Текст книги "Последнее письмо из Греции"

На кухонной столешнице стоит небольшая плетеная корзинка с чудесными местными продуктами: сушеным орегано, бутылкой золотистого масла, оливками из Каламаты, свежим кофе, домашним печеньем и завернутым в бумагу хлебом. В холодильнике я нахожу все, что нужно для первого настоящего греческого салата. Horiatiki Salata.

Обшарив со стуком и грохотом простенькую кухню, я в конце концов нахожу большую миску, разделочную доску и нож и нарезаю салат, предвкушая скромное пиршество. Я обедаю на террасе, прихватив бокал охлажденного розового вина. Упиваюсь роскошью маленького застолья и сногсшибательного пейзажа. Даже приготовление простого салата – в кайф, так я люблю еду.

Сухое вино бодрит, сладкий зеленый перец дополняет пикантную сливочную фету и сочные помидоры. Орегано делится своими землистыми нотками, а местное масло насыщает салат изумительным ароматом; оно как мед с тончайшей текстурой. Нирвана для гурманов!

Я отрываю ломти хлеба, чтобы обмакнуть в золотой нектар.

Вкусная пища возвращает меня к жизни. Я преображаюсь с каждым глотком.

* * *

Проснувшись, вижу над головой деревянные балки и медленно вращающийся потолочный вентилятор, сажусь в кровати, понятия не имея, где я. Сморивший меня тяжелый сон рассеивается, и я расслабляюсь. Мне не приснилось. Я на самом деле здесь.

Комната купается в оранжевых бликах предзакатного солнца. Я потягиваюсь в постели и через французские окна любуюсь великолепной картиной. Солнце с прощальным поклоном медленно тонет за огромной скалой посреди моря. Все усыпано золотом, словно здесь присутствует божество. Я мысленно фотографирую, потом хватаю телефон и отправляю сообщение Таше.

Софи: Спасибо и спокойной ночи, солнышко! Люблю, позвоню утром, обещаю – только что проснулась (готовлюсь к ночной гулянке), и все хорошо! хх

В море как в зеркале отражается розово-пурпурное небо и темно-синий силуэт скалы на фоне огненно-красного шара, выглядывающего из-за вершины. Местные краски сильно отличаются от лондонских, привычных глазу. Этот контраст настолько ошеломляет, что я начинаю понимать, почему мама любила эти места. Она прославилась именно умением работать с цветом. У нее был особый яркий стиль, как в творчестве, так и в одежде. Без нее мир превратился в серое водянистое пятно. Я еще острее чувствую ее отсутствие.

Но здесь все так на нее похоже. Я рада, что приехала. После месяцев в подвешенном состоянии, за которыми последовала безграничная нерешительность, застрявшая в бездумной рутине горя, я как будто снова с мамой. Она помогает мне обрести себя, пока я пытаюсь найти ее картину.

Я бы о многом ее спросила, но у меня отняли выбор. Если бы у нас было больше времени. Раздражает сама невозможность поговорить. Хотелось бы расспросить ее о картине. Это похоже на поиск песчинки, но кто-то должен знать о картине, или, если повезет, она может храниться у кого-то здесь.

В прошлом апреле никто бы и не подумал, что мой мир в одночасье рухнет и придется собирать его по кусочкам. Я словно тридцатилетний подросток, унаследовавший дом и солидный каталог известных произведений искусства. Но я бы все это отдала за лишний час с мамой. Вещи ничего не значат – им не заменить утраты и не смягчить удар от потери. Бессмысленное барахло словно пустая оболочка. Но если сосредоточиться на простом и важном, то постепенно возрождается оптимизм – поначалу едва заметный.

Под дверь просовывается листок бумаги. Записка от Кристины.

Захотите поужинать, стукните мне, и мы сходим в деревню. Там есть музыка, так что приготовьте удобные туфли для танцев! Целую, обнимаю. Кристина.

Я очень благодарна за приглашение. Уже скоро стемнеет. Я ведь не знаю, куда можно пойти в деревне. Музыка, еда, танцы – святая троица.

Встаю под горячие струи душа. Вода стекает по лицу, массирует тело. Я запрокидываю голову, и капли отскакивают от кожи на плитки из песчаника. Страхи, тревоги, мысли о доме смыты. И впервые за столь долгое время я вновь обретаю себя.

Глава 6

Когда я стучу в дверь Кристины, в Метони уже сгущаются сумерки. Небо ясное, в глубоком чернильно-синем пространстве парит самолет, а звезды мерцают, как драгоценные камни. Я очень благодарна за предложение поужинать, но понимаю, что полностью полагаюсь на доброту незнакомых людей. Пора научиться доверять инстинктам.

Радушием, яркостью и врожденной раскованностью Кристина немного напоминает маму. Хотя мы сразу нашли общий язык, я ничего о ней не знаю, а теперь нам предстоит совместный ужин. Но лучше принять предложение и отбросить дурацкие сомнения и догадки. А как бы на моем месте поступила мама?

Расставшись с Робертом, я была в отчаянии, что больше никогда не найду любовь. На что мама сказала: «Разбитое сердце – это линия жизни на песке. Не пережив потери, любви не оценишь. Уроки, хорошие ли, плохие ли, всегда что-то значат: твоя задача – выяснить, что именно».

Она как раз вернулась с цикла оздоровительной медитации, делилась новообретенной мудростью гуру. В глубине души я отдавала себе отчет, что Роберт никогда не был моей большой любовью, просто в то время я себя в этом убедила. Мне вовсе не хочется усваивать жестокий урок и лечить разбитое сердце.

Пока мы идем по пыльной дороге в деревню, Кристину приветствуют прохожие: жена мясника, фермер, работница заправки. Мы сворачиваем в переулок с парой заколоченных таверн, сувенирным и универсальным магазинами. Вдоль волнореза гавани аккуратно выстроился ряд фонарей. К мерцающим огням пришвартованных лодок периодически присоединяются красные мигающие огни на большой скале, которые предупреждают моряков об опасности.

Кристина останавливается возле витрины последнего магазина.

– Это магазин Марии Василиу, моей подруги. Здесь можно купить еду и все что нужно. Ее семья живет в Метони много лет. Когда-то мы учились в одном классе – ужас как давно!

Я боялась ехать в Грецию одна, но опасения остаться в одиночестве рассеиваются. Таша обрадуется, что мне встретилась эта чудесная необычная женщина, взявшая меня под крыло. Сегодня вечером на Кристине эффектная туника с цветочным рисунком и шелковые ярко-розовые с сиреневым оттенком шаровары. Броская ткань ниспадает с ее высокой стройной фигуры и вздымается при каждом движении, словно разноцветный парус. Она излучает надежность, хотя мы мало знакомы.

– Я заметила, что, когда вы ко мне вышли, руки у вас были в глине. Вы занимаетесь гончарным делом?

Если Кристина как-то связана с искусством, вдруг она поможет раскрыть тайну пропавшей маминой картины?

Она смеется.

– Да, я художник. Как это по-английски? Гончар? Всегда в глине из-за лепки! Свет здесь волшебный, сами видите, пейзаж меня вдохновляет… Это моя настоящая любовь! А вы чем занимаетесь в Лондоне?

– Я повар, у меня ресторанный бизнес, а мама тоже художница… то есть была…

Слова твердые, словно нож, вонзающийся в кусок мяса, чтобы вырезать горе, и слезы тут как тут. Я смотрю на Кристину и глубоко дышу, чтобы успокоиться.

– Извините, просто… она недавно умерла.

Я роюсь в сумочке в поисках салфетки, смущенная тем, что внезапно разоткровенничалась с едва знакомым человеком. Мы стоим лицом друг к другу. Она берет салфетку и вытирает катящиеся по моим щекам слезы.

– Не извиняйся. Ты слишком молода для такого горя. Мне очень жаль.

Ее рука на моем плече переносит меня в настоящее, и я смотрю в добрые темные глаза новой знакомой, принимая утешение.

– Здесь ты обретешь покой, он тебе нужен.

Я медленно выдыхаю и оказываюсь в ее объятиях.

– Спасибо, – выдавливаю я.

Чувствуя энергичную материнскую поддержку, я признаю свои страхи, нервозность и, отбрасывая их, настраиваюсь двигаться дальше.

– Ты не передумала идти? Или, если хочешь, провожу до дома.

– Нет! Точно нет.

Я боюсь, что милая дама нарушит из-за меня свои планы, и улыбаюсь.

– Музыка и еда – это то, что мне нужно. Кроме того, хотелось бы поближе познакомиться с этим местом.

«И найти одну картину», – думаю я.

Но об этом позже. Сегодня всего лишь первый день. Нужно ко всему привыкнуть, успокоиться, а уже завтра окунуться с головой в поиски. Сегодня не считается: день приезда.

Несколько секунд мы молчим – я прихожу в себя, и мы медленно направляемся в деревню.

А там – чистейшая простота, нетронутый временем девственный уголок Греции, какой она была до того, как туризм вытеснил из нее особый дух.

Непритязательная череда таверн, полоса пляжа и спокойное море, импровизированная дорога, отделяющая фасады закусочных от берега. Снующие туда-сюда официанты пересекают пустынную улицу, принимая заказы. По полосе время от времени проносятся одинокие мопеды, распугивая бродячих кошек под стулья. Открыто всего несколько заведений – в апреле сезон только начинается. Я слышу бренчание бузуки и нежный плеск моря, который помогает стряхнуть затянувшуюся печаль.

Мы сидим за деревянным столом рядом с песчаным пляжем. Стало прохладнее. В углу таверны играет трио музыкантов.

Трогательные парящие звуки и красивые греческие струнные слышатся в меру громко, чтобы посетители могли подпевать, но не заглушают беседу. Из таверны появляется официант с бумажной скатертью и закрепляет ее металлическими зажимами. Поставив перед нами корзинку с хлебом и тарелки, он целует Кристину в обе щеки.

– Это мой племянник, Кристоф. Таверной владеет мой брат, Андрос. В Метони повсюду семейный бизнес. Познакомься с Софи, она остановилась у нас на холме.

Кристоф протягивает мне руку, и я ее пожимаю.

– Yiássou, Christoph.

– Yiássou, Софи. Kalosirthaté! Добро пожаловать в нашу деревню!

Он гостеприимный, как и тетушка, с такими же темно-карими глазами и птичьими чертами лица.

– Сегодня хороший вечер. Играет музыка. Отец приготовил особое блюдо клефтико из ягнятины, овощное рагу бриам и запек свинину в духовке.

Он возвращается к таверне через дорогу, а я беру кусок хлеба и наливаю в блюдечко масло. Кристина зажигает свечу и закуривает, глубоко затягиваясь. Она предлагает сигарету и мне, и я молча беру одну из пачки – видели бы Таша и мама…

– Андрос – мой брат. Он повар, как и ты! Каждый день встает в пять утра, чтобы испечь хлеб. Говорю ему, возьми хлеб в булочной, выспись хорошенько, но нет, он хочет свою выпечку.

Кристина разрывает кусок хлеба пополам и подносит к свече.

– Смотри, каждый кусочек сделан с любовью!

Звеня браслетами на запястьях, она кладет хлеб в рот. Я соглашаюсь и макаю кусок в сладкое масло.

– Я считаю, что, если готовишь в плохом настроении, еда будет хуже на вкус. Хлеб просто потрясающий! Похоже, ваш брат – счастливый человек.

Кристина смеется и выпускает в небо колечки дыма.

– Да, точно! Произведения живописи и скульптуры передают чувства художника. А еда – это тоже искусство, но из особых материалов. Как и посуда, но она невкусная!

Она заливается смехом и подзывает к столу племянника. Он приносит графин с розовым вином, и Кристина наполняет бокалы.

– Ладно, Кристоф, что у нас сегодня? Принеси нам колокитокефт-эдес, цацики, гаврос и бриам.

Мне кажется, что еды слишком много. Оладьи из кабачков, соус-закуска из йогурта, свежего огурца и чеснока, анчоусы и жареные овощи.

Хоть я и проголодалась, сразу перестаю жадно поглощать испеченный с любовью хлеб. Я поднимаю бокал, чтобы в знак благодарности произнести тост.

– Yiámas, Кристина, efharistó poli.

Медленно, но непрерывным потоком появляются блюдо за блюдом, атакуя все органы чувств. Все так свежо и аппетитно, что я с радостью погружаюсь в гастрономическое забытье. Запахи, вкусы и звуки проникают в меня, насыщая душу.

Музыка звучит громче. Из таверны выходит коренастый мужчина, вытирающий руки посудным полотенцем. Бросив его на столик, он шагает на дорогу, притопывая в стиле фламенко и привлекая внимание посетителей. Под томную жалобную песнь он воздевает руки к небесам, словно Атлант, приговоренный вечно их держать.

Он легко поворачивается, то выпрямляя, то сгибая колени, потом внезапно подпрыгивает и приседает.

Мужественность танца и выразительная гордая осанка завораживают, когда он расхаживает, рассказывая свою историю. Музыка ускоряется, и появляется Кристоф со стопкой белых бумажных салфеток, которые он подбрасывает в воздух над танцором. Они медленно опускаются, рассыпаясь у его ног.

Чарующий танец привлекает внимание зрителей, и тут к танцору присоединяется еще один мужчина такого же роста и возраста, примерно лет шестидесяти. Представление продолжается, оба танцора набирают темп. Салфетки на полу взлетают и трепещут от взмахов ног. Толпа подбадривает танцоров, некоторые собирают с земли салфетки и подбрасывают их в воздух, аплодируя прыжкам.

Выступление заканчивается под гром аплодисментов.

– Браво, браво, Андрос, браво, Григор! – кричит Кристина.

Андрос, наверное, ее брат.

Первый танцор подходит к нашему столику и целует сестру, схватив салфетку, чтобы вытереть лоб.

– Так вы Софи? Кристоф сказал, что вы остановились у сестры.

Он тяжело дышит, басит и хрипит, и я вижу, как они с сестрой похожи.

– Андрос, – представляется он, кивая, словно кланяясь, и протягивает руку. – Теперь вы потанцуйте.

Он поднимает нас из-за стола. Сопротивление бесполезно, но меня переполняют сомнения – позориться не хочется. Я в растерянности, не знаю, что от меня потребуется.

Люди быстро выстраиваются в одну линию и кладут руки на плечи друг другу, Андрос с белым платком в руке возглавляет цепочку. Я смотрю на Кристину, и моя новая подруга поощрительно кивает и улыбается. Звучит музыка. Я наблюдаю за ногами Кристины, отчаянно пытаясь запомнить шаги: перекрестный шаг, шаг в сторону, назад, шаг в другую, перекрест вперед ногой на носок, перекрест назад… Я наступаю соседу на ногу.

– Sygnómi! Извините!

Боюсь, бедняге не повезло: мое извинение явно не последнее.

Андрос передает платок танцору слева и уходит в конец цепочки. Так продолжается с каждым из линии, надвигающийся страх перед неизбежным затмевает истинное удовольствие, и я в конце концов оказываюсь впереди.

– Мы идем за тобой… – Кристина перекрикивает музыку.

Я стараюсь побыстрее отделаться от роли неуклюжего ведущего, передаю платок следующему танцору и перехожу в конец цепочки. Обрадовавшись, что сложила с себя ответственность, вновь начинаю веселиться и оглядываюсь. Зрители вокруг улыбаются, хлопают, едят или беседуют, но в толпе выделяется одинокая мужская фигура. У него напряженный взгляд. Он застыл рядом с музыкантами, будто зациклившись на мне. Тот самый мужчина, что танцевал дуэтом с Андросом. Я не могу припомнить его имя. Он по-своему красив: кожа смуглая, глаза блестят при тусклом свете. Со странным выражением лица он не отрывает от меня глаз, именно от меня. Я хмурюсь, но тут же улыбаюсь, и он только шире распахивает глаза, будто узнает меня и не может в это поверить.

Я по рассеянности наступаю еще на чью-то ногу, веселье на мгновение исчезает. Оглядываюсь: мужчина все еще там, остолбеневший, на лице отражается такая палитра чувств, что их невозможно отделить одно от другого: там и печаль, и шок, и страх… Он отворачивается и медленно подносит ко рту сигарету, скрываясь в облаке дыма.

Из рассеивающегося дыма медленно возникает его лицо, он по-прежнему не сводит с меня глаз. Его взгляд вспыхивает, и у меня по коже бегут мурашки. Неужели я допустила какую-то оплошность и обидела старейшин деревни? Никто больше не выделяет меня из толпы, и я стараюсь сосредоточиться на музыке. Но всякий раз, когда смотрю на этого человека, выражение его лица не меняется. Что же я сделала не так? Я не нахожу себе места от неловкости, даже стыда непонятно за что. Неизвестность совершенно сбивает меня с толку и выводит из себя, я на грани паники.

Под гром аплодисментов музыка наконец стихает, салфетки сметают в кучу рядом с таверной. Я, чуть повернувшись, отваживаюсь посмотреть на толпу, на улицу за спиной, ведущую к гавани. Но мужчины не вижу. Ушел.

Я бросаюсь к столику спросить Кристину, кто это был, но ее тоже нет. Нигде. На дороге стоят люди и громко болтают на незнакомом мне языке. Я будто потерялась, а ведь приехала кое-что найти.

Лицо того человека, его взгляд меня пугают. Кто это? Впервые с тех пор, как сюда прилетела, я чувствую одиночество и страх. Может, не стоило ехать в Метони?

– Софи!

Слышу, что меня зовут, но в расстроенных чувствах не пойму, откуда доносится голос.

– Я здесь!

Рядом с таверной замечаю Кристину с племянником, Кристофом. Она отчаянно машет мне, пытаясь перекричать толпу. Я облегченно вздыхаю, одновременно думая: ну что за дура! Разве можно волноваться по пустякам и доводить себя до такого состояния?

Я бросаюсь к ней, благодарная за то, что у меня есть хоть какая-то защита, если глядевший на меня человек вернется. По крайней мере, нас будет двое. Наверное, я так остро реагирую, потому что совершенно вымоталась и от усталости валюсь с ног. Местные и не думают расходиться, но мне бы добраться до постели.

Кристина берет меня за руку.

– Как ты, Софи?

Она смотрит мне в глаза, явно подозревая, что мне не по себе.

– Все хорошо, только до чертиков устала.

Она, похоже, довольна ответом, а я продолжаю:

– Пойду я, спасибо за чудный вечер. Можно расплатиться?

– Нет, нет, – вмешивается Кристоф. – Это наш подарок от семьи. Ты нам нравишься, и мы настаиваем!

– Вы слишком добры, но я не могу согласиться, – отвечаю я, тронутая такой щедростью.

– Даже не думай! Но при одном условии… В следующий раз выпивка за тобой. Договорились? – ловко улаживает дело Кристоф.

Я неохотно принимаю их гостеприимство, но, похоже, у меня нет выбора.

– Ну, как скажете, но в следующий раз плачу я.

* * *

Еле живая от усталости я медленно взбираюсь на холм, домой.

Даже не верится, что продержалась так долго, ведь, не считая короткого отдыха, я не спала двадцать часов. Только не могу избавиться от тревоги, охватившей меня после танцев, хотя первая часть вечера прошла на ура. Я тяжело поднимаюсь по крутому склону. Вокруг стрекочут цикады, шелестят оливковые деревья. В темноте обостряются все чувства. Остановившись передохнуть, я смотрю на море. Все это так романтично и пробуждает воспоминания, но волшебство немного потускнело. Почему тот мужчина так на меня смотрел?

Я жаждала уединения и покоя, цели, которая вытащила бы меня из депрессии – и получила то, что просила, но теперь сомневаюсь, а нужно ли мне это. Глубоко вздохнув и отбросив тревожные мысли, я решаю, что просто встретила деревенского чудака.

Высоко в горах раздаются отдаленные раскаты грома, они отскакивают от скал и эхом отдаются в море. Луна целует края пышных облаков, сгущающихся вокруг вершин Пелопоннеса. Слышится еще один громкий раскат, похожий на барабанную дробь, предвещающую беду. Набегают грозовые тучи, природа будто подслушивает мои мысли.

В квартире телефон ловит wi-fi и подает сигналы о поступающих письмах. Вздохнув, я плюхаюсь на матрац. Сообщения загружаются целую вечность. Пока они скачиваются, я готовлюсь ко сну.

Гроза прокатывается по горам, и от удара грома над головой я вздрагиваю. В ванной, глядя в зеркало, я прогоняю детские страхи. Как я боялась грозу, когда была маленькая! И всегда находила убежище в маминой постели. Она объясняла, что бояться нечего, просто люди на небесах переставляют мебель. Я вспоминаю по-детски наивную картину рая, где ангелы с крылышками передвигают по облакам столы и стулья, и невольно улыбаюсь.

Взяв бутылку воды из почти пустого холодильника, я решаю завтра же отправиться за продуктами. Я почувствую себя как дома, восстановлю душевное равновесие, избавлюсь от неуверенности, если запасусь едой. Так и будет, я знаю. Я, сильная и решительная, научусь полагаться на себя, и нервы меня не подведут.

Звук телефона возвращает меня в спальню. При взгляде на экран пересыхает во рту, по спине пробегает дрожь, но я не могу удержаться и выбираю первое из нескольких писем. Отправитель один и тот же. Я втайне подозревала, что так произойдет и он найдет меня в тот момент, когда я особенно уязвима. Тоска по привычному побуждает меня читать, вопреки здравому смыслу.

От: Роберт Лорд.

Отправлено: 1 апреля 21:14

Кому: Софи Кинлок.

Тема: пожалуйста, открой!

Дорогая Соф, не представляю, как ты переживаешь эту боль, но прошу: доверься мне. Понимаю, ты заблокировала мой номер телефона и сообщения, но я хочу тебя поддержать и помочь пережить трудное время. Я очень уважал твою маму, дорогую Линс, мне ее тоже не хватает. Бог знает, как ты горюешь. Помню, как мы смешили ее в кухне. Готовили воскресное жаркое, и я все испортил, а ты, к счастью, спасла обед своим талантом. Мы так замечательно жили одной семьей, втроем, я часто вспоминаю эти дни. Как самое дорогое. Я думаю о нас, сожалея, как нелепо все закончилось, как дурно я себя вел. Сейчас все было бы по-другому. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой так обращались, но скажи честно, разве у нас не было счастливых минут? Каждый раз слыша чириканье птиц, я вспоминаю то прекрасное время в Риме, а та ария неизменно возвращает к радости жизни. Я часто ее слушаю. Просто дай мне знать, что у тебя все в порядке. Я слышал, что ты уехала, и могу понять желание исчезнуть на какое-то время. Если я тебе нужен, скажи только слово, и я мгновенно окажусь рядом, просто по-дружески, не касаясь заветных струн. А захочешь поговорить, звони, я не выключаю телефон ни днем, ни ночью. Пожалуйста, сообщи, где ты. Я о тебе тревожусь. От меня не спрячешься, я все еще тебя люблю.

Всегда твой, Роберт.

Отключив телефон, я переворачиваю его экраном вниз, чтобы не перечитывать, не анализировать сообщение и не отвечать на него. Роберт застал меня в сомнениях по поводу поездки, и теперь все мои мысли только о нем. Сердце глухо колотится от скрытых угроз между строк. Мне ли его не знать? Великий манипулятор держит руки на пульсе и своего не упустит.

Я обхватываю голову руками. Так нельзя. Нужно как-то остановить боль, прекратить. Я беру телефон и удаляю все письма Роберта, блокирую его новый адрес и яростно швыряю телефон на кровать. Никто не отвлечет меня от цели, ради которой я сюда приехала. Мне нужно найти картину, очень нужно. Глупо, наверное, придавать огромное значение произведению искусства, которое никогда не видела, но кажется, найду его – и жизнь снова обретет смысл. Мама, мне так тебя не хватает.

Я, не сдерживаясь, плачу в голос об утратах: маме, Роберте, обо всем. Захожусь от рыданий. Маленькое убежище, куда так хотелось сбежать, стало символом оставленного за спиной. Свернувшись калачиком, я, как в кокон, закутываюсь в одеяло, щедро пропитывая его слезами. Хочу домой.

Слезы постепенно переходят в сон, и рыдания – последнее, что я слышу до рассвета.