Текст книги "Останься со мной"

Глава 11
Одиннадцатиклассники

– Куда, говоришь, ты ехал, сынок?

– В «Костко», – отвечает Лиам. Он смотрит на полицейского, но краем глаза наблюдает за дверью. Она снова открывается, на этот раз впуская из ночи Лили Максим и Андреа Карстен, которые, вне сомнения, прибыли сюда, чтобы убедиться в достоверности слухов. Они ненавидят Лиз Эмерсон, потому что она их игнорирует. Глаза у них красные, и, подойдя к группе меридианских школьников, сгрудившихся у низенького столика, они начинают всхлипывать.

В выпускном классе Лиама сто сорок три ученика, и добрая треть из них сейчас здесь. Непонятно почему. Лиз Эмерсон занесло на той проклятой дороге – дураку ведь ясно, что нынешним вечером лучше не разъезжать в темноте.

– Мама попросила кое-что купить, – добавляет он.

– И ты увидел автомобиль Элизабет, когда ехал мимо?

Лиз Эмерсон, – машинально поправляет он полицейского про себя. Для него она всегда Лиз Эмерсон. Он знает ее не настолько хорошо, чтобы называть ее по имени, и в то же время не настолько хорошо, чтобы думать о ней так часто, как он это делает.

– Да.

– Как ты догадался, что это ее автомобиль?

– Ее автомобиль я узнал бы где угодно.

Это он произнес, не раздумывая, и тут же пожалел о своих словах, когда полицейский спросил:

– Вы были близкими друзьями?

– Нет, – отвечает Лиам. – Не совсем.

Вовсе не были друзьями.

Полицейский как-то странно глянул на него. Лиаму все равно. Он снова обращает взгляд на своих одноклассников. Те, стоя кучкой, шепчутся, плачут друг у друга на плече. Причем не просто плачут – рыдают так, что от их всхлипов всё вокруг сотрясается. Лиаму хочется крикнуть им, что она не умерла. Она жива, находится где-то здесь, дальше по коридору – вся переломанная, но живая. А все ревут так, будто ее больше нет.

У половины из этих людей нет причины быть здесь. В сущности, почти у всех. Интересно, думает Лиам, как бы отреагировала Лиз Эмерсон, узнав, что Джесси Клейн, которая хотя бы раз в день непременно показывает ей неприличные жесты у нее за спиной, уже израсходовала целую коробку салфеток? И Лина Фарр тоже – Лина Фарр, которая сегодня весь обеденный перерыв верещала о том, что Лиз Эмерсон – эгоистичная стерва. Лиам слышал ее болтовню, сидя за соседним столом.

Посмеялась бы, наверно. Лиз Эмерсон разразилась бы смехом, и он рад, что она сейчас не видит и не слышит их, потому что с некоторых пор у Лиз Эмерсон неприятный смех. Она смеется так, будто ножом режет по живому.

– Ладно, – говорит полицейский. – Пока все. Возможно, позже мы еще с тобой свяжемся, парень.

– Я буду здесь.

Лиам не догадывался о своих намерениях, пока не произнес это вслух.

Лиз не была эгоистичной стервой.

Будь она таковой, она ничего бы не спланировала, в малейших деталях.

Но она все просчитала.

Глава 12
За три недели до того, как Лиз Эмерсон разбилась на своей машине

1 января. Лиз только что вернулась в свой пустынный дом с новогодней вечеринки.

Она напилась вдрызг, как никогда, и ощущение было не из приятных. Спотыкаясь, она вошла в холл и прислонилась к двери, чтобы не упасть. Сглотнула несколько раз, чтобы ее не стошнило раньше времени. Закрыв глаза, она по-прежнему видела пульсирующие огни, отпечатавшиеся в ее личной темноте, и от этого у нее закружилась голова. Устав сопротивляться, сползла на пол. В голове стучало, вокруг все вертелось. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь, коснулся ее, напомнив, что она не последний живой человек на планете.

Лиз открыла глаза и уперлась взглядом в люстру. Ее свет слепил, как ангелы, как ангелы, падающие, летящие, спешащие за ней, и она попыталась найти хоть одну причину, чтобы продолжать жить.

И не могла.

Зато существовали тысячи причин, чтобы свести счеты с жизнью. Она вспомнила, как умирал отец. Вспомнила, что матери не будет дома еще неделю. Вспомнила, как обнималась и целовалась с Кайлом Джорданом – всего час назад. И закрыла глаза, думая о том, что он – парень Кенни, но она все равно целовалась с ним, потому что никогда не чувствовала себя так одиноко, как тогда, потому что она была пьяна, глупа и пыталась не расплакаться на чужой вечеринке.

Но как же теперь объяснить все это Кенни?

Она не сможет, никогда. Лиз снова открыла глаза. Свет все так же резал глаза, и ангелы все еще падали. Она начала планировать самоубийство.

Можно наглотаться таблеток. Можно залезть в ванну с водой и вскрыть себе вены. Можно повеситься на шарфе или колготках, потом висеть на чердаке, как украшение. Подумала про мгновенный выстрел, яркую вспышку. Но у них нет пистолета. Или есть?

Лиз не помнила. Ничего не могла вспомнить.

Свернувшись калачиком, она лежала на полу посреди холла. Оцепенение постепенно исчезало, из глаз полились слезы. Она плакала, прижимаясь лицом к деревянным половицам. Вымыла пол своими слезами, отполировала его своими соплями и наконец выработала три правила.

Во-первых, это будет несчастный случай. Или будет выглядеть как несчастный случай. Но никак не самоубийство. И никто никогда не задумается о том, что они сделали не так, почему она решила покончить с собой. Она умрет, и, может быть, все забудут, что она когда-то жила на свете.

Во-вторых, она устроит себе несчастный случай через месяц. Точнее, через три недели. Ровно десять лет спустя с того дня, когда ее отец упал с крыши и сломал себе шею. Чтобы мама скорбела всего лишь один день в году, а не два.

И, в-третьих, она покончит с собой где-нибудь подальше от дома. Пусть ее тело обнаружит незнакомый человек, но никто из тех, кого она любит, не увидит ее разбившейся.

Но правила не сработали.

Ее обнаружил Лиам. Лиам, влюбившийся в Лиз в первый учебный день пятого класса, ехал по автостраде и вдруг, повернувшись, заметил ее – ее ярко-зеленый свитер, видневшийся в разбитом окне автомобиля.

Ее мама тихо льет слезы в коридоре у входа в отделение реанимации, плачет, шепча имя дочери и имя мужа, повторяет их снова и снова, словно молитву. Слезы скапливаются на тыльной стороне ее трясущихся ладоней и текут, текут, текут.

И я не забуду. Обещаю то, что никто другой не может обещать. Обещаю: буду помнить вечно.

Глава 13
Полночь

Очень тихо. Что-то жужжит, что-то пикает – где-то в глубине, как будто вдалеке. В приемном покое почти никого. Лиам заснул. Уронил голову на подоконник, придавив лицом молнию толстовки, отпечатавшуюся узором из зубьев на его щеке и губах. В его кармане вибрирует сдыхающий телефон – это его обезумевшая от беспокойства мать снова пытается дозвониться до сына, – но вибрацией его не разбудить.

В коридоре у отделения реанимации Моника Эмерсон тоже спит, прислонившись головой к стене. Медсестра в униформе с рисунком из розовых динозавров, проходя мимо, видит ее и идет за одеялом. Когда она укутывает ее плечи, Моника, шевельнувшись, шепотом произносит имя дочери.

Джулия сидит в кафетерии, расположенном на одном из верхних этажей. Сидит, обхватив ладонью уже третью банку напитка «Red Bull». Сегодня она впервые попробовала энергетик. Вкус его ей не нравится, ничуточки, не нравится состояние взвинченности, в коем она сейчас пребывает, но, по крайней мере, она не спит. Ей нельзя спать, о чем она твердит себе снова и снова, словно от этого веки перестанут закрываться. Сегодня ей нельзя спать. И она не заснет. Она не должна спать, когда – если, если – поступят плохие новости. Джулии ненавистна сама мысль о том, что эти новости ее разбудят.

Кенни только что приехала домой. Из-за путаницы при выставлении баллов подведение итогов соревнования затянулось, и они задержались на несколько часов. Но это ничего. Они победили.

Щеки болят, живот сводит.

Через гараж она тихонько пробирается в темный дом. Родители каждый в своей комнате, еще не спят. Отец работает, мама читает, но Кенни не хочет видеть ни его, ни ее. Ей нужно зарядить телефон – мобильник разрядился в кармане, да и потом, тренер все равно установил строгое правило: «никаких телефонов во время соревнований». Предполагается, что они должны настраиваться на выступление, все вместе, или заниматься еще какой ерундой. Никто бы и не подчинился этому правилу, если б была хоть какая-то связь. Кенни ставит телефон на зарядку и идет в ванную.

Душ. Вместо блесток и спандекса – уютная пижама.

Она возвращается в свою комнату, в темноте проверяет телефон – мама только что крикнула ей, чтобы она ложилась спать, завтра в школу – и заходит на «Фейсбук».

Сидя с мокрыми волосами, намотанными на макушке, Кенни начинает просматривать сообщения.

О боже, не может быть Лиз Эмерсон разбилась на своей машине она в больнице в тяжелом состоянии умирает умерла не умерла жива держись Лиз мы молимся за тебя мы молимся молимся молимся.

Кенни кричит, зовет родителей, выбегает в коридор с телефоном в руке, на котором ярко светится экран. Ехать в больницу ей не разрешают.

Рыдая, она возвращается в свою комнату. Ложится в темноте, зарывается в подушки, охваченная страхом, который сводит с ума.

СТОП-КАДР: ДВОЕ

Мы на крыше. Она плоская – балкон, не обнесенный перилами. В нескольких шагах от них отец Лиз латает дыру.

Она водит мелом по холодной крыше и поет. Ее дыхание с шумом разрывает воздух. Как всегда, она рисует двух маленьких девочек. Первая похожа на нее – сегодня это девочка-сверток: сапоги, шапка, пуховичок. Вторая всегда разная.

Сегодня на мне розовое платье с блестками. Волосы у меня, как у ее любимой куклы, на ногах – туфли, которые она придумала сама.

Ветер кружит в танце снежинки, солнце светит ярко. Скоро нам наскучит рисовать, и мы уберем мел, но сейчас мы счастливы. Мы рисуем. Мы поем.

Она дорисовывает каблук на одной моей туфле. Кожа на ее пальцах потрескалась.

Сегодня она рисует меня в последний раз.

Глава 14
За пятьдесят восемь минут до того, как Лиз Эмерсон разбилась на своей машине

Она все еще находилась в Меридиане, как раз поворачивала на автостраду. Рюкзак лежал рядом, на пассажирском сиденье, – с понедельника начинались экзамены, поэтому она запихнула в него все свои учебники. Запихнула по привычке и теперь жалела об этом. Учебники стоили дорого.

Училась она относительно неплохо, хотя бы потому, что кто-нибудь непременно да заметил бы, если бы ее успеваемость снизилась. Слава богу, ее средний академический балл[6]6
  GPA (great point average) – средний балл успеваемости за определенный период времени. Каждая оценка имеет числовое выражение (А – 4; В – 3; С – 2; D – 1; F – 0) и по сумме выводится средний балл. Наивысшим возможным является 4.0. Часто по среднему баллу определяют, может ли ученик средней школы быть принят в тот или иной колледж или университет.


[Закрыть] оставался неизменным. Хоть в чем-то была стабильность.

Нет, вспомнила Лиз. Она еще не расквиталась с последней темой по физике. По этому предмету у нее была неуверенная «С» с минусом, а теперь из-за полученного «нуля» оценка вообще снизилась. Ей удавалось держаться на уровне «А», пока речь не зашла о Ньютоне, которого мистер Элизер представил как человека, который всю жизнь оставался девственником: «Что ж, приступим к изучению законов чела, который был настолько одержим физикой, что даже не хотел заниматься сексом. Невероятно, да?» И где-то в наплыве таких понятий, как скорость, инерция и сила, Лиз начала отставать.

Она просто не понимала физику. Существовала куча всяких теорий и законов, и они неделями их разбирали. В итоге мистер Элизер сказал, что необходимо учитывать сопротивление воздуха, трение и прочую ерунду, и получалось, что многие из них вообще не применимы. Ей казалось, что какая-то сомнительная она, эта наука, зависящая от неопределенностей жизни.

И все же Лиз импонировала сама мысль о том, что не придется больше напрягаться из-за домашнего задания, оценок и этого чертова девственника Ньютона.

Однако она слишком круто повернула, въезжая на автостраду, и ее рюкзак пополз в одну сторону, противоположную направлению движения машины. Рюкзак с глухим стуком свалился на пол, и Лиз задумалась о движении тел и первом законе Ньютона.

Всякое тело удерживается в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения…

Глава 15
На следующий день после того, как Лиз Эмерсон разбилась на своей машине

Лиз никогда не любила пропускать школу. Она терпеть не может отрабатывать пропущенные часы и ломать голову над тем, что происходило за время ее отсутствия. Говорили ли о ней? Называли ее дрянью, потаскухой или еще как похуже? Сама она всегда болтает за чужими спинами, значит, и все остальные о ней тоже болтают. Лиз ходила в школу с похмельем и мигренью, с ушибами и растяжениями, с простудой и желудочным гриппом, а однажды заявилась с больным горлом, спровоцировав эпидемию стрептококковой инфекции во всем районе.

Но сегодня, когда у нее удалена селезенка, сломана нога, раздроблена рука, повреждено легкое, слишком много внутренних ушибов и разрывов, маловероятно, что Лиз Эмерсон пойдет в школу.

Джулия тоже остается в больнице, в ее трясущихся руках уже, наверное, десятая банка «Красного быка». Моника, разумеется, там же, и Лиам, вовсе не собиравшийся торчать в больнице всю ночь, все еще спит у окна.

Все остальные уже на занятиях. В стенах средней школы города Меридиан затишье, оно обволакивает классы и коридоры, как дым, как смог. Вдыхать его так же больно, как январский воздух: оно обжигает с каждым вдохом, леденеет в каждом легком. Лиз умирает в больнице Святого Варфоломея, расположенной в часе езды от школы, но здесь она уже умерла. Прошел слух, что состояние Лиз Эмерсон безнадежно.

Самое ужасное место – столовая, где перед звонками толкутся почти все ученики, переписывая домашнее задание и сплетничая. Идя мимо, я замечаю потрясение и слезы на лицах, и это так странно – тишина, всхлипы.

Ох, как не понравилось бы все это самой Лиз.

Она бы сразу поняла, что многие из них оплакивают не ее. Они плачут из жалости к самим себе, из страха перед смертью, из-за того, что утратили веру в собственную неуязвимость, ведь если Лиз Эмерсон смертна, значит, и они тоже.

Учителя в срочном порядке собрались на педсовет, где им спешно раздали отксерокопированные инструкции «Что говорить расстроенным ученикам». Директриса не сдерживает слез, сообщая педагогическому составу, что Лиз еще жива лишь потому, что она подключена к аппарату искусственного дыхания.

Но, думаю, несколько учителей, как минимум, обрадовались чуть-чуть, что Лиз Эмерсон больше не будет посещать их занятия. Преподаватель испанского – потому что Лиз каждый раз на каждом уроке только и делала, что внаглую писала SMS-сообщения, никогда не участвуя в учебном процессе. Преподаватель английского и литературы – потому что Лиз умышленно высказывала мнение, противоречащее суждениям учителя. Вне сомнения, куратор читального зала – ведь Лиз Эмерсон одним своим присутствием вдохновляла остальных учеников на всякие глупости.

В принципе Лиз не стремилась подрывать авторитет педагогов. Просто некогда ей нравилось быть Лиз Эмерсон, нравилось демонстрировать свое «я», а это означало, что она должна бросать вызов учителям и провоцировать их на то, чтобы они бросали вызов ей. И неважно, что со временем эта игра ей приелась – остановиться она уже не могла.

В числе тех учителей, которые плачут, миссис Гамильтон, преподаватель психологии (она льет слезы по любому поводу), миссис Хаас, преподаватель истории (она с ума сходит от беспокойства), и мистер Элизер, преподаватель физики в классе Лиз.

Он потирает подбородок, и никто не замечает слез в его глазах. Похоже, что Лиз теперь уже никогда не удастся снова блистать по физике.

Лиз Эмерсон настолько не разбиралась в физике, что даже разбиться на машине правильно не смогла.

Коридор верхнего этажа заполняют всхлипы Кенни – пожалуй, более громкие, чем того требуют приличия. Все смотрят на нее, и нечто презренное в Кенни наслаждается вниманием. И ей ничуточки не стыдно. Одна ее лучшая подруга умирает, вторая лучшая подруга даже не удосужилась позвонить, чтобы сообщить ей об этом.

Кенни находит утешение в том, что вокруг люди, Джулия – в тишине. Поэтому Джулия до сих пор в больнице, где ее наконец-то отыскала Моника, а Кенни рыдает на виду у всей школы, размазывая по лицу потекшую тушь.

Лиз, однако, свое утешение – оцепенение, отрешенность – находила в другом: швыряла вещи, предметы и смотрела, как они ломаются, бьются. Чтобы забыться, она гоняла на своем «Мерседесе» со скоростью выше дозволенной на тридцать-сорок миль в час, мчалась с открытым люком, так что волосы развевались на ветру, хлеща ее по лицу, по плечам. Свое утешение она находила в беззаботности, беспечности, в совершении глупых поступков.

Когда-то Лиз находила утешение во мне. Она утешалась, держа меня за руку и мечтая, пока мечты не сбывались. Когда-то утешение ей доставляла просто мысль о том, что она жива. Со временем она разучилась находить утешение в чем бы то ни было. В итоге она стала еще одной девочкой, в душе которой продолжали жить позабытые мечты. Потом она разбилась на машине и перестала быть даже такой.

Глава 16
Пустое место

Первым уроком у Лиз фотография, но в ее отсутствие занятие не клеится. Кенни и Джулия тоже должны быть на этом уроке, но они не пришли. Почти весь класс – во всяком случае, девочки, – сидит в слезах, и мистер Демпси, учитель ИЗО, сегодня снисходителен к своим ученикам. Он в ужасе от того, что ему и впрямь, возможно, придется действовать по инструкции «Что говорить расстроенным ученикам».

Он идет в свой кабинет и достает из шкафа папку с работами Лиз. Просматривает ее фотографии, черно-белые снимки, цветные и отредактированные изображения, и пытается вспомнить девочку, которая их делала. На обратной стороне большинства снимков стоит в спешке начерканная оценка «В».

Мистер Демпси из тех учителей, которые настолько увлекаются какой-нибудь картиной, что зачастую не замечают, как ученики входят в класс или выходят из него. Он игнорирует звонки и расписания, не слышит сирен пожарной тревоги (хотя, надо признать, за все время такое случилось только один раз), и оценки обычно ставит наобум, в последнюю минуту. Не то чтобы ему все равно. Просто он, как правило, про это забывает.

Лиз никогда не производила на него какого-то особого впечатления. Джулию он знает гораздо лучше; она самая талантливая из всех его учеников, бывших и нынешних, и они подолгу ведут беседы о диафрагме объектива, различных режимах освещения и лучшем сорте чая «Эрл грей». Кенни он просто не может не знать, потому что ему постоянно приходится ее одергивать, требуя, чтобы она не болтала, села на свое место или не разлила едкий реактив. А вот Лиз… пожалуй, это единственный предмет, на котором Лиз Эмерсон не ведет себя вызывающе. Занятие фотографией импонирует той маленькой девочке из прошлого, той части ее существа, которая по-прежнему приходит в изумление каждый раз, когда она щелкает затвором, запечатлевая какой-то момент.

И ее фотографии. Мистер Демпси просматривает их, и изображения на снимках чуть расплываются перед глазами. На них крупным планом снят гравий на газоне. Отпечатки шин на автостоянке. Цветы на обочине, у самой дороги. Примятая заиндевелая трава. Облачное небо, проглядывающее сквозь голые ветви.

То чувство, что они вызывают, обезоруживает его. Прежде он никогда не замечал этой суровости, обнаженности в снимках Лиз Эмерсон, и теперь он сидит, полный раскаяния, сознавая, что впервые по-настоящему видит их.

Фотографии с его колен соскальзывают на пол. Он вяло пытается их удержать, но потом опускает руки, наблюдая, как они рассыпаются вокруг него.

Откинувшись на спинку стула, он просто смотрит на них – на разлетевшиеся листки из последнего дневника умирающей девочки.

Второй урок – математика. В этом классе много спортсменов, активистов и представителей прочих кругов социальной элиты, которых Лиз считает скорее знакомыми, чем друзьями. Правда, по их собственному мнению, они ей даже больше чем друзья, и когда мисс Гринберг говорит: «Откройте тетради с домашним заданием», весь класс просто смотрит на нее.

Наконец один из учеников, чуть более храбрый, чем остальные, чуть более отчаянный, подает голос:

– Ну… мисс Гринберг. Вы же не думаете, что мы способны сосредоточиться в такое время…

Мисс Гринберг останавливает на нем свой фирменный пронизывающий взгляд.

– Вы были вчера вечером в больнице, мистер Ловен?

– Нет, – мямлит он.

– В таком случае, насколько я понимаю, вы физически и эмоционально вполне были в состоянии доделать ваше задание. Ставим «0»?

Как выяснилось, почти никто в классе не сделал домашнее задание. Мисс Гринберг всем снизила оценки.

Проверив домашнее задание и ответив на вопросы троих учеников, которые его выполнили, мисс Гринберг, не обращая внимания на изумленные взгляды класса, начинает раздавать листочки с материалом для работы на уроке. На одном вверху она пишет фамилию Лиз и кладет его в папку с пометкой «Отсутствующие».

– Мисс Гринберг…

– Да?

Карли Блейк медлит в нерешительности. Она играет с Лиз в одной футбольной команде и за обедом обычно сидит с ней за одним столиком, но она ей не более близка, чем все остальные скорее-знакомые-чем-друзья, и, думаю, мисс Гринберг это знает. Ее взгляд ничуточки не смягчился, когда Карли невнятно замямлила:

– Просто я не думаю… просто я не уверена, сумеем ли мы… то есть… просто Лиз так… и мы все так тревожимся…

Карли умолкла под гневным взглядом учительницы. Мисс Гринберг кладет стопку листов на стол и обводит взглядом класс. На нее никто не смотрит, все отводят глаза.

– Ладно, – произносит она. – Пора положить этому конец. Запомните: мисс Эмерсон жива. И перестаньте вести себя так, будто ее уже нет. Пока меня официально не уведомят о том, что она скончалась, я отказываюсь считать, что это так. Посему, да, я оставляю для нее задание и назначу день для сдачи сегодняшней темы, хотя наверняка она демонстративно проигнорирует и то и другое. А тех из вас, кто аварию Лиз использует как предлог, чтобы не учиться, я уверяю, что это неубедительная и недостойная причина.

Если бы с такой речью выступил любой другой преподаватель, весь класс взбунтовался бы. Многое можно сказать об учащихся средней школы города Меридиан, но обвинить их в предательстве никто не посмеет. Лиз – член их коллектива, и, если придется, они готовы умереть за нее – или понести наказание – как сложатся обстоятельства.

Но мисс Гринберг издавна любили и ненавидели за ее прямоту, и есть в ее взгляде нечто такое, что заставляет всех устыдиться своего поведения.

И там, на уроке математики, я чувствую, что настроение меняется. Урок окончен, все устремляются из класса. По коридорам расползаются другие слухи. Все это сплетни, говорят, и Лиз вовсе не умирает. Она не умирает, а поправляется. Ведь это же Лиз Эмерсон.

Как раз перед началом третьего урока в школу приходит Джулия. Впервые в жизни в неопрятном виде.

Она всю ночь провела в больнице, и на ней все те же тренировочные штаны и футболка с дыркой под мышкой. Под глазами у нее темные круги, она очень бледная, почти зеленая.

Едва она переступает порог школы, ее окружают ученики, выражают сочувствие, но она едва их замечает.

В жизни Джулии уже случались печальные события, но то были трагедии в рамках ее мира – развод родителей, нестабильные напряженные отношения с отцом, смерть ее песчанки. Несчастный случай с Лиз – трагедия иного, пугающе огромного масштаба, и Джулия, как бы она ни старалась, не в состоянии удержать ее в себе.

Она покинула больницу в тщетной попытке убежать от нее. Пришла в школу, где ее ждало то же самое.

Следующий урок – химия.

Предполагалось, что Лиз будет изучать этот предмет в десятом классе, но из-за неувязок в расписании и по милости нерадивого методиста ее записали одновременно на химию и физику в одиннадцатом классе.

Очень жаль, ведь Лиз заинтересовалась химией еще в шестом классе, когда они проходили краткий курс. Поначалу ее привлекали цвета: ярко-синее пламя бунзеновской горелки, красная пыль меди, темно-фиолетовый перманганат. Логика пропорциональных уравнений, несомненность того, что при смешении элемента А с элементом В получается вещество С. Это было все равно что предсказывать будущее, настоящее волшебство. Главное, здесь все было реально, по-настоящему: приходилось быть очень осторожной, работая с соляной кислотой, зажигая спички, – чтобы случайно не обжечься. Она открывала для себя новое.

Но к тому времени, когда Лиз наконец-то поступила в класс химии, она уже утратила интерес к учебе.

Сегодня нет лабораторной работы. Нет лекции. Класс сидит молча, в темноте, озаряемой лишь светом экрана, на котором демонстрируется один из выпусков «Разрушителей легенд»[7]7
  «Разрушители легенд» (MythBusters) – американская научно-популярная телепередача на канале «Дискавери».


[Закрыть].

Все смотрят на пустой стул. Вспоминают первый учебный день пятого класса, когда Лиз приехала и посеяла смуту в Меридиане так, как это могла сделать только она. Лиз Эмерсон, думают они, всегда была силой, которую нельзя не заметить.

Они ошибаются.