же прекратили плакать, утерли слезы и виновато стали переглядываться. Сурая прошла в гостиную и уже из комнаты стала давать указания:

– Объедините столы! Асмар, достань из шифоньера чистые скатерти. На кухне из шкафа возьми из моих припасов весь чай и кусковой сахар. Найди отца, пусть купит масло, муку, буду готовить халву. И позвони матери в институт, пусть придет, мне нужна помощь. Нубар, а ты скажи бабушке, что женщины будут находиться в нашей квартире. – И еле слышно про себя добавила: – Не хочу слышать, как мужчины при мне про него байки будут рассказывать, каким он хорошим был.

Но Сурае не удалось остаться неуслышанной.

– Бабушка Сурая, зачем вы о нем так? Почему вы такая жестокая?! Его же больше нет! Какой смысл так говорить?.. – соседская девочка, не выдержав, вновь расплакалась и выбежала из квартиры.

– Бабушка! – возмутилась внучка. – Зачем ты о нём так… неуважительно?.. Ведь этот человек был мне как дедушка.

Переведя дух, все так же тяжело и властно Сурая окликнула Асмар, которая пожелала догнать подругу.

– Никакой он тебе не дедушка! – строго произнесла Сурая и вышла из гостиной. – Твой дедушка погиб на фронте как мужчина! А этот…

В комнату вошел высокий мужчина – сын Сураи Ахмед.

– Почему плачешь? – Ахмед обратился к девушке.

Асмар взволнованно ответила:

– Папа! Почему бабушка так жестока? Ведь он был мне… – девушка запнулась и не смогла продолжить – нервный ком в горле сковал ее голос.

– Ну, почему не решаешься сказать?! – громко продолжила Сурая. – Скажи, кем он тебе был? И я вновь скажу: никем он тебе не был.

– Иди ко мне, милая, и успокойся, а после пойди к Нубар и побудь с ней.

– Девочка подошла к отцу и обняла его. Мужчина приложился губами ко лбу дочери и, нежно поцеловав, тихо нашептал ей на ухо:

– Он твой дед, и не слушай бабушку, она так переживает утрату.

– Громко сказано – утрата… невелика потеря… – слух не подвел пожилую Сураю, она даже усмехнулась.

Ахмед закрыл за дочерью дверь.

– Не смотри на меня так, Ахмед, – спокойно, но жестко начала Сурая. – Я имею право так себя вести и рассуждать! Он прожил после твоего отца целых 50 лет и умер у себя дома, в своей кровати. А как умер твой отец, где захоронено его тело, никто этого не знает.

Ахмед сначала молчал, не возражал матери, но потом не сдержался:

– Мама, сколько лет я задаю тебе один и тот же вопрос: в чем вина Арифа, что мой отец не вернулся с войны? В том, что его оставили как специалиста, а отца отправили одного на фронт? Таков был выбор командования. Ариф был, как и тысячи других призывников, подневольным человеком. И потом, я не понимаю, по какой причине ты всю жизнь таила на него обиду. Лично для меня этот человек был отцом, братом и другом, ты знала, как я к нему относился.

– Он тебе никто, он просто сосед! – Сурая гневно крикнула в ответ.

Женщина возмущенно отвернулась к окну, а после медленно перевела взгляд на стену, где висел портрет её мужа.

– Каждое мое утро начиналось с того, что я смотрела на портрет твоего молодого отца, а затем, как заколдованная, на эту проклятую крышу, осознавая, что этот человек, живой, невредимый, сидит в своём кресле и дышит чистым воздухом, любуется морем и наслаждается жизнью.

После томительного молчания Сурая продолжила:

– А твой отец исчез, словно его никогда и не было, – женщина прослезилась. – Ариф должен был уйти вместе с ним и защищать его, они были друзьями. Твой отец неоднократно выручал его, ибо Ариф был беспомощным человеком. И еще он мне обещал тогда, что позаботится о твоём отце! А сам через несколько дней как ни в чем не бывало заявился во двор с этим чертовым пулеметом. Он так решил защищать родину – прохлаждаясь на крыше собственного дома.

– Это не он так решил, а командование! – для убедительности Ахмед повысил голос. – Он же объяснил нам всем, что отец настоял, чтобы Ариф согласился на предложение остаться в Баку стрелком зенитного расчета. Он сотни раз нам об этом рассказывал.

– Не верю я ему! И никогда не верила. Его слова для меня ничего не значили. Он предал дружбу. И если не моё молчание, ему тогда никто бы не позволил служить на крыше своего дома. Соседи молчали и не выдавали его, потому что я их об этом просила. Давно кто-нибудь донес бы в НКВД.

– А я ему верю, и доказательством является его забота о нас. И ты, мама, знаешь, если не Ариф, кем мы стали бы?! Вспомни, как он дежурил в подъезде, когда я болел или сестра, как он водил врачей к нам домой. Вспомни, какое он участие принял, когда мы в институт поступали. А моё трудоустройство – это его заслуга! А свадьба Афаг?! Такое нельзя забыть!

– Перестань отчитывать мать! Хватит перечислять его заслуги, – Сурая гордо вскинула голову. – Вы не были сиротами, у вас была я. Или мне тоже себя в грудь бить и перечислять свои заслуги?

Последние слова матери остудили пыл Ахмеда. Мужчина поймал себя на мысли, что отчитывает мать и причиняет ей боль. Он сел рядом и обнял её.

– Прости, мама, погорячился, всё у нас хорошо, и мы все тебя любим. А отца я часто вспоминаю. Помню, как мы с ним запускали летучего змея с нашей крыши, и как оттуда же смотрели на первомайское шествие.

– Опять ты про эту крышу… – по-доброму возмутилась Сурая и улыбнулась сыну.

– Ладно, не буду больше… Но знаешь, во всех воспоминаниях об отце Ариф присутствует непременно… И это факт, мама. С этим нельзя не согласиться, – крепко обняв мать, сын спросил: – А разве могло быть по-иному?

Былая улыбка тут же слетела с лица Сураи. Сын попытался возобновить тему, но мать тут же ушла от разговора:

– Ты лучше скажи, внука моего известили? А то он нам этого не простит, что похороны пройдут без его участия.

– Я ночью ему позвонил. Думаю, успеет, если с билетами повезёт.

– Как воспринял?..

– Долго молчал. Сказал одно слово: «Вылетаю».

Сурая еле заметно закивала головой.

– До сих пор не понимаю, что у Аслана могло быть общего с этим человеком, – Сурая умышленно не называла умершего соседа по имени. – И почему именно твоего сына он избрал себе в любимчики. Я видела, как он тайком от меня просил твою жену дать ему подержать новорожденного Аслана на руках. Бывало, унесет ребенка на крышу и рассказывает ему всякую чушь про небо и самолеты. Не понимаю и не хочу во все это вникать. Ну все, пора делом заниматься, – женщина резко поднялась с кровати. – У меня много дел. Мне надо готовить халву. – Кто будет встречать Аслана? – пройдя в кухню, Сурая спросила сына.

– Друзья, – усталым голосом ответил Ахмед. – Ничего, нечасто прошу ведь.

– Сестре своей звонил?

– Да. Афаг уже здесь, напротив. У Арифа в женской половине сидят.

– Так больше не говори, – возмущенно заметила женщина. – Придумай, что-нибудь другое… его больше нет, – в голосе Сураи чувствовалась некая нотка обиды и безразличия. – Полагаю, твоя жена тоже там… Уверена, что и Зейнаб на пару с твоей сестрой ревут и горюют громче всех. И чего они так убиваются?!

– А как мне говорить, как не «у Арифа», мы же соседи? – удивленно спросил Ахмед. – Сколько себя помню, я всегда так говорил, и не только я один.

Ахмеду не ответили. Сурая зазвенела на кухне посудой, вероятно, намеренно, чтобы не поддерживать эту часть разговора.

Аслан вошел в квартиру. Он не был дома целый год. Не заезжая домой, он прямо из аэропорта отправился на кладбище, чтобы успеть похоронить близкого человека.

Парень снял куртку и попытался, оставаясь незаметным, пройти на кухню. В гостиной согласно обычаям находились одни женщины. Но парня заприметила его мать. Зейнаб тут же вышла из-за стола и направилась к сыну и не одна, Аслана еще заметила его родная тетя Афаг. Женщины уже как год не видели сына и любимого племянника.

– Привет, мама, – Аслан обнял мать и нежно поцеловал. Но Афаг не позволила сыну с матерью долго нежиться. Решительно сдвинув невестку, тетя смачно поцеловала племянника в лоб, а потом еще и в обе щеки.

– Ну как дела, племяш?! – спросила Афаг, трепя парня за волосы. – Как добрался? Как с билетами вышло?

– С рук купил.

– Вот гады, знают ведь на ком наживаться, – жестко высказавшись, Зейнаб нежно обняла сына. – Как можно зарабатывать на горе людей?!

– Ничего удивительного, спекулянтам наплевать, с кого и с чего зарабатывать деньги, с билетов на футбол или на самолет – это их бизнес, – убежденно выдала Афаг. – Им-то что до этого?! Может, тебе на свадьбу срочно надо, а не на похороны?

– Ну тебя, Афаг, не кощунствуй, неправильно это, не по-божески сравнивать горе с весельем, – заметила Зейнаб и неодобрительно закачала головой.

– Почему неправильно?! А что ты скажешь на то, что Хосров, будучи подвыпившим, вызвался нести тело отца и чуть не выронил его. Несчастный Ариф, мог ли он при жизни предположить, что сын будет его пьяным хоронить. А это разве не кощунство?! Вот кого осуждать надо, а не пару бедолаг в аэропорту.

– Он подобным образом переживает свой развод с женой, жалко мне его очень… – сочувственно заметила Зейнаб и вздохнула. – Кстати, кто видел его бывшую жену на похоронах? Я что-то не приметила эту особу.

– Хм, – возмутилась Афаг, женщину словно передернуло… – Вот кого-кого, а эту пустышку вы вряд ли увидите среди нас, она даже дочери их прийти не позволила, нелюди какие-то… И где это, интересно, он такую стерву отыскал. А Натаван?! Тоже хороша, до сих пор не пришла, где-то шляется. Дочь называется, на похороны собственного отца не прийти. Дрянь! Она, видите ли, на курорт уехала. Пусть явится, я ей в лицо плюну и изодру, если возразит мне. Да, если не Ахмед с друзьями, бедного Арифа некому было бы хоронить. А кто виноват? Мать… Шаргия! Воспитала двух эгоистов– дармоедов. А то, что у обоих по одному ребенку, тоже о чем-то говорит… Не хотели они, видите ли, утруждать себя расходами. А сколько их об этом покойный Ариф просил, внуков хотел, мальчиков.

– Нубар у Натаван хорошая девочка, отзывчивая, – Зейнаб улыбнулась, говоря о подружке дочери. – Не похожа ни на одного из родителей. А в таком воспитании виновата не одна Шаргия, а оба родителя… Любили они своих детей, оберегали от всего, ограждали, превратили себя в жертв. Обидно за них, один пьёт, а другая по курортам разъезжает, когда её матери поддержка нужна.

– А почему мы с Ахмедом другие? – возмущенно продолжила Афаг. – У нас не было отца. Мы сами всего достигли, без чьей-либо помощи. Спросишь, как это у нас получилось? Да потому, что мама у нас другая.

– Тетя, ты неправа, – вмешался в разговор Аслан. – Был у вас в жизни мужчина, заменивший вам отца. Он был, и сегодня вы его похоронили.

Афаг медленно подняла на племянника глаза, затем плавно перевела взгляд на Зейнаб и ответила:

– Надо же, защитник нашелся. Никто не умоляет роль Арифа в нашей жизни. Да, он присутствовал почти что во всех этапах моей с братом жизни, но со своими детьми он не был так строг, как с нами. Думаешь, я не помню, как он отшил моего первого жениха. А как он следил за моей одеждой – вечно придирался к длине юбок и на сколько пуговиц я застегнула блузку. Я все помню. Но запомни, племяш, одну истину – почти все в воспитании детей определяет мать. Моя мама нас никогда не жалела, так, как это делала Шаргия. Она их своей чрезмерной заботой сделала людьми безответственными и беспомощными.

Зейнаб вдруг рассмеялась:

– Вспомнила кое-что, а именно как покойный Ариф раскусил твоего первого жениха и прогнал его вместе с его родственниками. И свадьбу не допустил.

Афаг тоже улыбнулась, вероятно, тоже что-то вспомнив:

– Молодец дед Ариф, правильно поступил. Этот проходимец оказался редкой сволочью.

– А Ахмеду как дядя Ариф помог? – продолжила вспоминать Зейнаб. – Лично пошел на прием к ректору просить за Ахмеда. Благо ректор оказался хорошим человеком. А еще я помню, когда я была беременной, носила Асланчика под сердцем, он, всегда увидев меня, сбегал с четвертого этажа, чтобы помочь мне подняться домой. Каждый раз напутствовал мне: «Береги себя, у тебя будет мальчик, учти, он и мой внук. Он у нас станет летчиком».

– Почему летчиком? – удивленно спросила Афаг и сразу же припомнила: – Ну да, он же был помешан на авиации. Как меня увидит на крыше, так сразу зовет к себе и спрашивает: «Дочка! Посмотри, что там в небе гудит, случайно, не самолет? Скажи, он белый?» А я, даже не вглядываясь в небо, чтобы больше не докучал, отвечала: «Да, белый, совсем белый. Ты, дед, не увидишь, тебе очки нужны». Дурехой тогда я была, маленькой, не понимала, что это может его обидеть.

Аслан задумчиво опустил голову. Загрустил. Зейнаб рукою незаметно подала золовке знак, чтоб та закрыла тему воспоминаний. Все родственники и соседи знали о привязанности Аслана к покойному соседу.

– Ну ладно, я пойду к своей мамочке, – Афаг нашла предлог, чтобы разрядить ситуацию. – А то мамуля сидит напротив Шаргии с тем же обидчивым лицом, словно Ариф все еще жив и история их взаимоотношений продолжается. Моя мать кремень, она так его и не простила. А с другой стороны, глупо все это и бессмысленно столько лет не прощать.

Как только Афаг покинула кухню, Зейнаб тут же, никого не стесняясь и не смущаясь, обняла сына как маленького.

– Не расстраивайся, сынок, знаю, что любил его, как родного деда, но на все воля Божья, помни его, чти, но не страдай, пусть ему на небесах будет спокойно. Может, хочешь поплакать? Поплачь! Никто тебя не осудит, – Зейнаб заглянула сыну в глаза, но тот отвел их и замотал головой.

– Мама, я уже не маленький и ни к чему эти слезы, делу не поможешь, пойду я лучше встречусь с бабушкой и Шаргиёй, соскучился я по ним.

Зейнаб придержала сына рукой.

– Аслан! Очень тебя прошу, не называй при бабушке Арифа дедом, не нравится это ей, раздражается от этого до невозможности. И с Шаргиёй особо не любезничай при ней, не надо, через пару дней, может, успокоится и всё наладится.

Аслан взглянул на мать и строго ответил:

– Мама, я не собираюсь ничего в своём поведении менять, всё останется так, как было прежде. Я не буду следовать чьим-то прихотям. Менять отношение к человеку после его смерти – это подлость.

В женской половине за столом сидели несколько женщин – в основном соседки по дому. Мулла-женщина тихо распевала суры из Корана. Шаргия, жена усопшего, тихо плакала вместе с одной из своих родственниц. Напротив сидела Сурая и с каменным лицом взирала на всё происходящее.

Первой Аслан наклонился и поцеловал бабушку. Сурая крепко обняла внука за шею и тихо нашептала ему на ухо:

– Молодец, что приехал, хотя это не повод, ради которого стоило оставлять работу.

Парень улыбнулся, но не ответил. Потом, обойдя стол, подошёл к Шаргие и обнял её. Горюющая женщина не сдержалась и горестно заплакала, жалостливо причитая:

– Ушёл он от нас, оставил всех нас сиротами.

Услышав эти слова, Сурая свысока покосилась на соседку. Внук, заметив реакцию бабушки, принялся спешно успокаивать пожилую женщину.

– Не надо… не плачьте, вам нельзя, у вас больное сердце. Нам всем будет его не хватать, – Аслан, прижавшись щекою ко лбу соседки, гладил её по голове.

Позже, подсев к бабушке, Аслан нежно взял её за руку, и они вместе задумчиво слушали пение женщины-муллы.

– Как там в Москве? Как погода? – тихо спросила Сурая. – Не холодно ли тебе?

– Я привык, – так же тихо ответил внук. – Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

– Как видишь, хороним, – без эмоций ответила женщина и без сочувствия посмотрела на заплаканную Шаргию. – Когда обратно в Москву?

– На днях… не могу надолго остаться, с трудом отпросился.

– Значит, из-за него приехал. А с нами можно и повременить, потому что мы еще живые, – Сурая высвободила руку и отстранилась. Аслан вновь улыбнулся и, нежно похлопав бабушку по спине, нашептал ей на ухо:

– Мы еще поговорим, а пока я пойду к мужчинам.

Аслан пересек лестничную площадку и настороженно вошел в квартиру напротив. Сколько помнил себя, ровно столько же он знал квартиру покойного соседа. Там для него никогда и ничего не было запретным. Только тогда, когда он повзрослел, ему объяснили, что квартира напротив – эта квартира Арифа и его семьи. А до этого он воспринимал квартиру соседей и свою как одно большое жилое пространство, которое состояло из двух частей. Таков был порядок, так было поставлено – ходить друг к другу, когда угодно. Но только Сурая не приняла этот порядок. Аслан никогда не видел бабушку в квартире Арифа и Шаргии.

За большим столом сидели несколько мужчин – друг покойного Арифа и друзья Ахмеда.

Во главе стола особняком сидел мулла преклонного возраста и скучал. Из мужчин мало кто поднялся в квартиру покойного, многие разошлись сразу по приезде с кладбища. В конце стола сидел дядя Витя – Виктор Степанович, друг детства Арифа. По левую руку от Виктора Степановича сидел сын умершего – Хосров, а по правую руку – Ахмед.

На стене поверх ковра висел портрет покойного. Раньше Аслан никогда не видел эту фотографию. Парень с умилением вгляделся в лицо родного ему человека.

Высохшие, покрытые морщинами щёки мужчины смыкались с тёмными кругами под глазами. Седые волосы уже не имели густоты, но были аккуратно зачёсаны. Мужчина слегка был небрит. Старый помятый пиджак и до последней пуговицы застегнутая белая рубашка с загнутым воротничком удручали и печалили восприятие образа старого человека. Глаза Арифа смотрели откуда-то из глубины его уставшей души, из сути его непростой жизни.

– Это последняя фотография отца, – заметив, что Аслан рассматривает портрет, Хосров, улыбаясь, обозначил своё присутствие. – Я хотел устроить его сторожем к нам в редакцию, для этого надо было сфотографироваться. Каких тогда мне трудов стоило затащить его к фотографу. Хорошо же получился мой батяня. Эх, папка мой, папка… Хороший был человек.

Неожиданно Хосров поднял стакан с чаем и как тостующий произнес:

– Папа, ты у меня герой, во все времена герой! – мужчина всячески старался стабилизировать голову, подчинить её шее и чтобы плечи не водились из стороны в сторону. Будучи пьяным, Хосров начал плакать, как плохой артист. Получилось неестественно и смешно.

Виктор Степанович, седовласый пожилой человек с обесцвеченными от возраста голубыми глазами, строго посмотрел на сына своего друга детства.

– Скажи, Хосров, зачем Арифу надо было на старости лет в сторожа идти, – лицо Виктора Степановича стало еще строже, мужчина с нетерпеньем ждал ответа.

– Он сам хотел! Устал на своей крыше сидеть без дела, – боднув головой, ответил сын покойного. – И потом, каждый знает, что работа продлевает человеческую жизнь, особенно стариков.

– А вот я не знал, что после полувекового труда и заслуженной пенсии надо заново идти работать, чтобы продлить себе жизнь. А вы знали? – Виктор Степанович, надсмехаясь над словами Хосрова, обратился ко всем сидящим за столом. – А может, это тебе надо было, чтобы отец на старости лет, как и на протяжении всей своей жизни, опять горбатился бы на тебя?

– А скажите, дядя Витя, – тело Хосрова повело в сторону, но он, удержавшись на стуле, продолжил: – А зачем вы работаете? Что, вашим детям и внукам денег не хватает? И работа у вас непростая – ни много ни мало слесарь-лекальщик. Почётный, но тяжёлый труд. Почему молчите? Или вам с женой денег не хватает? А нет… Думаю, и вы своим детям помогаете, ведь они ваши, а не чужие.

Седовласый старый мужчина пристально смотрел на выпившего сына своего усопшего друга и, сожалея, закивал головой.

– Э-э-э, сынок, сынок… видел бы сейчас тебя твой покойный отец. Дал бы он тебе хорошую оплеуху за такие слова и за такое поведение. К сожалению, я не твой отец, будь я им, проучил бы тебя, и «леща» ты от меня непременно схлопотал бы. А тебе не 10 лет, тебе уже за пятьдесят годков. Постеснялся бы, на тебя дети смотрят, какой ты им пример подаешь, как ты этим их воспитывать будешь?

– Так вы мне не ответили, – промямлил подвыпивший Хосров. – Почему вы до сих пор работаете?

– Да потому, что вы, молодые, не хотите рабочими быть, а метите сразу в директорское кресло сесть. Специалистов не хватает, умник! Уходил два раза, так обратно на завод вернули.

– Неправда! Я с вами не согласен! – Хосров повысил голос. – Незаменимых нет! Всё это чушь! Вы просто молодёжь вперед пропускать не хотите. Знаю я вас, стариков, вредные вы все, злые…

В комнату решительно вошла Шаргия и, подойдя к сыну, одёрнула его за плечо. Далее женщина обратилась к Ахмеду:

– Сынок, Ахмед, помоги мне, давай его уведём отсюда, – Ахмед тут же взял Хосрова под мышки и ловко обхватил его за грудь. Аслан хотел было помочь отцу, но Виктор Степанович рукою придержал парня. – Сиди, у отца это лучше получится, не первый раз!..

И действительно, Ахмеда одного хватило, чтобы увести из комнаты распоясавшегося соседа.

Сопровождая мужчин до своей спальни, Шаргия отчитывала нетрезвого сына:

– Какой позор я терплю… твоему отцу повезло, он больше этого срама не увидит. А сколько мне предстоит терпеть, одному Богу известно. Ах, как же стыдно перед муллой. Что он подумает про нашу семью?

Мулла сделал вид, что ничего не видит, и вообще, он здесь ни при чём. Уставившись в Коран, он сделал вид, что занят чтением Святого Писания.

– Бедная Шаргия, теперь вести по жизни такого сына в одиночку будет сложно, – сказал, сочувствуя, Виктор Степанович, наблюдая за проводами в кровать подвыпившего Хосрова. – А сколько сил покойный в него вложил, и в кого он такой… Ариф как-то признался: выжить ему на фронте помогла мысль, что его и дети Имрана могут остаться без присмотра и мужской заботы. Бедный Ариф, представляю, как ему было обидно, когда при его постоянном присутствии его сын превратился в бездаря. А о дочери Арифа я уж молчу. Она так и не объявилась проводить отца в последний путь. А это всё от чрезмерной любви к детям. Сотни раз говорил ему, не жалей его, он парень, пусть хлебнёт с нашего, мы с тобой войну прошли, а война не шутка – это чистилище для каждого мужчины, посмотрел бы я на Хосрова там, на фронте.

Виктор Степанович возмущенно махнул рукой и тут же поменял тему:

– Ты лучше скажи, как там в Москве, как москвичи поживают, что нового?.. И там, как в Баку, на всё продуктовые талоны? Неужели и в Москве с продуктами туговато?

– Да я особо по магазинам не хожу, чаще в столовках питаюсь, – Аслан попытался быть немногословным, дабы не развивать избитую тему – продуктовый дефицит.

– Да и у нас не легче, бастуем и на площадях прохлаждаемся, независимость требуем. До сих пор не могу понять, от кого независимость. Как в цех не зайдешь, одна картина – неработающие станки и гробовая тишина, все на митинг ушли, как на фронт. Горлопанят, бездари, тьфу… противно, сволочи, страну разваливают. Обидно, ведь мы во всё это так верили и за всё это сражались.

Аслан слушал старого фронтовика краем уха, взгляд парня то и дело отвлекался на портрет Арифа. Мысль, что его уже нет, никак не желала ужиться в сознании парня.

Заметив невнимательность парня, Виктор Степанович догадался о причине рассеянности молодого человека.

– На Ахмедова нашего смотришь? – развернувшись к портрету, Виктор Степанович по фамилии назвал своего умершего друга. – Он никогда не любил фотографироваться. Плохо, некрасиво постарел мой друг. А был самый из нас, друзей, яркий и весёлый. Вот что война с людьми делает. Не приведи Господь кому такое пережить. И за что? За один промах, который изменил всю его жизнь.

Виктор Степанович задумался, но пауза была недолгая:

– Кто знает, уйди он на фронт вместе с твоим дедом Имраном, выжил бы он? Твой дед погиб, не добравшись до линии фронта, под Моздоком угодил под авианалёт. Всех накрыло одной бомбой, всю машину. А так хоть кто-то остался в живых и не напрасно, всех вас поднял, все отучились, стали людьми. А Ариф так и остался сидеть в парикмахерах вплоть до самой пенсии. Не промахнись он тогда, всё было б иначе, получил бы после войны достойную работу согласно образованию, он же до войны успел закончить нефтехимический. Штрафбат в биографии – пункт нелицеприятный, особенно в послевоенные времена.

Старый фронтовик вновь углубился в воспоминания, которые, вероятно, причиняли ему душевный дискомфорт. Мужчина вынул из кармана носовой платок и приложил его к глазам.

– Он не рассказывал тебе, как это произошло? Как он промахнулся? – придя в себя, спросил растроганный фронтовик. – Говорят, он с тобой о войне много говорил, другим, я думаю, это было неинтересно.

Аслан пожал плечами:

– Мы часто говорили о войне, даже когда я еще был совсем маленький. Мама вспоминала, как он мне рассказывал всякие истории, когда я ещё не умел говорить. А про тот злополучный самолёт, даже когда я уже подрос, мы мало что из этого обсуждали. Помню, он говорил, что тогда сильно испугался, поэтому и промахнулся.

– Испугался? – Виктор Степанович почти рассмеялся. – Ариф испугался? Глупости! Не верю! Слыхал я об этой байке, правда, с ним я это не обсуждал, не любил он это вспоминать, и уговор у нас об этом был – не ворошить старое. Но все равно не верю я в это… чепуха, чушь… Ариф, хоть и был мягким человеком, но когда надо было постоять за себя или за друга, этот парень менялся, становился жестче, даже где-то беспощадным, в нем уживались разные противоречивые качества. И еще он был очень справедливым. Именно этим качеством он мне больше всего нравился.

Мужчина, тяжело вздохнув, продолжил:

– И потом, самое главное – Ариф был лучшим стрелком в институте, отличник стрельбы из крупнокалиберного оружия, он не мог промахнуться.

Виктор Степанович неожиданно улыбнулся, вероятно, что-то вспомнил.

– Если не Ариф, я с твоим дедом вряд ли бы дружил, хотя мы все выросли в одном тупике, на Кубинке. Твой дед Имран был упрямым и своенравным, прямо как я. Мы с ним всю дорогу вечно спорили. Даже до драк доходило.

– Почему, о чём же вы спорили? – умиляясь, спросил Аслан. – Неужели это того стоило?

– Честно скажу, сейчас уже можно, времена другие… Он всегда был недоволен советской властью: то ему было не так, сё ему было не так… – вечно возмущался.

– А чем именно, что ему не нравилось? – Аслану было крайне интересно, он мало что знал о родном дедушке.

– Хорошо помню наш с ним последний спор. За пару месяцев до начала войны сидим мы у родителей Арифа во дворе, едим кабаб и пьём вино. Чёрт меня дернул высказаться о нашей бронетехнике, что, мол, наши танки самые лучшие в мире и немцам несдобровать, если война начнётся. И твоего деда покойного понесло… Как сейчас помню, сцепились мы с ним тогда не на шутку. Покойный Ариф то и дело просил нас не кричать, мол, соседи услышат, что подумают, мы же друзья.

Виктор Степанович потёр пальцами лоб. Вероятно, это движение пальцев помогало ему вспоминать забытое, при этом мужчина по-доброму улыбался.

– Помню, как Имран кричал: «Балда! Как могут наши танки быть лучшими, когда ещё в первую мировую у нас их вовсе не было! На ровном месте лучшее не возникает, для этого надо иметь техническую базу, собственные наработки, немцы это дело начали задолго до нас!.. И броня у наших танков по сравнению с германской бронёй – шелуха». «Глупости! – кричал я ему в ответ. – Пусть только сунутся, тогда посмотрим, у кого шелуха». А он мне вопрос: «А каким лезвием ты бреешься? Отечественным? Ан нет, германским… И я помню, как ты долго за ним гонялся, искал и за какие деньги потом купил».

Чуть погодя, помолчав, старик тихо добавил к вышесказанному:

– А насчет танков Имран оказался прав – немецкие танки в первые месяцы войны, действительно, оказались лучшими.

– А дед Ариф чью сторону в споре занимал? – не без интереса спросил Аслан.

– Ариф был другом для нас обоих. Да и дед твой был мне другом, в обиду никому меня не давал, я на нашей улице был одним-единственным русским мальчиком. Но на Кубинке всегда действовал непреложный принцип – если живешь в одном квартале, значит, свой и подлежишь помощи и защите. Твой дед был с жестким характером. Ему порой удавалось даже руководить не только Арифом, но и мной. Он мог любого убедить. Так, Имран смог уговорить Арифа пойти с ним на его первое свидание с Сураёй. А Сурая, в свою очередь, чтобы чувствовать себя увереннее, привела свою подругу, небезызвестную тебе Шаргию. Через полгода оба друга женились и пришли жить в ваш дом. Они в этих семьях были нужны. Отцы Сураи и Шаргии в один день были арестованы НКВД. Кто-то из этих извергов усмотрел в них турецких шпионов – долгая и тёмная история. В те годы подобных историй было много. Какая же ирония судьбы: эти мужчины тоже были друзьями и работали в одном конструкторском бюро.