Текст книги "Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии"

Ориентация на внутригрупповое общение у мигрантов возрастает, если они расселяются компактно в моноэтнических кварталах, типа китайских «чайнатаунов» в городах США. В таких кварталах процессы ассимиляции мигрантов в принимающем сообществе существенно тормозятся. Еще один такой тормоз ассимиляции открыл Маркус Л. Хансен в 1937 году, описав широко распространенный феномен «третьего поколения». Суть его в том, что мигранты первой волны, прибывающие в Америку, обычно страстно стремятся влиться в новую среду и порой демонстрируют свой «американизм» и культуру «янки» больше, чем местные жители, а их внуки «хотят вспомнить то, что пытались забыть деды» – свою национальную родину180180
  Hansen M. L. The Problem of the Third Generation Immigrant. Rock Island, IL: Augustana Historical Society, 1938. P. 9.


[Закрыть]. Ее образ, как правило, сильно мифологизированный, служит компенсацией их неудовлетворенности своим прежним статусом в новых условиях, и такого рода образы затрудняют идентификацию мигрантов с новым национальным сообществом.

Так или иначе, ассимиляция мигрантов – сложный и противоречивый процесс. Согласно концепции «циклов расовых отношений» (Race Relations Cycle), разработанной Робертом Парком еще в начале прошлого века, ассимиляция включает четыре этапа: знакомство, соперничество, аккомодацию (приспособление) и, наконец, ассимиляцию мигрантов в принимающем сообществе181181
  См. подробнее: Костенко В. В. Теории миграции: от ассимиляции к транснационализму // Журнал социологии и социальной антропологии. 2014. Т. XVII. № 3. С. 63.


[Закрыть]. С тех пор признание ассимиляции как поэтапного процесса не подвергается сомнению, хотя существуют разные варианты классификации таких этапов или циклов. Наиболее обобщенно их можно сформулировать следующим образом:

– аккультурация (освоение языка принимающего сообщества и внешних атрибутов его поведения);

– социализация (принятие основных правил поведения и предлагаемых социальных ролей);

– экономическая аккомодация (приспособление к требованиям экономической системы);

– идентификация себя в качестве полноценного члена принимающего общества.

Ныне стало понятно, что завершенность ассимиляции не предопределена, поскольку существует множество факторов, препятствующих этому процессу и создающих немало «трений» на его пути. О некоторых из них мы поговорим при оценке ассимиляции как части политики управления межэтническими отношениями.

Разделительные процессы (сепарации)

Под ними понимается совокупность социально-политических и этнических процессов, вызывающих в той или иной мере расколы социально-политических общностей, а также напряженности и конфликты в отношениях между этническими группами единого государства.

При всей важности вопросов о формах и общих механизмах этнополитической интеграции, не они сегодня лидируют по числу публикаций и остроте интереса различных направлений этнической политологии (равно как и этнологии и этносоциологии). Бесспорным лидером во всей этнополитической тематике является проблема этнополитических конфликтов. И это вполне объяснимо. Минувший век, особенно его вторая половина, был удивительно противоречивым с точки зрения как развития этнополитических процессов, так и их осмысления учеными и политиками. С одной стороны, это был век дальнейшего развития либеральных и гуманистических ценностей, демонтажа почти всех колониальных образований, признания мировым сообществом проблемы меньшинств как одной из важнейших в мировой политике, проведения конституционных реформ с учетом этнокультурного фактора во многих государствах (Бельгия, Канада, Испания и др.). С другой стороны, это был век неслыханной жестокости в отношении этнических общностей. Речь идет не только об ужасах Второй мировой войны, но и о кровавых конфликтах конца столетия. По подсчетам директора Института мира в Осло Дена Смита, две трети войн только за вторую половину 1990‐х годов связаны с этническими конфликтами, три четверти их жертв – мирное население182182
  Smith D., Sandberg K. I., Baev P., Hauge W. The State of War and Peace. Atlas. L.: Penguin, 1997. P. 13.


[Закрыть].

В условиях все новых этнополитических вызовов ученые выдвигают разнообразные концепции природы и динамики этнополитических конфликтов. Эти концепции не менее противоречивы, чем рассматриваемые ранее концепции этничности и наций, поскольку в них отражаются те же дискуссии, о которых уже шла речь в предыдущих параграфах. Чтобы не повторяться, автор выделил в этом параграфе лишь те дискуссионные вопросы, которые в наибольшей мере связаны со специфическими проблемами этнополитической конфликтологии.

Вопрос о специфике этой области знания сам по себе является предметом дискуссий, поскольку одни авторы полагают, что ничего специфического в этнической конфликтологии нет, тогда как другие, напротив, считают этнические конфликты настолько специфичными, что отрицают даже саму возможность рассмотрения их в рамках единых конфликтологических теорий183183
  См. подробнее обзор этих дискуссий: Авксентьев В. Этническая конфликтология…


[Закрыть].

Сторонники универсальности конфликтологической теории аргументируют свой подход тем, что по предмету спора все конфликты полифункциональны и в них переплетаются различные факторы (экономические, политические, этнические и др.), поэтому известнейший американский конфликтолог Д. Горовиц полагает, что об этнических конфликтах в полном смысле этого слова можно говорить лишь применительно к традиционным обществам Азии, Африки и Латинской Америки184184
  Horowitz D. Ethnic Groups in Conflict. P. 18–21.


[Закрыть]. Примерно такой же точки зрения придерживается и известный американский политолог М. Маршалл, говоря, что «термин этнический конфликт стал эвфемизмом для внутригосударственных конфликтов, которые мы не можем объяснить и понять»185185
  Marshall M. G. Systems at risk: Violence, Diffusion, and Disintegration in the Middle East // Wars in the Midst of Peace: The International Politics of Ethnic Conflict / Ed. by D. Carment, P. James. Pitsburg, PA, 1997. P. 82.


[Закрыть]. С такими взглядами трудно не согласиться, вместе с тем переплетенность функций не означает, что одна из них, этническая, полностью лишена смысла. Так, Дж. Ротман отметил такую особенность этнических и религиозных конфликтов, как их высокая субъективность и, по выражению исследователя, «неуловимость»186186
  Rothman J. Resolving Identity-Based Conflicts. San Francisco, 1997. P. 35.


[Закрыть].

Действительно, такие конфликты глубоко субъективизированы, они опираются на аргументы истории, мифологии, которые воспринимаются сторонами конфликта по-разному. Они «идеалистичны», обращены к сакральному началу, поэтому стороны конфликта зачастую воспринимают, скажем, этническую территорию как явление священное. При таком восприятии конфликта его участники иногда отказываются даже обсуждать вопрос о территориальных уступках как форме достижения компромисса на переговорах, рассматривая такую постановку вопроса как «святотатство».

Сторонники выделения этнических конфликтов как особой отрасли этноконфликтологии полагают, что для нетрадиционных обществ, где этничность и политика переплетены, не следует использовать понятие «этнические конфликты», здесь более адекватным сложившимся реальностям является понятие «этнополитические конфликты». Однако и это определение порождает новый виток дискуссий.

Чаще всего этнополитические конфликты определяют по сторонам-участникам. Так, исходя из широко известного определения В. Тишкова, этническим (или этнополитическим) можно считать такой конфликт, в котором по крайней мере одна из сторон сформирована по этническому принципу187187
  Тишков В. А. Этнический конфликт в контексте обществоведческих теорий // Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. Ч. I. М., 1992. Вып. 2. С. 86–92.


[Закрыть]. При кажущейся убедительности такого определения оно имеет свои недостатки, особенно заметные при сопоставлении дефиниции с реальной действительностью.

Во-первых, даже одну из сторон конфликта, как правило, трудно определить в качестве гомогенной этнической общности. Например, в приднестровском конфликте не только на стороне жителей Приднестровской народной республики, но и в рядах молдавской армии сражались представители разных национальностей (хотя бы потому, что не могли уклониться от призыва в армию, являющегося на территории Молдовы обязательным). Также многоэтническим был состав участников грузино-абхазского конфликта. На стороне абхазов выступали армяне, русские, представители народов Северного Кавказа, но и на стороне грузинских сил воевали представители разных народов, например отряды украинских националистов из группировки УНА УНСО.

Во-вторых, ни в одном из известных этнополитических конфликтов ни одна из сторон не представляла интересов всей этнической общности. Практически всегда были люди, которые отказывались от поддержки конфликтных действий «своих» соплеменников, а некоторые даже могли поддерживать противоположную сторону конфликта и уж во всяком случае могли принципиально осуждать насилие как способ разрешения межэтнических или политических противоречий. Таким образом, ни одна из сторон конфликта не формируется по этническому признаку, если под ним понимать всеобщую этническую мобилизацию. В связи с этим, на наш взгляд, ближе к истине те исследователи конфликтов, которые определяют этнополитические конфликты не по составу их участников, а по целям конфликтных действий188188
  Стрелецкий В. Этнотерриториальные конфликты: сущность, генезис, типы // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах / Под ред. М. Олкот, В. Тишкова и А. Малошенко. Московский Центр Карнеги, 1997; Попов А. А. Причины возникновения и динамика развития конфликтов.


[Закрыть]. Поэтому мы предлагаем следующее определение: этнополитическими можно считать такие конфликты, которые ведутся от имени этнических общностей, вне зависимости от того, насколько участники конфликта полномочны представлять интересы всей общности или этнической группы, и мотивируются целями «борьбы за интересы народа» (нации, этнической общности), хотя в реальности могут стимулироваться иными целями и прежде всего борьбой за распределение или монопольное владение ресурсами и властью на некоторой территории.

Как в теоретическом, так и в практическом отношении чрезвычайно важен вопрос о причинах возникновения основной полосы конфликтов именно на южном фланге бывшего СССР, где сформировался полюс политической нестабильности, образовались очаги и обширные зоны самых ожесточенных вооруженных столкновений представителей разных этнополитических сил.

В современной литературе по этническим и территориальным конфликтам сложилось несколько точек зрения на эту проблему, различающихся приверженностью исследователей тем или иным универсальным концепциям возникновения конфликтов189189
  Обзор основных концепций по данному вопросу см., например: Здравомыслов А. Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. С. 3–9.


[Закрыть]. Так, в соответствии с концепцией Сэмюэла Хантингтона, одной из самых известных в этой области, все объясняется культурной несовместимостью народов, принадлежащих к разным цивилизационным группам, прежде всего к еврохристианской и азиатско-мусульманской. Граница соприкосновения этих цивилизаций как раз совпадает с южной границей России, что и обусловливает, по мнению последователей этого ученого, возникновение здесь цепи этнических и конфессиональных конфликтов, а время обострения противоречий (конец 1980‐х – начало 1990‐х годов) совпадает с началом прогнозируемого гарвардским профессором нового глобального цивилизационного кризиса190190
  Huntington S. P. The Clash of Civilizations? // The International System after the Colapse of the East-West Order. 1994. См. также: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций // Полис. 1994. № 1. С. 33–48.


[Закрыть].

Эта концепция, которая на первый взгляд кажется хорошо объясняющей этнополитическую ситуацию на юге СНГ, при попытке ее применения на практике оказывается непригодной даже для простого эмпирического обобщения большинства конфликтных случаев. Если армяно-азербайджанский, осетино-ингушский и русско-чеченский конфликты хоть в какой-то мере могут служить иллюстрацией цивилизационного столкновения, то уже абхазо-грузинский к этой категории трудно отнести (грузины, как и большая часть абхазов, – христиане, а на стороне абхазов воевали представители как радикальных исламских организаций, так и христиане – русские казаки и армяне). Совершенно неприменима данная концепция к среднеазиатским вооруженным конфликтам, поскольку все они развивались только внутри одной конфессиональной общности (мусульман). Так, сторонами ферганского и ошского конфликтов были тюркоязычные мусульмане-сунниты, а в таджикском стороны характеризовались не только конфессиональной однородностью (мусульмане-сунниты), но и этнической, поскольку представляли один и тот же таджикский этнос, хоть и разные его регионально-клановые группы.

Ближе к реальности концепции, пытающиеся увязать объяснения всплеска конфликтов в постсоветском пространстве с глобальным процессом распада колониальной системы и борьбой «малых» народов за национальное самоопределение.

Советская национальная политика была буквально пронизана духом насилия, особенно в период сталинизма (1930–1953). Насильственный характер носила политика иерархического разделения территорий и народов на своеобразные ранги в зависимости от типа национально-государственного образования (союзная или автономная республика, автономная область, национальный округ). Порожденные этой иерархией противоречия между так называемыми «титульными нациями», имевшими свои государственные образования, и «нетитульными», а также народами разного статуса (союзного, автономного, окружного) до сих пор проявляются в многочисленных конфликтах в СНГ, особенно на Кавказе. Столь же негативные последствия породила и советская политика насильственной перекройки границ национально-государственных образований. Кавказ был как бы лабораторией для экспериментов с этническими границами, когда единые этнические массивы (лезгин, ногайцев, аварцев, азербайджанцев, армян и др.) рассекались административной межой, в то время как различные народы принудительно объединялись для проживания в единых административных ячейках (кабардинцы и балкарцы; карачаевцы и черкесы; грузины и абхазы и др.). Похожие процессы происходили и в Центральной Азии. Так, в 1929 году от Таджикистана были отторгнуты и переданы Узбекистану два крупнейших и древнейших таджикских города Бухара и Самарканд, с прилегающими к ним, заселенными преимущественно таджиками, сельскими районами, а из Узбекистана в состав Таджикистана перевели Ленинабадскую (Ходжентскую) область, в которой значительную часть населения и сейчас еще составляют узбеки. Эти преобразования не только усилили давние таджикско-узбекские противоречия, но и заложили одну из линий регионального противостояния (между проузбекским севером и проафганским югом), драматически проявившегося в ходе гражданской войны в Таджикистане 1992–1993 годов.

Насильственной была сталинская политика депортации в 1937–1944 годах многих народов со своих исконных территорий в восточные районы СССР. Больше всего народов было депортировано с территории Кавказа, а основным местом их ссылки стала Центральная Азия, и в обоих регионах депортация заложила очаги конфликтов.

То, что насильственная политика государства постоянно провоцировала представителей национальных окраин на ответные действия, не вызывает сомнений и хорошо вписывается в концепцию национально-освободительной борьбы. Однако названная теория не объясняет, почему эта борьба начала разгораться не в период, когда Советская империя в наибольшей мере проявляла свой репрессивный характер, а как раз тогда, когда она стала либерализироваться, развивать федеративные отношения и расширять полномочия национальных автономий. Трудно понять, оперируя этой теорией, почему примерно равный и тягостный исторический опыт подвигает одни народы (например, чеченцев) на восстания, а другие (скажем, ингушей, родственного чеченцам этноса, разделивших с ними тяготы депортации) настраивает на относительно спокойную адаптацию к изменяющимся условиям. Совершенно не объясним теорией национально-освободительной борьбы феномен Казахстана. Российская колонизация этого края с XIX века дала множество поводов для потенциальных конфликтов. Она привела к превращению казахов в относительное меньшинство в составе населения на своей исторической территории; к концентрации здесь в 1941–1956 годах депортированных народов, многие представители которых рассматривали республику как место ссылки; к соприкосновению на этой территории самых больших на всем постсоветском пространстве совокупностей этнических общностей, принадлежащих к исламо-азиатской и евро-христианской цивилизационным группам; к насильственному отторжению от Казахстана территории с преобладанием казахского населения и приращению районов, в основном населенных русскими. Несмотря на все это, здесь ни разу не возникали такие этнические и территориальные конфликты, которые хоть в малой мере были бы сопоставимы по своей ожесточенности и длительности с таджикским или кавказскими.

Некоторое объяснение этому феномену можно найти с помощью еще одной концепции, которая часто используется при интерпретации причин возникновения этнических конфликтов на территории бывшего СССР. Условно ее обозначают как «концепцию идеологического обруча», а суть сводят к тому, что социалистическое тоталитарное государство сдерживает (сжимает, как обруч) развитие национальных движений. Однако, как только под напором внутренних и внешних обстоятельств репрессивная мощь и идеологические оковы тоталитарного государства слабеют, из разомкнутого обруча вырывается накопленный годами национализм191191
  См.: Здравомыслов А. Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. С. 5.


[Закрыть]. Процесс этот происходил неравномерно в разных регионах и республиках бывшего Советского Союза. Так, в Центральной Азии и после распада СССР ведущую роль в политической жизни республик сохранила коммунистическая партия (исключения, и то на очень короткий период, составили лишь Таджикистан и Киргизия). Эта партия претерпела лишь незначительные внешние изменения, например была переименована (в Казахстане – в социалистическую, в Узбекистане – в народно-демократическую, в Туркмении – демократическую), а ее лидеры Нурсултан Назарбаев, Ислам Каримов и Сапармурат Ниязов сохранили за собой функции руководителей соответствующих республик, ставших независимыми государствами. Сходство в их политике состояло в том, что они, опираясь на умеренный, лояльный правящему режиму национализм, решительно пресекали деятельность радикальных националистических и исламских организаций192192
  См. подробнее: Паин Э. Центральная Азия: модели национальной политики новых независимых государств // Российский монитор. 1995. № 5. С. 20–33.


[Закрыть].

Иначе развивались события в Закавказье и Чечне. Здесь в 1990–1991 годах к власти в республиках пришли лидеры национальных движений: Звиад Гамсахурдия в Грузии, Абульфаз Эльчибей в Азербайджане, Джохар Дудаев в Чечне. Нечто похожее произошло и в Таджикистане. Так, Каддридина Аслонова, пришедшего к власти в этой республике сразу после провала августовского путча 1991 года в Москве, роднит с перечисленными лидерами кавказских республик не только то, что он также в числе первых законодательных актов подписал запрет деятельности коммунистической партии193193
  Все названные политики правили в своих республиках недолго, были насильственно отстранены от власти, и на их место вернулись бывшие руководители местных коммунистических партий: Эдуард Шеварднадзе в Грузии, Гейдар Алиев – в Азербайджане, Доку Завгаев – в Чечне, Рахмон Набиев – в Таджикистане.


[Закрыть], но и сомнительная слава человека, приход которого к власти вызвал, пусть косвенно, бурный всплеск радикального национализма. Аслонов, будучи первым представителем южных кланов таджиков, возглавившим Таджикистан, способствовал развитию особой формы национализма – кланового. Между тем национализм во всех его формах как раз и явился в эти годы основным фактором возникновения вооруженных этнических конфликтов и перерастания их в полномасштабные войны.

Существуют убедительные доказательства того, что эскалация этнических конфликтов больше зависит не от тяжести исторических невзгод и обид, пережитых тем или иным народом, а от способности узкой группы людей, действующей от имени нации (зачастую самозванно), манипулировать массовым сознанием, актуализируя реальные и мнимые обиды народов, превращая их в политические лозунги, мобилизующие соплеменников с целью захвата власти или ее удержания. А. Попов, описывая механизмы манипуляции массовым сознанием при подготовке к конфликту, выделил три стадии в процессе этнической мобилизации194194
  Попов А. А. Причины возникновения и динамика развития конфликтов. С. 273–297.


[Закрыть].

Первая стадия – «эмоциональной актуализации», при которой все прошлые и настоящие, действительные и мнимые обиды должны быть выведены на поверхность общественного сознания и поданы в болезненно-заостренной форме как свидетельства и символы национального унижения и оскорбления, затрагивающие честь и личное достоинство каждого представителя данного этноса (если, конечно, он хочет сохранить за собой право считаться «истинным сыном своего народа», «своего отечества»).

Вторая стадия – «операциональной ориентации», когда конфронтационные импульсы претворяются в мобилизующую соплеменников («соотечественников») программу привлекательных политических целей и практических шагов.

Наконец, третья стадия, «моральной легитимизации», завершает процесс этнического манипулирования. На ней намеченные к реализации цели и конкретные программные установки, практические шаги должны быть морально санкционированы господствующим в данной этнической среде общественным мнением. После этого любые акции данного национального движения, даже если они сопряжены с неминуемыми беспорядками и кровопролитием, заведомо будут восприниматься как нравственно оправданные, отвечающие высшим национальным интересам.

Так называемые «инструменталистские концепции этнических конфликтов», описывающие механизмы манипуляции массовым сознанием и роль манипуляторов, так называемых «этнических и религиозных предпринимателей», приоткрывают завесу тайны о причинах возникновения конфликтов, но и они не объясняют их полностью. В частности, если «этнические антрепренеры» или экстремистские политические организации столь влиятельны, то почему в одних районах они появляются и укореняются, а в других нет? Почему, формируясь во многих районах, они добиваются своих целей лишь в некоторых?

В числе факторов развития этнических и территориальных конфликтов на юге постсоветского пространства не последнее место занимают и экономические причины, особенно в 1990‐х годах, когда многие государства Закавказья и Центральной Азии стали местом добычи и транспортировки нефти и газа, а следовательно, и жесткой конкуренции различных экономических и политических сил. В то же время не стоит и преувеличивать роль сугубо экономических интересов, в том числе и нефтяных, в развитии конфликтов рассматриваемого типа. Так, во времена зарождения карабахского, абхазского и юго-осетинского конфликтов какая-либо связь между ними и нефтяными интересами каких-либо групп совершенно не просматривалась. Чечня, бесспорно, представляет интерес и как место добычи нефти, и, особенно, как район ее транзита. Но интерес так называемого нефтяного лобби России состоял в том, чтобы не допустить в Чечне военных действий, замораживающих нефтедобычу, ее переработку и транспортировку, а главное – препятствующих чрезвычайно выгодным спекулятивным операциям с нефтью на территории республики. Однако война все равно началась, и все ее участники несли огромные убытки. Кроме того, возможности нефтяного или какого-либо иного экономического лобби диктовать свои решения высшему руководству страны, скажем России, сильно ограничены другими влиятельными группами, преследующими свои собственные интересы. Более того, даже внутри одной отрасли нефтяной и газовой промышленности различные группировки не могут договориться о единой политике195195
  Паппэ Я. Нефтяная и газовая дипломатия России // Pro et contra. 1997. Т. 3. № 2. С. 63.


[Закрыть].

О том, что влияние экономических интересов не является решающим в развитии этнических конфликтов, свидетельствует и то, что лидеры национальных движений, роль которых в возникновении и эскалации конфликтов чрезвычайно велика, насколько мне известно, ничего от этого не выиграли экономически, поскольку больше всего были заинтересованы в удовлетворении своих политических амбиций. Другое дело, что вокруг всех сторон конфликта всегда вращаются представители нелегального и откровенно криминального бизнеса и они-то действительно наживаются на конфликтах. Вместе с тем было бы большим преувеличением считать криминальный бизнес главным виновником развития конфликтов на юге СНГ. На роль «главного виновника» в развязывании подобных конфликтов не могут претендовать, как уже отмечалось, и силы, заинтересованные в продвижении нефтяных интересов, хотя не вызывает сомнений факт использования уже развившихся конфликтов и их последствий в нефтяной политике многих государств (в том числе и России). Многочисленные примеру тому проявлялись в российской политике в Прикаспийском регионе196196
  См., например: Федоров Ю. Каспийская политика России: к консенсусу элит // Pro et contra. 1997. Т. 3. № 2. С. 77–78.


[Закрыть].

Правительства многих государств мира часто пытаются объяснить возникновение межэтнических или межконфессиональных конфликтов «происками» неких внешних сил, однако при этом редко приводят сколько-нибудь убедительные аргументы в пользу того, что некое иностранное государство стало виновником зарождения этнического или территориального конфликта. Так было неоднократно при возникновении конфликтов в зонах расселения тюрок и китайцев в Китае, исламского и индуистского населения в Индии, в полиэтничных и мультиконфессиональных регионах Балкан, Кавказа, Ближнего Востока и Центральной Азии. Меж тем причины большинства конфликтов в названых регионах мира обычно бывают хорошо объяснимы, исходя из внутренних обстоятельств жизни различных культурных групп, взаимодействующих на этих территориях. Другое дело, что государства, претендующие на лидирующую роль в рассматриваемых регионах (Китай, Индия, Россия, Турция, Иран, США и др.), учитывают и зачастую используют в своей политике фактор конфликтности на территории того или иного региона мира в целях усиления своего регионального и/или глобального влияния.

Наибольшие расхождения во мнениях аналитиков вызывает вопрос о роли России в возникновении, эскалации и урегулировании подобных конфликтов.

Эти споры вызваны прежде всего бросающейся в глаза противоречивостью ее геополитических интересов. Так, не вызывает сомнений заинтересованность России в стабилизации и смягчении политического климата на территории прилегающих к ней стран юга СНГ, хотя бы потому, что ее северокавказские республики, являющиеся самыми нестабильными в Федерации, подвержены тем же политическим болезням, что и закавказские государства, а над поволжскими республиками постоянно витает угроза заражения нестабильностью, исходящей из горячих точек Средней Азии. Вместе с тем провоцирование конфликтов и внутренних междоусобиц в духе политики «разделяй и властвуй» не раз использовалось Россией для укрепления своего влияния за полтора века ее присутствия в обоих регионах.

Хочу прояснить некоторые аспекты своей личной позиции по данному вопросу, которую не могу переложить на некое коллективное «мы», включая даже людей, которые так или иначе помогали в подготовке этой книги. Прежде всего, я рассматриваю как предельно упрощенные и неадекватные реальности суждения тех авторов, которые пытаются объяснить природу обострения территориальных споров в постсоветском пространстве исключительно «имперскими происками Кремля». Ничто, на мой взгляд, так не удалено от истины, как предположение, что внешняя политика постсоветской России планировалась и осуществляется в духе сакраментальной «теории заговоров»197197
  См. подробнее по этому вопросу: Паин Э., Попов А. Принятие политических решений в вопросах использования силы в США и России. Силовая политика России // Как делается политика в США и России / Под ред. Дж. Азраэла и др. М.: Комплекс-Прогресс, 1996. С. 281–301.


[Закрыть]. Непродуктивно описывать эту политику и в терминах «теории хаоса», т. е. как совокупности абсолютно спонтанных действий, не обусловленных государственными интересами. При оценке политики России в конфликтных зонах автор исходит из теории «переходного» характера такой политики, отражающей незавершенность процесса национально-государственной консолидации России, начального этапа становления новых экономических отношений и системы демократического функционирования посткоммунистических институтов государства и общества. Также находится в стадии становления и процесс геополитической самоидентификации России.

Осознание и формулирование российских интересов в сфере международной безопасности, геополитической стратегии и развития внутренних федеративных отношений происходит в борьбе различных политических сил. Поэтому политика России характеризуется причудливыми сочетаниями и чередованиями противоречивых тенденций, как по отношению к новым независимым государствам, так и к регионам самой Российской Федерации.

Обзор основных концепций развития конфликтов должен был, на наш взгляд, показать прежде всего ограниченность возможностей всех известных концепций в объяснении причин, обусловивших взрыв конфликтов в рассматриваемых регионах в 1990‐х годах. Вместе с тем, если рассматривать эти концепции по принципу их взаимной дополнительности, то в совокупности они дают некоторое представление об общей картине эскалации конфликтов в постсоветском пространстве и о сложности причин, обусловивших изучаемый феномен.

В 1990‐х годах, в первые годы существования постсоветской России, центральной проблемой национальной политики был вопрос о политическом статусе этнических территорий. Именно он породил особый тип конфликтов в межэтнических отношениях.

«Вертикальные конфликты», или «конфликты суверенизации». Это межгрупповые отношения, в рамках которых широкие массы людей определенной этнической принадлежности могут объединяться в политические движения, обычно называемые «национальными движениями», консолидируясь вокруг идеи национального самоопределения. Идея суверенизации формируется этническими элитами, приобретая затем массовую популярность.

Большую часть межэтнических конфликтов, вспыхнувших в 1990‐х годах, можно назвать «вертикальными», поскольку они были направлены как бы «снизу» (со стороны национальных движений) «вверх» – к центральным (федеральным) органам власти. Требования национальных движений преследовали своей целью изменение статуса территории проживания – от полного суверенитета до повышения уровня автономии республики, которая объявлялась «национальным достоянием» той или иной этнической общности. Все «вертикальные» конфликты так или иначе отражали процесс дезинтеграции Советского Союза, проявившейся в «параде суверенитетов» (1988–1991). Речь шла о конфликтах между союзным центром и союзными республиками, вызванных провозглашением верховенства республиканских законов над союзными. Одним из первых проявлений этого процесса стал карабахский конфликт, начавшийся в 1988 году198198
  Началом карабахского вооруженного конфликта считают 20 февраля 1988 г., когда сессия областного Совета Нагорно-Карабахской автономной области приняла обращения к Верховным Советам СССР, Азербайджана и Армении с просьбой дать разрешение на передачу Карабаха из состава Азербайджана в состав Армении. См.: Зверев А. Этнические конфликты на Кавказе // Спорные границы на Кавказе. М., 1996. С. 19.


[Закрыть]. Он открыл собой череду длительных вооруженных конфликтов (карабахский, абхазский, таджикский, югоосетинский, осетино-ингушский, приднестровский и чеченский), в которых участвовали регулярные армии и использовалось тяжелое вооружение. В процессе «парада суверенитетов» проявились вертикальные конфликты и внутри России. По уровню радикальности требований, предъявляемых российским властям национальными движениями, все конфликты суверенизации внутри России могут быть разделены на четыре типа:

– конфликты, возникшие в результате притязаний существовавших ранее национально-территориальных автономий на полный государственный суверенитет; к таковым на территории Российской Федерации относился только чеченский конфликт, который породил две вооруженные кампании (1994–1996 и 1999–2000);

– конфликты, связанные с односторонним повышением статуса республик, объявлением их «субъектами международного права» или включением в республиканские конституции других норм, противоречащих федеральному законодательству, но без формального притязания на создание на базе этих автономий независимых государств (республики Татарстан, Башкирия, Тува, Якутия и некоторые другие – 1991–1992);

– конфликты, ставшие следствием провозглашения этническими общинами новых национально-территориальных автономий. На такой основе развивались следующие конфликты: а) между рядом национальных движений Дагестана и властями республики; б) между балкарским национальным движением и властями Кабардино-Балкарской Республики; в) между движением радикальной части этнических общин Карачаево-Черкесии и ее властями, отказавшимися признать ранее провозглашенные Карачаевскую, Черкесскую, Абазинскую и две казачьи (Урупско-Зеленчукскую и Баталпашинскую) республики (1992–1994);