Текст книги "Ж… замечательных людей"

Истоки
29 января 2007 г.

Очень легко простить тех, кто нас любит или ненавидит. А вот как простить того, кому мы не нужны?

Мой роман с Кевиным длился несколько лет, но слиться в экстазе у нас так и не получалось: его совесть всегда путалась под ногами. Впрочем, это не мешало нам гулять, философствовать и напиваться в барах.

Наши отношения были так невинны, что я могла рассказывать о них маме – и это было обиднее всего. Кевин недаром считается одним из лучших режиссеров Голливуда. Он обставлял все так, что мне было не к чему придраться: он старательно обо мне заботился, хвалил и даже подыскал мне красивого мужа.

Говорят, собаки часто приходят на место, где с ними случилась беда: постоят, посмотрят, понюхают… Я зачем-то до сих пор встречаюсь с Кевином. Каждый раз пытаюсь найти объяснение этому факту и не нахожу. Да, мне с ним интересно, да, мне льстит его дружба… Наверное, все дело в том, что мне просто хочется позлить его жену Сьюзан. Если мы разойдемся, она будет торжествовать.

Не заслужила.

Кевин – загадка, которая мне не по зубам. У меня такое ощущение, что у него раздвоение личности, причем не в виде шизофрении, а в виде реинкарнации наоборот. Он меняет не тела, а души. Иногда в нем гостит утонченный эстет, иногда – великий инквизитор, иногда – хам трамвайный, клинический.

К режиссуре у него талант. Правда, я до сих пор не разобралась – от Бога или от «желтого дьявола».

Когда-то он рассказал мне, как он снял свой первый фильм – про НЛО. Космический корабль изображала стиральная машина, а пришельцев – два десятка разбитых яиц.

– Мы с сестрой вылили их на окно, на желтки пуговицы приляпали, чтоб глаза получились… Мама пришла домой, а они по стеклу ползут – два уже в дом забрались. Она их шваброй! Смешное кино получилось.

Пожалуй, это единственный фильм Кевина, который мне хочется посмотреть. Критики Кевина ругают, продюсеры носят на руках: он чувствует, что хочет толпа, и усердно кормит ее – ее же собственными греховными мыслишками.

Сейчас Кевин звезда мирового масштаба: по его творчеству научные работы пишут. Он читает Аристотеля и Руссо, увлекается крав-мага[2]2
  Вид профессионально-прикладного единоборства, официально стоящий на вооружении спецподразделений государства Израиль.


[Закрыть] и дает деньги на увековечивание памяти жертв Холокоста.

Я уже пару лет уговариваю его помочь продать мои книги в Голливуд. Не хочет.

– Исторические драмы с претензиями сейчас неликвидны, – каждый раз отмахивается он.

Я деликатно напоминаю о «Храбром сердце» и «Титанике», но Кевина не переубедить.

– Ты бы еще «Унесенных ветром» вспомнила. Такое кино больше не снимают.

Киношный и книжный бизнесы очень похожи. Никто не знает, что выберет публика в очередной раз. Как генералы все время готовятся к прошедшей войне, так и продюсеры с издателями ориентируются на прошлогодние бестселлеры. Выбился «Код да Винчи» – все кинулись печатать книги про древние тайны. Прогремел «Властелин колец» – вот вам целая куча фильмов про мечи и драконов.

Все боятся рисковать: только в издательском деле ставка идет на тысячи, а в кино – на миллионы долларов. Но старого правила – кто не рискует, тот не пьет шампанского – никто не отменял, и главный приз всегда срывает «черная лошадка» – из-за своей непохожести на других.

Я расспрашиваю Кевина, как у него дела. Несколько секунд он думает, сказать мне или не сказать. Но желание нахвастаться побеждает.

– Я создал великий фильм! Он даже тебе понравится – там есть любовь и история.

– Так народ не поймет! – удивляюсь я.

– Поймет. Это же комикс!

Он еще в позапрошлом году нашел у мамы на чердаке подшивку комиксов про древних греков. Сердце забилось: вот оно!

Никто из знакомых продюсеров не пожелал браться за проект – слишком дорого, и Кевину самому пришлось бегать по кинокомпаниям. В его папке лежал не сценарий (как обычно), а подробный маркетинговый план: как он прорекламирует фильм, как срубит деньги на продакт-плейсменте, как запустит в производство игрушки, майки и компьютерные «мочилки».

План впечатлил – денег дали.

Подготовка к съемкам затянулась на целый год. Я несколько раз ходила на съемочную площадку. Вместо задника – синий экран. Декораций минимум – только то, что под ногами: камни, поле с травой. Смешно и странно было видеть накрашенных мужиков, бегущих по помосту – копья наперевес, рты разинуты. Мимо них по рельсу ехала камера; огромный вентилятор изображал ветер – происходила историческая битва.

Еще несколько месяцев Кевин проторчал в студии, где из отснятого материала делали зрелище. На стенах – раскадровки, на столах – гипсовые модели храмов и гор. Дядьки в гавайских рубашках сидели перед компьютерами и приставляли дорогу к домам, пар ко ртам и луну к небу.

«Шедевр!» – сказали зрители на предварительном просмотре.

«Блокбастер!» – сказало студийное начальство.

Кевин берет меня за руку.

– Ты придешь ко мне на премьеру?

Я пококетничала для проформы: сказала, что попробую вырваться…

Почему-то хочется, чтобы фильм оказался говном. То ли мне завидно, то ли старая рана еще не зажила.

Ровесник
30 января 2007 г.

Леля, сестра, спрашивает: А что мы с Полом вместе не живем? А то мы – старые перечники, и нам дороги наши привычки. Пол любит свой пятнадцатый этаж, а я люблю мою «усадьбу» с ее скрипучими лесенками, книжными шкафами и деревьями без названий по периметру.

Мы с Полом спорим до хрипоты:

– А на случай пожара у тебя, видимо, есть парашют…

– А тебе пылища в окна летит.

– А в тебя может врезаться самолет.

– Зато у тябя в жару из помойки воняет. Ты ее на задний двор выставляешь, а бесполезно!

К тому же, у меня есть Люси, а у Пола – Папа Жао. И если мы будем жить вместе, то кого-то придется уволить.

Пол и Папа Жао – ровесники, но первый выглядит бойцом-молодцом, а второй – старым китайцем.

Ворчливый, на голове три волоса в два ряда, желтые зубы съехали набок. На мое появление он отреагировал сдержанно:

– Ну… давайте возьмем на испытательный срок. А там посмотрим.

Пол ругается с Папой Жао, дразнит его, иногда даже кричит, но смутить домработника невозможно. Каждый день в семь утра он по-хозяйски входит в квартиру и включает пылесос. Ему дела нет – спит ли хозяин, один ли он… Однажды он ввалился к нам в спальню – я едва успела нырнуть под одеяло.

– Жао, выйди, пожалуйста за дверь!

Он поднял мои туфли и принялся пылесосить под кроватью.

– Пора вставать. А то на работу опоздаете.

– Зачем тебе сдалось это недоразумение? – спросила я Пола.

– Папа Жао – историческая реликвия. Артефакт.

Когда в Поднебесной началась Культурная революция, Жао было 9 лет. Великий Кормчий объявил, что в партию затесались враги, которых нужно искоренить. Врагами по определению считались: владельцы радиоприемников, часов и велосипедов (буржуазия), обладатели высшего образования (буржуазные подголоски) и те, кто ездил за границу (шпионы).

Культурная революция началась весело. Загремели большие барабаны, закричали репродукторы на столбах. Жао вместе с приятелями помчался на площадь. Там, на трибуне, стоял человек во френче и страстно говорил о борьбе. Толпа рукоплескала. У девушек по щекам текли счастливые слезы.

– Клянемся! Клянемся! – выкрикивали они, прижимая руки к сердцам.

Потом на трибуну вывели соседей Жао – дядю Вонга и еще других. Им надели на головы дурацкие колпаки и повесили на грудь таблички: «Я – змея. Ядовитая гадина и враг революции». Их заставили стоять «самолетиком» – согнувшись в три погибели и подняв руки за спиной.

Народ бушевал. Некоторые пытались доплюнуть до штанов дяди Вонга, но попали на штаны оратора. За это дядю Вонга избили.

Вечером Жао спросил у мамы, за что арестовали соседей. Мать отложила в сторону цитатник Великого Кормчего.

– Вонг был шпионом. Он ездил в СССР на фестиваль. Вот тогда-то его и завербовали.

Жао вспомнил, как соседский сын приносил в школу расписную деревянную куклу из России. Игрушка была странная – мало того, что беременная, так в животе у нее сидела беременная дочка, беременная внучка и так до седьмого колена. Учительница сказала, что русские сами беременные от рождения, и поэтому у них нет памяти и они переврали все законы марксизма.

Как можно было продаться таким уродам?

Жизнь становилась все интереснее и интереснее. Занятия в школе отменили. Жао вместе с друзьями записался в Красную Гвардию. На собраниях они вспоминали, кто мог вредить революции, и шли их наказывать. Худшим врагом, разумеется, был директор школы: он всем ставил плохие оценки и не разрешал бегать по коридору. Его поймали, отлупили и выкинули в окно.

Потом командир решил проверить, не хранится ли у директора вредная литература. Пришли на квартиру, а там целый завал шпионских книг: на японском, русском и даже американском. Жечь их было очень трудно: все аж запыхались, перетаскивая тяжелые тома во двор.

Одного из друзей Жао выпорол отец: он говорил, что нельзя мучить ни в чем не повинных людей. На следующий день несознательный папаша сам стоял самолетиком на площади.

– Люби отца, люби мать, но больше всех люби Председателя Мао! – кричали дети и пускались в пляс.

Единственное, что было плохо – все время хотелось жрать. Магазины позакрывались, карточки не отоваривались, зарплату родителям не давали… Жао вместе с другими детьми отправился в деревню на рисовые поля: партия приказала – пришлось ответить «Есть!» Когда он вернулся, их квартира была пуста. Все вещи разодраны, что-то украдено… Соседка сказала, что младший брат Жао разбил гипсовый бюст Председателя, чтобы сделать из него мелки – тогда все дети увлекались рисунками на асфальте. Кто-то донес, и вскоре в дом нагрянула Красная Гвардия.

– Твоя мать очень плакала и не хотела уезжать, но их все равно увезли, – сказала соседка и пошла ужинать.

Жао отправился по друзьям, но с ним никто не хотел разговаривать.

– Место предателя – в мусорной яме. Прорыдав всю ночь в пустой квартире, Жао решил вернуться в деревню. Там была добрая тетя Пен, которая давала ему рис.

Разумеется, Пен не обрадовалась, когда на пороге появился грязный, сопливый ребенок. У нее было трое дочерей – их бы накормить. Но Жао был мальчиком, и потому его взяли в семью.

Работали от зари до зари. Денег не получали: оплата – тебя не тронут, если выполнишь норму. Деревенские мальчишки дразнили Жао «городским ревизионистом» и заставляли есть грязь.

Времена менялись. Мао умер, Культурная революция сошла на нет, начальство заговорило о Решительном Рывке.

Жао нравилась одна девушка, но жениться он не мог – денег нет, жилья нет. Девушка вышла за рабочего из города. Про городские фабрики рассказывали чудеса: пашешь всего двенадцать часов, имеешь два выходных в месяц и, главное, получаешь деньги.

– Общежитие дают! – соблазняли бывалые. – После работы можно пойти в клуб – песни попеть. А девочки там какие! Одна другой краше!

Собрав котомку, Жао подался в город. Ходил по улицам и ничего не узнавал. Кругом заводы, автомобили!

На фабрику его не приняли – сказали, что нужжны только женщины моложе 25 лет. И тогда к нему подошла старуха. Угостила лепешкой, спросила, кто и откуда.

– Богатая у вас деревня? Нет? Если все скинетесь, то, может, и ничего, получится. Хочешь в Америку?

После этого разговора голова Жао гудела как монастырский колокол. Америка! Можно открыть свой магазин и продавать там всякие сласти. Можно купить швейную машинку для тети Пен. Можно попытаться найти родных… Всего-то требовалось – собрать тысячу долларов задатка. А остальные девятнадцать тысяч Жао будет должен «хозяевам», которые привезут его в США.

На деревенской сходке долго судили и рядили. Тысяча долларов – неприподъемная сумма. Но если всем скинуться, если Жао клянется памятью предков вернуть деньги с процентами и, если что, помочь землякам перебраться в Америку, то тогда…

Путешествие заняло два года. Сначала пешком через границу в Россию. Жао помнил, как чуть не поседел от ужаса, когда их поймали люди в форме. Проводник бойко залопотал с ними по-русски, сунул в руку пакет с белым порошком – на том и расстались. Поезда, ночевки на вокзалах, драки с местными… Наконец добрались до Москвы, холодной, растрепанной, сердитой. Жао две недели торговал на рынке, – ни слова не понимая по-русски. Хозяева показали ему, как выглядят московские деньги и сколько их нужно брать в обмен на красивые сумки, сшитые из кусочков кожи.

Потом Жао посадили на самолет и отвезли в Испанию – абсолютно легально. Сопровождающая девушка, смеясь, рассказывала, что испанские китайцы бессмертны: документы умерших переходят по наследству живым. Полиция никогда не придирается – для нее все китайцы на одно лицо.

Эмигрантов погрузили в трюм панамского судна, пахнущий рыбой и немытыми людьми. Спали по очереди. Голодали, болели… За кораблем шла стая акул: тех, кто умирал, выкидывали за борт.

К американскому побережью прибыли ночью. Без огней, без шлюпок велели выпрыгивать за борт. Кто-то утонул, кто-то доплыл. На берегу стоял человек, который велел всем загружаться в фургон.

Три месяца Жао прожил в Нью-Йорке, практически не выходя из кухни большого китайского ресторана. Хозяева были лютые – денег не платили, а тех, кто спрашивал, били по морде.

Однажды к Жао подошел красивый юноша с серьгой в ухе.

– Ну как, долги будем возвращать?

Жао пытался объяснить, что денег ему не дают и уйти из ресторана не разрешают.

Юноша не поверил и обещал кару. Вечером пришли другие молодые люди и сказали, что либо Жао будет делать то, что ему говорят, либо его прирежут, а заодно и тетю Пен, и всех остальных поручителей.

– Пусть они за тебя ответ держат.

Жао поклялся выполнить все, что от него требуется. Через неделю ему дали сумку и велели садиться на автобус дальнего следования.

– Приедешь в Лос-Анджелес, там тебя встретят.

Но в Калифорнии Жао встретили совсем не те, кто нужно. Горластые полицейские заломили ему руки и привезли в участок.

– Как там было хорошо! – с восторгом вспоминал Жао. – Чисто, люди вежливые. Кормили каждый день!

Из тюрьмы его вытаскивал Пол – это было одно из его первых дел. Он уговорил Жао дать показания против хозяев – оказалось, что тот только прикидывался деревенским дурачком, а на самом деле все видел, слышал и подмечал.

В Нью-Йорке были проведены массовые аресты среди китайской мафии, а Жао за сотрудничество с властями получил новое имя, политическое убежище и работу у Пола. Домой, в Китай, было отправлено извещение, что он умер.

Несколько лет назад Пол ездил к тете Пен, привез ей швейную машинку и денег. Вспоминая приемного сына, старушка очень плакала.

Жао установил в доме Пола диктатуру пролетариата. Ему нельзя мешать во время уборки, с ним нельзя не советоваться в делах – будь то покупка ковра или ремонт унитаза. В случае нарушений Папа Жао использует «китайскую месть»: как известно, лучший способ насолить обидчику – повеситься перед его окном. Жао, конечно, не вешается, но ходит с таким видом, будто уже сделал это, причем давно.

Пол только морщится:

– Не могу я его уволить. Мы в ответе за тех, кого приручили.

Вечный зов
1 февраля 2007 г.

Я встретила Эмили около года назад в одном из баров на Сансет-бульваре. Хорошенькая, ясноглазая, она приехала из Вашингтона «погулять» и, узнав, что я дружу с самим Кевином, попросила пристроить ее в Голливуд.

– Я сейчас работаю уборщицей в Капитолии, но это временно, – сказала она. – Мне страсть как надоело всякую хрень за сенаторами подбирать! Вы себе не представляете, что они после себя оставляют: один трусы дамские под кресло засунет, другой сотовый забудет, а там такое записано!

– А ты все слушаешь?

– Ну ведь интересно…

– Эмили, возвращайся в Вашингтон и напиши об этом книгу. Если что – текст мы тебе подредактируем.

Честно говоря, я не верила, что девушка способна на такой труд. Но уже через три месяца Эмили объявилась:

– У меня рукопись готова. Присылать?

Текст был безобразным, но настолько шокирующим, что я тут же позвонила в Нью-Йорк:

– Ребята, у меня на руках скандал. Мне нужен переводчик с детсадовского на английский и много денег. И тогда книга ваша.

Эмили тут же превратилась в женщину-легенду. Оказалось, что прежде чем попасть в Капитолий, она пожила богемной жизнью в Сан-Франциско, где прошла через художников, скульпторов и боксеров.

Когда я попросила сосчитать, сколько у нее было любовников, Эмили потерялась на четвертом десятке.

– Да не помню я остальных! Дело давно было.

Девушке 25 лет. Ей абсолютно все равно с кем, где и когда… У меня есть подозрение, что Эмили просто не умеет отказывать, и когда мужики об этом прознали, она стала пользоваться колоссальным успехом.

Поначалу она немного стеснялась рассказывать о своих любовных похождениях, но PR-менеджер издательства сказал, что разврат – это, наоборот, круто, и теперь Эмили с гордостью носит звание блядуньи.

На презентации было шумно как на перемене. Эмили раздавала автографы и обещала, что ее книга перевернет базовые ценности Америки. И все же я заметила, что женщина-легенда грустила.

Когда к микрофону вышел певец с политическими куплетами, я подсела к ней за столик.

– У тебя что-то случилось?

– Я с бойфрендом поссорилась. Он прочитал книгу и выгнал меня из дома.

– Да наплюй на него! Ты теперь богатая – сними новую квартиру.

– Мне одной спать страшно!

Женщина-легенда заметила за соседним столиком Ника, очень милого составителя пресс-релизов.

– Это кто?

– У него жена беременная.

Взгляд Эмили переместился на рыжебородого телеоператора.

– А это?

– Понятия не имею.

Она подошла к нему и, привстав на цыпочки, довольно громко сказала:

– У тебя есть шанс. Рыжебородый не на шутку испугался.

– Я работаю много…

Он думал смутить женщину-легенду. Наивный!

– Да я не возражаю против работы! – махнула она рукой. – Давай визитку: я тебе позвоню.

При первом удобном случае оператор удрал в туалет.

– Странный… – вздохнула Эмили. – Мардж, у меня к тебе просьба: если я тебе нравлюсь как человек, расскажи обо мне друзьям. А если не нравлюсь, расскажи врагам. Глядишь, я себе нового бойфренда найду.

Вот, рассказываю.

Вечером:

Надо бы познакомить Эмили с Джошем. Хотя нет – Леля, сестра, мне этого не простит.

Искусство рисования и живописи
3 февраля 2007 г.

9 утра. Я, Пол и Ронский стоим на балконе, глядим на океан и строим воскресные планы.

Я тащу Пола на открытие художественной гелереи. Он хочет в гости к Бешеной Козявке – смотреть футбол и резаться в видеоигры. А Ронский хочет, чтобы его вывели на улицу.

– Ненавижу галереи… – горюет Пол. – Раньше хоть голых женщин рисовать умели, а сейчас посмотришь на картину – ужас какой-то: зеленый снеговик с треугольными титьками. И подпись «Девушка с грыжей».

Пол долго рассуждает о смысле искусства. Он не понимает Пикассо, черные квадраты и прочий кубизм-минимализм.

– Уж на что Венера у Боттичелли страшная, так ее хоть на стенку повесить можно. А куда твоих кубистов девать?

Я показываю на картину за его спиной. В гостиной над диваном висят два зеленых куба на черном фоне.

– Хочешь, я сюда что-нибудь венерическое повешу?

Пол фыркает. А я смакую подробности: голые бабы придадут его жилищу непередаваемый колорит.

– Гости, конечно, смущаться будут, но это ничего. Не для них повешено.

– Пойдем футбол смотреть… – просит Пол. Но я вхожу в раж. На свете не так много вопросов, в которых я разбираюсь лучше, чем Пол.

– Картина – это не техника исполнения, а идея. Техника может быть любой – даже самой блестящей, но если в произведение не заложена мысль, то это не искусство, а ремесленничество.

Пол поднимает бровь.

– «Черный квадрат» Малевича – это бездна мысли. Так даже я могу нарисовать.

– Нужно быть первым. Великое произведение – это всегда открытие.

– А до Малевича квадратов не было… Как-то не додумался никто.

– Почему же? Монохромные картины писались задолго до Малевича. В 1882 году Поль Билход нарисовал черный прямоугольник и назвал его «Ночная драка негров в подвале». На следующий год Альфонс Алле представил белый прямоугольник – «Малокровные девочки, идущие к первому причастию в снежную бурю». Затем появились «Апоплексические кардиналы, собирающие помидоры на берегу Красного моря».

Пол торжествует:

– Вот видишь! Малевич – плагиатор.

– Да, но Билход и Алле расценивали свои картины как шутку, а Малевич – как манифест нового направления в искусстве. Он вдруг увидел, что простота – это тоже красиво и интересно.

– Да что ж в этом красивого?! За что платить миллион?!

Я показываю взглядом на гостиную. Белые стены, белые полы. Черные кресла с зелеными подушками, черный прямоугольник телевизора, на черных полках – зеленые вазы. Все просто, изящно и… дорого.

– Твой дизайнер придумал детали. А Малевич – концепцию.

Пол смотрит на квадрат бассейна внизу. Брови хмурятся, руки скрещены на груди.

– Пошли к Картеру смотреть футбол.

– О-о-о… – удовлетворенно стонет Ронский. Его миссия на сегодняшнее утро выполнена.