Текст книги "Принц Николас"

Наконец наши взгляды встречаются, он все еще смотрит на меня, приоткрыв рот. И я не могу прочитать его выражение. По мере того, как затягивается момент, бутон нервозности расцветает в моем желудке, а его лоза обвивается вокруг моих голосовых связок.

– Я… я не была уверена, что ты запланировал на сегодня. Ты не сказал мне.

Эти длинные ресницы моргают, но он ничего не говорит. Я показываю в сторону кухни.

– Я могу переодеться.

– Нет, – Николас делает шаг вперед, поднимая руки. – Нет, не переодевайся. Ты… великолепна.

И он смотрит на меня так, будто не хочет останавливаться.

– Я не ожидал… я имею в виду, ты красивая… н-но…

– Есть ведь фильм о короле, который заикался? – поддразниваю я Николаса. – Ты, случайно, не его родственник?

Он смеется. И назовите меня сумасшедшей, но я клянусь, щеки Николаса порозовели.

– Нет, заик не было в моей семье, – он качает головой. – Ты просто надрала мне зад.

И теперь я сияю.

– Спасибо. Ты тоже очень хорошо выглядишь, принц Чарминг[19]19
  Принц Чарминг – или Прекрасный принц, персонаж мультфильма «Золушка».


[Закрыть].

– Я действительно знаю принца Чарминга. Он первоклассный хрен.

– Хорошо. Теперь, когда ты запятнал драгоценный кусочек моего детства, пора бы свиданию начаться, – дразню я.

– Оно и начинается.

Он протягивает свою руку.

– Идем?

Моя рука скользит в его. Легко. Будто это самая обычная вещь в мире.

Будто так и должно быть.

8

Николас

Оливия нервничает, когда я веду ее к лимузину. Ее ладонь в моей руке подрагивает, а у основания изящной шеи учащенно пульсирует венка. Это пробуждает во мне извращенный, хищный инстинкт: попробуй она от меня убежать, я бы за ней погнался.

Это платье… и чертовы ботильоны. В течение нескольких мгновений я только и мог, что представлять, как буду медленно освобождать ее тело от платья. Как ее руки будут обнимать меня и царапать ногтями спину. Как она будет стонать, когда я вопьюсь в ее губы. Как усажу ее на один из столиков в кафе и буду трахать всеми возможными способами, которые мне только известны и о которых, возможно, раньше не имел понятия.

А эти гребаные ботильоны останутся на ней.

Но из-за волнения во мне поднимается и желание ее защитить. Мне хочется обнять Оливию и пообещать, что все будет хорошо.

Не думаю, что кто-то делал это для нее.

Я вывожу большим пальцем круги на ее ладони в успокаивающем жесте, когда Джеймс открывает нам дверь автомобиля.

Оливия машет ему рукой.

– Добрый вечер, мисс.

Оказавшись внутри, она здоровается с Логаном и Томми, которые сидят на переднем сиденье.

Логан кивает, улыбаясь ей в зеркало заднего вида.

– Здравствуйте, мисс Оливия, – отвечает Томми, подмигнув. Мать вашу. Идиот.

Я поднимаю разделительную перегородку, чтобы остаться с ней наедине. Кстати, она звуконепроницаема, так что Оливии придется стонать очень, очень громко, чтобы нас услышали, но ради такого я могу и постараться.

– Знаешь, тебе необязательно это делать. – Я киваю подбородком на переднюю часть автомобиля.

– Что именно, быть вежливой?

– Они не сочтут тебя невежливой, если ты не поздороваешься с ними. Они не просто хорошие парни, Оливия, они мои сотрудники, а значит, не любят привлекать внимание. Они как… эм, предмет мебели, который не замечают, пока он не понадобится.

– Ничего себе! – Оливия откидывается на кожаное сиденье и пристально смотрит на меня. – Как пафосно звучит.

Я пожимаю плечами.

– Издержки профессии. Может, это кажется неправильным, но такова правда.

Она заправляет волосы за ухо и ерзает, словно не привыкла ходить с распущенными. Что довольно досадно.

– Тебя всегда сопровождают?

– Да.

– А дома?

– Охрана есть и дома. Или горничные. Или дворецкий.

– Так ты никогда не… не бываешь один? И не можешь ходить голым, если захочешь?

Представляю себе, как отреагирует Фергус, если я разложу свои яйца на диване шестнадцатого века времен королевы Анны, или, еще лучше, что скажет бабуля. И начинаю ржать.

– Нет, не могу. Но более важный вопрос, ходишь ли голой ты?

Она соблазнительно пожимает плечами.

– Иногда.

– Предлагаю завтра потусоваться у тебя, – выпаливаю я. – Целый день. Я освобожу свое расписание.

Оливия сжимает мою руку, будто просит меня вести себя прилично, но появившийся на ее щеках румянец дает понять, что она наслаждается нашей беседой.

– Хочешь сказать, что если бы я пошла с тобой в отель при нашей первой встрече, то охранники были бы там, пока мы…

– Трахались? Ага. Но не в комнате, я не люблю зрителей.

– Это так странно. Похоже на путь позора[20]20
  Путь позора (Walk of Shame) – устало тащиться наутро после бурной ночи, во вчерашней несвежей одежде.


[Закрыть], который не имеет конца.

Тут я не понимаю ее.

– О чем ты?

Оливия застенчиво понижает голос, хотя парни не могут ее услышать.

– Ну, они бы знали, чем мы занимаемся, а может, даже слышали бы нас. Это похоже на вечную жизнь в братстве.

– Ты предполагаешь, что им не наплевать, но это не так. – Я подношу ее руку к своим губам и оставляю поцелуи на тыльной стороне ладони. Ее кожа мягкая, как лепестки роз. Интересно, она такая везде? – Когда они понимают, что я собираюсь в уборную отлить, то абстрагируются, потому как этого нет в их списке вещей для размышлений.

Не похоже, что я ее убедил. Но если сегодняшний вечер закончится так, как я надеюсь, то ей придется смириться со службой безопасности. Вызов принят.

* * *

Я привык к любопытным взглядам и шепоткам незнакомых людей на публике. Я – лев в зоопарке, который смирился с раздражающими детьми, стучащими по стеклу, и который ждет дня, когда оно наконец разобьется. Поэтому даже не обращаю никакого внимания, проходя в закрытую кабинку в задней части ресторана. Я их просто не замечаю.

Чего нельзя сказать об Оливии. Она с неодобрением смотрит на гостей ресторана из-за их невоспитанности, пока те не отводят взгляд. Она словно защищает меня. Заступается. Как же это мило!

Слишком дружелюбная хостесс наклоняется надо мной, приглашая меня глазами на рандеву. К такому я тоже привык.

Оливия замечает и это, вот только не знает, как ей реагировать, что весьма интересно. Я ей помогаю, приобняв ее за поясницу и властно направляя в сторону мягких сидений. Заняв свое место, кладу руку на спинку ее стула так близко, что при желании могу провести ладонью по плечу Оливии. Таким образом я демонстрирую, что сегодня заинтересован в единственной женщине, и она рядом со мной.

После того, как сомелье разлил нам вино (Оливия предпочла белое, потому что красное «сбивает ее с ног»), а шеф-повар рассказал о специальном меню, мы наконец остаемся наедине.

– Значит, ты управляешь кофейней с родителями? – спрашиваю я.

Оливия потягивает вино, скользя маленьким розовым язычком по нижней губе.

– Ну, мы с папой. Мама… умерла девять лет назад. На нее напали в метро… это плохо закончилось.

Я слышу знакомое мне эхо боли в ее словах.

– Соболезную.

– Спасибо.

Она на мгновение делает паузу, будто что-то обдумывает, а потом признается:

– Я гуглила тебя.

– И?

– Видела запись с похорон твоих родителей.

Я киваю.

– Похоже, это популярный запрос.

Она слабо и застенчиво улыбается.

– Я не смотрела это во время прямого эфира, но помню, как видео крутили по телевидению целый день. Везде. – Оливия поднимает свои потрясающие, сияющие глаза. – День похорон мамы стал худшим днем в моей жизни. Наверное, это ужасно, когда в твой худший день в жизни окружающие не только на тебя смотрят, но еще снимают и фотографируют.

Большинство о таком не задумываются. Все сосредоточены на деньгах, замках, известности, привилегиях. Не на сложной части драмы. Человеческой части.

– Да, это было ужасно, – тихо говорю я. Затем глубоко вдыхаю, чтобы избавиться от просочившейся в наш разговор грусти, – но… как говорится в бессмертных словах Канье Уэста: «Сейчас это меня не убьет, а сделает сильнее».

Она обворожительно смеется.

– Кто бы мог подумать, что парень вроде тебя такое слушает.

Я подмигиваю.

– Я полон сюрпризов.

* * *

Прежде чем мы приступаем к трапезе, к нашему столику подходят. Я представляю знакомым Оливию и перебрасываюсь с ними парой слов о делах. Когда они уходят, Оливия смотрит на меня опешившими глазами.

– Это был мэр.

– Да.

– И кардинал О’Брайн, архиепископ Нью-Йорка.

– Правильно.

– Это два самых могущественных человека в штате. Нет, в стране!

Мои губы растягиваются в ухмылке. Снова. В такие моменты мне нравится быть собой.

– Дворец работает с ними.

Она теребит булочку на тарелке, кромсая ее на мелкие кусочки.

– Ты можешь спрашивать меня о чем угодно. Оливия, не нужно стесняться.

Я хочу видеть ее смелой, дикой и безрассудной.

Она жует кусочек хлеба, склонив голову и явно обдумывая мои слова. Меня очаровывает то, как она жует. Боже, как странно такое замечать.

Когда она глотает, я нахожу эротичным движение ее бледной гладкой кожи.

– Почему ты не поцеловал его кольцо? – интересуется она.

Я делаю глоток вина.

– Я его превосхожу.

Она ухмыляется.

– Ты выше архиепископа? А Папы Римского? С ним тоже встречался?

– Нет, не с нынешним, лет в восемь в Весско познакомился с другим архиепископом. Он показался мне порядочным человеком… и от него пахло ирисками, потому что с собой он носил конфеты. Он угостил меня одной после того, как благословил.

– А его кольцо целовал?

Теперь, когда она расслабилась, ей легко меня расспрашивать.

– Нет.

– Почему нет?

Я наклоняюсь к ней поближе, опираясь локтями на стол. Бабушка хлопнулась бы в обморок от шока, но невозможно следовать этикету, когда тебя окутывает сладкий запах Оливии. Сегодня от нее пахнет розами с небольшой ноткой жасмина, как в саду весенним днем. Я глубоко вдыхаю, пытаясь не спалиться. Это не так-то просто, учитывая, что я хочу уткнуться носом в ее грудь, прежде чем скользнуть вниз, задрать ее платье и зарыться лицом между этих гладких, нежных бедер. В таком положении я смог бы остаться на всю гребаную ночь.

Ну вот, мой член напрягся в штанах, чувствуя себя узником в клетке.

Что там она спрашивала?

Я делаю еще один глоток и опускаю ладонь на ширинку, чтобы поправить штаны и хоть как-то облегчить неудобство. Без толку.

– Прости, Оливия, о чем мы говорили?

– Почему ты не поцеловал кольцо Папы?

У меня стояк, а мы говорим о Святом Престоле.

Получить билет в ад? Сделано.

– Церковь говорит, что Папа есть посланник Божий. Он ближе к Богу, чем любой человек на Земле. Но короли… в истории значится, что они происходят от Бога, следовательно, я могу поцеловать кольцо только моей бабушки, потому что только она превосходит меня.

Оливия изучает меня, игриво вскинув темную бровь.

– Ты сам-то в это веришь?

– Что я произошел от Всемогущего? – Я дьявольски ухмыляюсь. – Как-то мне сказали, что мой член – творение божье. Тебе стоит это проверить. Во благо религии, понимаешь?

– Умник, – смеется она.

– Шучу. Если быть откровенным, то нет, я в это не верю. – Оливия наблюдает, как я потираю пальцами нижнюю губу и честно отвечаю: – Как по мне, то всю эту историю с королями придумали мужчины, чтобы оправдать свою власть.

Мгновение Оливия над чем-то размышляет, а потом говорит:

– Я видела фотографию твоей бабушки в интернете. Она выглядит миленькой маленькой старушкой.

– Она скорее гром-баба с камнем вместо сердца, – откровенничаю я.

Оливия захлебывается вином.

Промокнув губы салфеткой, она смотрит на меня так, будто раскусила.

– Таким образом… ты даешь понять… что любишь ее. – Затем добавляет, когда я сардонически на нее поглядываю: – Я думаю, что, когда речь заходит о семье, мы оскорбляем только тех, кого по-настоящему любим.

– Согласен, – шепчу я, наклонившись к ней. – Но это должно остаться между нами, иначе Ее Величество не даст мне об этом забыть.

Она сжимает мою руку.

– Я сохраню твой секрет.

Приносят основное блюдо – лосося под аппетитным соусом ярко-оранжевого и зеленого цветов с вычурными завитушками и замысловатым сооружением из фиолетовой капусты и лимонной цедры.

– Как красиво! – выдыхает Оливия. – Такую красоту жалко есть.

Я ухмыляюсь.

– Люблю пробовать что-то красивое.

Держу пари, ее киска восхитительна.

На протяжении ужина беседа протекает так же легко, как и дегустация вина. Мы говорили обо всем и ни о чем конкретно: моей учебе в университете, моих обязанностях, когда я не на публике, закулисных деталях бизнеса и ее жизни в городе.

– Каждую неделю моя мама давала мне три доллара мелочью, – рассказывает Оливия, витая в воспоминаниях. – Она так делала, потому что, проходя мимо бездомных, я всегда давала им деньги. Я пыталась помочь всем вокруг. Тогда я не знала, что двадцать пять центов – это катастрофически мало, но делала это от чистого сердца. А если с бездомным рядом был питомец, печальная кошка или собака, то я хотела помочь им больше, поэтому давала два или три четвертака. Уже тогда я понимала, что люди могут быть отвратительными, в отличие от животных.

Когда подают десерт – глазированное воздушное пирожное на подушке из заварного крема с карамельным соусом, – разговор переходит на братьев и сестер.

– …и мой отец положил деньги с маминой страховки на трастовый фонд. Их можно потратить только на образование, что хорошо, иначе они бы давно закончились.

Как и многие ньюйоркцы, Оливия – оживленный рассказчик, чьи руки находятся в вечном движении.

– Нам хватит на оплату семестра Элли в Нью-Йоркском университете. Со вторым я разберусь, как придет время. Она хочет жить в общежитии, чтобы получить «настоящий студенческий опыт», но я за нее волнуюсь. Понимаешь, я думаю, что она сможет спасти мир: придумать лекарство от рака или изобрести что-то круче интернета. Что она не может, так это вспомнить, куда положила ключи от дома или что время от времени нужно проверять баланс чековой книжки. И она очень доверчивая. Интернет-мошенники наживаются на людях вроде моей сестры.

Я наклоняюсь вперед и киваю.

– Я тебя понимаю. Мой брат, Генри, обладает огромным потенциалом, но с радостью его разбазаривает. После того видео, о котором ты упоминала, пресса нарекла его мальчиком, который так и не научился ходить. Который ничего не достигнет. И вот теперь он изо всех сил пытается исполнить это пророчество.

Оливия поднимает бокал.

– За младших братьев и сестер, с которыми невозможно жить и которых нельзя выгнать.

Поднимаем наши бокалы и выпиваем.

* * *

Коварный паук предложил восхитительной мухе вернуться в его гостиничный номер. И она согласилась.

Поездка на лифте проходит в тишине. Джеймс и Логан стоят спереди, а Оливия рядом со мной, украдкой на меня поглядывая. Двери открываются в фойе пентхауса и отельный дворецкий – по-моему, его зовут Дэвид – забирает наши пальто.

– Спасибо, – улыбается ему Оливия, на что Дэвид молчаливо кивает.

В гостиной я не отрываю от нее глаз, чтобы не пропустить ее реакцию на убранство номера. Ее ресницы дрожат, когда она смотрит на огромную хрустальную люстру ручной работы. Уголки ее губ приподнимаются в изумлении от вида мебели и мраморных полов – своеобразного признака роскоши. А повернувшись к окнам от пола до потолка, Оливия охает на захватывающую панораму освещенного сумеречного города.

И, словно молния, меня пронзает похоть.

Оливия подбегает к окну. Она, мать вашу, прекрасна: бледные оголенные руки и длинные, струящиеся черные локоны, которые практически достигают ее упругой попки. Мне нравится видеть ее здесь, в моей комнате, среди моих вещей.

Будь она без платья, мне бы понравилось это еще больше.

– Мы можем выйти наружу? – спрашивает Оливия.

Я киваю и открываю дверь на огромный каменный балкон. Когда она выходит, я следую за ней. Сегодня значительно теплее, поэтому, само собой, снег растаял. Взгляд Оливии скользит от горшков с вечнозелеными растениями, которые выглядят ярким пятном среди бежевой мебели, к светящимся фонарям в углах балкона, которые отбрасывают теплый оранжевый свет.

– Так это и есть твой тюремный двор? – дразнится она.

– Верно. Меня выпускают сюда подышать свежим воздухом и потренироваться, но только если я хорошо себя веду.

– Не так уж плохо.

Я пожимаю плечами.

– Ну да, сойдет.

Мы идем бок о бок вдоль края стены, держась за руки. Мне вспоминается мое первое светское мероприятие: я был так же взволнован и перевозбужден, боясь облажаться.

– Скажи, каково это, – тихо спрашивает она, – иметь все и знать, чем будешь заниматься всю оставшуюся жизнь?

– У тебя своя кофейня. Мы не так уж сильно отличаемся.

– Ага, только управлять кофейней мне пришлось из-за семьи, а не потому, что я сама захотела.

Я фыркаю.

– Как и я.

Она что-то обдумывает, а потом просто спрашивает:

– Но ты хоть рад? Как Симба из «Короля льва» с этим «я не могу дождаться, когда стану королем»?

– Симба был дураком. – Я качаю головой, после чего убираю волосы, упавшие на лоб. – Если учесть, что я могу стать королем, только когда моя бабушка умрет, то «рад» – не совсем подходящее слово. – Тут я решаю перейти в режим интервью. – Могу сказать, что я с нетерпением ожидаю момента, когда смогу исполнить свое право по рождению и править Весско с честью, достоинством и милосердием.

Оливия пялится меня, потянув за руку. Она изучает мое лицо, кривя губы.

– Чушь собачья.

– Что?

– Абсолютная ерунда. «Честь, достоинство и милосердие», – подражает она мне с акцентом. – Слова красивые, вот только они ничего не значат. Что ты чувствуешь на самом деле?

Каково мне на самом деле?

Я словно олененок, который впервые встает на ноги: все шатко и незнакомо. Никого никогда не волновало, что мой ответ заготовлен заранее. Никто не спрашивал меня настолько заинтересованно. Искренне.

Даже не могу сказать, волновал ли этот вопрос кого-либо до этого момента.

Но Оливия хочет получить ответы. Я вижу это по терпеливому выражению на ее лице. Она хочет узнать меня.

Мою грудь сжимают тиски, потому что хочу от нее того же.

– Сейчас попробую объяснить. – Я облизываю губы. – Представь, что ты учишься на хирурга в Медицинском институте. Ты изучала пособия, наблюдала, как проводятся операции. Ты подготовлена. Всю твою жизнь окружающие говорят тебе, что ты удивительный хирург. Что это твое призвание. Твоя судьба.

Я встречаюсь с ней глазами. Не знаю, что она видит в моих, но в ее я нахожу успокоение. Этого мне достаточно для продолжения рассказа.

– Но потом наступает день, когда тебе нужно идти в одиночку. Тебе дают скальпель… и теперь все зависит только от тебя. Как по мне, это самый долбанутый момент.

– Согласна.

– Вот примерно так я себя ощущаю. На пути к самому долбанутому моменту.

Оливия собирается шагнуть вперед, но теряет равновесие на своих высоких каблуках. Я успеваю ее поймать, прижав к своей груди и обнимая за поясницу… Так она оказывается в моих объятиях.

Мы застываем на месте, пристально смотря в глаза друг другу. Ее мягкие груди прижимаются к моей твердой грудной клетке, а наше дыхание смешивается.

– Дурацкие ботильоны, – шепчет она, находясь чертовски близко к моему рту.

Это вызывает улыбку.

– А мне они нравятся. Увидеть тебя в них и больше ни в чем – сделало бы мой день.

Я опускаю голову, а Оливия поднимает подбородок… каждый из нас тянется навстречу к другому. Мои пальцы проскальзывают сквозь шелковистые волосы, когда я прикладываю ладонь к ее щеке. Моя улыбка исчезает, ее место занимает что-то отчаянное.

Огонь и голод.

Все из-за того, что я собираюсь ее поцеловать, и она это знает.

И хочет этого так же сильно, как и я.

Наши носы соприкасаются и ее темно-голубые глаза медленно закрываются…

И именно в этот момент Логан прочищает горло.

Громко.

– Кхм.

Я проглатываю проклятье и смотрю вверх.

– Что?

– Вспышки камер.

Твою мать.

– Где?

Он вскидывает подбородок.

– На крыше высотки. Поворот на девять часов.

Я разворачиваюсь спиной к городу, дабы закрыть Оливию грудью.

– Нам нужно зайти внутрь.

Оливия выглядит восхитительно в своем изумлении. Она выглядывает через мое плечо на темное небо, позволяя мне завести ее в комнату.

– И часто такое случается?

– К сожалению, да. Такие объективы для камер большого радиуса используют и на винтовках.

Вернувшись внутрь, Оливия начинает широко зевать, и я стараюсь остановить череду непристойных мыслей, которые следуют за этим действием. Ее рот прекрасен.

Я просто обязан поцеловать ее в ближайшее время или умру.

– Прости. – Она прикрывает рот.

– Не извиняйся. – Я бросаю взгляд на часы – уже за полночь. Оливия провела на ногах весь день и должна встать через четыре часа. – Стоило заехать за тобой пораньше.

Она качает головой.

– Мне все понравилось. Не могу вспомнить, когда мне было так весело. Вполне может быть, что никогда.

Я хочу попросить ее остаться. Она могла бы выскользнуть из своего платья в мою кровать. Но… она откажется. Я это чувствую. Не стоит торопить события.

К тому же так бы у нее не получилось сомкнуть глаз, а я хочу дать ей возможность выспаться. Жестом направляю девушку к двери, как истинный джентльмен, которым я не являюсь.

– Тогда давай отвезем тебя домой.

* * *

Голова Оливии покоится на моей руке всю обратную дорогу. Наши ноги прижаты друг к другу, а руки сплелись на моем бедре. Я поворачиваюсь, чтобы вдохнуть уже привычный аромат жасмина, которым пахнут ее волосы.

На кабельном есть шоу «Мои странные пристрастия» — передачу безумнее надо еще поискать. Так вот, в одном из эпизодов рассказывалось про чудака с зависимостью: он нюхал женские волосы.

Прости, чудак, что осуждал тебя. Теперь я тебя понял.

– Ты пахнешь фантастически.

Она поднимает голову и смотрит на меня светлыми озорными глазами. Прижавшись лицом к моей груди, делает настолько глубокий вдох, что практически втягивает носом мою рубашку.

– Мне тоже нравится, как ты пахнешь, Николас.

Машина подъезжает к обочине и тормозит.

Я хочу спросить, смогу ли я понюхать ее завтра, но мне мешает голос Логана из динамика:

– Оставайтесь в машине, Ваше Высочество. Около двери мисс Хэммонд бродяга. Томми и я позаботимся об этом.

Оливия резко отстраняется от меня, моментально напрягшись. Она выглядывает в окно, нервно сжимая подлокотник.

– Ой, нет…

И прежде чем я успеваю разобрать ее слова, она открывает дверь и бросается наружу.