Текст книги "Джейн Эйр. Грозовой перевал"

Подали кофе. Как только вошли мужчины, дамы защебетали, как птички. Разговор становился все громче и веселей. Полковник Дэнт и мистер Эштон спорят о политике; их жены внимают им. Гордые вдовы – леди Лин и леди Ингрэм – любезно беседуют. Сэр Джордж (я забыла описать его наружность: это очень высокий и розовощекий деревенский джентльмен) стоит перед диваном, на котором расположились дамы, и, держа в руке чашку кофе, время от времени вставляет слово. Мистер Фредерик Лин уселся позади Мери Ингрэм и показывает ей книгу с великолепными гравюрами; она смотрит, улыбается, но сказать ей нечего. Долговязый и флегматичный лорд Ингрэм стоит, скрестив руки, за спинкой кресла, на которое уселась веселая и живая Эми Эштон. Время от времени она поглядывает на него и трещит, как сорока; он нравится ей больше, чем мистер Рочестер. Генри Лин поместился на скамеечке у ног Луизы. Адель примостилась тут же. Он пытается говорить с девочкой по-французски, и Луиза хохочет над его ошибками. Кто же будет парой Бланш Ингрэм? Она стоит у стола одна, грациозно склонясь над альбомом. Видимо, она ждет, чтобы кто-нибудь подошел к ней; но слишком долго ждать она не намерена. Она сама подыщет себе собеседника.

Мистер Рочестер, поговорив с Эштонами, отходит к камину; теперь он один. Бланш делает несколько шагов и становится против него.

– А мне казалось, мистер Рочестер, что вы не любите детей.

– Так оно и есть.

– Тогда ради чего вы взяли на себя заботу об этой куколке? – Она указала на Адель. – Где вы ее подобрали?

– Я не подобрал ее, она была оставлена мне.

– Вам следовало отправить ее в школу.

– Я не мог сделать этого. Школы слишком дороги.

– Ну, вы, вероятно, держите для нее гувернантку. Я только что видела здесь какую-то особу, – она ушла? Ах нет, она все еще сидит вон там, за шторой. Вы, конечно, платите ей? По-моему, это стоит не дешевле, и вам в результате приходится содержать двоих.

Я боялась, или, говоря по правде, надеялась, что упоминание обо мне заставит мистера Рочестера хоть раз взглянуть в мою сторону, и невольно забилась поглубже в угол. Но он даже не повернул головы.

– Я об этом не подумал, – сказал он равнодушно, глядя прямо перед собой.

– Конечно, вы, мужчины, никогда не считаетесь ни с экономией, ни со здравым смыслом. Вы бы послушали, что говорит мама насчет гувернанток: у нас с Мери, когда мы были маленькими, их перебывало по крайней мере с десяток. Одни были отвратительны, другие смешны. И каждая по-своему несносна. Ведь правда, мама?

– Что ты сказала, мое сокровище?

Молодая особа, представлявшая собой это сокровище, повторила свой вопрос с надлежащим пояснением.

– Ах, моя дорогая, не упоминай о гувернантках! Одно это слово уже действует мне на нервы. Бестолковость, вечные капризы!.. Поверьте, я была просто мученицей! Слава богу, эта пытка кончилась.

Тут миссис Дэнт наклонилась к благочестивой даме и что-то шепнула ей на ухо. По ответу я поняла, что миссис Дэнт напомнила ей о присутствии здесь одной из представительниц этой проклятой породы.

– Тем лучше, – заявила леди. – Надеюсь, это послужит ей на пользу. – И добавила тише, но достаточно громко, чтобы я слышала: – Я сразу обратила на нее внимание. Ведь я отличная физиономистка и читаю на ее лице все недостатки этой породы.

– Какие же это недостатки, мадам? – громко спросил мистер Рочестер.

– Я вам на ухо скажу какие, – ответила она и трижды многозначительно качнула своим тюрбаном.

– Но мое любопытство пройдет, оно жаждет удовлетворения именно сейчас.

– Спросите у Бланш, она ближе к вам, чем я.

– О, не отсылай его ко мне, мама. Я могу сказать обо всем этом племени только одно: они несносны! Правда, я не слишком от них пострадала и скорее старалась им сама насолить. Какие проделки мы с Теодором устраивали над нашей мисс Уилсон, и миссис Грэйс, и мадам Жубэр! Мери была слишком большой соней, чтобы участвовать в таких шалостях. Особенно смешно было с мадам Жубэр. Мисс Уилсон была жалким, болезненным существом, слезливым и ничтожным, и она не стоила того, чтобы с ней бороться, а миссис Грэйс была груба и бесчувственна, на нее ничто не действовало. Но бедная мадам Жубэр! Как сейчас вижу ее ярость, когда мы, бывало, окончательно выведем ее из себя – разольем чай, раскрошим на полу хлеб с маслом, начнем подбрасывать книги к потолку и оглушительно стучать линейкой по столу и каминными щипцами по решетке. Теодор, ты помнишь это веселое время?

– Да, конечно, помню, – грассируя, отозвался лорд Ингрэм. – Бедная старушенция обычно кричала: «Ах, гадкие дети!» А тогда мы начинали читать ей нотации за то, что она дерзает учить таких умных детей, как мы, а сама так невежественна.

– Да, я помню. А потом, Тедо, я помогала тебе изводить твоего учителя, этого бедного мистера Вининга, ходячую проповедь, как мы его звали. Он и мисс Уилсон осмелились влюбиться друг в друга, – по крайней мере мы с Тедо так решили. Нам удалось подметить нежные взгляды и вздохи, которые казались нам признаками de la belle passion[22]22
  Нежных чувств (фр.).


[Закрыть], и все скоро узнали о нашем открытии. Мы воспользовались им для того, чтобы выжить их из нашего дома. Мамочка, как только узнала об этой истории, усмотрела в ней безнравственные тенденции. Разве не так, леди мать?

– Разумеется, душа моя, и я была права. Поверь, существует тысяча причин, по которым любовные интрижки между гувернантками и учителями не могут быть допущены ни на мгновение ни в одном порядочном доме. Во-первых…

– Помилосердствуй, мама, избавь нас от перечислений. Право же, мы сами все это знаем: опасность дурного примера для невинных детских душ, рассеянность влюбленных – и отсюда пренебрежение своими обязанностями; затем взаимное их понимание и поддержка, а отсюда дерзость, мятеж и полный беспорядок. Я права, баронесса Ингрэм из Ингрэм-парка?

– Мой чистый ангел, ты права, как всегда.

– Тогда не о чем больше и говорить. Давайте переменим тему.

Эми Эштон, которая не слышала или не обратила внимания на этот приказ, заявила своим кротким голоском маленькой девочки:

– А мы с Луизой тоже дразнили нашу гувернантку, но она была так добра, что все решительно переносила. Ничем нельзя ее было вывести из себя. Она никогда на нас не сердилась. Ведь верно, Луиза?

– Никогда! Мы могли делать что угодно: шарить в ее столе или рабочей корзинке, все перевернуть вверх дном в ее ящиках. Она была так добродушна, что давала нам все, чего бы мы ни попросили.

– Ну, – заметила мисс Ингрэм с саркастической усмешкой, – кажется, все теперь займутся воспоминаниями о своих гувернантках. Во избежание этого я еще раз предлагаю другую тему. Мистер Рочестер, вы поддерживаете меня?

– Сударыня, я поддерживаю вас в этом, как и во всем остальном.

– Тогда беру дальнейшее на себя. Сеньор Эдуардо, вы нынче в голосе?

– Донна Бианка, если вы прикажете, я буду в голосе.

– А тогда, сеньор, слушайтесь моего королевского приказа – приведите в готовность ваши легкие и другие вокальные органы, чтобы служить моим желаниям.

– Кто не захочет быть Риччио[23]23
  Риччио, Давид (1540–1566) – итальянский музыкант, фаворит Марии Стюарт, королевы Шотландии.


[Закрыть] при столь божественной Мери?

– Бросьте вашего Риччио! – воскликнула она, тряхнув кудрями и направляясь к роялю. – Я считаю, что скрипач Давид был препротивным субъектом, черный Босвел[24]24
  Босвел, Джемс Хэпберн (1536–1578) – шотландский аристократ. Был женат на Марии Стюарт.


[Закрыть] нравится мне гораздо больше. По-моему, мужчина ничего не стоит, если в нем нет чего-то дьявольского. Пусть история говорит что угодно, но, мне кажется, он был как раз таким диким, неистовым героем злодейского типа, какому я согласилась бы отдать свою руку.

– Джентльмены, вы слышите? Кто из вас больше всего похож на Босвела? – воскликнул мистер Рочестер.

– Я бы сказал, что, пожалуй, вы, – отозвался полковник Дэнт.

– Клянусь честью, я вам чрезвычайно благодарен! – отозвался мистер Рочестер.

Мисс Ингрэм, с горделивой грацией усевшись за рояль, расправила вокруг себя пышные складки своей белоснежной одежды и заиграла бравурное вступление. Вместе с тем она продолжала говорить. Очевидно, она была сегодня в ударе. Ее речи и выражение лица были предназначены, казалось бы, для того, чтобы не только вызывать восхищение, но прямо-таки ослеплять своих слушателей. Сегодня она, видимо, собиралась показать себя особенно бесшабашной и смелой.

– О, мне так надоели наши теперешние молодые люди! – восклицала Бланш, исполняя оглушительные пассажи на рояле. – Бедные, ничтожные существа, которые не смеют шага сделать за решетку папиного парка и даже до решетки боятся дойти без маминого позволения и охраны. Это люди, которые только и заняты своим красивым лицом, белыми руками и маленькими ногами. Как будто настоящему мужчине нужна красота! Как будто очарование не является исключительным преимуществом женщины, ее законным достоянием и наследием! Некрасивая женщина – это просто оскорбление природе. От мужчин же требуется только одно – сила и решительность. Пусть их девизом будет охота, стрельба, война, – все остальное вздор. Будь я мужчиной, мой девиз был бы именно таков.

– Когда я решу выйти замуж, – продолжала она, сделав паузу, хотя никто ей не возражал, – я найду себе такого мужа, который не будет соперничать со мной в красоте, а скорее будет оттенять ее. Я не потерплю соперника у своего престола, моя власть должна быть безраздельна; я хочу, чтобы он любовался только мной, а не собственным отражением в зеркале. А теперь, мистер Рочестер, пойте, я буду вам аккомпанировать.

– Повинуюсь.

– Вот песенка корсара. Вы знаете теперь мое отношение к корсарам. Поэтому спойте ее con spirite[25]25
  С воодушевлением (ит.).


[Закрыть].

– Приказания, исходящие из уст мисс Ингрэм, кажется, воспламенили бы стакан снятого молока.

– Берегитесь! Если вы не сумеете мне угодить, я пристыжу вас, показав, как нужно исполнять такие вещи.

– Вы хотите выдать мне премию за неспособность? Теперь я уж наверное провалюсь.

– Ну, смотрите! Если вы это сделаете нарочно, я вам назначу соответствующее наказание.

– Мисс Ингрэм должна быть снисходительна, так как она может возложить наказание, превышающее человеческие силы.

– Объясните, что это значит? – приказала молодая дама.

– Извините меня, сударыня, никаких объяснений здесь не нужно. Чуткость должна подсказать вам, что ваша нахмуренная бровь уже является серьезнейшим наказанием.

– Пойте, – снова приказала Бланш и заиграла громкий аккомпанемент.

«Теперь я могу ускользнуть», – решила я. Но звуки, раздавшиеся вслед за тем, заставили меня остановиться. Миссис Фэйрфакс говорила, что у мистера Рочестера прекрасный голос, – и действительно, у него был глубокий, мощный бас, в который он вкладывал особое чувство, особую выразительность. Этот голос проникал в сердце и странно волновал. Я подождала, пока последний глубокий и полный звук замер и снова зажурчал прерванный на мгновение разговор. Тогда я выбралась из своего уголка и вышла через боковую дверь, которая, к счастью, находилась поблизости. Я очутилась в узеньком коридоре, ведущем в холл. Сделав несколько шагов, я заметила, что у меня развязалась ленточка туфли, и, чтобы завязать ее, опустилась на колено на ковер у подножия лестницы. В это время за мной открылась дверь из столовой. Кто-то из мужчин вышел оттуда. Я торопливо поднялась и очутилась лицом к лицу с мистером Рочестером.

– Как вы поживаете? – спросил он.

– Очень хорошо, сэр.

– Отчего вы не подошли и не поговорили со мной в гостиной?

Мне казалось, что я могла задать ему тот же вопрос; но я не осмелилась и просто сказала:

– Я не решилась беспокоить вас, так как вы, видимо, были заняты, сэр.

– Что вы делали в мое отсутствие?

– Ничего особенного, занималась, как обычно, Аделью.

– И стали гораздо бледней, чем были. Я увидел это с первого же взгляда. Что случилось?

– Решительно ничего, сэр.

– Вы не простудились в ту ночь, когда едва не утопили меня?

– Ничуть.

– Вернитесь в гостиную, вы убегаете слишком рано.

– Я устала, сэр.

Он с минуту смотрел на меня.

– И чем-то огорчены, – сказал он. – Чем? Расскажите мне!

– Ничем, решительно ничем. Я не огорчена.

– А я утверждаю, что огорчены. И настолько, что еще одно слово – и на ваших глазах выступят слезы, – видите, они уже появились, сверкают, и вот уже одна капля катится по щеке. Если бы у меня было время и я бы не опасался, что какой-нибудь сплетник слуга пройдет здесь, я бы все-таки добился от вас, в чем дело. Ну, на сегодня отпускаю вас. Но имейте в виду, что, пока здесь мои гости, я хочу, чтобы вы появлялись в гостиной каждый вечер; таково мое желание, пожалуйста, не пренебрегайте им. А теперь идите и пришлите Софи за Аделью. Спокойной ночи, моя… – Он смолк, прикусил губу и торопливо вышел.

Глава XVIII

Дни в Торнфильд-холле проходили весело и в суете. Как отличались они от первых трех месяцев, которые я провела под этой крышей, полных тишины, однообразия и уединения! Казалось, отсюда изгнаны все печальные чувства, забыты все мрачные воспоминания. Везде была жизнь, все было полно движения. Нельзя было пройти по коридору, раньше столь тихому, или войти в одну из парадных комнат, раньше столь пустынных, не встретив хорошенькую камеристку или элегантного камердинера.

Кухня, буфетная, людская, столовая, вестибюль – всюду было полно людей, а гостиные пустели только тогда, когда голубое небо и волшебный солнечный свет чудесного весеннего дня звали гостей в парк. Но даже когда погода испортилась и дождь зарядил на несколько дней, это не повлияло на настроение гостей. Домашние развлечения стали только более оживленными и разнообразными, вследствие того что прогулкам на открытом воздухе был положен конец.

В первый вечер, когда решили переменить программу, я была крайне озадачена: все заговорили об игре в шарады, а я, по своему невежеству, не понимала, что это значит. Были призваны слуги, обеденные столы передвинуты, свечи перенесены, стулья расставлены полукругом перед аркой. Мистер Рочестер и другие джентльмены отдавали распоряжения, а дамы порхали вверх и вниз по лестницам, то и дело слышались звонки, которыми они призывали своих горничных. Была приглашена миссис Фэйрфакс и запрошена о том, какие имеются в доме запасы одежды, шалей и всякого рода декоративных тканей. Были осмотрены гардеробы на третьем этаже, и горничные притащили вниз груды парчовых платьев, атласных камзолов, черных шелковых плащей и кружевных жабо; часть вещей была отобрана и отнесена в гостиную.

Тем временем мистер Рочестер снова пригласил дам и теперь отбирал некоторых из них в свою группу.

– Мисс Ингрэм, конечно, пойдет ко мне. – Затем он выбрал обеих барышень Эштон и миссис Дэнт. Он взглянул на меня: я случайно оказалась неподалеку, так как застегивала миссис Дэнт расстегнувшийся браслет.

– А вы будете играть? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой, очень опасаясь, как бы мистер Рочестер не вздумал настаивать; но он этого не сделал и разрешил мне спокойно вернуться на мое обычное место.

Мой хозяин и его группа скрылись за драпировкой. Остальное общество, по указанию полковника Дэнта, расселось на стульях, расставленных полукругом. Один из джентльменов, мистер Эштон, видимо заметив меня в углу, предложил пригласить и меня в их компанию. Но леди Ингрэм запротестовала.

– Нет, – услышала я ее слова. – Разве вы не видите, что она слишком глупа?

Вскоре зазвонил колокольчик, и занавес поднялся. В глубине высилась крупная фигура сэра Джорджа Лина (которого мистер Рочестер также пригласил в свою группу), закутанная в белую простыню. Перед ним на столе лежала большая раскрытая книга. Рядом стояла Эми Эштон, в плаще мистера Рочестера, и также держала в руках книгу. Кто-то незримый весело названивал в колокольчик. Тогда Адель (которая потребовала, чтобы ее тоже включили в игру) выбежала вперед и разбросала на полу цветы из корзины, висевшей у нее на руке. Но вот появилась величественная мисс Ингрэм, во всем белом, с длинной вуалью на голове и в венке из роз. Рядом с ней выступал мистер Рочестер; они вдвоем приблизились к столу и опустились на колени; миссис Дэнт и Луиза Эштон, также одетые в белое, стали позади. Последовала церемония в виде пантомимы, в которой нетрудно было узнать церемонию брачного обряда. Когда он был окончен, полковник Дэнт и его группа посовещались шепотом, и затем полковник возгласил:

– Брайд![26]26
  Невеста (англ.).


[Закрыть]

Мистер Рочестер поклонился, и занавес был опущен.

Наступил довольно длинный перерыв, затем занавес снова поднялся. Перед зрителями открылась более тщательно подготовленная сцена. Как я уже упоминала, из столовой в гостиную вели две ступеньки. И вот примерно на расстоянии ярда от них мы увидели большой мраморный бассейн, в котором я узнала одну из достопримечательностей нашей оранжереи; бассейн этот обычно стоял окруженный тропическими растениями, и в нем плавали золотые рыбки. Очевидно, доставить сюда это громоздкое сооружение стоило немалых трудов.

На полу возле бассейна сидел мистер Рочестер, в одежде из восточных тканей и с тюрбаном на голове. Его темные глаза, смуглая кожа и резкие черты как нельзя больше соответствовали такому костюму: он выглядел настоящим восточным эмиром, героем экзотической легенды. Затем появилась мисс Ингрэм. На ней было также восточное одеяние – широкий алый шарф опоясывал ее бедра, на голове был вышитый платок, ее чудесные руки были обнажены до плеч; одной рукой она грациозно поддерживала на голове кувшин. Ее фигура, черты лица, весь ее облик наводили на мысль об иудейской принцессе патриархальных времен, и таковую она, видимо, и должна была изображать.

Она приблизилась к бассейну и склонилась над ним, словно желая наполнить кувшин, затем снова поставила его на голову. Но вот сидевший возле бассейна обратился к ней с просьбой. Она поспешно опустила руку с кувшином и дала ему напиться. Тогда он вынул из-за пазухи шкатулку, открыл ее и извлек оттуда драгоценные браслеты и серьги. Женщина изобразила удивление и восторг. Преклонив колена, он сложил сокровища к ее ногам. Она взглядом и жестами выразила недоверие и радость. Незнакомец надел браслеты на ее руки и вдел серьги ей в уши. Это были Елеазар и Ревекка; не хватало только верблюдов.

И снова группа отгадывающих склонилась друг к другу головами. Очевидно, они не могли решить, какое слово или слог изображены в этой сцене. Тогда полковник Дэнт попросил представить целое. Занавес снова опустился.

Когда он поднялся в третий раз, открылась только часть гостиной, остальное пространство было скрыто ширмой, задрапированной какой-то грубой темной материей. Мраморный бассейн исчез. На его месте стоял деревянный стол и кухонная табуретка. Все это освещалось тусклым светом фонаря, так как свечи были погашены.

На этом мрачном фоне выделялась фигура человека; он сидел, стиснув руки на коленях и опустив глаза. Я узнала мистера Рочестера, хотя его лицо было загримировано и одежда в беспорядке (рубаха свисала с одного плеча, словно была порвана во время драки), а выражение отчаяния и злобы и растрепанные, торчащие волосы действительно изменили его лицо до неузнаваемости. Когда он сделал движение, звякнула цепь: на его руках были кандалы.

– Брайдуэлл![27]27
  Брайд – невеста; уэлл – колодец (англ.). Все вместе – тюрьма в Англии.


[Закрыть] – воскликнул полковник Дэнт; и шарада была разгадана.

Через некоторое время, понадобившееся исполнителям, чтобы переодеться в обычную одежду, они возвратились в столовую. Мистер Рочестер вел под руку мисс Ингрэм. Она расхваливала его игру.

– Знаете ли вы, – сказала Бланш, – что из всех трех образов мне больше всего понравился последний. О, живи вы немного раньше, какой обаятельный разбойник с большой дороги из вас вышел бы!

– Я всю краску смыл с лица? – спросил он, повернувшись к ней.

– Увы, да. Как жалко. Ничто так не идет к вашему лицу, как этот резкий кармин.

– Значит, вы могли бы полюбить разбойника с большой дороги?

– Интереснее английского разбойника может быть только итальянский бандит. А его способен превзойти только левантийский пират.

– Ну, кто бы я ни был, помните, что вы моя жена. Мы были обвенчаны час тому назад в присутствии всех этих свидетелей.

Она заулыбалась и густо покраснела.

– А теперь, Дэнт, – продолжал мистер Рочестер, – ваша очередь.

И когда новая группа удалилась, мистер Рочестер и остальные гости уселись на стульях перед аркой. Мисс Ингрэм села по правую руку от него, все прочие разместились по обе стороны от них. Но теперь я не смотрела на актеров. Я уже не ждала с интересом, чтобы поднялся занавес. Мое внимание было целиком поглощено зрителями. Мой взгляд, до того устремленный на сцену, теперь неотрывно следил за сидевшими на просцениуме. Какую шараду разыграл полковник Дэнт и его группа, какое они выбрали слово и как его изобразили, мне уже трудно было бы вспомнить. Но я до сих пор вижу, как совещались зрители после каждой сцены, вижу, как мистер Рочестер поворачивается к мисс Ингрэм, а мисс Ингрэм поворачивается к нему, вижу, как она склоняет к нему голову, так, что ее черные кудри почти касаются его плеча и задевают его щеки, слышу их шепот, ловлю взгляды, которыми они обмениваются; и сейчас, вспоминая об этом, я испытываю те самые чувства, какие испытывала тогда.

Я уже говорила вам, читатель, что привыкла восхищаться мистером Рочестером. Так не могла же я перемениться к нему только оттого, что он перестал на меня обращать внимание и все это время ни разу не взглянул в мою сторону; оттого, что все его внимание было приковано к знатной даме, которая настолько презирала меня, что опасалась задеть краем платья, а если случайно взор ее темных и властных глаз падал на меня, тотчас же отводила его, словно я была недостойна даже ее взгляда. Не могла же я перемениться к нему оттого, что знала о его предстоящем браке с упомянутой дамой и ежедневно видела подтверждение этому в ее горделивой уверенности, что так и будет, оттого, что я видела его ухаживания за ней, – правда, он ухаживал на особый лад – небрежно, словно вызывая ее на то, чтобы она сама искала его внимания. Но тем больше было в этой небрежности обаяния, а в этой гордости – какой-то притягательной силы.

Нет, во всем этом не было ничего, что могло бы охладить или изгнать любовь, но достаточно для того, чтобы вызвать отчаяние. А также – скажете вы, читатель, – чтобы пробудить ревность. Но разве женщина в моем положении могла ревновать к женщине, подобной мисс Ингрэм? Нет, я не ревновала. Ту боль, которую я испытывала, трудно назвать этим словом. Мисс Ингрэм не стоила ревности, она была слишком ничтожна, чтобы вызывать подобное чувство. Простите мне этот кажущийся парадокс, но я имею в виду именно то, что сказала. Она казалась очень эффектной, но лишенной всякой естественности; она обладала красивой внешностью, была блестяще образованна, но ее ум был беден и сердце черство; ничто не произрастало на этой почве, никакие плоды не могли освежить вас здесь своей сочностью. Она не была добра; в ней не чувствовалось ничего своего, она повторяла книжные фразы, но никогда не отстаивала собственных убеждений, да и не имела их. Она толковала о высоких чувствах, но участие и жалость были чужды ей, а также нежность и правдивость. В этом смысле она то и дело выдавала себя, – хотя бы, например, тем, с каким презрением и недоброжелательством относилась к маленькой Адели. Она вечно отсылала ее от себя с каким-нибудь обидным словом, если девочка слишком приближалась к ней, а иногда просто выгоняла из комнаты и обращалась с ней холодно и насмешливо. Но, кроме моих, были еще глаза, которые наблюдали за проявлениями ее характера, – наблюдали пристально, упорно, хитро. Да, будущий жених, сам мистер Рочестер, установил наблюдение за своей предполагаемой невестой; и вот это-то его коварство и настороженность, его полнейшее понимание всех недостатков его избранницы, это очевидное отсутствие всякой страсти в его чувстве к ней и вызывали во мне нестерпимую боль.

Я видела, что он собирается жениться на ней по причинам семейного или политического характера, – оттого, что ее положение и связи подходили ему, но я чувствовала, что он не отдал ей своей любви и что при всех ее совершенствах она не могла завоевать это сокровище. Вот тут-то и таилась причина моих постоянных мук и терзаний, поэтому меня и сжигал неугасимый огонь: она была не способна очаровать его.

Если бы она победила его и он, покорившись ее власти, искренне положил бы к ее ногам свою любовь, я закрыла бы лицо свое, отвернулась бы к стенке и (выражаясь фигурально) умерла бы для них. Будь мисс Ингрэм женщина доброй и благородной души, наделенная силой чувства, пылкостью, великодушием, умом, я бы выдержала бой с двумя тиграми – ревностью и отчаянием. Пусть они разорвали и уничтожили бы мое сердце, но сознание ее неизмеримого превосходства дало бы мне покой до конца моих дней. И чем больше было бы это превосходство и чем искреннее мое признание его, тем глубже и спокойнее было бы мое отречение. Но постоянно видеть, как мисс Ингрэм старается покорить мистера Рочестера и как она все вновь и вновь терпит поражение, видеть, как каждая пущенная ею стрела неизменно пролетает мимо цели, в то время как сама она горделиво торжествует победу, хотя эта гордость и самоуверенность все более и более отдаляют ее от цели: видеть все это – значило находиться в непрестанном волнении и подвергать себя вечным терзаниям.

Взирая на эти безуспешные попытки, я ведь представляла себе и то, как она могла добиться успеха. Эти стрелы, метившие в грудь мистера Рочестера и безобидно падавшие к его ногам, могли – я это знала, – пущенные более искусной рукой, пронзить его гордое сердце, вызвать любовь в его угрюмом взгляде и мягкость в насмешливом лице; но еще лучше, еще успешнее можно было выиграть эту битву без всякого оружия.

«Отчего ее чары не действуют на него, раз ей выпало счастье находиться к нему столь близко? – спрашивала я себя. – Нет, она, вероятно, не любит его, не питает к нему истинного чувства. Если бы мисс Ингрэм любила его, она бы так щедро не рассыпала золото своих улыбок, не бросала б ему таких многозначительных взглядов, не возводила так умильно глаза к небу, не расточала столько внимания!» Мне казалось, что если бы она спокойно сидела с ним рядом, меньше говорила и меньше смотрела на него, она бы скорее покорила его сердце. Как часто я видела на его лице совсем иное выражение, чем эта холодная сдержанность, хотя мисс Ингрэм так настойчиво заигрывает с ним. Это другое выражение появлялось само собой, его нельзя было вызвать никакими ухищрениями и рассчитанными маневрами, его надо было просто принять, отвечать на то, о чем он спрашивал, без всяких претензий, обращаться к нему, когда это было нужно, без всяких ужимок, – и тогда это выражение усиливалось, становилось все ласковее и естественнее и согревало сердце благодатным теплом. «Сможет ли она угодить ему, когда они поженятся? Не думаю, чтобы ей это удалось. А почему бы и нет? Его жена могла бы, я уверена, чувствовать себя счастливейшей женщиной на свете».

До сих пор я не сказала ничего в осуждение планов мистера Рочестера – его предполагаемой женитьбы из чисто светских соображений. Узнав об этом впервые, я удивилась: как это у него могла быть подобная цель? Я считала его человеком, на которого в выборе жены едва ли могут влиять столь банальные мотивы; но чем больше я размышляла о положении и воспитании их обоих, тем меньше чувствовала себя вправе осуждать его или мисс Ингрэм за то, что они поступают согласно взглядам и принципам, внушавшимся им, без сомнения, с раннего детства. Все люди их круга следовали этим принципам: вероятно, для этого имелись причины, смысл которых оставался для меня недоступным. Мне казалось, что, будь я на его месте, я слушалась бы только голоса своего сердца. Тут как будто не могло быть сомнений. Но самая очевидность этой истины рождала во мне догадку, что существуют какие-то серьезные препятствия, о которых я ничего не знаю. Иначе весь мир вел бы себя так, как мне представлялось естественным.

Однако я замечала, что не только в этом вопросе, но и во многом другом становлюсь все снисходительнее к моему хозяину. Постепенно я забывала о тех недостатках, к которым была так чувствительна первое время. Вначале я стремилась изучить все стороны его характера, хорошие и дурные, и, взвесив их, составить о нем справедливое суждение. Теперь же я ничего дурного уже не замечала. Его насмешливость, его резкость, когда-то неприятно поражавшие меня, теперь казались мне как бы приправой к изысканному блюду: острота ее раздражает нёбо, но без нее пища казалась бы пресной. Что касается загадочного выражения, которое появлялось порой в его глазах, поражая внимательного наблюдателя, и снова исчезало, едва вы успевали заглянуть в эти темные глубины, то я затруднялась сказать, было ли оно угрюмым или печальным, многозначительным или безнадежным. Это выражение раньше повергало меня в трепет, словно, бродя по склону потухшего вулкана, я вдруг чувствовала, что земля подо мной колеблется, и видела перед собой разверстую пропасть; я и теперь улавливала в его лице такое выражение, но сердце уже не замирало в груди, и, вместо того чтобы бежать без оглядки, мне хотелось подойти поближе, проникнуть в эту тайну. Мисс Ингрэм казалась мне счастливой: настанет день, когда она сможет заглянуть в эту пропасть, разгадать ее загадки и изучить их природу.

Но в то время как все мои помыслы были поглощены только моим хозяином и его будущей невестой и я замечала только их, слышала только их разговоры и наблюдала за их движениями, которые были полны для меня скрытого смысла, остальная компания развлекалась как умела. Леди Лин и леди Ингрэм продолжали величественно беседовать, кивая друг другу своими тюрбанами, наподобие двух разряженных марионеток, и воздевая к небу четыре руки, чтобы выразить изумление, негодование или ужас, – в зависимости от того, о ком или о чем они судачили. Кроткая миссис Дэнт беседовала с добродушной миссис Эштон, и время от времени обе дамы удостаивали и меня любезного слова или приветливой улыбки. Сэр Джордж Лин, полковник Дэнт и мистер Эштон спорили о политике, о делах графства, о судебных процессах. Молодой лорд Ингрэм флиртовал с Эми Эштон; Луиза занималась музыкой с одним из молодых Линов, а Мери Ингрэм томно выслушивала любезности другого Лина. Иногда они, точно сговорившись, переставали играть свои роли и прислушивались к игре главных актеров, ибо в конце концов мистер Рочестер и столь непосредственно связанная с ним мисс Ингрэм составляли жизнь и душу всей компании. Если он в течение часа отсутствовал, гостями овладевали заметное уныние и скука, а его возвращение всегда давало новый толчок к оживленным разговорам.

Эту потребность в его животворном влиянии общество ощущало, видимо, особенно остро в один из тех дней, когда он был вызван по делам в Милкот и его ожидали обратно только вечером. После полудня пошел дождь. Прогулку, которую гости намеревались совершить, чтобы посмотреть цыганский табор, только что расположившийся на выгоне под Хэем, пришлось отменить. Кое-кто из мужчин ушел в конюшни; молодежь вместе с дамами отправилась играть на бильярде; вдовствующие леди Ингрэм и леди Лин засели с горя за карты. Бланш Ингрэм, хранившая высокомерное молчание, несмотря на все усилия миссис Дэнт и миссис Эштон вовлечь ее в разговор, сначала мурлыкала сентиментальную песенку и наигрывала на рояле, а затем, достав в библиотеке какой-то роман, с надменным равнодушием расположилась на диване, решив сократить с помощью интересной книги докучные часы ожидания. В гостиной и во всем доме царила тишина; только из бильярдной доносились веселые голоса играющих.