Текст книги "Женщина с большой буквы Ж"

Божественная комедия

[21 ноября 2005 г.]

Бог – это серьезно. С ним шутки плохи. Адское пламя, суровая книга Библия, торжественность церковных мероприятий…

А по мне, шутки с Богом должны быть веселы. Бог не может, подобно вдовствующей Дусе, подглядывать за всеми и подмечать: «Ага, котлету в постный день слопал. Так и запишем». Он же высшее существо! Значит, ему полагается быть веселым, остроумным и незлобивым. В рай брать нужно не самых праведных, а самых умных и добрых: чтобы общество подбиралось достойное. В аду надо не на сковородках жарить, а делать хирургическую пересадку характера. Пусть дураков и мерзавцев могила исправляет не на словах, а на деле.

В Библии заменить места, где рассказывается, сколько тысяч врагов перебили древние царьки, на поучительные притчи в духе Ходжи Насреддина.

И пополнить список смертных грехов: рассылка спама должна идти сразу за алчностью.

Человек из ресторана (мемуары)

[1988 г.]

Я отчетливо помню Нью-Йорк середины 80-х. Машины были похожи на чемоданы, серьги – на кефирные крышки, а женщины – на жертв электрошока (волосы тогда «ставили», а не «укладывали»).

Нью– Йорк мне не нравился за то, что ему не нравилась я. Этот город отказывался признавать мои таланты. Вместо этого он подсунул мне место официантки в шикарном заведении под названием «Kharkov».

Хозяйкой «Харкова» была мадам Березюк, в просторечии именуемая Березючка, – увесистая, как антиквариатный комод, громогласная тетя с усами. Березючка вела свой бизнес весьма хитроумно: на еврейскую свадьбу «Харков» превращался в кошерную столовую, на мальчишник – в злачный притон, на слет францисканцев – в филиал Царствия Небесного. В кладовке за кухней хранилось необходимое для мутаций оборудование – от марокканских батиков до стриптизерского шеста. А пианист Семен Соломонович мог сбацать для публики хоть «Взвейтесь кострами», хоть «The Star Spangled Banner»[4]4
  «Знамя, усеянное звездами» (англ.) – американский национальный гимн.


[Закрыть].

Меня Березючка любила и прочила мне большую официантскую карьеру.

– Учись, бестолочь! – говорила она сыну Ваське. – Поднос несет бережно – как раненого, заказ записывает – ну прям Пушкин!

Но Васькины мысли были далеки от общепита. В его жизни существовала только одна страсть – пресса. С утра пораньше он закупал ворох газет и жадно изучал их.

– А Индиру Ганди того-с – шлепнули! – кричал Васька, перекрывая звон тарелок.

Судомоец Хуй – старый печальный камбоджиец – качал головой и отвечал, что таки – да, погода нынче чудесная.

Васька вдохновлялся еще больше и бежал к маме рассказывать о Майкле Джексоне, к поварам – об ирано-иракском конфликте, к официантам – о новой программе IBM, в которой можно рисовать аж шестнадцатью цветами.

– Жалко, что ты замужем, – говорила мне Березючка. – Я б тебе Ваську отдала. А лет через двадцать – и ресторан.

Мне всегда хотелось спросить: «А можно наоборот: Ваську – через двадцать лет?» Но я не смела.

Финансов катастрофически не хватало: счета шли косяками, а Кегельбан был совсем неурожайный на деньги.

– Зря мы сюда приехали! – вздыхал он. – В России у мамы везде блат был: сосиски получали из обкомовского распределителя, главный санитарный врач за руку здоровался… А тут всем деньги подавай! Суки продажные!

Димочка смотрел телевизор, а я на кухне лепила коровьи черепа. Одна дизайн-студия закупала их, так как пластиковые кости стоили дешевле настоящих.

Черепа у меня получались весьма реалистичные – сказывался душевный настрой. Жизнь не очень-то вдохновляла: после американских супермаркетов я не могла скучать по Родине. Тем более что вести из СССР шли совсем неутешительные: прилавки пустые, сахар по талонам, перестройка по телику. Но ведь и здесь, в Америке, я на фиг никому не сдалась с моим гуманитарным образованием и английским на уровне «твоя моя понимай».

Иногда мы с Васькой запирались в кладовке, чтобы тайком от Березючки напиться и забыться.

– Не хочу быть официанткой! – шипела я. – Я звезда! Мне нужна Нобелевская премия и миллионы! Вася, ну что ты свои журналы читаешь?! Там что, пишут, как мне разбогатеть?

Васька протянул мне последний номер «Miss X».

– Там конкурс рассказа объявили. Хочешь поучаствовать?

– Я по-английски писать не умею.

– А ты напиши, как умеешь. Если что – я тебе ошибки исправлю.

Рассказ мой ничего не выиграл, но описание судьбы бедной русской девушки так тронуло редактора, что через месяц я уже разносила кофе не в «Харкове», а в редакции уважаемого журнала.

Муза

[23 ноября 2005 г.]

Сижу с рукописью под окошком. Солнце в небе, солнце в бассейне. На террасе арфа – из тех, что бывают в оркестровых ямах. В дом она не влезла – у меня двери узкие.

Арфу мне подарил Артур, клиент.

На презентацию его новой книжки я пришла в чудной соломенной шляпе а-ля Скарлетт О’Хара: хотела произвести впечатление. В общем-то, у меня получилось. Девки-промоутеры стаями убегали в туалет, изо всех сил стараясь не ржать, приглашенные лица отводили глаза.

– Ну что они врут, что ты похожа на шампиньон? – возмутился Артур. – Ты у меня ангел. Да, точно! А эта шляпа – твой нимб. Тебе только арфы не хватает.

Вечером того же дня грузчики привезли мне арфу.

У Артура скоро день рождения. Думаю, отомстить. Подарю ему мешок асфальта и бригаду дорожных рабочих: пусть сделают взлетно-посадочную полосу для Музы. А то, судя по его последним творениям, она не слишком часто к нему прилетает.

Исповедь

[24 ноября 2005 г.]

В жилах моей домработницы Барбары течет гордая кровь испанских конкистадоров и покоренных ими индейцев. Кто-то там кого-то изнасиловал – и вот результат. Исконно мексиканского в Барбаре, конечно, больше: она неприхотлива, как кактус, и неутомима, как зверек-броненосец. Но иногда конкистадорские гены все же дают о себе знать.

– С утра ваш антихрист звонил. (Бух! бух! – гневно кастрюлями.) Небось опять хочет вас облапошить.

«Антихрист» – это Арни. Барбара считает, что психологию изобрели в аду вместе с порнографией, алкоголем и президентом Бушем.

– И за что деньги берет? (Створкой холодильника – бам-с!) Сидит, слушает ваши секретики… Эдак и я могу.

Я прикуривую новую сигараету.

– Арни, по крайней мере, смеется моим шуткам. А у тебя, Барбара, нет чувства юмора.

– Зато у меня совесть есть. (Плита пылает костром инквизиции.) Я бы не стала брать деньги только за то, чтобы валяться перед людьми в кресле.

Барбара показывает, как именно валяется Арни, – в позе «роды в полевых условиях».

Я вздыхаю.

– У меня кризис среднего возраста. Мне нужно, чтоб кто-нибудь говорил мне, что я не говно.

Глаза Барбары загораются.

– Сходите на исповедь к отцу Августо!

– Э-э-э…

– И даже не отнекивайтесь! Покаетесь в грехах, и весь ваш кризис как рукой снимет. Я в прошлый раз таким говном себя чувствовала! А потом исповедалась и как заново родилась!

Я не верю Барбаре. Эта девушка – святая. Она не курит, не пьет и ни с кем не спит – даже со своим женихои Хуаном.

– И что же ты натворила?

Барбара стремительно краснеет.

– Я… Я купила презерватив.

Я в ужасе прикрываю глаза. Ну да… Католики и контрацепция несовместимы.

Через пятое на десятое мне удается выяснить, в чем дело.

Вместе с племянницей Алехандрой они гуляли по молу и зашли в туалет. Там был установлен автомат по продаже презервативов, и Алехандра подговорила Барбару купить резинку. Не для того, чтобы использовать – свят-свят-свят! – а чтобы просто посмотреть. Алехандра, зрелая четырнадцатилетняя нахалка, разорвала упаковку, раскатала презерватив и начала растягивать его, испытывая на прочность. А он возьми и улети на люстру.

Оставить все как есть девицы не посмели: Господь все равно уже все видел. Визжа и крестясь, Алехандра залезла на плечи Барбаре и попыталась дотянуться до люстры, но презерватива так и не достала.

– Стой здесь! – велела она тетке и выбежала наружу.

Через минуту Алехандра вернулась с удочкой.

– Во, в спортивном отделе отыскала!

Она вновь взгромоздилась на плечи Барбаре и, выставив удочку как копье, подцепила резинку. В этот момент в туалет зашла пожилая леди.

– Рыбачите, девушки?

– Это был такой позор! – всхлипывает Барбара. – Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась. Но отец Августо сказал, что Иисус меня любит, несмотря на презервативы.

Я отказываюсь исповедываться. Иисус, может, меня и любит, но отец Августо вряд ли разделит с ним это чувство.

Я – средоточие порока, и этого не замечают только мама и Барбара. Имя Господа поминаю, матом ругаюсь, аборт делала, разводилась, порнуху смотрела, «Код да Винчи» читала… А еще возжелала осла ближнего своего – Кевина (ладно хоть, пока мама здесь, я к нему не таскаюсь).

К тому же для исповеди необходимо покаяние. Но у меня получается искренне раскаиваться только в одном грехе: в обжорстве – да и то после взвешивания.

Эх, где бы найти Бога, который полюбит меня такой, какая есть? И при этом не попросит денег за визит?

Хроники Нью-Йорка (мемуары)

[1990 г.]

Выгнав Кегельбана, я остро возненавидела нашу квартиру. Жить в ней было все равно что носить одежду покойника. Но мои молитвы, как всегда, были поняты превратно: однажды я вернулась с работы и… не нашла собственного дома.

По залитому водой пепелищу бегал домохозяин и проклинал шайтана и электропроводку.

– Пятьдесят лет все было в порядке! Ни разу ничего не менял! А тут – здрасте!

Закопченные жильцы разыскивали в углях остатки имущества. Под каблуками хрустело стекло.

– Тебе есть где остановиться? – спросила меня соседка Виолетта, эмигрантка из Мариуполя.

– Нет.

– Тогда пошли.

У нее была фигура вышибалы и лицо царевны Софьи. Тем не менее Виолетта не сомневалась в собственной красоте.

– Видела, как на меня мужик посмотрел? – рокотала она, выходя из автобуса. – А еще парень с серьгой пялился. Он давно меня выслеживает.

Как потом оказалось, за Виолеттой следили все – от дворников на улицах до космонавтов на орбите.

Она завела меня в сумрачный, никому не нужный дворик. Кирпичные стены, мусорные бачки…

– Я договорилась с тетей Паней о комнате, – сказала Виолетта. – Только мне денег на аванс не хватает. У тебя есть наличка?

Я заглянула в кошелек.

– Пятьдесят долларов.

– Давай сюда!

Мы вошли в подъезд, пахнущий котами. Виолетта пояснила, что их разводит ирландец с третьего этажа: у него дома пятнадцать кошек, а еще двадцать в квартиру не влезли.

Лифт не работал. Лампочка не горела. Перила на лестнице отсутствовали.

Нам открыла бабка с розовыми панталонами в руках.

– Весь вечер их искала, а оне в ванной лежали, преподобные. Я уж думала, ты, Виолетта, надела. Кстати, поди-ка сюда. Чёй-то цветок у меня не растет, а? Уж три недели в стакане стоит.

Виолетта процокала вслед за ней в комнату.

– Так он у вас пластмассовый!

– Что ты брешешь?! Я его на улице нашла. Росточек у самого корня оторвала!

– Да листья-то тряпочные, клеем приклеены!

– Нет! Он уже вырос чуть-чуть!

Мне стало плохо.

Тетя Паня окрестила меня «девкой» и разрешила жить вместе с «барыней» Виолеттой.

– Вот ваша комната, – сказала она, щелкая выключателем. – Тут, правда, рояль стоит, но вы и под ним поместитесь.

Я работала в журнале без году неделю и потому не могла попросить помощи у коллег. Все мои вещи сгорели. Денег ни на что другое не было. Так что пришлось поселиться под роялем.

…Во время войны тетя Паня сидела в одном концлагере вместе с американцами и научилась от них сносно изъясняться по-английски. Когда в 1945 году их освободили, она сказалась жительницей Нью-Йорка, и ее, в числе других пленных, вернули на «родину». Здесь она вышла замуж, родила детей и благополучно состарилась.

Смысл жизни тети Пани заключался в войне с соседом-кошатником. С утра пораньше она выходила на балкон.

– Кобелина тухлый! И мать твоя – дура, нарожала рыжих дураков!

В ответ его кошки ссали нам под дверь.

Накричавшись, бабка принималась за «барыню».

– И чего ты тампонами не пользуешься? – спрашивала она, заглянув в мусорку. – Рекламу, что ли, не смотришь?

Виолетта кривилась:

– У меня от «Тампаксов» голова кружится.

– Да ты не туда их засовываешь!

Потом наступала моя очередь.

– За кого попало не выходи, – проповедовала тетя Паня. – Мужики сейчас пошли дурные: у одного хламидии, у другого – уреаплазмы. Пусть сначала справку покажут.

Не прошло и двух дней, как Виолетта завела себе поклонника. Им оказался сосед по имени Боголюб – огромный седовласый строитель гаражей. Вся его семья осталась в Югославии, и он жил с любовницей-медсестрой – тихой женщиной, способной варить суп.

Дрожа от страсти, Виолетта пересказывала мне подробности:

– В пятьдесят лет он как бык! Нет – как танк! Ты бы видела его орудие!

– Это черт, а не баба! – ахала за дверью тетя Паня, которая, как всегда, подслушивала.

…Медсестра работала в ночную, и до шести утра Виолетта пропадала в соседней квартире.

– Куда барыня делась? – спрашивала взволнованная бабка.

Я придумывала бесчисленные оправдания: вызвали в полицию как свидетельницу пожара, задержали на работе для переучета хренов (Виолетта работала в секс-шопе).

– Ох, Господи, помоги женщинам негодным! – качала головой тетя Паня.

На рассвете растрепанная Виолетта возвращалась домой. Стаскивала надетую наизнанку кофту – оторванные пуговицы катились по полу.

– Югославы форева! – стонала барыня, заползая под рояль.

Все тайное, разумеется, стало явным. Медсестра поставила ультиматум: или я, или она!

Ночами Виолетта не могла уснуть.

– Вот это любовь – не дай Бог мне такую! – изумлялась тетя Паня.

Вскоре Боголюб не выдержал и вернулся к прежним шалостям. Теперь они запирались у нас и любили друг друга на рояле.

Медсестра каждый день обещала удавиться. Во время очередной ссоры Боголюб затолкал обоих в кладовку и выключил свет.

– Вы там подеритесь, а потом скажите, кто победил.

Но драки не последовало. Виолетта выбежала в кухню и принялась лихорадочно собирать свои витамины.

– Я так и знала! – бормотала она. – Боголюб за мной следит! Он все нарочно подстроил, чтобы похоронить меня заживо!

Дверь хлопнула, и больше мы ее не видели.

Скучая, тетя Паня с удвоенной силой ругала соседа-ирландца. Но чем все это закончилось, мне неведомо. За пару месяцев я скопила денег и наконец-то сняла нормальную квартиру.

История одного города

[26 ноября 2005 г.]

Лос– Анджелес – удивительный город: вроде США, но при этом немножко Мексика; вроде субтропики, а горы в снегу; вроде Запад, но с вкраплениями СССР – как раз на знаменитых бульварах Голливуд и Санта-Моника.

Сидишь в машине, томишься в трафике, а кругом все до боли знакомое:

«Аптека» – запрещенный валокордин и карвалол из-под прилавка.

«Мелодия» – пиратские CD в ассортименте.

«Продукты» – семечки, шпроты и прочие радости советского человека.

Вдоль магазинов гуляют «русские»: черная кожа и перекись водорода.

«Русские» в Лос-Анджелесе делятся на две большие категории и одну маленькую. Большие – это евреи и армяне. Маленькая – все остальные.

Евреи и армяне разводят Одессу и Ереван везде, где ни поселятся. Все остальные растворяются в американщине как сахар в кипятке. Единственное, что объединяет всех «русских», – это концерты российской эстрады. Звезды заезжают к нам в рамках больших турне по ресторанам. Событие широко освещается – реклама висит в каждом Гастрономе.

Ресторан гудит, перед сценой яблоку негде упасть, а услужливые парковщики открывают двери все новым и новым гостям. Машины у «русских» шикарные. Номера многих так написаны латиницей, что получаются слова: «СТЕРВА», «НЕ ТВОЕ» и т. п.

Мы с мамой идем сквозь возбужденную толпу и забиваемся в угол. Бармен Гриша наливает нам «Маргариту» и пристраивается рядом.

– Я когда в армии служил, у нас зарплата была три рубля восемьдесят две копейки. На эти деньги мы должны были купить зубную щетку, зубную пасту и специальную сажу для сапог.

– Гуталин, что ли? – поддерживаю я разговор.

– Не, гуталин было бесполезно покупать. Его тут же тырили из тумбочек.

– Кто?

– Все. Он же на спирту! Наши намазывали его на хлеб и ели. Забирает лучше водки.

Гриша всегда рассказывает про армию. Это самое сильное впечатление его жизни.

Я заказываю ему две «Маргариты».

– Эх, а помнишь «Приму» по пятнадцать копеек? – спрашивает Гриша. – «Памир» по десять, «Дымок» по шесть? Я как сержантскую школу закончил, стал двадцать рублей восемьдесят копеек получать. Вино в трехлитровых банках, на губе – «Беломор»! Все девчонки Вологды были наши.

Я люблю Гришу – он хороший человек. И вспотевшего артиста тоже – вон он как, бедняга, старается. И своих разнокалиберных сограждан: раньше я думала, что я столько не выпью, а оказалось ничего – справляюсь.

О дряни (мемуары)

[1990 г.]

Работать в глянцевом журнале мне очень нравилось. В мои профессиональные обязанности входило следующее:

покупать кофе;

варить кофе;

мыть чашки.

Но уже через две недели я добилась стремительного карьерного взлета. Офис-менеджер вывалила мне на стол мешок писем.

– Отделяй буйных идиотов от тихих. Тихих отдашь Мэри, а буйных – уборщице.

«Дорогая редакция! Я собираю коньячные бутылки, из которых пили знаменитости. Попросите, пожалуйста, моделей из вашего журнала выпить для меня. Коньяк оплачу».

«Я ненавижу свекровь. Как мне лучше ей об этом сказать?»

«Вы называете себя женским журналом, а сами на мои письма не отвечаете. Вы – мужской журнал! У вас в редакции женщинами и не пахнет!»

Я не удержалась и вступила с автором в переписку: «О, боже! Как вы узнали?!»

«Я – профессиональный физиогном, – ответила тетенька. – Я сразу поняла, что ваш главный редактор Триш Пойнтер – мужик!»

Триш посмеялась и запретила мне читать письма.

– Будешь помогать новому выпускающему, – сказала она. – Его зовут Абрахам Хортон. Он только что прибыл из Вашингтона.

В каждой конторе должен быть штатный дурак и штатный мудак. Абрахам Хортон совмещал в себе и то и другое. Его никто не любил. Однажды его укусила собака охранника, и через час ее нашли мертвой. Мы были уверены, что это отравление.

Больше всего Абрахам боялся, что его будут ругать, и ради профилактики драл задницу – себе, подчиненным и соседям.

– А Мэри распечатывает личные письма на корпоративной технике! – докладывал он Триш.

Та слала его лесом.

– Вы же должны быть в курсе! – оправдывался мистер Хортон. – Вы же сами говорили: нам следует сокращать расходы. А Мэри их наращивает!

На второй день он вручил мне карту тюркского мира и велел перевести имеющиеся на ней надписи.

– Да я ж по-турецки не говорю!

– Ну, ты все равно откуда-то оттуда родом.

Я билась над словарямии до ночи и в 20:00 решила, что ВСЕ: сейчас я встаю и ухожу отсюда. Абрахам навис над моим плечом.

– Вот статья про кипрских женщин. Ее надо переделать так, чтобы можно было сослаться на карту.

– На фига?!

Абрахам одарил меня ледяным взглядом.

– Здесь вопросы задаю я!

В 21:30 я начала думать об убийстве. Полдесятого гражданин начальник сказал, что я написала «не то» и что он сам все перепишет.

Поливая цветы в офисе, я заодно поливала и уличные ботинки Абрахама. С боссом нужно было что-то делать. Получив работу в журнале, я впервые почувствовала себя белым человеком, а мистер Хортон отравлял мне победу.

Вечерами я, Мэри и верстальщик Али шли в бар и разрабатывали план возмездия.

– У меня идея! – горячилась Мэри. – Надо разослать тысяче человек письмо: «Я – Бог. Хотите докажу? Предсказываю, что на следующем футбольном матче победит такая-то команда». Пятистам адресатам предсказываем победу одного клуба, а пятистам – другого. После матча у нас остается пятьсот недоумевающих. Им рассылаем второе письмо: «Ну что, убедились? Или все еще думаете, что это совпадение? Давайте я предскажу исход следующего матча». И опять делим адресатов на две группы. Через некоторое время у нас останется пять человек, свято верящих в нашу божественность. И если бы Абрахам оказался в этой группе…

План был хорош, но не результативен.

– А может, ему женщину найти? – вздыхал Али.

– Разве что мертвую. Живьем ему никто не дастся.

– Давайте пустим слух, что он некрофил!

Проблема разрешилась легко и изящно. Я позвала Мэри к себе и громко, чтобы Абрахаму за стенкой было слышно, принялись жаловаться:

– В журнале Yankee Express не то, что у нас, – зарплаты офигенные, бонусы, зубная страховка…

– Знаю, – отозвалась Мэри. – У меня там знакомая работает – так не нарадуется.

– Слышала, они сейчас нового выпускающего ищут? Вон объявление подали. Я бы пошла…

– Так им мужчина нужен…

Мы подчеркнули объявление красным маркером и, оставив газету на столе, пошли за плюшками.

Вскоре Абрахам приперся на работу в костюме. После обеда он сослался на головную боль и отпросился.

– На собеседование пошел! – ликовали мы. – Только бы его взяли!

На следующий день босс вернулся в офис в полной задумчивости.

– Девочки, а что вам известно о журнале Yankee Express?

Мэри и я наперебой затараторили, что это редакция нашей мечты. Что если бы мы не были идиотками от рождения, мы бы только там и работали.

– На праздники бонус!

– Три недели отпуска!

– Отчисления в пенсионный фонд!

Триш орала, что у нее номер горит и что ей нельзя без выпускающего. Но Абрахам был непреклонен: он твердо решил уволиться по семейным обстоятельствам.

Я и Мэри помогли Абрахаму упаковать дипломы в рамочках.

– До свидания, мистер Хортон! Мы будем долго вас вспоминать.

…Абрахам не так давно вращался в глянцевом мире Нью-Йорка и еще не успел изучить, что там почем. Он не знал, что Yankee Express возглавляет титулованная сволочь. Что выпускающие редакторы там меняются раз в три месяца. Что судебные тяжбы с бывшими сотрудниками – обычное явление…

Несколько недель спустя нам пришло письмо: «Дорогая редакция! У меня нервный тик на правом глазу, и все женщины думают, что я им подмигиваю. Что мне делать, чтобы меня не считали бабником?»

– Его почерк! Его! – торжествовала Мэри.

Тем же вечером мы сели сочинять ответ Абрахаму. Получилось длинно, пошло и смешно. Али перечитал послание и, скомкав, выкинул в корзину.

– Да ну его в пень! Он не наш клиент, а уборщицын.