Текст книги "Запечатанное письмо"

– Почему же? Мы можем разговаривать.

– Спокойного разговора не получится. Вот что я скажу: почему бы мне сейчас не попрощаться и не подождать тебя на углу Гордон-стрит, а ты через десять минут возьмешь кеб и заберешь меня?

– Потому, что…

После некоторого раздумья она приняла решение. Почему это женщина постоянно должна быть осторожной и осмотрительной? И, учитывая риск, на который Хелен всегда шла и идет ради встреч с этим человеком, с какой стати лишать себя удовольствия?

Андерсон не дождался ее ответа.

– Мисс Фейтфул… – Он встал со стула.

– Сделай огорченный вид, – прошептала Хелен.

Его лицо послушно приняло расстроенное выражение.

– Мне пора уходить, – глухо сказал он.

– Понимаю, полковник. – Фидо встала с видом строгой, но справедливой учительницы.

– Вы были так добры. Не могу найти слов… – К огромному облегчению Хелен, на этом Андерсон умолкает. (Он не обладает ее даром импровизации.)

Фидо позвонила в колокольчик, чтобы ему принесли пальто, шляпу и трость, и проводила его на лестницу. Когда она вернулась в гостиную, Хелен уже успела занять на диване позу страдалицы, прикрыв лицо рукой. Фидо осторожно села рядом и спросила:

– Все… кончено?

– Я пыталась, – проговорила Хелен сквозь пальцы. – Я привела все аргументы, не оставила ему никакой надежды. Но его безумная настойчивость…

– Видимо, он сгорает от любви к тебе, – через силу проговорила Фидо.

Хелен кивнула:

– Не знаю, почему…

– О, Хелен…

Спустя минуту Хелен добавила:

– Но я уверена, постепенно он поймет, что я говорю серьезно. Пожалуйста, Фидо, не торопи меня, потерпи немного. Будь мне опорой!

Крепкие руки подруги обняли Хелен, и при этом она испытала мгновенное замешательство, ибо у нее двойственное отношение к Фидо. Втайне она посмеивается над наивностью старой девы и все-таки надеется, что та одна поможет ей разобраться в самой себе. Хелен играла роль и в то же время была искренна; ей хотелось вызвать кеб и поскорее увидеться с любовником; но не меньше этого она готова была провести здесь весь вечер, чтобы эти сильные руки баюкали ее как ребенка.

– Пожалуй, мне пора, – наконец сказала она и встала, вытирая глаза. – Гарри любит, чтобы обед подавался ровно в семь. Он уверяет, что, если обед запаздывает хотя бы на четверть часа, у него начинается сердечный приступ!

На углу Гордон-стрит Андерсон поднялся к ней в кеб, и теплый сентябрьский ветерок мягко веял им в лицо. Он протянул руку, собираясь задернуть кожаную шторку.

Хелен удержала его:

– Что ты делаешь? Да еще в такую прекрасную погоду – это только вызовет подозрения.

Он усмехнулся и оставил шторку полузадернутой.

– Куда поедем?

– Куда угодно, только не домой, – неожиданно для самой себя бросила она.

Он улыбнулся, как ребенок, обрадованный неожиданным подарком.

– Я с ужасом представляю, как возвращаюсь в этот мавзолей и за мной захлопывается дверь. Отвези меня куда-нибудь развлечься, хорошо?

– В какое-нибудь необыкновенное место, как говорят твои дочки?

Но ей не хочется думать о девочках, которые сейчас уже надевают белые панталончики и короткие платьица, готовясь к обеду с родителями. Нужно будет послать телеграмму с объяснением ее отсутствия.

Андерсон открыл маленькое оконце на крыше.

– Кебмен, на луну!

– А где это, сэр? – спросил возница, сидящий сзади, стараясь перекричать грохот экипажа.

– Оказывается, леди не желает ехать в Белгравию, – ответил ему Андерсон.

– Может, съездим в Креморн-Гарденс? – тихо обратилась к нему Хелен. – Я еще там не была. Если только еще не поздно.

– Нет, нет, сейчас как раз самое подходящее время. Кучер, в Челси, Креморн-Гарденс, пожалуйста.

Хелен с опозданием задается вопросом: не связан ли этот парк с другими воспоминаниями ее любовника? Не был ли он здесь с другими дамами? Но уговаривает себя не волноваться. Если уж она рискует навлечь на себя гнев Гарри за то, что опоздает к обеду, то намерена сполна насладиться своей эскападой.

В парке имелась телеграфная контора, принимающая заказы на места в ресторане. Хелен пила шерри, пока Андерсон входил в контору с ее запиской: «Мисс Ф. попросила меня остаться на обед с ее родителями». Она поздравила себя с блестящей выдумкой: Гарри будет думать, что она обсуждает церковные дела с суровым преподобным отцом и его полной супругой, на время покинувшими приход в Сюррее, но не утратившими свой пыл ревностных проповедников слова Божьего.

Солнечный свет постепенно утрачивал ослепительный блеск, тени деревьев становились длиннее. Из-под моста Баттерси-Бридж появился пароход и стал приближаться к пристани; Хелен разглядывала пеструю толпу, высыпавшую на палубу из тесных кают. Кажется, Креморн-Гарденс привлекает всех без разбора: она отмечала состоятельных горожанок в изящных вечерних накидках, неспешно идущих под руку с супругами, целые семейства деревенских жителей (их женщины предпочитают наряжаться в красные юбки) и, конечно, множество клерков. Оркестр на эстраде исполнял «Сказки Венского леса», в слишком быстром темпе, на слух Хелен. Она различала разбросанные между деревьями швейцарские шале, миниатюрные замки и театр марионеток и еще какое-то заведение с вывеской «Салон американского боулинга».

На большой поляне женщина-аэронавт в облегающем трико проверяла оборудование, а пятеро мужчин удерживали ее корзину на земле; зажженный газ чудовищно ревет, надувая рвущийся в небо огромный воздушный шар из прочного шелка. Хелен пыталась представить, каково каждый вечер доверять свою жизнь баллону, заполненному горячим газом, и вспоминала беременную мадам Женевьеву, рухнувшую с проволоки.

Неожиданно возникший рядом Андерсон заставил ее вздрогнуть.

– Мне удалось получить последний столик на Хрустальном подиуме, – сообщил он с глуповатой гордостью джентльмена, сунувшего официанту щедрые чаевые.

– Прекрасно. – Она положила свою руку на его локоть.

Оркестр начал исполнять шотландский танец, но еще никто не вышел танцевать. В слабых сумерках Хрустальный подиум казался разукрашенным прошлогодними рождественскими украшениями, извлеченными из-под дивана. Но все столики были заняты. Хелен и Андерсон приступили к ужину за маленьким столиком, вспоминая маскарад в Валлетте, как вдруг под общий восторженный гул в небе одновременно вспыхнули «тысячи ламп», и Хелен отложила куриную ножку и, как ребенок, захлопала в ладоши. Разнообразные арки и фестоны из газовых светильников, шары и лампы из граненого стекла сияли гранатовым, топазовым и изумрудным светом. Как это сделано?! Усеянные блестками туго натянутые провода распространяли сияние во всех направлениях парка, отчего небо за ними казалось абсолютно черным. Креморн-Гарденс переливался огнями подобно сказочной крепости, внезапно возникшей на берегу Темзы. Хелен вдруг захотелось, чтобы этим прекрасным зрелищем вместе с нею любовались ее дочери, но она одергивает себя. (Наверное, можно будет купить им слайды с видом освещенного парка.)

Затем начался роскошный фейерверк, и Хелен перестала есть и только изредка отпивала глоток охлажденного вина и сжимала под скатертью руку Андерсона. Когда какая-нибудь ракета взрывалась с особенным треском и шумом, она вонзала ноготки ему в ладонь. С эстрады уже громко неслись звуки польки, за ней галопа – и вот уже на подиуме стало тесно от танцующих пар. Она обратила внимание, что в парке осталось мало семей; состав гуляющих изменился, появилось больше молодых франтов.

Оркестр заиграл вальс.

– Один танец? – прошептал ей на ухо Андерсон. – Или отвезти тебя домой?

Она почти не колеблется.

– Семь бед – один ответ, так, кажется, говорят? Я не танцевала уже целую вечность!

Действительно, в последний раз она танцевала на прощальном балу в Валлетте, когда Гарри, как назло, оставался до самого конца, и ей с Андерсоном пришлось весь вечер отводить взгляды друг от друга.

Она встряхнула огненными локонами, прогоняя воспоминания, и подала руку полковнику, который вывел ее на паркет. Здесь их никто не знает, успокаивала она себя. Полковник изумительный танцор, танцевать с ним подобно езде на лошади, которая не нуждается в поводе. Они начали кружиться, и вокруг его белокурой головы возник ореол газового освещения. Непривычный бальный зал на открытом воздухе; женщины танцуют в своих летних накидках, мужчины зажимают в потной руке шляпы и трости. Андерсон притягивает ее к себе, ее юбки взлетают вверх, подобно гигантским бабочкам. У нее возникает ощущение, что они вот-вот оторвутся от земли и поднимутся в воздух, выше громадных вязов и тополей с их трепещущей листвой, и понесутся высоко в небо, обгоняя воздушный шар, птиц и облака, навстречу сверкающим звездам. Он прижимается шелковистыми бакенбардами к ее щеке, и оба восторженно смеются.

– А может, я вообще не вернусь домой! – крикнула она.

Андерсон вздрогнул, будто ему выстрелили в спину.

Хелен сделала шаг назад, вглядываясь в его лицо, они сбились с ритма, и она споткнулась, зацепившись каблуком за кружевную оборку какой-то дамы.

– Прошу прощения, – извинился Андерсон, но Хелен уже торопливо пробиралась в толпе к их столику.

Наконец Андерсон оказался рядом и попросил продолжить танец. Но она дрожащими руками схватила накидку и сумочку.

Только когда они достаточно удалились от Хрустального подиума, миновали увитую лавандой беседку и клумбы с геранью, Хелен сказала:

– Это была шутка.

– Я и не сомневаюсь, – уверенно сказал он.

– Тогда почему ты вздрогнул?

– Ничего подобного.

– Не считай меня наивной девчонкой! – Хелен сбросила его руку, и они пошли дальше по тропе между деревьями. – Я вовсе не намерена бросать мужа. – Она тщетно искала на лице Андерсона хоть малейшие признаки разочарования. – И не намереваюсь предъявлять претензии на твое покровительство, несмотря на всю страсть, которую ты так искусно изображаешь.

– Дорогая!

– Не бойся, твоя холостяцкая свобода останется при тебе.

– Ну, это уж слишком! – Андерсон схватил ее за локти, удерживая на месте. Здесь, под густыми деревьями, темно, звуки музыки доносятся приглушенно. – Я боюсь только за тебя, Хелен, и ты не можешь этого не понимать. Только потому, что ты мне бесконечно дорога, я никогда не просил тебя уйти ко мне.

Хелен смотрела в сторону.

– Будь же благоразумной, – сказал Андерсон. – Подумай, что я могу тебе предложить, что может возместить такую… такую катастрофу?

Он задал риторический вопрос, на который есть один очевидный ответ. В первый раз она попыталась представить Андерсона своим мужем. Останется ли при нем эта его беззаботная, мальчишеская улыбка? Останется ли что-нибудь от этого мужчины, который когда-то с обожанием ловил ее взгляд в бальном зале?

– Все, что ты потеряла бы… к тому же унижение…

– А ты жесток, – тихо сказала она.

– Эта тайная любовь – все, что у нас есть, – прошептал он ей на ухо, – но, господи, как она прекрасна, как упоительна! Подумать только, что большинство людей умирают, не узнав ее прелести!

Листва деревьев шелестит под порывами ветра, Хелен скривила губы и вздрогнула от холода.

– Должно быть, уже поздно. Мне пора ехать домой. Сколько времени?

– Еще не поздно, – сказал Андерсон.

Он взял ее за руку и медленно повлек с тропинки, в темноту, где вечерняя свежесть напоена густым ароматом рощи.

Она знала, что у него на уме. Мужчины такие предсказуемые: они способны придумать один-единственный способ загладить ссору.

– Отвези меня домой.

– Непременно, обещаю тебе. Только пройдем чуть дальше, чтобы ты доказала, что простила меня, хорошо?

Холодный рассудок говорил Хелен: «Забудь про обиду, воспользуйся столь редким шансом!» Она еще хмурилась, но послушно последовала за ним в темные заросли.

В десять минут двенадцатого Хелен осторожно открыла дверь своим ключом и тихо вошла в темный холл. Она не стала поднимать горничную; в конце концов, она может раздеться и без ее помощи.

На лестничной площадке горел свет. Когда она на цыпочках шла мимо спальни девочек, дверь вдруг открылась. Она приготовилась тихонько отослать их в постель, но это был муж.

Хелен принужденно улыбнулась:

– Ты еще одет?

У него осунувшееся лицо.

– Разве ты не получила мою телеграмму?

– Конечно, – машинально ответила она.

О чем он? Это она послала ему телеграмму из Креморн-Гарденс. Неужели Гарри отправил ответ в дом на Тэвитон-стрит? С вежливой чепухой вроде «Передай от меня привет чете Фейтфул?» или с мрачным «Хорошо!»? Но если так, то на них не нужно было отвечать, так почему же он спрашивает, получила ли она ее? Хелен всегда ловко выкручивалась; если садилась за карты, то непременно выигрывала.

– Я знаю, что очень задержалась, но мне не хотелось обижать почтенного викария с женой своим уходом до десерта.

Она вдруг заметила у него на нижней губе кровь, выступившую из трещинки.

– Твое поведение возмутительно! Ни одного слова в ответ за все эти часы, ни единого слова!

У Хелен все сжалось внутри от страха.

– Мне ужасно жаль…

– После того, как я отправил тебе телеграмму, ей стало еще хуже, – говорит он. – Она все время звала тебя.

Она поспешно отводит взгляд, чтобы он не увидел страха в ее глазах. Она? Которая из девочек? Несчастный случай? Внезапная болезнь? И хуже всего, что Хелен должна делать вид, что уже все знает.

– Да, бедная девочка, – севшим голосом бормочет она. – А доктор Менделькирк…

– Он подтвердил диагноз, который я нашел в «Домашних советах», когда мы с миссис Николс наконец узнали, где ты застряла.

«Ну, говори же, мучитель!»

– У нее опасный грипп, – говорит он. – Она вся горит. Ей уже дали дозу салицина, но жар еще не спал. Нэн тоже была в плохом состоянии, капризничала, отказывалась ложиться в постель.

Значит, это Нелл. «Малютка моя!»

– Я загляну к ней, – сказала Хелен.

Но Гарри перекрыл ей дорогу своей длинной рукой.

– Доктор дал ей успокоительное, чтобы она уснула.

– Я не буду ее будить. – Хелен протиснулась мимо него.

Одна маленькая кроватка подвинута к огню, раздвинутая вокруг нее ширма удерживает пар, вырывающийся из чайника. В спальне пахнет скипидаром. В кресле дремлет незнакомая женщина, видимо нанятая сиделка. Хелен осторожно присаживается на краешек кровати и всматривается в пылающее лицо дочки. Узкая грудь под батистовыми оборками равномерно поднимается и опадает, но слишком часто и с хрипом. Хелен хочется взять Нелл на руки, но она боится разбудить ее. Стоит ли Гарри за дверью? Вряд ли он дожидается, когда она выйдет, чтобы продолжить свой допрос. Почему он не входит, не встает рядом, положив руку ей на плечи, как это сделал бы любой муж и отец?

Она выжидала пятнадцать минут, прислушиваясь к дыханию Нелл. Теперь уже Гарри наверняка ушел к себе и лежит в своей ночной рубашке, вытянувшись, как мраморная статуя. Хелен неслышно подошла к двери, высунула голову и осмотрела пустой коридор.

– Мама!

Она быстро обернулась, но Нелл по-прежнему лежала без движения. Это Нэн сидит на постели с испуганными глазами. Хелен приложила палец к губам и вернулась к старшей дочке.

– Ты не пришла домой.

«Все меня обвиняют!»

– У мамы были дела, – попыталась оправдаться она.

– Нелл кашляла чем-то зеленым, – сказала девочка.

Хелен почувствовала выступившие на глазах слезы.

– Утром ей будет лучше.

– Правда?

Хелен не посмела это утверждать.

– А теперь спи.

– Можно мне поцеловать тебя?

Просьба кажется странно официальной.

– Ну конечно, моя милая, моя дорогая девочка!

Хелен нагибается и подставляет ей горящую от стыда щеку.

«Господи, скрой от нее запах греха моего!»

Глава 3
Обоснованное подозрение[45]45
  (подозрение, способное убедить незаинтересованного человека в здравом рассудке)


[Закрыть]

Ни одному мужчине не посоветую брать себе жену, выросшую в жарких странах.

Энтони Троллоп. Он знал, что был прав (1868)

Гарри снял фрак, жилет, галстук. Какое облегчение отстегнуть воротничок с тугими, загнутыми вверх уголками и беспрепятственно поворачивать голову! Затем освободился от верхней белой рубашки и серой нижней. Вынул из кармана разные мелочи и аккуратно разложил на комоде. На нем лежит телеграмма его жены: «Мисс Ф. попросила меня остаться на обед с ее родителями». Гарри стащил с себя длинные полотняные кальсоны. «Как жук, сбрасываешь оболочку», – посмеивалась Хелен в те вечера, когда эта комната была их общей спальней. Когда они еще были способны подшучивать друг над другом.

Разве ответ, который он отправил ей на Тэвитон-стрит, был недостаточно ясен? Даже неопытная телеграфистка не могла допустить ошибку: «Серьезно заболела Нелл, немедленно возвращайся». Большинство матерей, получив в гостях такую телеграмму, залились бы слезами и попросили бы срочно вызвать кеб. Только Хелен могла остаться на десерт, чтобы не обидеть преподобного и его жену. Что подумали Фейтфулы о таком поразительном хладнокровии? Вдруг ему приходит в голову, что она могла скрыть от них содержание телеграммы. Он попытался представить ее за столом, как она выбирает, чему оказать предпочтение – грецким орехам в сахаре или меренге. Во всяком случае, хотя бы из вежливости она обязана была ответить, что вынуждена еще немного задержаться. Но нет, не сочла нужным отвлекаться ради этого от пустой светской болтовни.

Он был очень удивлен тем, что она возобновила отношения с Фидо Фейтфул. Когда Хелен впервые привела девушку в дом, много лет назад, всю семью устраивало, что теперь у мамы с ее непредсказуемым нравом есть подруга, которая составляет ей компанию, пока папа находится в море. Фидо Фейтфул обладала удивительной способностью поддерживать разговор; на Экклестон-сквер она могла подолгу выслушивать рассуждения Гарри о национальном образовании или о торговом балансе и задавала весьма умные и дельные вопросы. (Внезапно ему вспомнилась шутка одного из его сослуживцев по флоту: «Самая счастливая семья состоит из трех персон».) Но когда Гарри возвратился после Крымской кампании, оказалось, что ситуация изменилась. Миротворец Фидо заняла сторону Хелен, и появились все признаки открытой войны. В то дьявольски жаркое лето, когда все они болели один за другим, и Хелен неожиданно потребовала себе отдельную комнату – что ж, в этом хаосе ему ничего не оставалось делать, как попросить Фидо уехать. Хотя Гарри ничего против нее не имел. Его не удивило, что она увлеклась реформами, хотя он мог только сожалеть о крайних взглядах «феминизма», как его называют в газетах. Нет, сейчас он недоумевал, как может его легкомысленную жену интересовать такая серьезная и целеустремленная деловая женщина, какой стала Фидо Фейтфул.

Беда в том, что с того момента, как семейство Кодрингтон высадилось в Портсмуте, Гарри не видел конца бесконечным капризам и прихотям жены. Но, видимо, с этим ничего не поделаешь, думает он. Ситуация улучшится, когда он займется постоянной научной работой, время от времени заглядывая в Сомерсет-Хаус[46]46
  Сомерсет-Хаус – крупное общественное здание в Лондоне в стиле классицизма, где в XIX в. размещались различные правительственные учреждения, чиновники Адмиралтейства, ученые сообщества, отдельные факультеты университета и т. д.


[Закрыть], чтобы получить жалованье и послушать сплетни, и станет ходить на яхте со старыми приятелями…

Гарри пожевал измочаленную зубочистку, затем почистил зубы домашней зубной пастой, отдающей горьковатым привкусом хинина. «Нелл, Нелл!» Только сегодня днем она поддразнивала его, говорила, что ему нужно пойти к парикмахеру и подстричь бороду. А потом у нее внезапно начался сильный жар.

Сейчас Хелен в спальне у девочек. Любящая мамочка бросается к ребенку, да только с опозданием на целых три часа. Несмотря на ее раздражительность и переменчивое настроение, Нелл и Нэн больше любят мать, Гарри это знает и всегда знал. Что ж, это естественно, ведь дети многого не понимают. Он хотел бы потихоньку, чтобы не потревожить Нелл, открыть дверь и вытащить жену на площадку. И там уже встряхнуть ее с такой силой, чтобы у нее лязгнули зубы, а из ярких рыжих волос посыпались шпильки. Но он только кряхтит и натягивает длинную крахмальную ночную рубашку. Ночной колпак он не надевает, сегодня ему и без того жарко.

У него по-настоящему мужская комната, из обстановки только кровать и комод, наследство дальних предков. Да еще кувшин и таз, над которым он наклонился, чтобы смыть остатки липкого медицинского сиропа. (Похоже, он не принес Нелл заметного облегчения.) Он не позволил Хелен захламить его комнату дурацкими безделушками и так называемыми «предметами искусства»: ее вкус граничит с вульгарностью. Гарри содержал свою комнату в строгом порядке, как каюту на корабле. Когда он был молодым лейтенантом на «Бритоне» и его ноги высовывались дальше койки на целых шесть дюймов – товарищи по плаванию придумали ему даже два прозвища: Долговязый Гарри и Код Великан, – у него возникла блестящая идея приколотить к ней ящик для башмаков, который вылезал в соседнюю каюту и упирался в изголовье одного офицера. Он вспоминает об этом сейчас, присаживаясь на сделанную по заказу длинную кровать красного дерева. В те ночи, когда натертые ступни молодого Гарри упирались в переборку каюты, он был счастлив, о чем и писал каждую неделю родителям, но ему и в голову не приходило, что то были самые счастливые годы его жизни.

Он думает о горящем от жара личике Нелл, словно слышит ее страшный, с хрипом кашель. Но сейчас она спит, и, если проснется, о ней позаботится сиделка, а если вдруг ей станет хуже… «Нет-нет, ей не станет хуже! – глухо стонет он. – К утру она начнет приходить в себя». У нее сильный организм. Обе дочки унаследовали крепкое здоровье Кодрингтонов, а со стороны Смитов – способность быстро восстанавливать силы.

Он не против того, чтобы у него была отдельная комната, скорее ему это даже нравится. Нигде не валяются сброшенные платья и дамские чулки. Насколько Гарри понял из намеков знакомых мужчин, многие супруги имеют отдельные комнаты. С точки зрения мужей, постоянное близкое общение вызывает скуку и утрату ощущения новизны, интереса друг к другу; с точки зрения жен, как правило, страсть сопутствует лишь первым годам супружества, а затем уступает место привычке. Гарри прочитал много научных книг и журналов и несколько лет назад наткнулся на убедительную теорию о том, что после того, как женщина перестает рожать, ее стремление к плотским утехам угасает.

Кроме того, одному ему спится гораздо удобнее и спокойнее. (В редких случаях, когда потребности заявляют о себе, он по-своему удовлетворяет их, что, по его мнению, несмотря на все предрассудки на этот счет, нисколько не угрожает его здоровью.) Все, что Гарри желал бы получать от жены, – это постоянное приветливое общение. Его мечтой был дом-гавань, теплый очаг. Но это все равно что желать луну с неба.

«Серьезно заболела Нелл, немедленно возвращайся»… Ему вдруг пришло в голову, что Хелен просто пренебрегла его телеграммой. И бог с ней, если бы заболел он сам, но Нелл, ее младшая, ее последыш… Неужели девочки стали для Хелен только пешками в борьбе против него? Тогда это означает новую, еще более мрачную стадию их отношений.

Гарри дотянулся до масляной лампы, но не погасил ее. Он слишком возбужден и не сможет заснуть. (Вот так порой родители теряют своих детей, думает он; засыпают, а утром служанка будит их страшным известием.)

Он перевернулся на спину и попробовал применить старый прием перечисления кораблей, на которых служил. Самый первый, «Наяда», легкий фрегат для преследования пиратов во время алжирской войны. Затем «Азия», под командованием его отца сэра Эдварда, в Средиземном море. Потом «Бритон». «Орест», обычный шлюп, но на нем Гарри впервые служил капитаном, поэтому он ему особенно дорог. После него был «Тэлбот», один из самых плохих кораблей, известных под названием фрегат: с низким расстоянием между палубами и допотопными пушками. «Я бы с удовольствием поджег эту вашу дряхлую посудину, Кодрингтон», – как-то сказал ему сэр Роберт Стопфорд. Затем «Святой Винсент», флагманский корабль его отца. Он снова ходил в Средиземное море на фрегате «Фетида», славном военном корабле. Ливорно, Флоренция… Хелен. Нет, о ней он не станет думать.

Интересно, она уже вернулась к себе? Она не из тех матерей, которые будут сидеть у постели больной дочки всю ночь напролет, раз рядом есть сиделка, которой за это платят. Неужели она уже беззаботно спит? Нет, нужно выбросить ее из головы, иначе он не уснет. Потом «Ройял Джордж», старый трехпалубный корабль с гребным винтом, приспособленный и к паровому двигателю. В 1856-м Гарри перевелся на «Алжир» в качестве командующего эскадрой канонерских лодок, но наступивший мир вынудил его вернуться домой. В 1857-м служба на Мальте: важный пост, хотя и на суше. Затем возвращение в Англию.

Каким будет его следующее судно? Если, конечно, будет.

Нет, ничего не помогает.

Вытянувшись на постели и наблюдая за игрой отраженного света лампы на потолке, он прислушивался к звукам в доме. Затем нажал репетир в часах, и они отбили без четверти двенадцать.

Его беспокоила какая-то смутная мысль. Он встал и перенес лампу на комод, чтобы еще раз прочитать телеграмму, полученную от Хелен: «Мисс Ф. просила меня остаться на обед с ее родителями». Посыльный принес ее сразу после семи, когда на Экклестон-сквер был уже подан обед. Нелл с красными щеками лениво тыкала вилкой в баранину; Гарри, который не видел у нее ничего серьезного, кроме насморка, сделал ей замечание, и она заплакала. Он потрогал ей лоб и испугался – так он пылал. Через полчаса он отправил посыльного на почту со своей запиской: «Серьезно заболела Нелл, немедленно возвращайся». Получается, что к восьми Хелен должна была наверняка получить телеграмму. Если Фидо попросила ее остаться на обед с некоторым опозданием, примерно около семи – что весьма необычно для хозяйки дома, – могли гости к восьми уже приступить к десерту? Но даже если и так, даже если у Хелен возникло необъяснимое желание отведать сладостей, когда она уже знала, что ее ребенок лежит в жару, от которого ночью может умереть, что заставило ее просидеть еще целых три часа за кофе и разговорами с преподобным из Хэдли и его женой?

Гарри одним движением погасил лампу, вернулся к кровати, но не лег. Его душила ярость. Он сел на край кровати, уставившись в темноту.

«Разве ты не получила мою телеграмму?» – задал он ей естественный вопрос. «Конечно», – сказала она своим мелодичным голосом. И внезапно его осенило, что она солгала. Существует лишь одно объяснение, которое соответствует фактам. Он должен признать: Хелен любит дочерей. Если бы умирал Гарри, она могла бы спокойно сидеть в гостях и отпускать свои сомнительные шуточки, но телеграмму о болезни дочери она никогда не проигнорировала бы. Следовательно, она ее просто не получила, но сочла нужным сделать вид, что получила. Потому что вечером ее не было в доме мисс Фейтфул на Тэвитон-стрит. (Гарри нашел ее адрес в справочнике, пока посыльный ждал, почесывая в затылке.)

В голове у Гарри гудело. Теперь все сходилось. Значит, Хелен была где-то в другом месте. С кем-то другим.

Его охватило гневное презрение. Он неподвижно смотрел в темноту, чувствуя, что ему жжет глаза, будто они лишились влажной пленки.

За завтраком супруги едва прикасались к еде и говорили только о Нелл. О том, как она выглядела вчера, когда болезнь только началась; о признаках болезни, которые они должны были заметить; о распространившейся вокруг инфекции; о влиянии загрязненного воздуха Лондона. Снова пришел доктор, прописал разные лекарства и уверил их, что сегодня жар спадет.

Ломая свой тост на крошечные кусочки, Гарри поражался тому, насколько легко ему дается нормальный тон. Ему даже пришло в голову, что они с Хелен и разговаривают и выглядят обычными, нормальными супругами. Все-таки супружество, скорее всего, привычка, думал он и вспоминал о том доме на Бейсуотер, о котором он недавно рассказывал дочерям: идеально совершенный фасад, а за ним с лязгом и грохотом проносятся поезда.

Нельзя сказать, чтобы он никогда не думал о том, что Хелен может кем-то увлечься. На Мальте она быстро усвоила континентальный стиль поведения жен и всегда появлялась в сопровождении целого эскорта офицеров или штатских ухажеров. Но это делалось настолько открыто, что ее ухажеры не вызывали у Гарри ревности. Ей было скучно, и она предпочитала его обществу окружение более молодых и галантных мужчин: что в этом такого? Порой, когда он был свободен от службы, в глаза ему бросались незначительные отступления молодых людей от правил приличия; обычно он не придавал им значения, но иногда, если они могли стать причиной для осуждения, мягко указывал на них Хелен. И хотя она изображала удивление, однако меняла поведение. Единственное, в чем он ее подозревал, – это в кокетстве. Игры и позы: он понимал, что если реагировать на них серьезно, то он попадет в ее ловушку.

Обсудив состояние Нелл, они умолкли, и Хелен потянулась за свежим номером «Телеграф».

Гарри с укором покачал головой:

– Ты ведь читаешь только рекламные объявления.

– Но это самое интересное! – Хелен выхватила у него и развернула газету.

Это вызвало смех у Нэн, рот которой был набит едой.

А у Гарри – приступ гнева. Где была Хелен вчера? И с кем? Она возвратилась в Лондон всего несколько недель назад; неужели успела завести отношения, которые во времена его юности называли «преступной связью»?

– Очевидно, я не одинока в своих вкусах, – сказала Хелен, – если четыре первые страницы заняты рекламой. Послушай, например, вот эту: «Леди, прибывшая в Лондон из Бедфорда мидлендовским поездом вечером 4-го числа текущего месяца, выражает желание увидеться с джентльменом, который любезно поделился с ней содержимым своей корзинки с ланчем».

– Не уверен, что это объявление стоило читать в присутствии… Нэн, – заметил Гарри. Он хотел сказать, в присутствии девочек, но Нелл еще в постели. Спускаясь по лестнице, он слышал ее хриплый кашель.

– А почему, папа? – с любопытством спросила Нэн. – Что было в этой корзинке?

– По моему скромному мнению, ничего страшного, – ответила Хелен и перешла к следующему объявлению: – «Мэри Энн все равно едет домой. Вы находитесь под влиянием иллюзии». Или вот еще, Нэн, более драматичное объявление, но, должно быть, здесь кроется какой-то шифр: «Голубка со сломанным крылом умрет, если Журавль не защитит ее от врагов».

– Какой шифр, мама?

– Возможно, убийцы что-то замышляют.

– Довольно! – взорвался Гарри. – Ты хочешь, чтобы ее опять мучили кошмары? – Он потянулся к газете и заметил, что его рука дрожит. За многие годы он не раз ловил жену на маленьких женских хитростях, уловках и недомолвках, но открыто она никогда ему не лгала – до вчерашнего вечера: «Мисс Ф. попросила меня остаться на обед с ее родителями».

– Может быть. Говорят, кошмары прочищают мозг вроде слабительного, – сказала Хелен, метнув в него стремительный взгляд, подобный выпаду рапиры.

– А что значит слабительное? – спросила Нэн.

– Ну прекрати. Ты знаешь, что не стоит обращать на маму внимание, когда она начинает нести вздор, – сказал Гарри, так туго складывая газету, что страницы ее сморщились.