Текст книги "Душа"

IV. Игры азартные и игры, требующие ловкости рук

Сегодня, как и восемь лет назад, над парижскими Улицами навис гнетущий зной. Фи-Фи, устроившись все и том же коричневом кресле, наслаждался прохладой, царившей в квартире Петраччи. В сад, правда, заглядывало желтое солнце, зато в комнате стоял сероватый полумрак. Натали отложила перо; она ждала, когда совсем стемнеет, чтобы зажечь лампу, потому что нет ничего более противоестественного, чем электрический свет при последних отблесках дня. В сумерках эта квартира в нижнем этаже парижского дома казалась еще более потаенной, чем чемодан с двойным дном. Фи-Фи только что вернулся из очередной поездки.

– По-прежнему там, напротив, ни души? – спросил он, кивнув подбородком в сторону сада, где стоял флигель с закрытыми ставнями и каменным крыльцом.

– Никого… Ну что? Как ездилось?

– Да так, ничего…

– Обедать останетесь?

– Если я вас не стесню…

– Мишетта!

Натали постучала в стенку у себя за спиной. Мишетта просунула в дверь голову.

– Мишетта, поставь прибор для Фи-Фи и предупреди Луиджи, что скоро обед. – Мишетта молча закрыла дверь. – Сейчас приходится предупреждать его заранее, иногда мы его по три раза зовем. Он теперь задумал что-то совсем неслыханное… просто революция в технике, если получится.

Фи-Фи не спросил, над чем работает Луиджи.

Когда Луиджи вошел, Фи-Фи с Натали уже кончали суп. Натали обедала за своим столом, чтобы не менять места; ходить она могла, но не любила, чтобы посторонние видели ее на ногах, в движении… Луиджи сел за овальный столик рядом с Фи-Фи, так, чтобы не очутиться спиной к Натали. Серую куртку он снял и остался в костюме, чуть обтрепанном, чуть залоснившемся. Не бродяга, не кочевник, нет, и все-таки по его виду чувствовалось, что он как-то очень слабо связан с этими местами, где прожил всю свою жизнь. Он где-то витал, был ко всему глух, слеп, нем…

– Эй! – окликнула его Натали. – Проснись!

Луиджи вздрогнул и улыбнулся жене.

– Откуда явился, Фи-Фи? – спросил он. Ему, видимо, пришлось сделать над собой усилие, чтобы заметить, что в комнате есть еще люди.

– От своих стариков… Они совсем одряхлели, вот я и решил в последний раз попытаться пожить у нас в усадьбе. Но, поверьте, это хуже ссылки.

– Да что ты… – проговорил Луиджи, будто услышал эти слова в первый, а не в сотый раз.

Фи-Фи имел невыносимую привычку повторяться.

– Видели бы вы меня в их старом домике в нашей Дордони! Комфорта там не ищи… Заросшие дорожки, под косогором ручей, где я в свое время играл с двоюродными братьями в индейцев… Ну и тоска меня взяла! Все всплыло в памяти. Детство и отрочество, амбары фермеров, девушки… Но особенно послевоенные годы. Я чуть не спятил.

Помолчали. Натали и Луиджи предпочитали не вызывать Фи-Фи на разговоры об этом времени: они уже знали все наизусть. Сейчас он им скажет, что сюрпризы, которые не спеша преподносит вам природа, тупое ее равнодушие, так же ему противны, как руки собственной матери и взгляд собственного отца. Что он очень скоро стал позором для семьи, пробыв недолгое время в ее героях. И что он предпочтет, что-угодно, лишь бы не жить там.

– Зря я туда ездил, надеялся – вдруг я изменился, а на поверку то же самое. Только пережевывал, как вол, прошлое. Это уже не передышка во времени, а полный застой. Одни лишь картины прошлого, а вот для будущего – ничего, ровно ничего. Просто невообразимо… Не могу же я осесть без дела на собственной земле и к тому же навсегда. Понятно, так продолжаться не могло, тем более что я, по-видимому, надоел моим любящим родителям, действовал им на нервы. Впрочем, я их вполне понимаю…

Натали деликатно обсасывала цыплячью косточку.

– Вы напоминаете мне Жан-Поля Гийома[3]3
  Герой нашумевшего уголовного процесса.


[Закрыть]…

– Почему это? Не вижу ни малейшего сходства. Во-первых, он не сидел на мели… А если вы добавите ко всем моим радостям, что я еще влип, когда сбывал американский электрический биллиард у Феликса…

– Что ты говоришь? Влип? – Луиджи вздрогнул, как человек, внезапно разбуженный ото сна. – У Феликса, на площади Республики?

– Да… Вообрази, полиция у Феликса! Что тут было!… Этим господам понадобилось проверить лицензии на ввоз. Что они очумели, что ли?

– Скажите на милость… – Натали пригладила гребешком свои и без того гладкие волосы.

Они не расслышали звонка, но, надо думать, Мишетта открыла, потому что дверь вдруг с грохотом распахнулась, будто на нее налегли с той стороны плечом, и в комнату ворвался новый гость.

– Только ничего не говорите, Натали! Я ее закрою, сейчас закрою! Целую ручку! Ага, подонок рода человеческого уже здесь! Привет, Фи-Фи! Добрый вечер, господин Петраччи!

– Добрый вечер, Лебрен. – Луиджи поднялся, швырнул салфетку на стол. – Я увожу с собой Фи-Фи, дообедаем завтра.

Фи-Фи безропотно встал и поплелся за Луиджи.

– Дракула – дурак! Эй, Фи-Фи! – крикнул ему вслед тот, кого звали Лебрен.

Луиджи прикрыл за собой дверь, ведущую в коридорчик. «Да, бывают дураки», – сказал он. В магазине уже были опущены железные жалюзи, Фи-Фи наткнулся на биллиард, больно ударился и застыл на месте, ожидая, когда Луиджи зажжет в подвале свет. Зажег… светлый прямоугольник двери, ступеньки…

Лампа с противовесом освещала только верстак, на котором поблескивали какие-то металлические предметы, а все остальное помещение было погружено в темноту. Лишь с трудом можно было разглядеть сводчатый потолок, нагромождение мебели. Луиджи подтянул лампу, и на столе, стоявшем возле верстака, появилась рука в натуральную величину и нога, согнутая в колене, как будто на столе сидел человек, нога в штанине, обутая в черный полуботинок на шнурках…

– Разреши, я зажгу другую лампу, – сказал Фи-Фи, – а то это логово автоматов действует мне на печенку.

Под сводом вспыхнула лампочка, тусклая, грязная. Ящики, сундуки, кофры, этажерки… все битком набито какими-то вещами самого неопределенного назначения. Позади вырисовывались голые кирпичные стены. Автоматы в зависимости от размеров стояли – побольше на полу, поменьше на полках, идущих вдоль стен, самые маленькие – на столиках и этажерках. Фи-Фи уже давным-давно пригляделся к коллекции Луиджи, но в присутствии этих человекообразных роботов с блаженной улыбкой на устах, готовых подобно бегунам сорваться по судейскому свистку с места, при виде всех этих неподвижных фигур с пружинными мускулами ему почему-то становилось не по себе… Там, в темноте, огромный клоун в костюме, расшитом блестками, висит на трапеции, готовясь сделать кульбит… Фокусник с бородкой, во фраке, склоняется над лежащей навзничь декольтированной дамой в тюлевом платье, которая по его приказанию станет парить в воздухе… «Кокетка» ждет лишь знака, чтобы вынуть из пудреницы пуховку и поднести ее к своему крошечному носику, вертя слева направо головой перед ручным зеркальцем.… В заднем углу у стены притаился некий таинственный персонаж выше человеческого роста. Зовется он «Игрок в шахматы» – турок в тюрбане сидит за ящиком, на крышке которого намалевана шахматная доска… А сколько еще других, больших и малых! Луиджи, сидя в качалке с порванным плетеным сиденьем, рядом с большим деревянным столом, где красовалась группа крошечных музыкантов и крошечных балерин в пачках, сам покачивался, словно заводной… Фи-Фи попытался отшутиться:

– К чему вся эта таинственность, о Коппелиус, ты бы отлично мог отлаять меня и при них…

– Нет, не мог! Неужели ты хочешь, чтобы весь Париж был в курсе наших дел? Так, что ли? Мне нужны деньги на лечение Натали и на работу, которую я как раз начал… А ты, ты поставил все под удар. А что будет, если меня заставят заплатить штраф?

– Да я в жизни не скажу, что взял эти биллиарды у тебя! Пойми, Луиджи!

– Можно узнать это и без тебя, напасть на след не так уж трудно…

Фи-Фи, пристроившись на краешке садового стола, рассеянно крутил ключ, приводивший в движение оркестр, расположенный на ящике. Раздались приглушенные вздохи, и крошечные музыканты зашевелились – кто двигал рукой, кто качал головой, – а балерины в пачках завертелись на месте под тоненькие механические звуки музыки, не осмеливавшейся стать мелодией.

– Послушай, Луиджи! – сказал Фи-Фи. – Со мной еще похуже штука случилась…

Балерины вертелись все медленнее и медленнее, совершая свои последние пируэты перед тем, как замереть. Качалка Луиджи тоже окаменела.

– Ну? – спросил он.

Балерины застыли, оркестр смолк.

– С теми биллиардами, которые я пристроил в Марселе… Кажется, я не имел на это права… Знаешь бармена из «Колибри», улица Жан-Мермоз? Он сегодня разбудил меня чуть свет, даже десяти не было… По его словам, какой-то тип прибыл вчера из Марселя специально, чтобы меня разыскать… Придется платить штраф три миллиона за то, что я продал биллиарды в кафе, которые закреплены, черт знает, за кем они закреплены… По-моему, за каким-то крупным дельцом… А как я мог знать, что они не свободны в своих действиях, эти самые кафе, ведь хозяева ни словом не обмолвились. Надо думать, им выгоднее было иметь дело со мной. Три миллиона штрафа, да еще аппараты конфискуют… Твои аппараты, Луиджи.

Луиджи словно застыл. Даже глаза его застыли. Как восковые. Точно он из Паноптикума. Наконец он спросил:

– Кто он?

– Корсиканец.

Луиджи прикрыл глаза, и качалка снова пришла в движение.

– Тебе повезло, сопляк, – пробормотал он. – Корсиканец мне всем обязан. И он человек чести. Передай тому парню, который тебя ищет, что это дело связано с Луиджи Петраччи…

Фи-Фи нервно присел на плетеное кресло, шаткое и скрипучее.

– А ты уверен, что зря не скомпрометируешь себя в этой истории?

– Уверен?… Ни в чем я не уверен… Просто попытаюсь. Если Корсиканец не пожелает мне помочь и прицепится к нашим биллиардам… они нас повсюду найдут, где бы мы ни были… Раз шпики уже пущены по следу, они будут действовать.

Под Фи-Фи трещало и скрипело плетеное кресло.

– Если только одни шпики, тебе бояться нечего, ты просто механик, и никаких дел с таможней у тебя нет.

Луиджи поднялся с качалки.

– Не смеши ты меня. Я дал тебе аппараты без лицензии на импорт. Ты обделал дельце… Сорок пять тысяч на полу не валяются… Но у тебя нет опыта, я обязан был это помнить. В конце концов тайная поставка биллиардов не в пустыне Сахаре совершается. Любой мальчишка, посещающий бар, опытнее тебя. И ты еще залез в угодья Корсиканца! Легкомыслие…

Луиджи, казалось, успокоился. Он подошел к верстаку и направил свет лампы, как луч прожектора, на автомат величиной всего сантиметров в пятьдесят, со склоненной головой, с задранными на голову юбками, обнаруживавшими ржавый, давно вышедший из строя механизм. Луиджи деликатно тронул пальцем шайбу, пружины… Фи-Фи поднял к нему несчастные глаза.

– Легкомыслие… – повторил Луиджи, когда первое его слово уже растворилось в тишине. – Самое точное твое определение – ты легкомыслен. И это в твои-то годы! Сколько ты денег потерял! Почему ты вечно только теряешь? Правда, тебе не везет… Но подумай, какие могут быть неприятности, да еще эти три миллиона штрафа!

В дверь постучали.

– Дракула – дурак! – крикнул черноволосый тип, по имени Лебрен. – Господин Петраччи, вас зовет Натали. Она беспокоится, не знаю почему, но беспокоится.

– Идем! – Луиджи открыл дверь. – Иди вперед, Фи-Фи. – Он выключил свет.

Натали, сидевшая перед рисовальной доской, подняла голову, взглянула на них. Луиджи положил руку рядом с ее рукой.

– Все образуется, – сказал он.

– Хорошо.

Натали опустила глаза на свой рисунок.

– Я себе налью, – заявил Лебрен, наливая кофе (вот уж действительно красивый парень), – а то Дракула опорожнит весь кофейник. Хочешь кофе, Жанина?

Теперь в комнате оказалась некая Жанина, которая, вся красная от смущения, сидела на самом краешке кресла. Фи-Фи метнул в ее сторону быстрый взгляд и, хотя душа его не лежала сейчас к таким вещам, все же подумал, что Жанина очень миленький автоматик и он не прочь поднять ее юбчонку, чтобы завести механизм.

– Господин Петраччи, – заявил Лебрен, – Натали отказалась от заказа. Компания «Миб» хочет, чтобы все их витрины были украшены автоматами, на которых стояла бы подпись Натали Петраччи. А Натали послала их подальше. Директор «Миба» мой личный друг, вот он и попросил меня походатайствовать за него…

Натали отложила перо, разогнула спину и несколько раз подряд провела гребешком по волосам.

– Я уже вам сказала, Лебрен, сейчас у меня медовый месяц с «Игроком в шахматы». Я делаю иллюстрированную серию. Вы посмотрите только, сколько книг… А когда я подумаю, что сам автомат тут же рядом… Мысль о нем не покидает меня ни днем, ни ночью. Возможно, сейчас сюда заглянет Клод, он великий скульптор, но кушать ему хочется, как и прочим смертным. Он вам сделает в тысячу раз лучше, чем я.

– Хозяин «Миба» требует автоматов, подписанных «Натали Петраччи», плевать ему на всех великих скульпторов мира. Заметьте, Натали, я занят пересадкой костных тканей и, если меня будут отвлекать посторонними вещами, брошу все к чертовой матери… Ой, что я такое говорю! Натали, он жаждет вашей подписи!

– Тогда пусть ждет своей очереди. Сейчас я увлекаюсь «Игроком». Уже уходите, Фи-Фи?

– Да… Ты мне позвонишь, Луиджи?

Фи-Фи вышел в длинный коридор Дракулы. У каждого из этих людей своя страсть… и пересадки костной ткани, и изобретения, и исследования… «Ай-да Драку-ла!» – машинально прочел он на грязной стене, освещенной розоватым светом электрической лампочки. Он ускорил шаги. «Дракула – бабник». Фи-Фи спешил: ему хотелось напиться.

V. Детские игры

Итак, в доме № 3 по улице П. были большие квартиры для жильцов «свободных профессий» – ковры на лестницах, лифт, на каждой лестничной площадке только одна дверь, да еще двойная, черный ход; а тот же самый дом со стороны улицы Р. имел всего один-единственный вход, помещавшийся между магазином Луиджи Петраччи и красильней. Деревянная лестница, никаких ковров, три двери на каждой площадке и самые разномастные жильцы. Квартира семейства Луазель была точно такая же, как и все прочие: перегородок много, места мало. Семья состояла из госпожи Луазель, матери, ее сына Рене, его жены Денизы (супруги работали на радио) и их четырех детей, в порядке появления на сцену: Оливье, Миньоны (Маргарита), Кристо (Кристоф) и Малыша (Поль-Луи-Амеде – в честь покойного дедушки). «Давно пора, – говаривал Рене Луазель, – давно пора повесить на дверях дощечку с надписью „укомплектовано и никаких прибавлений“.

С тех пор как Малыш стал ходить без посторонней помощи, самые упоительные часы он проводил на улице вместе со своими сверстниками; ребята облюбовали для игр двор, примыкавший к мастерской Петраччи, откуда их никто не гнал. Малыш первый из Луазелей проник в лавку Луиджи, а потом увязался за Мишеттой и попал к Натали. Кристо пришел за ним и остался посмотреть, как Натали рисует… Было это год назад, и с тех пор Кристоф стал одним из самых усердных посетителей квартиры в нижнем этаже. Кристо был вдвое старше Малыша – пять и десять лет – и поэтому уже не гонял с ребятами, ходил в городскую школу на углу улицы Р., в ту самую, где когда-то учился Луиджи, – все четверги и воскресенья, каждую свободную минуту проводил у Натали. Он ей не мешал, интересовался всем, чем интересовалась она, наблюдал, как она набрасывает эскизы для иллюстрированных серий, читал вместе с ней исторические книги, смотрел картинки.

Ныне все их помыслы занимал «Игрок в шахматы». Тот самый «Игрок», о котором говорилось во всех этих книгах, где были помещены его изображения, и который, грязный, облезлый, сидел у Луиджи в подвале. С тех пор как Натали начала изучать материалы, связанные с «Игроком», чтобы изобразить в рисунках его историю, Кристо ходил смотреть на него каждый божий день. Он и сейчас пришел на него посмотреть, но дверь в подвал оказалась запертой. Луиджи куда-то ушел и унес с собой ключ.

Пристроившись у стола, Кристо, прихлебывая шоколад, разглядывал рисунки Натали и молчал. Натали, занятая рисованием, вдруг заметила, что он молчит.

– Что ты сегодня такой мрачный, Кристо?

– Нервничаю, – пояснил Кристо, – у нас в доме целая драма. Ненавижу, когда ругаются. Просто сил никаких нет.

Кристо разглядывал «рисунок № 3», изображавший внутренность ящика, за которым сидел «Шахматист».

– Не люблю, когда орут… – продолжал он. – Миньона сцепилась с бабусей. Мама заступилась за Миньону, Оливье – за бабушку. А тут еще явился папа… Сначала он захохотал и крикнул: «Всех в кутузку!», но никто не смеялся, тогда он решил их рассудить. Ха-ха! Ему же и попало! Зачем он только лезет в их дела, я вот никогда не лезу. Не люблю я, когда ему попадает.

У Кристо от носа к подбородку шли две тоненькие морщинки. Веки были коричневые, будто сквозь их прозрачную пленку просвечивал темно-каштановый зрачок, нежная кожа голубоватого оттенка, словно парижское снятое молоко. Посадка головы и шея были как у лошади, закусившей удила, подбородок квадратный – настоящий шахматный конь. Под рубашкой ходили острые лопатки, коленки, икры, все было такое худенькое, такое тоненькое – сплошные кости, маленькие руки тоже казались бескровными. Натали покачала головой.

– А ты витамины не забываешь принимать? Ну, молодец… Надо тебе на каникулы уехать.

Она снова взялась за рисунок. Но через минуту спохватилась и уточнила:

– Но, насколько я могу судить по твоим рассказам, Миньона не поругалась с бабусей, а обругала бабусю.

– Верно. Ты знаешь, бабуся не хочет, чтобы она ходила наверх к этим Менарам. – Кристо показал пальцем на потолок. – С этого-то и началось. Миньона все равно пошла, а бабуся начала плакать и сказала, что она принесет нам сверху ребеночка! А, оказывается, Миньона еще не ушла, она все слышала, открыла дверь и как закричит, что, если на то пошло, она сделает все, чтобы принести нам ребеночка. А отца у него не будет, потому что плевать ей на отца, ей главное, чтобы ребенок был только ее.

Натали захлопнула книгу, которую листала, рассеянно вслушиваясь в слова Кристо.

– Тут пришла мама и как начнет кричать: «Несчастная девочка! А любовь? Значит, тебе все равно, есть любовь или нет?» Знаешь ведь какая мама. Потом явился папа и сразу осадил Миньону. «А кто, интересно, будет кормить твоего младенца?» А Миньона как ему отрежет: «Ты, – говорит, – ты сам будешь его кормить, пока я не кончу учебу, а зато когда ты будешь старый, больной, я тебя буду кормить. Неужели же, – говорит, – ты хочешь лишить меня счастья иметь ребенка из-за каких-то паршивых денег, из-за нескольких тысяч франков?»

Кристо поднялся со стула и конец истории досказал стоя.

– Ты очень хорошо рассказал.

Кристо снова сел, допил шоколад, отнес чашку на овальный столик, смел с большого стола крошки.

– Здесь теперь чисто, дай мне Эдгара По… – Натали положила перед ним томик. – Расскажи мне все с самого начала, ну расскажи, Натали!… Ты ведь все до конца прочла. Что ты будешь делать?

– Пока я еще обдумываю… Помолчи.

Кристо замолчал. Он тоже думал об этом турке, который сидит в подвале Луиджи, прислонившись спиной к стене. Задвинут он в самый темный угол, перед ним ящик, а на ящике нарисована шахматная доска. Он куда больше Кристо… Грязный, пыльный, а на голове тюрбан… И вот внезапно этот турок, этот безликий персонаж, входит в жизнь, обрастает историей, становится чуть ли не самым главным, занимает собой весь стол Натали, заполняет все, кичится своей тайной… Наталп рассказывала Кристо о том, как отец Луиджи купил турка на аукционе.

– Натали, а что такое аукцион?

– Опять ты за свое, я тебе уже объясняла…

– Ладно, ладно… Ну а потом?

– Потом у Луиджи не было ни гроша и он решил продать турка в «Музей искусств и ремесел». Если бы это оказался настоящий «Игрок в шахматы», за него дали бы кучу денег. По так как всем известно, что Луиджи может смастерить любой автомат, его могли заподозрить, что турок не настоящий, а Луиджи не переносит, когда его подозревают.

– Ты неправильно сказала… Не Луиджи бы заподозрили, а автомат.

Натали внимательно посмотрела на Кристо.

– Что-то ты слишком мудрено говоришь…

– Мудрено? А что такое «мудрено»? Я тебе говорю, я заподозрил бы автомат, что он нехороший, а не Луиджи, раз он выдает его за хороший.

– Ты хочешь сказать, решили бы, что Луиджи ошибся?

– Пожалуй… Заподозрили бы автомат, что он нехороший…

– А Луиджи, что он сам его сделал?

– Почему Луиджи? Мог и кто-нибудь другой сделать.

– Ох, замучил! Из тебя наверняка адвокат выйдет или иезуит.

В дверь магазина постучали, и слышно было, как за дверью топчутся, свистят…

– Кристо! – крикнул за дверью Малыш. – Кристо! Натали!

– Поди отопри ему, – сказала Натали. – Почему ты так орешь, Малыш? Прямо разбойник какой-то! Должно быть, нашалил? Уйми своих собак, а то они все здесь вверх дном перевернут.

– Собаки! – крикнул Малыш. – Собаки! Тубо!

Но утихомирить бурю удалось только Кристо. Он поправил половички, придвинул стулья к столу… Два черных пуделя улеглись, уткнув морды в вытянутые лапы, лишь кончики хвостов нервно подрагивали, видимо, собаки с трудом сдерживались, чтобы не вскочить. Малыш, встав коленями на стул, налил себе минеральной воды. Малыша вечно мучит жажда, это всем известно. На нем был передничек, который, казалось, вот-вот лопнет по швам, и слишком коротенькие штанишки, не закрывавшие пухлых ляжек, а там, ниже, были круглые коленки и пара икр с выступавшими, как два яблочка, мускулами. Щеки у него были румяные и горячие даже на вид, глаза блестящие, черные, как спелые вишни.

– Что ты такое натворил? – повторила Натали. – А ну, признавайся!

Малыш слез со стула, подобрал свое оружие – какие-то деревяшки, железки – встал в позицию и выбросил вперед обе руки:

– Как я его двину! Как он упадет! А потом пиф-паф! Он встал, а нога у него деревянная!

– Вот уж врун, в первый раз такого вруна вижу! – заметил Кристо.

– Пиф-паф! – кричал Малыш, пропустив мимо ушей замечание Кристо. – Он встал, а у него обе ноги деревянные!…

Потом Малыш крикнул:

– Прощай, Натали! – и бросился к дверям. Оба пуделя, лежавшие с притворно равнодушным видом, поскакали за ним следом, волоча за собой поводки…

– Он меня уморит! – проговорила Натали, вытирая мокрые от смеха глаза. – Поди все-таки посмотри, что он там такое натворил…

Но Кристо не волновали злоключения брата, и он преспокойно уселся на прежнее место к столу Натали. Малыш был сильнее его и хитрее. И вечно что-нибудь выдумывал! Бабуся плакала, папа хохотал, а мама огорчалась, так как он все время врет. Мама говорила даже, что надо показать Малыша врачу, но ей никак не удавалось выкроить свободную минуту.

– «Поднялся, а нога деревянная!» Надо же выдумать!

– Ну, – скептически протянул Кристо, – он сегодня у нас отличился, потому так и носится… Натали, можно еще один бисквит? Спасибо… Вчера вечером папа принес из ячейки листовки, а сегодня утром не мог их найти. Мы весь дом обшарили. Малыш вернулся из детского садика, а бабушка его спрашивает: «Не видел ли ты листовок, они лежали здесь на буфете?…» А Малыш как закричит: «Я, – говорит, – их унес и роздал в садике!…»

Сегодня во вторую половину дня Натали и так уж плохо работалось, а теперь она встревожилась… Что это еще за листовки? У твоего папы не будет из-за них неприятностей? Да нет, папа сказал, что половина работы уже сделана, но пусть Малыш не трогает его вещей, ведь папа без разрешения его вещей не берет… Бабуся плакала и сказала, что со всеми этими листовками, ячейками и со всем прочил! мы в тюрьму попадем; мама заперлась в спальне и там хохотала, а папа пошел к своим за другими листовками. Хорошо еще, что Оливье, этого пижона, не было дома… Тогда было бы дело.

Но теперь Кристо срочно потребовалось узнать, нарисует ли Натали «Шахматиста», играющего в шахматы с Екатериной II? Конечно. А что сделал бы Оливье, если бы узнал, что Малыш роздал листовки в садике? Сам не знаю! Разве можно что-нибудь знать с этим чернорубашечником! Кристо, так некрасиво говорить. Твой брат вовсе не чернорубашечник!… Можно подумать, что ты его ненавидишь!

Кристо положил локти на стол, не удостоив Натали ответа… Ему хотелось знать, когда Натали по-настоящему начнет рисовать «Игрока». Только не завтра, сначала надо закончить подготовительные работы.

– Если я когда-нибудь заболею, ты к нам придешь, Натали, в прочтешь мне все, что написала, от начала до конца?

Мишетта просунула голову в дверь: пускай Кристо идет и утихомирит детвору, а то они уже настоящую войну затеяли. Кристо поцеловал Натали. «Как не хочется уходить…» Он неслышно закрыл за собой дверь, потом снова появился на пороге. «В следующий раз ты мне расскажешь, да, Натали?»