Текст книги "Песнь Давида"

Глава 5

Утром понедельника я припарковался перед домом Амелии и ждал, когда Генри пойдет в школу. Когда Робин приехала за ним в бар, я начал выуживать из нее информацию, чтобы разобраться, кто оставил ему синяки на лице. После стольких стаканов спрайта мальчик вышел в туалет, и я тут же устроил Робин допрос с пристрастием. Я ничего не рассказал Амелии в тот вечер или даже в зале в субботу, но игнорировать проблему было нельзя. Мысль о том, что кто-то портил Генри жизнь, что кто-то поднял на него руку, вызывала во мне желание кого-нибудь придушить. Задир и стерв. Всегда их ненавидел. Поэтому я взял на себя смелость вмешаться, а не только учить его приемам в тренажерном зале.

Робин сказала, что чаще всего Генри ходит в школу пешком. Та находилась всего в паре кварталов от их дома, но иногда Милли составляла брату компанию. Он ходил на обычные уроки в обычную школу и, если верить Робин, получал хорошие отметки. Судя по всему, Милли часто общалась с учителями и была на короткой ноге с администрацией. Мне было любопытно, как активно Генри принимал участие в занятиях и как ладил с другими детьми. Робин сказала, что, насколько ей известно, у него нет друзей. Судя по его губе, он привлек к себе чье-то внимание. Я пообещал Робин, что разберусь с этим. Она выглядела немного удивленной, но затем просто пожала плечами.

Генри уходил из дома в полвосьмого. Купив по дороге два стакана кофе, я встал у обочины и прогрел машину. Я не знал, нравится ли Генри кофе, но зато он нравился мне. Я чувствовал себя каким-то извращенцем, поджидавшим ребенка, но, когда Генри вышел, я все равно опустил окно и весело с ним поздоровался, а затем попросил поговорить с ним.

– Я отвезу тебя в школу, чтобы ты не опоздал, – добавил я, когда Генри посмотрел на часы.

Он широко улыбнулся, будто обрадовался моему приезду, и без возражений подошел к пассажирскому месту. Я мысленно пообещал себе, что в будущем побеседую с ним об опасности общения с незнакомцами. Генри скинул портфель на пол и взял предложенный кофе со стоном благодарности. Я усмехнулся, и мы несколько минут наслаждались напитком, прежде чем приступить к важному разговору.

– Генри, расскажи мне, что с тобой произошло. Почему у тебя разбита губа? И кто оставил тебе этот синяк на щеке?

Генри залился алой краской и слегка подавился кофе. Затем отставил стаканчик и смущенно вытер ладонью губу. Я начал потихоньку закипать.

– Знаешь, я просил Милли привести тебя в зал, чтобы ты научился защищаться. Но это займет какое-то время. А пока я хочу знать: тебя кто-то достает в школе?

Мальчик даже на меня не смотрел.

– Генри? Чью задницу мне нужно надрать?

– Ты не можешь.

– Чего не могу? Надрать зад великану? – тихо произнес я, вспоминая нашу завуалированную беседу.

– Не великану. Девочке, – прошептал Генри.

– Девочке?! – Я был бы менее удивлен, если бы он сказал, что это Милли его избила.

– Моя подруга.

Я покачал головой:

– Это вряд ли. Друзья не используют тебя как боксерскую грушу.

Генри покосился на меня, многозначительно вскинув брови. Туше.

– Ну, по крайней мере, если ты сам их об этом не просишь, – исправился я, думая обо всех друзьях в зале, которые регулярно делали из меня отбивную.

– Что ты сделал? – спросил я, пытаясь понять. – Ты чем-то ее расстроил? Или она просто задира?

– Я сказал ей, что она похожа на борца сумо, – тихо ответил он.

– Так и сказал?! Ох, Генри… Только не это…

Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не рассмеяться. Я даже прикрыл рот, чтобы Генри не заметил, как у меня подрагивают губы.

Тот выглядел абсолютно подавленным.

– В Японии борцы сумо считаются героями! – настаивал мальчик.

– Генри-и-и, – простонал я. – Она тебе нравится?

Он кивнул.

– Круто. И почему?

– Борцы сумо очень сильные.

– Чувак, да ладно тебе! Эта девочка нравится тебе не потому, что она сильная!

Генри изобразил недоумение.

– Стоп. Или поэтому?

Теперь пришла моя очередь недоумевать.

– Среднестатистический сумоист весит больше ста восьмидесяти килограммов. Они огромные.

– Но она не огромная, ведь так?

– Нет.

– Она похожа на борца сумо?

Генри покачал головой.

– Нет. Но она большая… может, больше остальных девочек? – допытывался я.

Он кивнул. Ладно, мы подбирались к истине…

– Значит, она ударила тебя, когда ты сказал, что она похожа на борца сумо.

Снова кивнул.

– Поставила тебе синяк и разбила губу.

Генри еще раз кивнул и слабо улыбнулся, словно чуть ли не гордился ею.

– Зачем ты это сказал, Генри? Ей это определенно не понравилось.

Даже не представляю, какая девушка могла бы посчитать это комплиментом.

Генри, явно разозлившись, сцепил челюсти и сжал волосы в кулаках.

– Сумоисты крутые! – воскликнул он.

– Приятель, я все понимаю. Общаться с девочками очень сложно. Я только и делал, что ляпал глупости, когда впервые провожал Милли домой. Повезло, что она меня не избила.

– Амелия не борец! – Генри немного посмеялся, отпустил волосы и сделал глубокий вдох.

– А вот в этом ты ошибаешься. Она борец. Просто другого типа.

Мы оба замолчали на минуту, обдумывая эти слова.

– Она м-мне н-нравится, – грустно произнес с заиканием Генри, будто это простое предложение далось ему труднее, чем целая череда спортивных фактов. Может, так оно и было.

– Потому что она сильная, – повторил я, надеясь, что он что-нибудь добавит.

– Да.

– Она хорошо к тебе относилась? В смысле до того, как ударила тебя в лицо.

– Да, – Генри яростно закивал. – Как телохранитель.

– Она присматривала за тобой?

Снова кивнул.

От облегчения у меня закружилась голова, и я рассмеялся.

– Значит, никто – ни великаны, ни качки – не донимает тебя?

Генри медленно покачал головой.

– Прости, – прошептал он. – Я все испортил.

– А я помогу тебе все исправить, приятель, – внезапно выпалил я, переключая передачу и отъезжая от тротуара.

Генри пристегнулся, словно готовился к захватывающим гонкам.

Я заехал на школьную парковку, выключил двигатель и вышел из машины. Генри уставился на меня круглыми глазами.

– Пошли, Генри. Я помогу тебе уладить ссору с подругой. Вперед, живее!

Он пошел рядом со мной, держась за лямки рюкзака так, будто планировал десантироваться с самолета. Его лицо помрачнело.

– Ты справишься, Генри, – подбодрил его я.

Он кивнул, но его глаза смотрели строго вперед. Некоторые пялились на нас, но в коридоре было полно детей, и в основном в нашу сторону глазела только женская половина. Мне бы это польстило, вот только все выглядели лет на четырнадцать, особенно парни. Странно. Я себе казался таким крутым в старшей школе. Думал, что выгляжу как настоящий мужик! Эти же дети выглядели так, будто все еще тайком сосут палец.

Внезапно Генри остановился, и я положил руку ему на плечо. Его так трясло, что все тело вибрировало. Он показал на девочку, стоящую в одиночестве у ряда красных шкафчиков.

– Это она? – спросил я.

Он кивнул, не сводя с нее взгляда. Я с трудом подавил смешок. Девочка оказалась совсем не крупной. Но японкой.

Она была низенькой и, возможно, немного пухленькой, но в основном все ушло в грудь, что многое мне рассказало о предпочтениях Генри. Он подошел к ней, его взгляд метался от ее головы к моему лицу. Мальчик явно был в отчаянии.

Девочка уставилась на меня и вызывающе вскинула бровь. В брови была череда колец, в носу – крошечный камешек, и еще два кольца в нижней губе. Уши же сверкали как елка от обилия стразов.

– Я – Таг Таггерт, – я протянул руку и улыбнулся так, чтобы показать ямочки. Эта улыбка всех подкупала.

– Аюми Нагахара, – ответила она, тоже протягивая свою крошечную руку. Я чуть не рассмеялся. Ее голос был невероятно милым и высоким.

Я быстро пожал ее ладонь, а затем скрестил руки на груди и посерьезнел.

– Ты нравишься Генри. Он считает тебя крутой и только о тебе и говорит.

Ее брови подскочили вверх, но ее явно больше удивило то, что Генри доверил мне свои чувства, а не то, что она ему нравится.

Девочка на минуту перевела взгляд на Генри, и ее лицо смягчилось. Тот же уперся лбом в шкафчик, словно от всей этой беседы ему стало дурно.

– Ему очень жаль, Аюми. Он не пытался сказать, что ты похожа на сумоиста. Генри пытался сказать, что уважает тебя, как японцы своих борцов.

Генри яростно закивал, ударяясь головой о шкафчик. Я закинул руку ему на плечи и отодвинул назад, чтобы он ненароком не вырубил сам себя.

– Тем не менее он считает тебя сильной. Ты определенно умеешь работать кулаками.

Я многозначительно посмотрел на лицо Генри, и Аюми стала красной, как помидор. Вряд ли эта тема нуждалась в дальнейших обсуждениях. Я лишь надеялся, что в следующий раз она хорошенько подумает, прежде чем превращать в лепешку бедного Генри. Девочка или нет, но людей бить нельзя. Особенно таких, как Генри.

– И если вдруг захочешь потусоваться с «Командой Тага», со мной и Генри, приходи в любое время. Друг Генри – мой друг.

– Хорошо, – пропищала она, и я попытался представить ее достаточно разъяренной, чтобы начать размахивать кулаками. Должно быть, Генри всерьез ее взбесил.

Прозвенел звонок, и Генри подпрыгнул. Дети захлопнули шкафчики и начали расходиться по классам.

– Генри, увидимся завтра в зале после уроков, ладно?

Он улыбнулся и кивнул. К его лицу вернулся цвет, а хватка на лямках рюкзака ослабла.

Я взъерошил ему волосы, по-мужски приобнял одной рукой и, уходя, услышал, как он щебечет о моем списке наград своей подружке.

– Давид «Таг» Таггерт, претендент на чемпиона в полутяжелом весе с послужным списком из восемнадцати побед, двух поражений и десятью нокаутов…

* * *

– Ты не можешь содержать Генри на зарплату танцовщицы, – сказал я.

Даже несмотря на повышение. Я снова провожал Милли домой после работы, как делал уже две недели. Я так и не нашел замену Моргану и по-прежнему проводил слишком много времени в баре. Но мне все равно – и причина тому идет рядом.

– Нет. Но к счастью для нас, мама все хорошо спланировала. У нее был полис страхования жизни, и дом полностью принадлежал ей. Ее семья владела им целую вечность. Да и отец отдал ей приличную сумму денег… возможно, ты слышал о нем. Андре Андерсон? Он играл за «Сан-Франциско Джайентс» – игрок первой базы. Я не знаю, чем он сейчас занимается.

– Черт меня побери! – удивленно воскликнул я. – Я помню его.

Амелия кивнула:

– Мы считаем, что именно поэтому Генри так зациклился на спорте. Ему было всего пять, когда отец ушел из семьи. Знаешь, как игроки изучают записи матчей? Вот и Генри делает так же. У мамы были диски с играми и репортажами папы – со всеми, которые ей удалось добыть. Генри смотрел их днями напролет. До сих пор смотрит. Может процитировать все иннинги[9]9
  Иннинг – это часть бейсбольного матча, в которой команды поочередно играют в защите и нападении. Иннинг состоит из двух фреймов. Таким образом, каждая команда играет одинаковое количество раз в обороне и в атаке. Всего бейсбольная игра состоит из девяти иннингов.


[Закрыть]! Безумие, и только!

– Так зачем ты танцуешь?

Я не собирался об этом спрашивать. Вопрос просто сорвался с моего языка, как обычно. Если во мне зарождалась какая-то мысль, в конце концов она поднималась по моему горлу и срывалась с уст.

– Зачем ты бьешь людей? – парировала Амелия.

Я даже не пытался защищать спорт. Я действительно бил людей. Это мое основное занятие и глупо что-то отрицать.

– Я боролся всю свою жизнь.

– Всю жизнь? – с сомнением переспросила Амелия.

– С одиннадцати лет, – исправился я. – Я был добродушным толстым мальчиком, над которым все смеялись. Мальчиком, которого дразнили другие дети. А я все отшучивался, пока в один день меня это не достало, и мое добродушие не сменилось воинственностью.

Амелия тихо рассмеялась, и я продолжил:

– В тот день я использовал кулаки и всю злость, которая копилась пять долгих лет с тех пор, как Лайл Колсон сказал, что я слишком толстый, чтобы поместиться за парту в детском саду. Не важно, что он был прав. Я действительно не помещался за парту, но это только подпитывало мою злость. Мы сильно повздорили. Я победил только потому, что навалился на Лайла, придавил его тощие ручонки своим телом и наорал в его злобное красное лицо. Меня впервые вызвали в кабинет директора и отстранили за драку. Но Лайл Колсон больше никогда меня не доставал. Я понял, что мне нравится драться. И у меня хорошо это получается.

– Ну, вот ты и сам ответил на свой вопрос, – Амелия пожала плечами. – Мы не такие уж и разные. Мне нравится танцевать. И у меня хорошо это получается.

– Мне не нравится, что ты танцуешь в баре.

Амелия рассмеялась – это был внезапный звонкий смех, от которого в морозный воздух поднялось белое облачко. Я восхищенно взглянул на ее поднятое вверх лицо, хоть и знал, что сейчас будет выговор. Но, в конце-то концов, это мой бар. Я ее начальник. И это мой чертов пилон!

– И что именно тебе не нравится? Давид Таггерт, неужели ты ханжа? Да нет, я знаю, что ты не такой.

Она улыбалась, но не мне, в отличие от остальных женщин. Амелия смотрела строго вперед, на все и ничего, и в моей груди зазвенел тревожный звоночек. Она никогда не улыбнется мне, как другие женщины. Нормально ли я к этому отношусь? Если нет, мне нужно убраться от нее подальше. А то я начинал переходить на личности.

– Нет, конечно. Ну, ты же понимаешь, что я имел в виду. Почему ты танцуешь в накуренном баре, кружишься на пилоне в одном исподнем, когда за это платят гроши? Ты, Амелия, девушка старомодная, а вот танцы на пилоне – не очень.

Отступать не в моем стиле.

Ее улыбка испарилась, но Амелия не выглядела рассерженной. Она замерла, вытянув трость, будто прогуливалась с воображаемым питомцем. Затем подняла ее и резко постучала по бордюру.

– Видишь эту трость?

Я кивнул, но затем вспомнил, что она меня не видит.

– Да.

Амелия постучала ею по моему плечу.

– Слепота идет в наборе с тростью. Не с милым золотистым ретривером. С тростью. Но она дает мне возможность пройти по улице самостоятельно. Я могу дойти до магазина. Могу пойти в школу, на работу, в кино, ресторан. Без чьей-либо помощи. Для меня эта трость олицетворяет свободу.

Амелия сделала глубокий вдох, а я задержал дыхание.

– Наверное, я просто заменила трость пилоном. Когда я танцую – всего пару часов несколько раз в неделю, – то живу своей мечтой. Даже несмотря на то, что ты видишь это иначе. Ты прав, маме бы это не понравилось. Но ее нет рядом. Я должна принимать собственные решения.

Амелия замолчала и замерла в ожидании, наверное, думая, что я начну спорить. Когда я не сказал ни слова, она продолжила:

– Раньше я занималась танцами и гимнастикой. Делала прыжки и пируэты. Я все могла, и мне не нужен был пилон. Когда-то я без проблем ходила по улице, бегала с друзьями и жила без трости. Но теперь это невозможно. Пилон значит, что я по-прежнему могу танцевать. Мне не нужно зрение, чтобы выступать в той клетке. Если это значит, что я не старомодная, будь по сему. Это крошечная частичка мечты, которой мне пришлось пожертвовать. Но лучше уж частичка мечты, чем вовсе никакой мечты.

Вот черт. Что ж, это логично. Я снова закивал, но на этот раз все же выдавил:

– Ладно, Милли. С этим я уж точно не могу поспорить.

– Так теперь я Милли?

– Ну, мы уже выяснили, что ты девушка не старых нравов, – подразнил я, и ее смех снова раскатился по тихой улице, словно далекий звон церковных колоколов. – Имя Амелия подходит для аристократки, а Милли более приземленное. Девушке по имени Милли не стыдно дружить с парнем по имени Таг.

– Давид?

– Да?

– У меня появился новый любимый звук.

– Какой?

– То, как ты произносишь Милли. Он сразу занял первое место в моем списке. Обещай, что больше никогда не будешь звать меня Амелией.

Мое сердце чуть не выскочило из груди. Она же не флиртует, верно? Черт его знает. Я знал лишь одно: я хотел еще раз назвать ее Милли. И еще раз. И еще. Просто потому, что она меня попросила.

– Обещаю… при одном условии.

Она ждала, когда я назову свою цену, и в уголках ее губ притаилась небольшая улыбка.

– Я продолжу называть тебя Милли, если ты будешь звать меня Таг. Когда ты зовешь меня Давид, мне кажется, будто ты видишь во мне другого человека. Все близкие зовут меня Таг. Это имя больше мне подходит.

– Мне нравится звать тебя Давид. Как по мне, ты более старомоден, чем тебе кажется. К тому же ты сам сказал, что все зовут тебя Таг. Я не хочу… быть как все, – тихо призналась она.

Я одновременно почувствовал прилив боли и удовольствия. Мне следовало бы отступить, но в глубине души хотелось податься к ней ближе. Я отмахнулся от этих эмоций и, как всегда, попытался разрядить обстановку болтовней.

– О, я очень старомоден. – Амелия засмеялась вместе со мной, как я и планировал. – Но ты и так особенная, Милли, и это не имеет никакого отношения к тому, как ты меня зовешь. Но твоя взяла – можешь называть меня как угодно.

– «Как угодно» звучит похуже, чем Давид, но да ладно, – съязвила она.

– Ты знаешь, что ты маленькая нахалка?

Амелия кивнула и улыбнулась.

– Итак, Таг, – распробовала она мое прозвище.

– Да, Милли?

– Завтра воскресенье. Ты ходишь в церковь?

– Нет. А ты?

Я полагал, что да. Амелия была полна противоречий. Меня бы ничуть не удивило, если бы она оказалась религиозной танцовщицей на пилоне.

– В некотором роде. Генри там тяжело. Я ходила бы одна – разумеется, он может посидеть дома сам какое-то время. Но когда я была помладше и мама пыталась отвести нас в церковь, Генри нервничал и поднимал слишком много шума, из-за чего нам приходилось уйти. Тогда я и обнаружила один из своих любимых звуков. Хочешь послушать?

– Сейчас?

– Нет, завтра. В одиннадцать.

– В церкви?

– В церкви.

Черт возьми. Может, мне и не помешает туда сходить – попытаться спасти свою душу и все такое.

– Хорошо.

– Хорошо?

Ее улыбка чуть не сбила меня с ног, и я мысленно дал себе подзатыльник. Мы проводили вместе слишком много времени, и чем дальше, тем сложнее мне рассуждать здраво. Я сказал, не задумываясь:

– Мы же с тобой просто друзья, правда, Милли?

Ее улыбка дрогнула, и Милли потянулась к воротам, пытаясь нащупать засов, словно ей нужно было за что-то держаться, пока я выбивал из нее весь дух.

– Да. С чего бы мне думать, что я могу быть кем-то больше? – с напускной беспечностью спросила она.

Ворота открылись, и, не оглядываясь на меня, Амелия пошла к двери, почти не пользуясь тростью.

Глава 6

Друзья или нет, а в без четверти одиннадцать я уже был у дома Амелии. Я постучал в дверь, гадая, не передумала ли она. Комментарий про друзей явно ее обидел – я понял это, как только он сорвался с моего языка, – но я должен был убедиться, что не вожу ее за нос. Пока что я сам не определился, чего хочу. На мне были синий пиджак и накрахмаленная белая рубашка, но галстук я оставил дома, и, вместо того чтобы надеть брюки, просто погладил джинсы. Я мог принарядиться по случаю, но надеялся, что сейчас хватит и начищенной обуви.

Я зачесал назад свои лохматые космы, попутно убеждая себя, что не нуждаюсь в стрижке. На самом деле мне глубоко наплевать на длину моих волос, просто у меня никогда не было времени заняться ими. Но из-за этого у меня был немного неухоженный вид, поэтому я намочил волосы, нанес гель и зачесал их расческой. Теперь я походил на одного из полуголых парней в килте с обложки романов, которые читала моя мама. Ну и не важно. Милли все равно не могла увидеть, что мои вьющиеся кончики падали за воротник рубашки. Впрочем, она и джинсы мои не могла увидеть, так что не знаю, зачем я старался.

Парадная дверь распахнулась, и за ней показался Генри с округленными глазами и бейсбольной битой в руках.

– Привет, Генри.

Тот уставился на меня:

– Ты странно выглядишь, Таг.

Сказал мальчишка с битой, у которого волосы больше напоминают горящий куст.

– Я просто принарядился.

– Что ты сделал со своими волосами?

Генри не отошел, чтобы дать мне пройти внутрь.

– Расчесал их. А ты со своими? – ухмыльнулся я.

Генри пригладил волосы.

– Не расчесал их.

– Да уж, я вижу. Они похожи на щетку, Генри.

Мы с пару секунд разглядывали друг друга.

– В кёрлинге нужны щетки, – заметил он.

Я закусил губу, чтобы подавить поднимающийся по моему горлу хохот.

– Верно. Но мне кажется, что ты был бы больше похож на бейсболиста, если бы постригся. Это ведь твой любимый вид спорта?

Генри поднял биту, словно этого ответа достаточно.

– Я тут подумал… может, завтра нам с тобой съездить к моему другу Лерою и сделать стрижку? Он владеет парикмахерской. Что скажешь? Лерой веселый, и напротив есть лавка со смузи. Это будет мужское свидание. Только для мужского коллектива.

– Коллектива? – переспросил Генри.

– Да. И как глава этого коллектива, я приказываю тебе постричься. После мы сходим в зал, и я покажу тебе пару приемов.

– Без Амелии?

– Ты хочешь, чтобы она пошла?

– Она не мужчина. А у нас мужское свидание.

Амелия выбрала как раз этот момент, чтобы ласково подвинуть Генри в сторону.

– Я определенно не мужчина, но тебе, Генри, стоило бы пригласить Тага внутрь.

На Амелии были бежевые сапоги, узкая юбка цвета хаки, достающая до колен, и обтягивающий красный свитер с пушистым шарфом из красно-черно-золотых нитей. Ума не приложу, как ей удавалось сочетать вещи. Судя по волосам Генри, от него в этом плане помощи не жди.

– Шестого февраля 1971 года Алан Шепард ударил по мячу для гольфа на Луне, – по какой-то загадочной причине вдруг заявил Генри и отошел.

– И сегодня шестое февраля, не так ли? – спросила Милли, явно понимая ход его мысли куда лучше, чем я.

– Верно, – кивнул я. – Значит, шестого февраля на Луне ударили по мячу для гольфа, а седьмого февраля 2014-го Таг Таггерт и Генри Андерсон поедут на стрижку, правда, Генри?

– Хорошо, Таг.

Тот опустил голову и пошел наверх.

– Позвони, если что-нибудь понадобится! – крикнула Милли ему вслед.

Дождавшись, когда его дверь закроется, она повернулась ко мне:

– У Генри расстройство привязанности. Ему не нравится, даже когда я стригу волосы. Если бы мама позволила, он бы стал главным барахольщиком в мире. Но бардак и слепота несовместимы. Все должно лежать по местам, иначе дом превращается в минное поле. Поэтому он носит одно и то же, пока вещи не износятся, не стрижется, по-прежнему спит на постельном белье с героями «Драконий жемчуг Зет»[10]10
  Аниме-сериал, адаптация последних 325 глав манги Акиры Ториямы «Жемчуг дракона».


[Закрыть], которое ему подарили на восьмой день рождения, и хранит все свои детские игрушки в пластиковых коробках в подвале. Сомневаюсь, что он пойдет в парикмахерскую. После смерти мамы он лишь дважды позволил Робин его постричь и в обоих случаях плакал. Ей пришлось собрать обрезанные волосы в полиэтиленовый пакет и отдать ему, чтобы он успокоился.

Меня охватило легкое отвращение, и я обрадовался, что Милли не видит моего лица.

– Так у него в комнате хранятся пакеты с его волосами?

– Полагаю, что да, хотя он не говорит, где именно. Я плачу соседке, чтобы она убиралась у нас раз в неделю, и она тоже их не нашла.

– Ну, Генри согласился на мой план. Но мы не будем везти домой пакеты с волосами.

Милли нахмурилась с таким видом, будто хотела поспорить, но вместо этого подошла ко мне, нащупала трость, которая была прислонена к стене, и сменила тему:

– Ты на машине? Я хочу прогуляться. Церковь прямо за углом.

Я с тоской взглянул на свой блестящий алый пикап и тут же забыл о нем, как только Амелия взяла меня за руку.

Не считая нескольких снегопадов, припорошивших горы и долины, в Солт-Лейке выдалась самая мягкая зима за многие годы, и хоть температура иногда падала, по сравнению с обычной февральской погодой было почти тепло.

Мы пошли на восток к горам, окружавшим долину. Когда мы с семьей переехали из Далласа в моем десятом классе, первым делом я отметил ютские горы. В Далласе их не было. В Солт-Лейке же были потрясающие заснеженные пики. На выходных я довольно часто катался на лыжах, хоть и воздерживался от этого в периоды тренировок ради безопасности. К сожалению, тренировался я постоянно.

Амелия подняла лицо, купаясь в лучах солнца.

– Ты совсем ничего не видишь? – спросил я, гадая, не обидит ли ее вопрос.

– Я вижу свет. Могу отличить его от темноты. На этом все. Я могу различить, где окна в доме, открыта ли дверь и тому подобное. В естественном свете мне проще, чем в искусственном. К тому же свет ничего не освещает, так что он хорош лишь для того, чтобы ориентировать в комнате с окном.

– Значит, если я буду танцевать перед прожектором, ты не увидишь моего очертания?

– Нет. А что? Ты планировал устроить небольшое выступление на пилоне в баре? – дерзко поинтересовалась Амелия.

– Да! Черт, как ты узнала? – воскликнул я, и Амелия заливисто рассмеялась, запрокинув голову.

Я любовался линиями ее шеи и изгибом улыбающихся губ, но, опомнившись, отвернулся. Уж слишком часто я засматривался на Амелию.

– Ты хорошо выглядишь, Милли, – неловко похвалил я и сразу же почувствовал себя идиотом из-за такого преуменьшения.

– Спасибо. Я бы ответила тебе тем же, но сам понимаешь… Зато ты хорошо пахнешь.

– Да? И чем же?

– Жвачкой со вкусом морозной свежести.

– Моя любимая.

– Еще от тебя пахнет лосьоном для бритья с сосновым ароматом и каким-то гелем для душа…

– Новый одеколон под названием «Мыло», – пошутил я.

– …и немного бензином.

– Я заехал на заправку по дороге. И, видимо, зря, раз мы пойдем пешком.

– Мы идем пешком, потому что до церкви рукой подать.

Из круга деревьев в конце квартала вырастала старая церковь, которая выглядела так, будто ее построили в то же время, что и дом Милли.

– Ходят слухи, что ее собираются снести. Придется мне искать другое место.

Когда мы приблизились, я увидел, что церковь построена из светлого кирпича, с высоким белым шпилем и вытянутыми окнами. К северу от здания протекал ручей, и мы с Амелией перешли прочный мостик, примыкающий к дороге.

– В ручье нет воды? – спросила она, будто и так знала ответ.

– Нет.

– Ничего, уже скоро… Через пару месяцев я смогу слышать два любимых звука одновременно.

– Тебе нравится журчание ручья?

– Ага. С наступлением весны я часто прихожу на мост и просто слушаю. Это многолетняя привычка.

Когда я свернул к газону по другую часть моста, направляясь к широким двустворчатым дверям церкви, Амелия дернула меня за руку.

– Мы не пойдем внутрь? – спросил я.

– Нет. Ты видишь каменную стену?

Впереди был осыпающийся семиметровый клин из сложенных камней, зацементированных в перегородку вдоль стены церкви, чтобы отделить ее от заросшего склона, который вел к высохшему руслу ручья. Я повел к нему Милли, и, отпустив мою руку, она начала щупать стену, чтобы опуститься. Усевшись, она похлопала по месту рядом и спросила:

– Окна открыты?

– Одно на щелочку.

– Мистер Шелдон обычно помнит обо мне. Он оставляет окна приоткрытыми, когда погода хорошая.

– Ты слушаешь службу отсюда? – изумился я. До нас доносились приглушенные мужские голоса и смех, словно за окнами проходила какая-то встреча.

– Не совсем, – Милли прислушалась на секунду. – Сегодня они начали пораньше. Время постоянно меняется: иногда все начинается в пятнадцать минут двенадцатого, иногда в полдвенадцатого. Им нравится приходить сюда, и они частенько отвлекаются на разговоры. Но я не против подождать. Это хорошее место, и когда на улице не слишком холодно, я с удовольствием сажусь на эту стену и размышляю о жизни. В теплую погоду мы с Генри устраиваем здесь пикники. Но ему это быстро наскучивает, так что я предпочитаю приходить одна. Может, потому, что с ним я не могу расслабиться.

В церкви заиграло пианино, и Милли села ровнее, наклоняя голову в сторону музыки.

– О, обожаю эту песню!

Я мог лишь смотреть на нее. Вот это – один из ее любимых звуков? Когда голоса поднялись выше и песня проскользнула сквозь щель в окне и донеслась до места, где мы сидели, я полностью забыл, что мой пиджак немного жмет в плечах или что костяшки моих пальцев саднят после вчерашней тренировки. Я забыл обо всем, потому что лицо Амелии просияло от звука мужских голосов, умиротворенно и плавно воспевающих гимн то на высоких, то на низких тонах. Они не были профессионалами. Это не парикмахерский квартет и не БиДжис. Среди них было явно больше людей, около двадцати или тридцати мужчин, воспевающих похвалу. Их голоса отдавались глубоко у меня в животе.

 
Нет конца существованию,
у любви предела нет,
и слава бесконечна,
нет смерти в вышине.
Нет конца существованию,
у любви предела нет,
и слава бесконечна,
нет смерти в вышине[11]11
  «Когда б ты колоба достиг» – гимн Церкви Иисуса Христа Святых последних дней.


[Закрыть].
 

Когда они закончили, Амелия откинулась назад и вздохнула.

– Я целиком и полностью за девчонок, но нет ничего лучше мужских голосов. Они неизменно потрясают меня. От этого звука у меня ноет сердце и мякнет тело.

– Так что именно тебе нравится, слова? Песня просто прекрасная.

Ее текст по-прежнему крутился у меня в голове.

– Я люблю эту песню, но нет. Даже если бы я не понимала ни единого словечка, это не имело бы значения. Бывают дни, когда мистер Шелдон отсутствует или забывает открыть окно, из-за чего музыка звучит даже тише, чем сегодня. Но я все равно в восторге. Это невозможно объяснить. Но такова уж любовь, верно?

– Так и есть.

– Тебе понравилось? Теперь ты услышал два моих любимых звука.

– Очень! Жаль, что я не надел свои треники вместо этого чертового костюма. Но есть и плюс: по крайней мере, мне не пришлось идти в церковь.

Амелия нащупала отвороты моего пиджака и поднялась к воротнику.

– Да уж, ловко я тебя подловила. Не могу поверить, что ты согласился пойти!

– На тебе юбка!

– Ага. Если бы я надела штаны, ты бы догадался, что что-то не так.

Я встал и помог ей подняться.

– Ты не только маленькая нахалка, но и хитрюга. Даже не знаю, нравишься ли ты мне, Глупышка Милли.

Я улыбался, пока говорил, и Амелия тоже расцвела в улыбке, прежде чем снова потянуться к отвороту моего пиджака, прося обождать.

– Я хочу почувствовать твою улыбку. Я слышу, когда ты улыбаешься, – мне нравится этот звук. Но я хочу его почувствовать. Можно? – ласково спросила она.

Я поднял ее ладони к моим щекам и опустил руки по бокам.

– Ты улыбаешься? – спросила Милли.

Тут я понял, что больше не улыбаюсь. А вот ее розовые губки слегка приоткрылись, показывая белоснежные зубы, взгляд был направлен в невидимые дали. Я любезно улыбнулся, глядя на ее лицо, и ее ладони немедленно вспорхнули над моими губами, а пальцы начали водить по ямочкам на моих щеках. Я всегда использовал их в полной мере. Когда ее левый большой палец скользнул к выемке на моем подбородке, улыбка Амелии стала шире.

– У тебя ямочки на щеках и выемка на подбородке.

– Мама уронила меня в детстве, и мое лицо серьезно пострадало. Что тут скажешь?

– А-а, понятно, – ее рука поднялась выше и провела по моей переносице. – Тут та же история? – Амелия коснулась шишки, которую я получал снова и снова.

– Не-е, тут мама не виновата. Это результат моего любимого времяпровождения.

Ее ладони спустились ниже, изучая контуры моих скул и челюсти. Кончики ее пальцев коснулись волос, которые обрамляли мою шею, и Амелия замерла. Затем задумчиво намотала одну прядку на палец, и между ее темных бровей появилась морщинка.

– Значит, стрижка завтра с Генри? Очень мило с твоей стороны. Только не стригись коротко, ладно?