Текст книги "Последнее письмо из Греции"

Глава 8

Ночью лил дождь. Сегодня утром свежо и прохладно, небо девственно-чистое и прозрачное, и, если верить прогнозу, ожидается жара выше двадцати градусов. Я с радостью встречаю новый день в Метони.

Во мне снова зажглась кулинарная искра, возвращается аппетит. Греция дает мне паузу для размышлений, пробуждая чувства. Я здесь всего третий день, но, как только просыпаюсь, все мысли о греческой кухне и маминой картине. Метони – сама жизнь со вкусом и запахом, травы и специи невероятно яркие, и я возвращаюсь к любимому кулинарному делу. Не то чтобы я о нем забыла – оно просто отступило под натиском горя. Но, как и у Таши, это моя настоящая любовь и движущая сила. Правда, Таше не до этого, она, надеюсь, окунется в страну материнства, а мое детище – работа.

В окна дома проникает громкий голос, резкий и непрерывный. Я выхожу на террасу на разведку. На башне деревенской церкви установлен громкоговоритель, наверное, оттуда доносятся звуки воскресной службы.

Может, те, кому не удалось прийти в церковь, все же получат благословение, заключат выгодную сделку и покаются.

Немного похоже на репортаж со святых скачек, поток слов не прекращается, они превращаются в песнь а капелла, навязчивую и экзотическую. Я бы присоединилась к молитвам, если бы желания исполнялись. Тем не менее я благодарна за это прекрасное место на земле, надеюсь почерпнуть здесь силы, склеить разбитое сердце и с божьей помощью найти мамину картину. Надо набраться смелости и вечером встретиться с небольшой компанией Кристины. Надеюсь повеселиться и не столкнуться на пути с глазеющим на меня мужчиной или Селеной, бросающей в мою сторону недобрые взгляды. Мне не терпится попробовать новые блюда и полностью посвятить себя роли детектива в поисках пятой картины о Метони. Пора начать записывать рецепты и спросить Кристину, как готовить местные деликатесы. Они станут фантастическим дополнением к моей копилке ресторанных блюд, и все эти суперполезные вегетарианские рецепты идеально подойдут Таше и, надеюсь, ее растущему семейству.

В общем… Я поворачиваюсь к окрашенной в охристый цвет церковной башне. Мне есть о чем молиться.

«Пожалуйста, кто там слушает наверху… ниспошлите Таше и Ангусу ребенка».

* * *

Клубы дыма от барбекю разносят по ветру запах ароматного поджаренного мяса. Слышится болтовня и смех, бренчание на гитаре и звон столовых приборов. Не зная, что надеть, выбираю, что попроще: черное длинное платье, сандалии с ремешками и винтажные латунные браслеты. На соленом воздухе волосы становятся пышнее и закручиваются кольцами.

День чудесный, но у меня есть во что завернуться, если позже станет прохладнее, все зависит от того, как долго я продержусь. Мне кажется, что я навязываюсь, хотя и приглашена, и нервничаю, но полна решимости разузнать хоть немного о маминой картине и, не обращая внимания на страхи, подхожу к дому. Собака Кристины на своем обычном месте у двери. Пес поднимает голову и машет хвостом, затем засыпает, решив, что вмешиваться не нужно.

В саду полно людей. Ничего себе «небольшая вечеринка»! Целый карнавал. Между деревьями натянуты гирлянды и развешены бумажные фонарики, стволы искусно драпированы шифоном. Ряд столов на козлах стонет под тяжестью блюд и тарелок, заваленных едой.

Отделившись от толпы, Кристина плывет ко мне с распростертыми объятиями и на удивление крепко меня обнимает. И откуда только силы в худышке?!

– Ты решилась! Я так счастлива, солнце такое яркое. Ты голодная? Надо поесть.

Она, как всегда, в броской одежде, и теплое приветствие сопровождается выразительными жестами.

Кристина провожает меня к барбекю и вручает тарелку.

– Курочка у меня самая вкусная.

Подцепив плоский кусок с гриля, она кладет его на тарелку.

– Знакомьтесь, мой муж, Маркос, а это Софи, о которой я тебе рассказывала. Все зовут его Маркос Карпузи. Он выращивает арбузы, от этого и прозвище.

Я слышу ее неповторимый смех, и огромный как медведь мужчина, вытерев руку о фартук, протягивает ее мне. У него, как и у Кристины, черные как смоль волосы и огромные усы, шевелящиеся от улыбки. В противоположность худенькой и угловатой жене он большой и мягкий.

– Yiássou, Софи. Добро пожаловать на вечеринку. Попробуйте курочку, очень вкусно.

Я пожимаю его руку, похожую на тиски, и чувствую себя рядом с ним лилипуткой.

– Ах, как чудесно пахнет! – говорю я, глядя на тарелку, и у меня буквально текут слюнки.

– Маркос хорошо готовит, но только мясо на гриле. Он пещерный человек.

Кристина снова смеется, а Маркос возвращается к грилю, улыбаясь про себя.

Она ведет меня к столу за ножом, вилкой и салфетками. Стол похож на нескончаемый буфет.

– В общем, поем, танцуем, едим – веселимся! Расслабься, ты здесь своя!

Она бросает меня у стола и исчезает.

Это праздник без повода, с торжественной атмосферой. Незнакомые женщины предлагают попробовать разные блюда, приготовленные дома.

Я стараюсь никого не обидеть.

Найдя скамейку под апельсиновыми деревьями, я сажусь в полутени, наслаждаясь едой. Курочка выше всех похвал: маринованная в лимонном соке, оливковом масле и орегано, хрустящая снаружи и сочная внутри. Я разглядываю группы людей, рассредоточившихся по прекрасному саду. Все здесь подчиняется простым законам жизни – еда, семья, друзья.

Я вижу женщину, которая смотрит на меня через лужайку, и сердце уходит в пятки. Вот тебе на! Еще один наблюдатель. Слава богу, того чудака не видно, но и эта дама производит «прекрасное» впечатление. Я улыбаюсь, но она не отвечает улыбкой.

Мое внимание привлекают трое детей, играющих на клумбах. Их нарядные платьица запачканы травяными пятнами. Словно сговорившись выполнить какую-то задачу, они удивляются и радуются всему, что их окружает.

В памяти всплывает палящая весенняя жара, растянувшаяся на несколько недель. Мы с Ташей загораем в мамином саду, опустив ноги в прохладный детский бассейн. Мама принесла стаканчики с колой, ванильное мороженое со взбитыми сливками сверху, соломинки и зонтик. Мы чувствовали себя такими шикарными в костюмчиках-двойках.

Мама обожала солнце, но, когда я держала ее за руку, замечала, что загара почти не было – она уже медленно умирала. Ее кожа стала полупрозрачной, как фарфор, и тонкой, как папиросная бумага. За долгие дежурства в хосписе и дома я изучила каждую веснушку, морщинку и складочку на ее лице, наблюдая, как она уходит.

Проглотив еще порцию еды, женщина медленно направляется через лужайку ко мне. Мое сердце готово выпрыгнуть наружу. Она садится рядом на скамейку и вздыхает. Ее каштановые волосы спутались, блестит вспотевший от послеполуденной жары лоб. Она устало выдыхает под тяжестью невидимой ноши.

– Yiássas, – с болью говорит она.

– Yiássas, – отвечаю я, не зная, что еще ответить, может, она расскажет, почему так на меня смотрит.

Я жду следующей части этой странной беседы. Она поворачивается ко мне и кивает, снова отводя взгляд. Молчание.

Я ковыряюсь в остатках еды – жирные объедки скользят по тарелке.

– Я Мария Василиу.

– Софи. Рада познакомиться.

От медленно тянущегося разговора меня охватывает разочарование. Ей явно есть что сказать, но ждать очень мучительно. Я припоминаю, что она владелица продуктового магазина, куда Тео отнес меня после борьбы с морским ежом.

– Да. Вы вчера были у меня в магазине.

Она будто читает мысли. Светская болтовня не для нее. Она немного странная, но в каждой деревне есть такие чудаки. В Метони, похоже, их двое.

– Простите, что я смотрю на вас, мне надо вам кое-что сказать. Очень важное.

Я пытаюсь угадать, что она скажет. Она поворачивается ко мне, и ее карие глаза скользят по моему лицу.

– Не хочу вас пугать, но с вами кто-то есть… Стоит сзади.

У меня по спине бегут мурашки. Что она говорит? Может, это плохой перевод. Оглядываюсь, и никого не вижу. Просто корявый ствол дерева. Я ставлю тарелку рядом с собой.

– Вы ее не видите, но она с вами. Вы очень похожи, – продолжает Мария, и волоски на моих руках встают дыбом. – Вы как сестры, такие же глаза… цвет…

Из легких выходит воздух, голова идет кругом, стук сердца отдается в ушах, я задыхаюсь. Солнце заходит за облачко, отбрасывая на сад тень, меня знобит.

– Не знаю, что и сказать… мама…

Я не могу закончить фразу, не в силах отдышаться.

Мария хватает меня за руку. У меня внутри все заледенело. Я не знаю, что страшнее: эта женщина или мысль о том, что мама… стоит за спиной.

– Пожалуйста, не бойтесь. Я вижу тех, кто нас покинул навеки. Многих охраняют ушедшие близкие. Ваша мать с вами. Хочет защитить.

– С ней все в порядке? Вы можете с ней поговорить?

У меня от отчаяния дрожат руки, я жду ответа Марии.

– Нет, они не разговаривают, как мы. Они мысленно посылают мне сообщения, но вижу я их так же ясно, как вас.

Она дважды крестится, смешивая мистику и набожность. В ее голосе скрывается доброта, утешение.

– Ваша мама как-то связана с Метони, да? Я ее вижу. Она говорит, что вы думаете о мороженом с напитками. Показывает мне сад и воду в бутылке.

Мария выкладывает доказательства, немного колеблясь, будто новые слова появились недавно, они подтверждают верность ее сообщения. Несмотря на то, что снова выглянуло теплое послеполуденное солнце, мне кажется, что я в снежном доме. Руки покрываются мурашками, я пытаюсь осмыслить услышанное. Я качаю головой и снова беру тарелку, лишь бы за что-нибудь ухватиться.

– Я… Извините. Дело не в том, что я вам не верю, но почему она разговаривает с вами, а не со мной?

Я перевариваю предполагаемое сообщение, а из глаз так и норовят хлынуть слезы.

Мария пожимает плечами.

– Я говорю о том, что вижу, но ее слова предназначены вам. Вы что-то ищете… да… она предупреждает об опасности. Остерегайтесь.

– Кого? – нетерпеливо спрашиваю я.

Я не могу даже предположить, кого Мария имеет в виду, но от угрозы у меня внутри все холодеет.

– У нее иссякает сила. Она отступает. Все… исчезла. Но она хочет, чтобы вы нашли то, что ищете, вы на правильном пути. Оно здесь.

Я старательно сдерживаю слезы и в смятении не знаю, что обо всем этом думать. Но Мария подтвердила, что я на самом деле найду картину, и во мне загорается искра надежды. Еще бы подтолкнули в нужном направлении.

У скамейки появляется Кристина и сразу оценивает обстановку. Повернувшись к Марии, она что-то быстро ей говорит, так быстро, что я не могу разобрать ни слова.

– Извини, Софи, моя подруга, Мария…

Она понижает голос до шепота и продолжает:

– Она получает сообщения от духов, передает их, когда видит, не зная, насколько это пугает других. Ты побледнела… словно…

– Словно увидела призрака? – перебиваю я. – Я не видела, а Мария, похоже, да. Я просто немного испугалась.

Я вежливо успокаиваю Кристину, но сама вся дрожу. Едва сдерживаюсь, чтобы не расплакаться. И глубоко дышу, чтобы унять сердцебиение.

– Я не совсем понимаю, что означает это сообщение, Мария. Я на самом деле пытаюсь кое-что найти, а именно картину, которую мама нарисовала в Метони. Вы говорите, что я ее найду?

Я ищу на ее лице разгадку, намеки, о ком меня предупреждают.

– Духи не всегда высказываются ясно, лишь направляют. Вы должны ей верить. Она с вами и очень вас любит.

– Все, хватит, – говорит Кристина, выхватывая тарелку из моих дрожащих рук. – Тебе нужно поесть сладкого и не мешает выпить! Мария, хватит, остановись, пожалуйста. Она до смерти напугана!

Я встаю и позволяю увести себя от медиума, чтобы выпить чего-нибудь покрепче. Ноги подкашиваются, иду как по батуту. За столиком с напитками стоит племянник Кристины, Кристоф. Приятно видеть дружелюбное лицо, надеюсь, он не призовет умерших родственников.

– Tha íthela éna polí megálo potíri krasí, parakaló!

Услышав мою просьбу налить большой бокал красного вина, Кристина хохочет, а я выпиваю его тремя большими глотками и протягиваю, чтобы наполнили снова. Мне нужно чем-нибудь усмирить пульс, стучащий в висках. Как ни странно, пугает меня не призрак, а угроза. Мама предупредила меня об опасности.

Я неуверенно обвожу глазами сад. Смеющиеся лица, приветствующие старых друзей, поющие, жующие, но что скрывается за весельем?

Как бы я ни старалась сопротивляться предупреждению Марии и отмахиваться от него как от чепухи, в душе прочно засела крупица страха.

Стараясь не подозревать всех и каждого в угрозе, я болтаю с Кристофом о тех местах, которые можно посетить. Спрашиваю, не знает ли он об объединениях художников или галереях, кроме Пилоса, куда я еду завтра утром. Пытаясь не оглядываться через плечо, проверяя, нет ли там духа, я время от времени встречаюсь взглядом с Марией. Она понимающе улыбается, но моя тревога не утихает.

Кристоф рассказывает о прекрасном амфитеатре всего в часе езды от Метони. Я с радостью отвлекаюсь от экстрасенсорики и задумываюсь, не съездить ли в ту деревеньку. Полностью раскопанное поселение, красивая рыночная площадь – агора с мозаичным полом и большим стадионом гораздо менее многолюдны, чем знаменитая Олимпия. Кристоф явно увлечен наследием и историей Греции, с грустью говорит о бедности и борьбе за права рабочих, особенно в Афинах. Он похож на воробушка и на Кристину, и мне кажется, что я знаю эту семью целую вечность – они такие радушные и гостеприимные. Уж они точно не причинят мне вреда, несмотря на пророчество Марии, поэтому я отметаю его прочь.

Я сижу на траве, слушая музыку. Темнеет. Мерцают фонари и чайные свечи, и после заката я закутываюсь от легкого ветерка в темно-синюю шаль. Мамину шаль. Мы купили ее на рынке в Ноттинг-Хилле, после чего долго обедали и еще несколько часов бродили между прилавками, разглядывая безделушки, антиквариат, товары для туристов, винтажный мех, шляпы-колокол и стопки браслетов, как те, что звенят у меня на запястье.

Толпа в саду немного поредела; подростки, притащившиеся из вежливости, давно ушли, но, похоже, большинство жителей Метони все еще здесь. Наслаждаются пиршеством или по очереди играют на музыкальных инструментах, некоторые танцуют и раскачиваются под чарующие ритмы.

– Как там, в Афинах? – спрашиваю я Кристофа. – Я хотела бы увидеть Акрополь, и, конечно, в столице должны быть картинные галереи. Вдруг там найдется картина.

– Поезжай. На машине доедешь часа за четыре. Я город хорошо не знаю, но спроси Тео. Он жил там несколько лет. Возможно, что-нибудь посоветует.

Он показывает в сторону дома, и, будто читая мысли, в ответ, словно призванная из тени, появляется фигура. К нам идет Тео. На нем темные джинсы, низко сидящие на узких бедрах, при каждом движении соблазнительно обнажается загорелая кожа, в тусклом свете черная футболка подчеркивает мускулистые руки. У меня бешено колотится сердце.

– Kalispéra, Кристоф!

Он с распростертыми объятиями направляется к моему собеседнику, который вскакивает, чтобы обнять друга.

Я остаюсь на земле, и Тео, освободившись от объятий, садится передо мной на корточки.

– Kalispéra, Софи, – улыбается он. – А как нога?

Он слегка касается теплой рукой лодыжки, и по телу бегут мурашки.

Я пытаюсь не показывать радость от того, что снова его вижу.

– Намного лучше, и спасибо за вчерашнюю помощь.

Я не могу сдержать улыбку в ответ – его теплота заразительна.

– Не за что, но вы же знаете, о нас говорит вся деревня. Видите?

Он указывает на окружающих.

Я замечаю, что несколько женщин с поднятыми бровями и насмешливыми взглядами с любопытством за нами следят и шепчутся.

– Я принесу чего-нибудь выпить.

Он уходит, а я стараюсь не обращать внимания на сплетни и пристальное внимание деревенских кумушек. Кристоф с понимающей улыбкой поднимает бровь.

– Так-то жить в деревне, – смеется Кристоф. – Они знают все про всех, а чего не знают, додумают. Не переживай, завтра будет другая новость. Может, я устрою большой скандал, заночевав в мясной лавке!

Я улыбаюсь, забавляясь манерным жестом, сопровождающим угрозу Кристофа. Он встает, берет бутылку пива у Тео.

– Ладно, мне пора идти работать в таверну. До встречи, Софи, и, если ты на что-нибудь наступишь, твой спаситель, Тео, уже здесь! – Он добродушно смеется, и я на него не сержусь. Опустившаяся на сад тьма спасает меня от смущения.

Тео садится, предложив мне новый бокал вина, и я улавливаю слабый древесный запах лосьона после бритья с яркой цитрусовой нотой, который витает в воздухе. Почему Кристина назвала его «опасным», и Мария говорила о том же? Я усвоила урок, когда опрометчиво считала парней хорошими, а они оказались не такими, но, благодаря Марии, я с подозрением смотрю на всех, кого встречаю.

В этом заключаются и прошлые ошибки: я слишком доверчива. Но в нынешней ситуации опасно только одно – моя физическая реакция, тем более сидит Тео так близко, без сомнения, подпитывая фантазию сплетниц, которые заполнят пробелы новыми сценариями.

– А где Селена? Она пришла с вами? – спрашиваю я, тактично напоминая ему: он занят, и мне это известно.

– Она может прийти после работы, а может и нет, – хмурится он, вытянув ноги на траве и опираясь на локоть, поворачивается ко мне всем телом. – А как вам Метони?

– Здесь так красиво. Как раз то, что мне нужно, чтобы сбежать.

– Сбежать? От чего вы бежите?

Он смотрит на меня обволакивающим взглядом. Его легкая, игривая улыбка напоминает о вчерашнем дне на пляже, как будто все встало на свои места. Я не могу отвести от него глаз.

– Мне нужно уединиться. Умер близкий мне человек, и я пытаюсь найти… кое-что. Укрытие, наверное.

Я не хочу вдаваться в подробности и намеренно говорю загадками, но и этого достаточно, чтобы он забеспокоился и улыбка исчезла.

– Мне очень жаль.

Его слова полны искренности, они нежно обнимают сердце.

– Тяжело, когда уходит любимый человек. Словно вся жизнь рушится, все меняется.

Он смотрит на руки и бутылку пива. Интересно, о ком он говорит? О Селене? Но они еще вместе. Не хочу давить на него, умолкаю, пусть решает, продолжать или нет. Его внезапная печаль очевидна. Царапая этикетку на бутылке, он наблюдает, как музыканты меняются местами и кто-то новый начинает играть. Затаив дыхание, жду, может, он скажет, о чем грустит. Я чувствую, как его печаль перекликается с моей. В конце концов он поворачивается ко мне, его глаза полны невысказанной боли. Он прерывает молчание, отхлебывая пиво.

– Сколько вы здесь пробудете?

Тема его личных неприятностей закрыта, но мне интересно, что за этим стоит. Что он скрывает?

– Три недели. Ну меньше, так как три дня уже прошло. Я пытаюсь разыскать картину, которая вроде как утеряна, она для меня много значит. Но пока ничуть не продвинулась в поисках. Вчера еж вмешался, а сегодня все закрыто. Вряд ли вы знакомы с кем-нибудь из мира искусства?

Он машинально выпячивает губы, обдумывая вопрос. Я не могу сдержаться и смотрю на его рот, воображая, как его губы прижимаются к моим. Нет, надо это прекратить. Меня влечет к нему неведомой силой.

Запретный плод.

Он с улыбкой поворачивается ко мне.

– Есть у меня в Афинах один знакомый. Никос. Может, что-то посоветует. Хотите, позвоню ему и дам ваш номер телефона.

– Замечательно. Хоть я вроде и отдыхаю, мне хочется найти эту картину.

То ли вино ударяет в голову, то ли я пьяна от присутствия Тео, только я запинаюсь.

– А еще нужно перепробовать блюда, которые готовит Кристина, и научиться их готовить!

– Вы любите готовить?

– Это моя профессия. В Лондоне у меня ресторанный бизнес. Зарабатываю на жизнь любимым делом. Короче, мне можно только позавидовать.

– Может, принести вам рыбы из моего улова, и вы что-нибудь приготовите.

– Хорошая мысль.

Я сдерживаюсь, не желая его обнадеживать.

– Только если вы не возражаете и это не в тягость.

– Да ну, какая тягость. Мне это нравится. Может, приготовите и устроим обед.

Опять этот взгляд. Словно телепатия, мысленный разговор. Он без слов понимает мою сердечную боль, я – его. Он вручает мне свой телефон, где заносит меня в список контактов. Я вижу свое имя, написанное греческими буквами, и дрожу от желания, словно он приглашает меня в свой мир.

– Напишите мне свой телефон, чтобы я передал его Никосу в Афины. Он занимается искусством.

Я оставляю номер телефона, и Тео посылает мне сообщение, чтобы у меня был его номер.

Наше общение прерывает женский голос, исполняющий красивую песню. Это Селена. Сколько же она за нами наблюдает? Со стороны, наверное, кажется, что я заигрываю с ее дружком. Чувствуя себя виноватой, я возвращаю Тео телефон.

– Zília mou, zília mou…

Мы оба очарованы. О чем бы она ни пела, это настоящая борьба. В коротком белом платье, бесформенном на худеньком теле, она похожа на нимфу, ее глаза сверкают в ночи.

– Какой красивый голос.

– Да.

Тео нежно смотрит на нее, пока мы слушаем музыку.

– Всегда поет. Это известная греческая песня.

– Что там за слова? – спрашиваю я.

– Песня про ревность и любовь, значит что-то вроде…

Он ближе наклоняется ко мне и вкратце переводит:

– «Ревность, с тобой мое сердце живет. Говорит со мной, но уходит, когда ко мне приходит он. Втайне я плачу от любви, гордости и ревности».

Он пересказывает песню на слегка ломаном английском, не совсем передавая смысл, но мне все равно. Его акцент завораживает. Я наблюдаю за тем, как он выговаривает слова, снова представляя, как он поворачивает голову и касается губами моих губ. От этой мысли во мне вспыхивает желание. Но когда до меня доходит смысл песни, я выхожу из транса. Песня явно предназначена для нас. Слова на чужом языке, но чувства понятны. Она предупреждает меня, и я не хочу ей перечить.

После песни я прощаюсь и ухожу, хотя Тео уговаривает меня остаться. А может, опасность исходит от Селены?

Тео пообещал сообщить, что скажет его друг, Никос, который, возможно, поможет мне в поисках картины. И предложил принести свежей рыбки. Насчет последнего я вежливо уклонилась, сказав, что занята, но, может быть, оставим это до следующей недели. Я понимаю, что он чувствует взаимное влечение, возникшее между нами, но витать в облаках бессмысленно. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Кристина, которая решила, что я почти ничего не съела, отпустила меня, только нагрузив едой большую одноразовую тарелку, и снова извинилась за Марию. Я заверила ее, что все в порядке, а сама расстроилась. Неужели мама специально привела меня сюда? Перья, стопка фотографий, готовых упасть мне на ноги в гардеробной, и копия пропавшей картины, оставшаяся мне как ключ к разгадке. Трудно понять разницу между тем, за что цепляется ноющее сердце, и настоящим.

Когда я возвращаюсь по холму к дому, внезапный шорох в кустах заставляет меня подпрыгнуть и громко завизжать.

– Эй! Кто там?

Я готова драться или бежать. Ответа нет, но при новом хрусте ветвей я отступаю туда, откуда пришла.

Я здесь совсем одна. Хотя Метони не славится преступлениями, появись тут «опасный незнакомец», как учат детей, помочь мне некому. Кругом темно, и откуда исходит шум, я не вижу.

Я просматриваю кусты и подлесок. Защититься нечем, разве что тарелкой пахлавы и салата, но она не поможет против чокнутого с мачете. Уловив внезапное движение, я вздрагиваю.

Человек, я уверена. Или показалось? Сердце колотится, как сумасшедшее. Мысли мечутся между чудаком с пристальным взглядом, Селеной и неизвестным убийцей в маске. Еще один внезапный шорох в подлеске – и я бросаю тарелку, накрытую фольгой, и несусь вверх по крутому склону, лихорадочно оглядываясь в темноте, выискивая следы погони. Я вздрагиваю, видя краем глаза тени, и на глаза наворачиваются слезы.

Запыхавшись, я подбегаю к дому. Нащупав ключ, умудряюсь распахнуть дверь, захлопнуть ее за собой и быстро запереть. Прислонившись спиной к двери, я прислушиваюсь к шагам сквозь стук сердца.

Я медленно опускаюсь на пол и закрываю лицо руками. От горького привкуса красного вина сводит желудок, сохнет во рту. Прижавшись ухом к двери, напрягаю слух, но слышу только, как кровь приливает к ушам и бьет в барабан выдуманного ужаса – вот глупая. Наверное, это была какая-то зверушка.

Я медленно выпрямляюсь и осматриваю комнату, убеждаясь, что все ставни закрыты. Глоток за глотком выпиваю стакан воды, который держу дрожащими руками. Я кладу руки по обе стороны от раковины и пытаюсь успокоиться. Образ Тео мелькает у меня в голове. Может, зря я дала ему номер телефона?

Но если он поможет через друга в Афинах отследить картину Метони, то потом я смогу держать его на почтительном расстоянии. Хотя сама я не против более близких отношений.

Я выключаю чайник, и мое сердце возвращается к обычному ритму. Нужно сосредоточиться на поиске картины, иначе поездка будет напрасной тратой времени.

Я решаю послать письмо Тони Джовинацци, напомнить, что я в Греции, и попросить о встрече.

Нутром чувствую – здесь я очень хорошо понимаю маму… будто мне было суждено сюда приехать. Эта мысль меня успокаивает, разгоняя недавние страхи. Мама, наверное, знала, что я наткнусь на фотокопию картины и захочу ее найти. Но почему я, как в сказке, должна пойти «туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что». Почему не оставить мне или Арабель четких инструкций, хотя бы намекающих, где копать? У нее было достаточно времени, чтобы уладить все дела, она знала, что умирает, почему она пустила это дело на самотек?