Текст книги "Крушение"

Глава 10. Лили – день второй

Где-то в южной части Тихого океана

Тепло просачивается через мою футболку, пробуждая меня от того прерывистого сна, в который я погрузилась ночью. Вместе с сознанием пульсирующими толчками возвращается память. Воспоминания о катастрофе плещутся вокруг, норовя затопить меня, яркие, точно цифровое видео высокого разрешения. Яростно кренится самолет, Тереза с хрустом ударяется о потолок всем телом, струя крови, густой и горячей, стекает по лицу Маргарет, дикий взгляд Кента отдает безумием. Стоит мне задержаться мыслью на каком-то одном из кадров, как другие начинают с бешеной скоростью прокручиваться в моем мозгу, заставляя меня переживать изображенные на них мгновения снова и снова.

Но я не хочу воспоминаний – по крайней мере таких. Они слишком болезненны, слишком свежи. И я стремительно проматываю ленту памяти вперед, к тем часам, когда над нами висела серая сетка дождя, казавшегося бесконечным, а мы дрожали под ней, немые, холодные, мокрые. Память милостиво не сохранила почти никаких подробностей того времени – помню лишь клацанье собственных зубов на фоне раскатов грома и шума волн. Вот и хорошо.

Но теперь откуда-то с высоты бьют солнечные лучи, и я понятия не имею, сколько времени прошло после катастрофы. Солнце припекает мне кожу – это хорошо, значит, я жива, но, с другой стороны, это означает также и то, что нас не спасли. Глаза начинает покалывать: похоже, они пытаются превратить в слезы то, что еще осталось в моем теле жидкого. Солнце настырно лезет в глаза: даже сквозь сомкнутые веки оно ярко-желтое и ужасно горячее. Вот и причина номер пятьдесят семь, почему глаза надо продолжать держать закрытыми.

Жалко, что мысли так стремительно несутся куда-то в голове, поскальзываясь на разных там «если бы» и «а вдруг», которые я давно стараюсь держать от себя подальше. И тут я наталкиваюсь на ощущение, от которого кровь стынет в моих жилах, и я просыпаюсь окончательно. Мои колени пусты. На них нет Маргарет.

Вплоть до самых последних путаных мгновений перед тем, как черное непроницаемое покрывало сна окутало меня, я радовалась, что ее голова давит мне на колени. Теперь там пусто и легко, но эта легкость тревожнее прежней тяжести – помню, я уже испытала такое однажды, с Джошем, когда он только родился и я впервые взяла его на руки, зная, что есть прямое соответствие между этой тяжестью у меня на руках и пустотой в моей утробе. Я должна найти ее, привезти домой и похоронить рядом с Чарли.

Усилием воли я поднимаю пылающие веки, чувствуя, как под ними перекатываются песчинки, царапая мне глазные яблоки. Нет, это не песок, просто лишенная привычной слезной смазки изнанка век причиняет боль моим глазам. Неужели я уже потеряла так много жидкости?

Я долго и часто моргаю, привыкая держать глаза открытыми. Но и тогда прямое беспощадное солнце ослепляет меня; я как крот, вылезший из безопасности своих подземных тоннелей на поверхность. Когда я уже не сомневаюсь, что ослепла полностью и навсегда, из уголков моих глаз начинает сочиться спасительная жидкость. Я снова зажмуриваюсь, чтобы не дать испариться даже микроскопической доле этой влаги раньше, чем она увлажнит мне глаза. Но время проходит, а открывать глаза все-таки нужно. Оттого, что я буду лежать здесь зажмурившись, она не вернется к жизни.

Это напоминает мне тот дикий эксперимент, о котором нам рассказывали на уроке физики в колледже: про кошку в коробке, которая и жива, и мертва в одно и то же время. Как там говорили эти ненормальные? Надо собраться с духом и заглянуть внутрь, только тогда одна из двух возможностей вытеснит другую. Так и тут: надо открыть глаза и посмотреть, иначе будешь без конца представлять себе эту коробку с полусгнившей кошкой внутри.

И я снова медленно поднимаю веки, моргая от резкого света. Я лежу почти на том же месте, где меня свалил сон. Напротив, у другого борта лодки сидит спиной ко мне Кент и смотрит на море – похоже, все еще высматривает Терезу в бесконечной синеве, окружающей нас со всех сторон. Макушка у него ярко-красная, уже обгоревшая на солнце – редкие, коротко постриженные волосы, заметно поредевшие сверху, не спасают кожу от палящих лучей. Белая форменная рубашка расстегнута, под ней видна тонкая майка, аккуратно заправленная под ремень в шорты цвета хаки, которые не прикрывают его колени, тоже огненно-красные, как его макушка. Я поднимаю руки, чтобы потереть глаза ладонями, но, промахнувшись, несильно ударяю себя по носу, который тут же начинает характерно саднить – значит, и меня не миновал солнечный ожог.

Справа от меня спит Дейв. Он лежит, опустив голову на боковину плота и спрятав лицо в сложенные руки, с каждой волной – а они сейчас совсем небольшие, не волны, а рябь – чуть приподнимаясь и снова опускаясь. Похоже, Дейв один из тех редких людей, кто обладает даром загорать, а не обгорать на солнце – талант тем более незаменимый, когда солнце нещадно палит с небес. Его спина также мерно опускается и поднимается в такт дыханию. Почему-то рядом с ним мне становится не так страшно.

Я начинаю перекатывать голову с одного плеча на другое, стараясь не отрывать при этом подбородка от груди. Движение дается мне мучительно тяжело, но зато отвлекает от всяких мыслей. Вдруг я замечаю рядом с Дейвом тканевый сверток и замираю, не закончив движения. Это же старомодный пиджак Маргарет лежит на скамье рядом с ним, и он какой-то слишком объемный и тяжелый даже с виду, чтобы быть совсем пустым.

Подползая к скамье, я чувствую, как ломит руки: будто перестаралась в спортзале накануне. А вот плечо болит иначе, это не знакомая мне боль, но у меня нет времени выяснять сейчас, что с ним. Сначала надо найти ее. С плечом разберусь потом, когда придет спасательная лодка.

Она лежит ногами к Дейву, а тот продолжает спать. Ее голова и плечи покрыты пиджаком, слегка порозовевшим в одном месте от крови, которую я промокала только вчера вечером. Я с усилием сглатываю: такое ощущение, что горло срослось изнури.

Я не хочу вспоминать, как она выглядела вчера. Ее кровь, такая теплая, заливала мне руки, кожа на виске была разорвана, а когда я попыталась осмотреть рану, то увидела в глубине кость – это просвечивал ее череп. Мой пустой желудок сводит судорогой. Я не уверена, что мне хочется глядеть на то, что там, под пиджаком.

Но нет, посмотреть все-таки надо, в последний раз. Надо убедиться в том, что ее действительно нет в живых. Прошлая ночь слишком уж походила на кошмар: я должна знать, было ли все на самом деле или только привиделось мне. Дрожащей рукой я тянусь к белому свертку, касаюсь его кончиками пальцев; ткань залубенела от крови и соленой воды, она царапает мне кожу, когда я приподнимаю ее, ухватив большим и указательным пальцами.

Сначала я вижу волосы на ее макушке, они песочного цвета. Мягкие даже на вид, словно пушок одуванчика. Я хочу погладить их, но едва я приподнимаю пиджак повыше, как открываются другие пряди, толстые, жесткие, слипшиеся от запекшейся черной крови.

Нет, надо открыть ее разом и не тянуть, иначе я никогда не осмелюсь. Облизав губы, я впиваюсь ногтями в полиэстер и, собрав остатки отваги, одним рывком сдергиваю с ее головы ткань. Пиджак падает мне на колени, а я заставляю себя не отводить глаз.

Я ждала увидеть кровавое месиво, выпученные застывшие глаза, кровь, лоскуты кожи, осколки костей… а вижу только спящую женщину. Кто-то перевязал ей голову и вымыл лицо. Глаза у нее закрыты, вид умиротворенный. Я провожу пальцем по незабинтованной стороне ее лица, очерчиваю мимические морщины вокруг рта, эти скобки улыбок. В этот миг я люблю ее, как родную мать, и горюю так, как если б она и впрямь была мне мамой.

Вдруг что-то вспыхивает отраженным солнечным блеском. Золотая цепочка угнездилась в складках шеи Маргарет, затекла в ямку над ключицей. Та самая, на которой Маргарет носила обручальное кольцо Чарли. Всю жизнь. Плевать, что мне придется сейчас коснуться холодной, теряющей живую упругость кожи, погрузить пальцы в сухие и ломкие от кровавой корки волосы, чтобы найти застежку. Я должна снять с нее этот медальон. Теперь он принадлежит Джерри и должен вернуться домой.

Вглядываясь в золотую змейку, кровью и по́том склеенную с ее телом, я вдруг замечаю, что она подрагивает, едва видимо. Игра света, наверное. Но нет, присмотревшись еще внимательнее, я замечаю то, чего не видела раньше: на шее Маргарет тонкой ниточкой бьется пульс.

– Лиллиан, вы проснулись. – Это Дейв. Он уже сидит, растрепанный, помятый, черные кудри слежались спросонья.

У меня во рту стоит такая сушь, что я не могу выговорить ни слова. Дрожащей рукой указывая на сверток ткани передо мной, я хриплю.

Дейв грустно улыбается и качает головой.

– Она жива.

Глаза жжет так, словно я вот-вот заплачу, но слезы не приходят, и это, наверное, хорошо.

– Тише, тише, всё в порядке. – Плот сначала подскакивает, а потом Дейв оказывается рядом со мной. Он обнимает меня одной рукой, и в тот момент для меня нет ничего естественнее, чем прислониться к его боку, положить голову ему на плечо и заплакать.

Он держит меня крепко, и, хотя от него пахнет потом и соленой морской водой, я притворяюсь, будто он – Джерри, и все у нас будет хорошо. Постепенно мои слезы высыхают, рыдания стихают и прекращаются, но я все также сижу к нему вплотную. Не хочу двигаться.

– Помогло? – Его горячая ладонь гладит мне щеки, убирает с лица пряди спутанных волос.

– Ага, немного… Как вы это сделали? – Мне хотелось спросить: «Она будет жить?», но я уже и так знала ответ.

– Я ничего не делал, – Дейв фыркает, как будто я сказала что-то смешное. – Дело было как раз перед рассветом, дождь наконец-то перестал, но было так холодно, что я никак не мог заснуть. Вдруг слышу, кто-то разговаривает. Открыл глаза, смотрю – она, белая, как призрак, и несет такую околесину, какой я в жизни не слыхал. Сама вся в крови, на волосах и лице черная корка, короче, страшилище из фильма ужасов. Только я это подумал, а она – хоп! – Дейв прищелкнул пальцами, – и опять вырубилась. Я пощупал ей пульс, послушал дыхание, и понял, что она жива, до сих пор еще, кажется, дышит.

– И тогда вы перевязали ей голову? – Я пробую повернуться, чтобы смотреть ему прямо в глаза, но тянущая боль в плече словно пригвождает меня к месту.

– Нет, это Кент.

– Кент?

– Ага, похоже, он у нас игл-скаут или что-то вроде.

– Впечатляет. А я думала, это сделали вы.

– Ну, я начал, но…

– Но получалось у него паршиво, так что пришлось мне вмешаться, – влезает в наш разговор Кент, приподняв брови. – Ваш дружок чуть было не перевел на старушенцию весь наш наличный запас медицинского спирта, вот я и решил, что если кто-нибудь из нас выйдет живым из этой передряги, то спирт нам и самим пригодится. – При слове «дружок» Дейв напрягается и убирает руку, которой прижимает меня к себе.

– Ну, кто бы из вас это ни сделал, все равно спасибо. – Я перевожу взгляд с одного мужчины на другого. – Большое спасибо, от души. Я понимаю, что она уже очень слаба, но если ей удастся протянуть еще немного, то, может быть, спасатели успеют…

– Ха… вот именно, может быть.

– Кент, да будь же ты человеком хоть несколько минут кряду, – бросает ему Дейв.

– Дорогой, я не хотела ничего плохого. – Он явно передразнивает меня. – Нет, я, конечно, не против того, чтобы милая старушка выжила и вернулась домой – пусть божий одуванчик и дальше играет в теннис или развлекает себя какой-нибудь другой ерундой. Вот только не надо тешить себя надеждой, будто сейчас появится лодка со спасателями и вытащит нас из этой синей пустыни. Наше время истекает, – продолжает Кент. – С тех пор, как мы разбились, прошло уже около двадцати четырех часов, и вот что я вам скажу, голубки. – Он тычет прямо в меня коротким мясистым пальцем. – Как только они сообразят, что наш самолетик лежит себе, полеживает на дне океана, они не будут так уж упираться нас искать. И я их не виню. Воды-то у нас нет, кроме соленой, а что с нее толку? – И он раскидывает обе руки в стороны так, словно хочет показать нам океан, которого мы, по своей глупости, до сих пор не замечали. – Еды тоже нет, а главное, нам нечем подать сигнал. У маяка, который в комплекте с плотом, батарея оказалась паршивая и сдохла, так что сидим мы тут одни-одинешеньки, и никому до нас никакого дела нет. – С этими словами Кент подается вперед и, сцепив перед собой мозолистые ладони и заглядывая мне прямо в глаза, издевательски произносит: – Так что, девочка, на твоем месте я бы жалел не о том, что мамочка вот-вот отдаст концы, а о том, что она еще дышит. Не повезло ей отделаться по-легкому.

Ну, что тут скажешь: у Кента, видимо, талант резать правду-матку. Зато его слова действуют, как хорошая пощечина при истерике: сначала больно, но потом, когда звон в ушах проходит, в голове проясняется.

– О господи. – Я провожу ладонью по нежным кудряшкам Маргарет, торчащим из-под защитного пиджака. Может быть, он прав.

– Приятно, что меня хоть кто-то слышит, – ворчит Кент, явно получая какое-то извращенное удовольствие от моей боли.

– Я уже начинаю жалеть, что не позволил тебе вчера прыгнуть за борт. – Дейв бросает на Кента сердитый взгляд и просовывает свою ладонь в мою, отчего я сначала даже подпрыгиваю. Еще вчера я совсем не знала этого человека, а сегодня уже не могу отвести от него глаз. – Понятно, перспективы у нас невеселые; я тоже это вижу, но, Лиллиан, надо держаться. Никогда ведь не знаешь, что может случиться. «Карлтон йогурт» так просто не сдастся. Ведь вся эта история – кошмар любого пиарщика, я вам это как профессионал говорю. Даже если спасатели нас не найдут, нам может повстречаться рыболовецкий корабль или туристический лайнер, или нас увидят с вертолета. Возможностей много; другое дело, что это может случиться не сразу. Надо быть терпеливыми, и, как бы это ни казалось трудно сейчас, ждать.

– Но у Маргарет больше нет времени. Мы с вами прекрасно знаем, что ей здесь не выжить. – И я показываю на ее неподвижное тело. – А потом придет и наша очередь, – глядя на нее, я никак не могу отделаться от этой мысли.

– Надо думать о хорошем, Лиллиан. Думайте о ваших детях, о доме, о муже. И, кстати, у меня для вас сюрприз, – говорит Дейв с шутливой таинственностью, столь не соответствующей трагичности нашей ситуации. Он отпускает мою руку и, покачиваясь, бредет на другой конец плота.

– Да, только сюрпризов нам сейчас и не хватает, – отпускает язвительное замечание Кент.

Хлюпая собравшейся на дне жижей из соленой воды, крови и морских водорослей, Дейв возвращается, садится от меня слева и толкает меня в бок, отчего жгучая боль сразу распарывает мне плечо.

– Когда я возвращался за спасательным жилетом для Маргарет, то прихватил и кое-что из ваших вещей…

Выдержав драматическую паузу, он вытаскивает из-за спины мой небесно-голубой рюкзачок. Его нижняя половина напиталась водой, как губка, а вокруг горловины, там, где вода высохла, осталось соляное кольцо. Во всем остальном он ничуть не изменился – все тот же видавший виды спортивный рюкзачок, который я лет пятнадцать ношу вместо сумки. Он так живо напоминает мне о доме, что будь даже это слово написано на нем большими буквами, яснее и то было бы нельзя.

– О боже, как вы ухитрились? – Я протягиваю руку и нежно глажу вытертую до гладкости знакомую поверхность.

– Это очень долгая и скучная история, которую я обязательно расскажу вам когда-нибудь, как только мы выберемся отсюда. Вот, видите? Теперь у нас есть перспектива. – Подмигнув, Дейв протягивает мне сумку. – Держите.

Я тянусь за ней, и тут же мою левую лопатку пронзает дикая боль, как будто в нее впился рыболовный крючок. Я вскрикиваю, так и не коснувшись сумки.

– Вам больно? – Дейв опускает рюкзак, его кривоватый нос слегка съезжает влево.

– Нет, всё в порядке. Э-э… не могли бы вы его открыть? По-моему, у меня там была бутылка с водой. – Дейв смотрит на меня скептически, но все же начинает возиться с застежкой: чтобы провести «собачку» через то место, где у «молнии» заедают зубцы, он сильно дергает за нее. Его пальцы срываются, локоть въезжает мне в руку, и я сморщиваюсь от боли. Но тут же выравниваю дыхание. – Бутылка где-то там, в большом отделении. Я ее не открывала, так что вряд ли вода пролилась. – Я рискую бросить взгляд на Кента. – С ней у нас больше шансов, да?

Кент молча дергает плечом, но сидит уже прямее, то и дело бросая взгляды на рюкзачок, с которым возится Дейв. Я пытаюсь вспомнить, что еще клала в рюкзак вчера утром: бутылку воды, пару батончиков гранолы[2]2
  Гранола – традиционный для США снэк, а также блюдо для завтрака из него, содержащий плющеную овсяную крупу, орехи и мед, иногда рис, которые обычно запечены до хрустящего состояния.


[Закрыть], косметичку Маргарет, ее же сумочку с туалетными принадлежностями, свою косметичку, книжку, смену белья, мобильник (теперь, конечно, совершенно бесполезный), записную книжку и еще разные мелочи из дома.

Ребром ладони Дейв, наконец, раздвигает застрявшую «молнию» в стороны и заглядывает внутрь. Удивленно поднимает брови. Запустив в рюкзак руку, извлекает оттуда бутылку воды объемом в шестнадцать унций.

– Вот это да! – с почтением говорит Кент. Дейв бросает ему бутылку, и Кент ловит ее бережно, словно драгоценный кристалл. – Осторожно! В этой бутылке – наша жизнь. С ней мы протянем еще дня два, если будем пить понемногу. А что еще там есть, в волшебном мешочке?

Дейв снова бросает на меня взгляд, словно прося у меня позволения шарить в моих личных вещах. Я киваю, от боли в левом плече меня мутит. Скоро они находят косметичку Маргарет и сумочку с туалетными принадлежностями, где оказывается зеркальце, чтобы посылать сигналы самолетам, швейный набор и много пузырьков с лекарствами: иные из них упакованы еще на стыке тысячелетий.

Настроение на плоту из похоронного постепенно превращается в почти оптимистическое. Мужчины перебирают предметы, определяют степень их полезности для нас и раскладывают по разным сумочкам и пакетам в зависимости от сферы их применения. Заодно и отвлекаются от черных мыслей, что в нашем положении не менее важно, чем сами припасы.

– Лиллиан, посмотрите-ка, что я тут нашел! Правда, она сейчас одним куском, но, когда просохнет, можно еще будет почитать. – И Дейв хлопает меня по плечу книжкой с полуголой парочкой на обложке.

– Эй, хватит!

Дейв отдергивает руку.

– Что я такого сделал?

– Ничего, просто… мое плечо. – Я с трудом перевожу дыхание. – Когда вы его задеваете, мне больно. – Если совсем не шевелить рукой, боль проходит.

Дейв складывает на груди руки и сводит брови к переносице так, что между ними залегает маленькая складка. Но я не нуждаюсь в его заботе. В ней нуждается Маргарет.

– Не обращайте внимания, пройдет. – Я изо всех сил стараюсь, чтобы это прозвучало убедительно.

– Если б у вас не дрожал голос, я вам, может, и поверил бы.

– Я… он не… – Но Дейв прав: голос у меня не просто дрожит, он вибрирует, почти как у оперной певицы.

– Вот видите? – говорит он, склоняя голову к плечу. – Может быть, вы позволите мне взглянуть? Рана может оказаться серьезной, а если мы и впрямь застрянем здесь так надолго, как он говорит, то начнется заражение, что нам совсем ни к чему.

– Ладно.

Я не знаю, что еще придумать, чтобы отвлечь его от себя, и потому просто поворачиваюсь к нему спиной и подставляю плечо. Но когда он аккуратными движениями начинает прощупывать больное место у меня под правой лопаткой, мне приходится закусить губу.

– Крови натекло много. – Слышно, как Дейв втягивает воздух сквозь зубы. – Да, так я и думал. Лиллиан, кровь засохла, и футболка прилипла к ране. Не знаю, как быть… – Он умолкает, потом кричит Кенту, который находится на другой стороне плота: – Кент, подойди сюда.

– Говорил я вам – выдоим аптечку еще до конца сегодняшнего дня, а потом что будем делать? – И пилот топает туда, где сидим мы с Дейвом.

Тот пускает его на свое место, и твердые пальцы Кента начинают исследовать мою рану. Щелкают замочки аптечки; слышно, как он шарит внутри, шурша какими-то пакетами, наконец достает один из них и начинает вскрывать прямо зубами, сплевывая обрывки упаковки в океан. Плот кренится на бок, когда Кент опускает руку в воду и шумно полощет ее там.

– Что про…

Я не успеваю договорить – боль впивается мне в лопатку и горячей волной заливает спину. Кент прижал к моему плечу что-то мокрое и держит. Я знаю, что Дейв не позволил бы ему причинить мне напрасную боль, а потому молчу, сосредоточившись на том, чтобы дышать медленно и размеренно. Он резко заводит мне руку за спину, и от боли у меня темнеет в глазах.

– Не обязательно так грубо, – раздается где-то позади меня голос Дейва.

– Это называется обратное давление. Ты либо сам делай, либо заткнись.

– Хорошо, – голос мягчает. – Но ты все же будь поосторожнее.

– Мне надо поднять футболку. – Его руки движутся по моей голой спине, отклеивая ткань. – Сейчас будет больно, – предупреждает Кент, когда материя на ране натягивается. Снова раздается треск разрываемой бумаги, и что-то шершавое прижимается к ране. Резкий запах алкоголя заполняет все пространство вокруг нас, ударяет мне в нос, и я начинаю скулить.

– Прости, куколка, но рана глубокая. – Можно даже подумать, что ему не все равно. – Надо сначала очистить ее, а уж потом можно и зашивать.

– Зашивать? Чем? – Голос Дейва полон сомнений.

Я вот-вот упаду в обморок. Кент дергает во второй раз и снова прикладывает пропитанный спиртом тампон к ране, но не просто прикладывает, а трет ее, словно наждаком.

– Порез слишком глубокий, простая повязка тут не поможет, – объясняет он. – Если его не зашить, рана точно инфицируется, и она у нас быстренько сыграет в ящик. Антибиотиков-то у нас нет, так?

– Так, но чем ты собираешься ее шить, Кент? – переспрашивает Дейв, его тревога нарастает.

– Ты, вроде, говорил, что в волшебном мешочке есть набор для шитья? Ну, вот, с его-то помощью я и осуществлю свой маленький рукодельный проект.

– Может быть, лучше подождем спасателей? – предлагает Дейв. – Я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, просто у них больше опыта.

– Ты что, спятил, или как? – отвечает Кент, выбрасывая в океан последний тампон и с хрустом разминая шею. – Забудь про волшебных спасателей, их не будет, а если и будут, то не скоро. Так что если мы сами о себе не позаботимся, им достанутся только наши трупы.

– Всё в порядке, – говорю я тихо. – Давайте уже… шить.

– Вы уверены, Лиллиан? Можем подождать еще немного, если хотите. – Это Дейв обеспечивает мне отступление. Но я не хочу ждать. Я хочу, чтобы все поскорее кончилось.

– Кент, начинайте.

– Вот умница, – говорит мне Кент таким тоном, словно я собака или лошадь. Дейв больше не спорит, а я стараюсь не прислушиваться к тому, как Кент готовится к процедуре. – Так, куколка, а теперь постарайся не шевелиться.

Металлическая игла очень холодная и острая. Когда она протыкает мою разорванную кожу, я невольно вздрагиваю, бессознательно стараясь уйти подальше от источника пронизывающей боли.

– Черт! Сиди тихо, говорят тебе, – ворчит Кент сквозь сжатые зубы.

Я начинаю вспоминать техники визуализации, которые нам преподавали на курсах подготовки к родам. Дзен, вот что мне сейчас поможет, только дзен. Пальцы Кента сводят края моей раны, а я ухожу как можно глубже в себя, перебирая в памяти картинки, которые показывала мне в центре Ламаз сестра Карен. Правда, когда я рожала, то в обоих случаях все кончалось эпидуральной анестезией, так что от этих курсов проку мне было не слишком много.

На очередном медленном выдохе Кент втыкает в меня иголку резче, чем раньше. А еще я чувствую, как за ней сквозь кожу тянется нитка. Когда иголка впивается в противоположный край раны изнутри, чтобы выйти наружу, я снова теряю над собой контроль и пытаюсь увернуться от крохотного орудия пытки. Чем навлекаю на себя целую серию проклятий.

– Слушай, детка. – Его голос дрожит почти так же сильно, как я сама. – Если не прекратишь дергаться, сделаешь себе еще хуже. Ясно?

– Я СТАРАЮСЬ! – ору я так похоже на Джоша, что сама удивляюсь. Слезы боли и гнева застилают мне глаза.

– Нет, нет, нет… только не слезы. О ГОСПОДИ! – Он всплескивает руками и хлопает ими себя по коленям. – Дейв, иди сюда, помогать будешь. Садись впереди нее и держи.

Дейв бросается ко мне и втискивается между мной и бортом лодки, так что мы с ним оказываемся лицом к лицу.

– Вы сможете, я знаю, что вы – сможете. – Давешняя морщинка тревоги снова стоит у него между бровей. От адской боли в лопатке хочется заорать во весь голос: «Да что вы обо мне знаете!» Но я сдерживаюсь и киваю.

– Ну что, готовы? – ворчит Кент.

– Куда ты так спешишь, Кент? Что, на свидание опаздываешь? Нет? Ну, тогда дай нам еще пару секунд, – властно говорит Дейв, после чего уверенным жестом берет мою голову в зажим и кладет свою голову сверху, как будто мы с ним всю жизнь так делали. Его однодневная щетина щекочет мне ухо.

Наощупь он находит мои руки и решительно сжимает их своими, поглаживая меня большим пальцем по ладони. Мое тело как-то само льнет к нему, словно он нажал какую-то кнопку или в его пальцах содержится доза морфина.

– Лиллиан, вы готовы? – Его голос шелковист, как отшлифованный морем кусок древесины.

– Угу.

– Начинай, – командует он Кенту.

Первый стежок прожигает мне кожу, словно раскаленная кочерга, но едва я напрягаюсь, как Дейв прижимает меня к себе еще теснее.

– Все хорошо, вы прекрасно держитесь. – Почему-то я ему верю.

Второй стежок тоже болезненный, но быстрый, как будто Кент уже набил руку в шитье по человеческому телу. Я бы солгала, если б сказала, что все остальные ровно положенные стежки пошли легче, или что я перестала ощущать, как металлическое острие пронзает мою нежную кожу, но я скажу так: в объятиях Дейва я училась переносить боль. Всего стежков было восемь: прокол, нитка пошла, еще прокол, узелок, и все сначала.

– Готово. – Кент отодвигается от меня.

Пульсирующая боль в ране не проходит, а от каждого неосторожного движения хочется кричать, но мне уже лучше. Правда, лучше.

– Спасибо большое, Кент. Я ценю вашу помощь.

Отмахнувшись от меня, он роется в пакете с лекарствами, пока не находит какой-то пузырек.

– На вот, держи. – Кидает пузырек, и тот, перелетев через весь плот, приземляется мне на колени. Надпись на этикетке «Маргарет Линден, 2006» вспыхивает передо мной, словно неоновая вывеска. Ну, что ж – пожалуй, просроченные антибиотики ничем не хуже свежей инфекции.

– Давайте, я помогу. – Дейв снимает крышку с бутылки с водой и подает ее мне. Я делаю крошечный глоток и отправляю в рот овальную серовато-белую таблетку.

– Спасибо. Вы так меня сегодня выручили. – Надеюсь, моя улыбка скажет ему все то, для чего я не могу подобрать слов.

– Вам надо отдохнуть. – Он кладет мой упакованный заново рюкзачок чуть выше головы Маргарет. – Ложитесь сюда и постарайтесь заснуть.

Я сворачиваюсь на скамье калачиком, едва успев заметить, что мои ноги он кладет себе на колени – от тепла его рук мои глаза закрываются сами собой, и у меня уже нет сил снова открывать их, что-то говорить, задавать вопросы. Я сдаюсь на милость подступающему сну, представляя, будто я дома.