Текст книги "Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед"

Эффект калейдоскопа

Жизнь подобна калейдоскопу – стоит произойти незначительной перемене, и вся картина полностью меняется.

– Шерон Зальцберг

В тот день, когда я стояла перед алтарем со своим будущим мужем и клялась быть ему верной в горе и в радости, я еще не знала, что свое «да!» говорю также двум его бывшим женам и трем детям, родившимся в предыдущих браках. На тот момент мне было тридцать один, я никогда не была в браке, не знала, что значит быть женой и, тем более, мачехой. Но я любила Билла и без раздумий приняла его вместе со всеми обстоятельствами и прошлой жизнью. Я была абсолютно уверена, что разберусь с проблемами по ходу дела.

Прошло несколько дней от начала нашего медового месяца, когда Биллу позвонила его вторая жена и сообщила, что пятилетняя Брене (младшая дочь мужа) хочет провести с нами остаток лета.

– Конечно, мы заберем ее! – согласился Билл, даже не подумав о том, что его скорый ответ положит конец нашему медовому месяцу. – Ты же не против, милая? – переспросил он меня, хотя решение принял мгновение назад.

В тот момент моя уверенность, что со вступлением в брак я начину новую счастливую жизнь, резко пошатнулась. Я ощутила смутное беспокойство, что все будет не так безоблачно, раз бывшие жены Билла тоже намерены присутствовать в нашей жизни.

– Пусть приезжает, – бодро ответила я, хотя внутри ощутила гнев и разочарование. – Ты же знаешь, я хочу, чтобы у тебя с дочкой все было хорошо, – добавила я и, задвинув подальше свое возмущение в адрес бывшей жены Билла, пошла готовить для девочки одну из свободных спален, поскольку и сама хотела выстроить с дочкой мужа добрые отношения.

На следующий день мы заехали за Брене. Когда эта живая, худенькая малышка с двумя светлыми хвостиками вложила в мою ладонь свою теплую ладошку, мое сердце растаяло от нежности. Я очень любила детей, но, к сожалению, не могла их иметь. Пока Брене жила у нас, я проводила с ней практически все время – мы много гуляли, выезжали на пикники, кормили уток в парке, пекли кексы для ее дорогого папули, смотрели мультфильмы, дурачились и беспрестанно смеялись. Нам было весело! Сердце мое было преисполнено любви. Рядом с дочерью мужа я наслаждалась своими нереализованными материнскими чувствами. Но постоянно напоминала себе, что мне не стоит слишком привязываться к Брене и я не должна стремиться заменить ей мать. Я могла лишь надеяться, что мы будем ладить с малышкой, пока она гостит у нас.

В следующие свои приезды Брене была мила и нежна, и мы жили очень дружно. Но под Рождество ее поведение изменилось. Она все чаще стала капризничать и раздражаться.

– Не указывай мне, что делать! – крикнула она как-то. – Я не пойду на Рождество!

Я остолбенела.

– Брене, – сказала я мягко, постаравшись взять себя в руки. – Но мы же вместе это решили. Ты сама хотела пойти праздновать Рождество.

– А теперь не хочу! – упрямо ответила Брене, отвернувшись от меня. – И не смей меня заставлять! – добавила она и, громко хлопнув дверью, заперлась в ванной комнате.

– Я поговорю с ней. Может, она просто устала, – сказал Билл.

Вскоре муж вышел из ванной, держа дочку на руках. Глаза у нее были на мокром месте, и смотрела она на меня исподлобья.

– Мы решили, что не пойдем праздновать Рождество, – сообщил Билл.

Когда мы остались с ним наедине и снова вернулись к обсуждению этого происшествия, он сказал:

– Боюсь, Шеннон задурила Брене голову. Наговорила всякой ерунды. Сказала, что ты злая мачеха, как в «Золушке». Теперь она тебя боится.

– Что?! – возмутилась я. – Зачем Шеннон это сделала?

– Если честно, не знаю. Но я поговорю с ней, – ответил Билл. Выходка бывшей жены его тоже разозлила.

На следующий день мы отправились к Шеннон.

– Зачем ты настраиваешь Брене против Лилли? – спросил муж. – Зачем внушаешь, что Лилли злая мачеха?!

– Твоя Лилли сама виновата, – вспылила Шеннон. – Пусть не приманивает к себе мою дочь! Знаю я ее – хочет украсть у меня Брене.

– С чего ты взяла, что Лилли хочет украсть Брене?! – возмутился Билл.

– С того и взяла! – зло крикнула Шеннон, покраснев от гнева. – Ты просто не видишь, какая мерзавка твоя Лилли!

– Как ты можешь такое говорить?! – воскликнул Билл, нахмурившись.

– Потому что могу! – в гневе выпалила Шеннон. – Каждый раз, когда Брене возвращается от тебя, я только и слышу: «Мы с Лилли делали то, мы с Лилли делали это»! Если у твоей Лилли нет детей, то она, вероятно, думает, что запросто сможет заполучить себе моего ребенка?! Не выйдет! Брене – только моя. И пусть твоя Лилли прекратит строить из себя заботливую мамочку!

– Шеннон! Ты свихнулась? – возмутился муж.

Я присутствовала при этой неприятной сцене. Выглядело все ужасно.

– В чем-то ты права, Шеннон, – произнесла я как можно мягче. – Вероятно, я и в самом деле немного переусердствовала. Но у меня и в мыслях не было забирать у тебя Брене. Я всего лишь хотела, чтобы ей было хорошо в нашем доме. Прости, пожалуйста.

– Ой, да ладно! – зло скривилась Шеннон. – Строишь из себя добренькую. Я не верю тебе. – Она окинула меня презрительным взглядом. – Сколько бы ты ни старалась, никогда Брене не будет любить тебя больше, чем меня. Я ее родная мать! А ты никто! И вообще, выметайтесь оба из моего дома!

Когда мы уже почти выходили, Брене выглянула из своей комнаты.

– Папа, когда я смогу снова увидеть тебя и Лилли?

Стараясь не показать дочери, что он расстроен, Билл взял Брене на руки и, чмокнув в щеку, произнес:

– Это зависит от мамы. Она нам позвонит, когда ты будешь готова.

– Я буду готова очень скоро! – радостно воскликнула Брене.

В машине, когда мы ехали назад, я с большим трудом сдерживала слезы. Я чувствовала обиду и вину. Мне было жаль, что все так вышло. Меня не покидала мысль, что, вероятно, я действительно что-то сделала не так, иначе бы Шеннон на меня не разозлилась.

– Даже не бери в голову! – твердо сказал Билл, успокаивая меня. – Ты все делаешь правильно. Со временем все встанет на свои места. Мы во всем разберемся.

Через некоторое время Шеннон все-таки позвонила, и Брене снова стала регулярно бывать у нас. Все ее детство и в подростковом возрасте она приезжала к нам, и я, не желая больше давать поводов для ложного толкования моих поступков, старалась не проводить время с ней наедине. Хотя образ злой мачехи все равно прочно укоренился в сознании Брене. Я потеряла всякую надежду, что когда-нибудь нам удастся выстроить нормальные отношения.

– Ты всегда была и будешь злой мачехой, – часто говорила Брене.

И даже сейчас, несмотря на то что с того времени прошло почти тридцать пять лет, обидные слова в мой адрес время от времени проскакивают у Брене, когда мои действия не соответствуют ее ожиданиям.

В течение многих лет я винила Шеннон в том, что она разрушила наши с Брене отношения. В моей душе жило презрение к ней за то, что она выставила меня злодейкой перед дочерью и принизила. Я видела в Шеннон врага, а себя считала беспомощной жертвой. Когда я злилась на нее из-за этого, мне хотелось как-нибудь отомстить ей за несправедливые нападки. Но, слава богу, я удерживала себя от деструктивных импульсов. Я не хотела мстить Шеннон или причинять зло, потому что все это могло ухудшить отношения Билла с дочерью и еще больше усугубить положение дел.

Я попробовала посмотреть на всю эту ситуацию с позиции Шеннон. Я понимала, что в ее обвинениях не было логики, но она верила в то, о чем говорила. В ее представлениях я была угрозой. Я была той, кто мог разрушить ее отношения с дочерью. Она боялась, что Брене начнет любить меня больше, чем ее, и привяжется ко мне очень сильно, забыв о родной матери. Шеннон боялась потерять дочь. Это был ее реальный страх, и потому она не видела другого выхода, кроме как оболгать меня перед девочкой, запугать ее и внушить, что я принесу ей зло. Она использовала свой страх, чтобы вогнать клин между мной и Брене и тем самым причинить боль бывшему мужу. Она отыгрывалась на Билле за свои глубоко скрытые обиды. Шеннон двигали страх и злость. И эти чувства она стремилась навязать и дочери.

Став взрослой, Брене не изменила своего отношения ко мне. Она жила с внушенной ей в детстве уверенностью, что от меня можно ждать только зла, ведь я мачеха. А все мачехи – априори злодейки. И Брене выросла с этой установкой и боялась мне доверять. Но это помогало ей сохранять близость с матерью.

Я не могла изменить сложившуюся ситуацию или как-то повлиять на нее, однако мне стало намного легче, после того как я попыталась понять Шеннон. А поняв, перестала зацикливаться на этой теме. Я смогла переступить через проблемную, болевую ситуацию, которая заставляла меня сомневаться в себе, и нашла силы двигаться вперед. Я поменяла восприятие, как узор в калейдоскопе. Стоило мне только изменить угол зрения на проблему (повернуть ее, как корпус калейдоскопа), и картинка полностью изменилась – все стало выглядеть по-другому. Так и я по-другому стала смотреть на Шеннон и Брене. Вместо обиды и горечи во мне родились новые чувства. Чувства сострадания и прощения к дочери мужа и ее матери. И в тот же момент во мне самой произошли глубокие изменения, и из жертвы я превратилась в человека сострадательного и научившегося прощать.

С тех пор я перестала воспринимать Шеннон и Брене как врагов и увидела в них испуганных, одиноких, незащищенных и надломленных женщин.

Во всех нас много граней, мы можем быть добры, злы, обидчивы, щедры, завистливы и так далее. Наши проявления в жизни многообразны. Стоит только реальности немного сдвинуться вперед и поменять все вокруг нас – в то же мгновение меняемся и мы, как узоры в калейдоскопе. И тысячи наших светлых и темных граней складываются в новый, витиеватый узор.

 Лилли Хоучин

Великодушие, которого я не заслужила

Благодаря прощению, распавшаяся дружба может воскреснуть и стать крепче, чем прежде.

– Стивен Ричардс

Когда-то у меня была очень хорошая подруга, которую я предала. Ее звали Линн, вместе мы проработали больше пятнадцати лет в одном отделе. Но несмотря на нашу близость и многолетнюю привязанность, однажды случился момент, когда я поставила свои эгоистичные желания выше интересов Линн и выше нашей дружбы.

Мы с Линн служили в некоммерческой организации, и наша работа заключалась в том, чтобы координировать работу служб для структур и клиентов, которым мы должны были помогать. Мы с Линн полагались друг на друга и подстраховывали при возможности, когда нас одолевали клиенты или телефон не умолкал ни на минуту, и мы должны были непрерывно консультировать то одного, то другого посетителя, отвечая на их многочисленные вопросы. Но, кроме этого, мы с Линн помогали друг другу с проектами, при необходимости поддерживали друг друга, делились личными проблемами и радостями. И, в общем, были не только коллегами, но и подругами.

Линн любила работу, но в приоритет всегда ставила свою семью – она была очень заботливой женой, нежной матерью и бабушкой, у ее было много друзей, она вела активную жизнь вне работы, старалась посещать все спортивные мероприятия, спектакли и концерты и разного рода вечеринки. Все это, в добавок к ее должностным обязанностям, держало ее в тонусе. Но она и на работе была очень ответственной и энергичной.

И вот однажды во время общего совещания коллег Линн объявила, что хочет сократить свою рабочую неделю до четырех дней и больше не будет приезжать в офис по пятницам. Наш босс, человек спокойный и уравновешенный, сказал на это:

– Конечно, без проблем. Я понимаю, что твоя семья важна для тебя.

Однако я отнеслась к этим изменениям не так благодушно. По правде сказать, я обиделась на Линн и посчитала, что я ей как подруга не очень важна (иначе бы она не бросила меня одну в офисе на целый рабочий день).

В течение следующих нескольких месяцев мне пришлось, скрепя сердце, привыкать к новым обстоятельствам. Я даже не отдавала себе отчета в том, что злюсь на Линн! По пятницам клиентов было не меньше, чем обычно. И мне одной приходилось нелегко: я не успевала всем оказывать помощь и отвечать на их вопросы. Когда меня спрашивали: «А где же ваша коллега Линн?», я говорила, что с недавнего времени она перешла работать на неполную ставку. Я, конечно же, пыталась помочь всем тем, кто хотел получить консультацию именно у Линн. Однако не всегда могла уделить время каждому, и люди уходили разочарованными. Я тоже была разочарована тем, что осталась одна и потеряла поддержку подруги.

Некоторое время я все еще пыталась сглаживать ситуацию и оправдывала Линн перед сотрудниками и клиентами. Но вскоре мне надоело это делать. А потом и некоторые наши коллеги стали ворчать на Линн за то, что она не всегда бывает на работе.

Сказать, что Линн не выполняла свои обязанности, ни я, ни кто-то другой из наших сотрудников не могли – Линн утверждала, что работает и дома и успевает сделать не меньше, чем в офисе. Но мне-то от этого было не легче! Ее клиенты досаждали мне, а не ей. Поэтому я не хотела закрывать глаза на то, что ее отсутствие причиняет мне неудобство.

И вот однажды мое терпение лопнуло, и я решила пожаловаться начальнику моего босса, Тому. К моему удивлению, он тоже был обеспокоен.

– Я заметил, что что-то неладное происходит, – ответил он. – Я поговорю с ней.

Удовлетворенная тем, что проблема скоро разрешится, я с облегчением передала заботы о Линн Тому.

В течение следующих нескольких месяцев ситуация улучшилась. Линн стала выходить по пятницам на работу на полдня, и я приободрилась. Однако со временем все же стала замечать за собой, что по-прежнему недовольна – теперь уже за то, что в пятницу Линн работает не полный день. Отсутствие ее в офисе раздражало меня до такой степени, что я не могла думать ни о чем другом: я злилась, когда она рассказывала мне о своих грандиозных планах – о предстоящих семейных вечеринках, поездках к друзьям, уик-эндах и отпусках, которых, как мне казалось, стало еще больше. Линн отсутствовала на работе (отдыхала с друзьями и семьей!), а я в одиночестве разбиралась со всеми завалами в офисе. Я не знала, как решить эту проблему, и не могла успокоиться.

По мере того как время шло, Том все увеличивал свои требования к рабочему времени Линн и неоднократно выражал свое разочарование тем, как она выполняет свои задачи. Но еще хуже было то, что Том начал обвинять Линн в проблемах, к которым она не имела отношения. Не раз она искала поддержки у меня и жаловалась на Тома.

Я знала, что триггером ко всем неприятностям, которые на нее свалились, послужила моя жалоба. Но мне не хватало духу признаться в этом. Я бездействовала, никак не вмешивалась в ситуацию и самой Линн не помогала – просто наблюдала со стороны, как она справляется со всеми несправедливыми нападками в ее адрес.

Но в конце концов чувство вины придавило меня так, что я уже не могла этого выносить. Я дала себе слово, что покаюсь перед Линн и признаюсь, что это я виновата во всех ее несчастьях.

Ситуация с ее работай стала более чем критической – все дошло до того, что ей теперь грозило увольнение. И я чувствовала себя ответственной за то, что нажаловалась на Линн и привлекла к ней внимание вышестоящего руководства.

Как-то утром, в начале рабочего дня, набравшись духу, я с колотящимся сердцем подсела к столу Линн и, набрав в грудь побольше воздуху, решительно спросила:

– Мы можем поговорить?

Линн, не подозревая ничего плохого, дружелюбно кивнула.

– В том, что вокруг тебя сейчас происходит, – моя вина, – призналась я и рассказала ей обо всем: о том, что сделала, что чувствовала, призналась в том, как злилась, что завидовала ее активной жизни и тому, как она ловко со всем управляется, в отличие от меня. Теперь у Линн были все основания для того, чтобы разорвать нашу дружбу, и я прекрасно осознавала, что мне не за что будет ее винить.

Выслушав меня, Линн подняла на меня глаза, в которых я увидела боль и недоумение.

– Я каждый вечер дома продолжаю работать на ноутбуке. Иногда засиживаюсь за полночь, чтобы не оставлять хвостов и завершить все подвисшие дела. Почему ты просто не поговорила со мной?! Было бы лучше, если бы ты напрямую обсудила все, – сказала она.

– Прости меня, – с тяжелым вздохом ответила я, чувствуя, как слезы вот-вот хлынут из моих глаз. – Я так виновата. Я такая эгоистка! Я думала только о себе. Мне так жаль, что я усложнила тебе жизнь!

Слезы все-таки закапали прямо мне на блузку. Всхлипывая и вытирая их рукой, я смотрела на Линн, чувствуя себя подлой предательницей, недостойной прощения! Я винила себя за то, что доверилась Тому, даже не подозревая, какой он жесткий, агрессивный руководитель и насколько он далек от понимающего человека, каким я его себе представляла.

Взглянув на меня, хлюпающую носом и заливающуюся слезами, Линн мягко сказала:

– Все будет хорошо. Честное слово, я даже не подозревала, что ты чувствуешь. Я понимаю, почему ты пошла к Тому. Все наладится, не переживай.

– Но я столько проблем тебе создала! – воскликнула я.

Линн улыбнулась и пожала плечами.

– Да какие это проблемы? Что, в сущности, ты испортила? У меня все еще есть моя семья и друзья. И это главное. Что мне еще нужно? – поднявшись со своего места, она подошла ко мне и обняла.

Я прижалась к ней, вдыхая аромат ее духов и с трудом веря, что она может быть такой всепрощающей.

– Я больше никогда не буду ни на кого стучать! Я больше никогда так не поступлю!

– Все в порядке, – успокоила меня Линн. – Со мной все будет в порядке.

И все же я позвонила Тому и сказала ему, что я была неправа начет Линн и зря нажаловалась на нее из-за своего эгоизма. Но сделанного было уже не вернуть. Неделю спустя Том ее уволил. Линн позвонила мужу, чтобы сообщить новости, я слушала ее разговор, и у меня на глаза наворачивались слезы. Я никогда не забуду, как муж Линн ворвался в офис с красным лицом и стиснутыми кулаками.

– Как ты могла?! – набросился он на меня.

– Оставь ее в покое. – Линн коснулась его руки. – Она здесь ни при чем.

Больше он не сказал ни слова – лишь вернулся к ее столу и помог собрать вещи.

В течение следующих полутора лет мы с Линн несколько раз встречались за ужином и делились друг с другом нашими планами на будущее. Она решила открыть свой собственный бизнес, о котором мечтала последние двадцать лет. Позже я навестила ее в ее новом офисе и сказала, как я горжусь ее достижениями.

Два года назад Линн погибла по вине пьяного водителя. Я была убита горем, и мое чувство вины снова ко мне вернулось. «Это было несправедливо! – думала я, обращаясь не то к Богу, не то просто в пространство. – Наконец-то Линн осуществила свою мечту, но она не успела насладиться этим!»

Однако шли месяцы, и я поняла, какой замечательный подарок сделала для меня Линн. Она дала мне возможность повиниться перед ней задолго до ее смерти. Это был по-настоящему ценный подарок, который она для меня сделала.

И я до сих пор благодарна ей за него. И за то, что она была столь великодушна и простила мне мой подлый поступок.

Великодушие Линн открыло мне то, что я и так знала, но что начала понимать более ощутимо после ее смерти, – это то, каким замечательным человека она была! У ее семьи и друзей по соседству были свои истории о том, как она проявляла свое великодушие к ним. А у меня была своя история.

Теперь всякий раз, когда кто-то из друзей сознаётся мне в каком-то некрасивом поступке, я всегда знаю, как мне отреагировать. В такие моменты я сразу вспоминаю Линн и проявленную ею в действии красоту истинного прощения.

 Мэри Уилсон

Я не позволю меня сломить

Простить – значит заново обнаружить, что мир полон света, и навсегда забыть те времена, когда предавшие вас люди пытались погрузить вас во тьму.

– Додински

Когда на экране моего телефона неожиданно высветились слова: «Могли бы мы встретиться сегодня между 13:15 и 13:30?» – я невольно напряглась, почувствовав, как сердце застучало словно молот по наковальне.

Казалось бы, слова ничего не значащие. Но человек, который их написал, всегда доставлял мне много боли и унижения. И этим человеком была моя мать.

Она никогда не умела проявлять любовь – она просто не знала, что значит это слово. На протяжении всей моей жизни мама внушала мне, что я пустое место, ничего не стою и никогда ничего не добьюсь. Она все время выбивала почву у меня из-под ног, доказывая, что я так же несостоятельна, как она. Ведь она не справилась с жизнью – значит, и я не справлюсь. Для нее самой было легче одурманить сознание алкоголем, нежели чем научиться с достоинством принимать удары судьбы и противостоять им. Она все время пыталась меня убедить, что и я когда-нибудь сорвусь и вдребезги разобьюсь.

Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох. Меньше всего на свете я хотела встречаться с мамой и разговаривать с ней. Это было испытание не из легких. В моей голове сами собой стали складываться фразы, которые я могла бы написать ей в ответ на ее сообщение: «К сожалению, буду занята»; «Я не в городе»; «Я неважно себя чувствую», – или что-то подобное я могла сочинить, лишь бы выдумать предлог и не видеться с ней. Но все это было бы неправдой. А я не хотела врать. Потому что путь лжи – это не тот путь, которым я выбрала следовать по жизни.

Аромат только что сваренного кофе вернул меня в реальность. Я открыла глаза и окинула взглядом уютное пространство кухни. Через приоткрытую балконную дверь с улицы задувал свежий ветерок. Солнце, пробиваясь через полоски жалюзи, рассеивалось яркими пятнами света на полу у меня под ногами. Летнее утро только зарождалось, обещая начало чудесного дня. И меньше всего мне хотелось испортить этот день неприятной встречей. Но и начинать его с лживых слов я тоже не желала.

«Да, давай встретимся», – написала я в ответ и тут же получила от матери подтверждение. Обычно она общалась со мной подчеркнуто вежливо. Но при всем своем старании, это все равно не помогло бы ей стереть из моей памяти те моменты детства, когда она злобно орала на нас с братом в периоды своих запоев. В такие времена мы вели себя тише воды ниже травы. В детстве мы с братом быстро научились быть паиньками – при матери-алкоголичке трудно было вести себя по-другому. Брат, более мягкий и уступчивый, чем я, никогда не пытался ей противостоять. Я же все свое детство и юность росла с ощущением собственной ущербности. Мне нужна была опора. И я искала эту опору, стараясь осознать и отстоять свою ценность.

Когда-то давно отец рассказал мне кое-что о детстве мамы, взяв с меня клятву, что я буду молчать и никогда никому – и тем более ей – не скажу о том, что я знаю. Моя мама выросла в пятидесятых, в маленьком городке на Среднем Западе, и была младшей из пяти детей. Она была единственной девочкой и имела еще четверых братьев. И как призналась ей ее мать, имя для нее нашли, ткнув наугад в объявления с некрологами. Но это еще не все. Когда мама была маленькой, она пожаловалась матери, что отец приходит к ней по ночам и… ну вы поняли. Но мать не поверила ей и обозвала лгуньей. А когда отец умер (тогда моей маме было шестнадцать), она плакала не от горя, а от радости. Однако все оставшиеся годы изводила себя чувством вины за эти слезы. Оба ее родителя (мои бабка и дед, которых я никогда не видела) были запойными алкоголиками. С самого рождения мама вынуждена была заботиться о себе сама – и сама, как умела, училась справляться с болью, которую постоянно испытывала, живя в родной семье. Ее воспитывали так, чтобы она никогда не высказывалась вслух, – поэтому она и заглушила свой голос алкоголем.

В 13:23 мама появилась в моей квартире. Чувствуя себя неловко, мы расположились в гостиной для разговора. Было заметно, что мама очень волнуется. Присев на краешек дивана, она вся подобралась, словно хотела занять меньше места, и, достав из сумочки сложенный вчетверо листок, стала его нервно крутить в руках.

– У нас в «АА»… – начала мама, имея в виду группу анонимных алкоголиков, к которой присоединилась после того, как чуть не умерла от очередного запоя, – есть такое задание… это как один из первых шагов к излечению… Нужно осознать свои ошибки, которые мы в течение жизни совершили в отношении других людей, и попросить за них прощения.

Она подняла на меня глаза, сглотнула ком и трясущимися от волнения руками развернула листок и, откашлявшись, начала читать:

– «Я знаю, что никогда не просила у тебя прощения, даже после многих лет трезвости. Сегодня я хочу сказать тебе, что очень сожалею об этом. Я очень сожалею, что я не умела тебя любить и не была той матерью, которую ты заслуживаешь. Я сожалею о всех жестоких словах, которые говорила тебе, и обо всех несправедливых поступках, которые совершила в отношении тебя…»

Голос у нее немного дрожал. Я чувствовала, как она борется со слезами. Однако, не поднимая на меня глаз и не останавливаясь, она продолжила зачитывать свое послание:

– «Я не могу изменить прошлое. Но знаю, что могу изменить себя в настоящем», – закончила она последнюю фразу и, сложив листок, замерла с опущенной головой, словно ожидая приговора.

Я видела, каких невероятных усилий ей требовалось, чтобы выполнить это «упражнение». Все выглядело довольно странно, но, учитывая обстоятельства, я понимала, что мама приложила все свое мужество, чтобы прочитать эти заранее написанные слова.

– Я прощаю тебя, – произнесла я без всяких усилий – слова сами собой вырвались наружу.

Подняв голову, мама удивленно взглянула на меня. В глазах ее стояли слезы. Губы тряслись.

– Правда?! – переспросила она, и у нее вырвался вздох облегчения.

В тот момент я подумала: «Да, прошлого не изменить. Даже тысячи извинений не сотрут из памяти глубоко запрятанные обиды». Но я чувствовала, что мое прощение может завершить нашу старую родовую привычку приносить боль близким людям. Простив маму, я осознанно сказала «стоп!» передающимся по наследству паттернам страдания в нашей семье. Мое прощение могло исцелить не только мои собственные раны, но и мамины раны и раны всех моих родных, включая маминых братьев и ее родителей, чтобы наконец наши внутренние раны перестали вынуждать нас причинять боль нашим близким и всем, кто нас окружал. Я больше не хотела множить эту давнюю боль и позволять ей отравлять мою жизнь, а потому дала себе обещание завершить эту разрушительную программу прямо сейчас, до того, как позволю ей сломить меня.

 Л. Н. Фелдер