Текст книги "Пришёл, увидел и убил. Как и почему римляне убивали"

Могу лишь предположить, что обвинение в отцеубийстве казалось им таким ужасным, что, по их расчётам, от Росция должны были отвернуться все друзья, от его дела должны были отказаться все адвокаты, и его, деревенщину в большом городе, должны были казнить на основании голословного обвинения. Звучит смехотворно, но лично я верю, что римский магистрат, председательствовавший в суде – звали его, кстати, Марк Фанний – вполне мог признать Росция виновным, сославшись на то, что никто бы не осмелился выдумать такое чудовищное обвинение. В реальности, однако, эта затея вышла им боком, потому что они не приняли в расчёт Цицерона, чья любовь к собственным речам и к толпам слушателей перевешивала все остальные чувства[64]64
  Если вы хотите в этом убедиться, пожалуйста, взгляните на первые четыре абзаца его речи в защиту Росция. В них он только и делает, что хвастается собственной смелостью и благородством своего решения взяться за такое сложное и опасное дело.


[Закрыть]. Включая отвращение к паррициду.

Для молодого Цицерона это был шанс произвести настоящий фурор в Риме. В 80-м году до н. э. ему было всего 27 лет, он был «новым человеком» в сенате, новичком из провинции, очень умным, крайне самолюбивым и исключительно амбициозным. В узких кругах он был известен как талантливый начинающий оратор. Он взялся за дело Росция, чтобы все важные люди Рима узнали имя Марка Туллия Цицерона. И в этом он преуспел. В своей речи – хоть и ясно, что он переписал её позднее – Цицерон блестяще и безжалостно громит позицию обвинения со всех возможных сторон. Несмотря на многочисленные недостатки своего характера, Цицерон действительно был впечатляющим оратором. Даже просто читая текст этой речи спустя 2099 лет после выступления двадцатисемилетнего Марка, можно почувствовать едкость его колких нападок и представить себе реакцию толпы на каждый из ударов, после которых от доводов его оппонента осталось сплошное грязное месиво. Выступал он часа два, не меньше, но для слушателей это наверняка было сплошное удовольствие: они думали, что увидят, как какого-то провинциала зашьют в мешок – отличное развлечение для римлян – а вместо этого на их глазах родилась звезда римской политики, которой суждено было гореть очень долго.

Как я уже говорила, это очень длинная речь. Многочасовая. Цицерон ничего не оставляет от выдвинутого Титами обвинения, изобличая отсутствие у обвиняемого средств, мотива и возможности для совершения преступления. Он излагает собственную версию о преступном сговоре с целью завладеть домом Росция – в таких подробностях, что его оппонентам явно стало не по себе. Но в основном он говорит о том, что отцеубийство – чудовищная вещь, поэтому люди, разбрасывающиеся такими обвинениями, пятнают сами себя.

Отцеубийство, говорит он, столь ужасно, что содержит в себе все виды вины. Это такое отвратительное и такое исключительное преступление, что его совершение подобно зловещему предзнаменованию. Только одичавший, обезумевший, вконец опустившийся человек может совершить что-то подобное. Даже Ореста, который убил родную мать, чтобы отомстить за отца, до конца жизни преследовали фурии. Убийство отца – это буквально самое худшее, в чём Тит с Титом могли обвинить Росция. Цицерон заставляет их самих и всех слушателей осознать весь ужас их слов и весь ужас наказания, на которое они хотели обречь Росция.

Ясно, что Цицерон выиграл процесс, что он сделал себе и имя, и карьеру. При этом, несмотря на все намёки на зашивание в мешки неназванных преступников, несмотря на все упрёки в их адрес, придуманные позднереспубликанскими риторами, больше ни один реальный римский отцеубийца нигде по имени не упоминается. У нас есть только множество контроверсий – риторических упражнений, в которых разыгрываются гипотетические судебные процессы. Все они написаны преподавателями юриспруденции или всевозможными зазнайками в конце республиканского или в начале императорского периода. И все они, кроме речи Цицерона в защиту Росция, основаны на выдумках. Показательно, что во всех этих выдумках отцеубийство подаётся как самое страшное преступление, а наказание за него – как самое страшное наказание.

Вот замечательный гипотетический сценарий, предложенный Сенекой Старшим: мне очень хочется верить, что он основан на реальных событиях, потому что это настоящая мыльная опера. Сюжет такой: на домашнем суде мужчина признал своего сына виновным в попытке отцеубийства и велел другому сыну исполнить наказание. Второй сын – назовём его для простоты Секундом – должен был зашить своего брата – назовём его Примом – в мешок. Но Секунд не смог себя заставить это сделать. Вместо этого он связал Прима, бросил его в лодку без вёсел и спустил её на воду. Закроем глаза на то, что отец послал одного своего сына убить другого и даже не проследил за ними. В конце концов, это выдумка. Прошло несколько лет, отец отправился в путешествие, и его захватили пираты. К своему удивлению, в капитане пиратов отец узнал своего сына Прима. Отец пришёл в ярость, увидев сына целым и невредимым. Видимо, эта ярость помогла ему поскорее вернуться домой из плена, после чего он немедленно лишил Секунда наследства за непослушание. В комментарии, который приводит Сенека, Секунд играет на эмоциях отца, воя: «Ты приказываешь мне зашить брата в мешок? Я не могу, отец! Можешь ли ты сделать это своими руками, глядя своими глазами? Можешь ли слушать стоны зашитого сына?»[65]65
  Сенека Старший. «Контроверсии», 7.1. Здесь и далее пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: The elder Seneca. Declamations. Vol. 2. Cambridge: Harvard University Press, 1974.


[Закрыть] А в другом комментарии всё к тому же вымышленному делу Прим говорит Секунду, сажающему его в лодку: «Признаюсь, я хотел убить [отца], но потом понял, как сложно совершить отцеубийство… я и сейчас не в силах [это сделать]»[66]66
  Там же.


[Закрыть].

Этот гипотетический сценарий помогает прояснить некоторые вещи. Во-первых, он демонстрирует, что риторическим приёмом Цицерона, вынуждавшего слушателей представить себе во всех деталях, каково это – убить родного отца или зашить в мешок собственного сына – пользовались все ораторы. По всей видимости, это был довольно действенный способ вызвать у людей сочувствие.

Во-вторых, он объясняет, почему дела о паррициде так редко слушались в судах: эти проблемы решались в кругу семьи. Проступки родственников, даже паррицид, официально считавшийся преступлением, разбирались на семейном совете, который по-латински назывался consilium. Этот совет состоял из взрослых членов семьи, которые вместе отмечали праздники, помогали друг другу и контролировали друг друга. Иногда в состав совета входили и близкие друзья. Если вы читали у Овидия или у Ливия о смерти Лукреции, вы, должно быть, помните, что она созвала семейный совет, чтобы объявить, что её изнасиловал царский сын, и покончить с жизнью. Но, по сути, она просто пригласила друга семьи. Членами совета однозначно были мать и отец, родители и братья отца, а порой и родственники со стороны матери. Совет должен был прежде всего беречь честь семьи. Индивид всегда подчинялся семье и обязан был думать о её репутации.

Семейный совет могли созвать, чтобы профинансировать избирательную кампанию молодого Криспа, желающего стать претором, или для того, чтобы отпраздновать четырнадцатилетие маленького Луция, который наконец-то получил право носить мужскую тогу (toga virilis), или с целью найти подходящего мужа для Фаусты. Или из-за того, что Фауста попыталась сбежать с неподходящим парнем, а может, Луций слишком жестоко обращается с домашними рабами, или, может быть, наш Крисп отправился в Испанию и вернулся без отца, и теперь его брат – которого тоже зовут Крисп – уверен, что Крисп-младший тайно совершил отцеубийство[67]67
  Этот пример взят из другого гипотетического сценария Сенеки, см. «Контроверсии», 5.4. В нём целый и невредимый отец возвращается домой из затянувшегося отпуска и обнаруживает, что семья считала его мёртвым и чуть было не зашила невиновного сына в мешок. В общем, вышло неловко.


[Закрыть]. Эти проблемы решались на семейном совете, во-первых, чтобы никто чужой о них не узнал, а во-вторых, потому что другого способа решить их попросту не было. Чтобы судиться, нужны были деньги и статус. Тому, кто не мог похвастаться ни тем, ни другим, идти было некуда. С ужасными ситуациями разбирались, не выходя из дома – в буквально смысле. И если верить Сенеке с его историей про Прима и Секунда, иногда для этого приходилось убивать собственных взрослых детей.

Понтий Ауфидиан

Римские истории об убийстве детей родителями делятся на два типа: в первых героические отцы самоотверженно казнят родных детей ради блага государства, во вторых родители жестоко убивают детей, руководствуясь собственной похотью. Истории первого типа пересказывались бесчисленное множество раз, потому что они леденят кровь. Это притчи об идеализированном поведении героических, стоических, патриотичных отцов, пользующихся своим ius vitae necisque – правом казнить или миловать любого из членов семьи. Они лишают себя потомства и тем самым демонстрируют, что священное римское государство значит для них больше, чем любовь к собственным детям. Если дети римского аристократа напортачили, нельзя было позволять им жить дальше, отравляя Рим. От них нужно было избавиться. Все эти рассказы очень похожи и представляют собой своеобразную, типично римскую смесь мифа и реальной истории. Мифическая история, исторические мифы – называйте как угодно. Есть вариант для мальчиков и вариант для девочек, и вы легко догадаетесь, в каком из них речь идёт о сексе. Вот эти истории.

В 509 году до н. э. после изнасилования и самоубийства Лукреции Луций Юний Брут изгнал из Рима последнего царя. Я уже говорила об этом, но всё равно, важно отметить, что Тарквиния Гордого с семьёй изгнали из Рима, но не казнили. Им никто не мешал жить в своё удовольствие где-нибудь в другом месте, пока Юний Брут устанавливал в Риме принципиально иную форму правления, при которой он был первым консулом. Это похвальное решение повлекло за собой совершенно предсказуемые проблемы: люди никогда не могут достичь полного согласия, и даже в тот момент далеко не все радовались свержению царя и упразднению монархии. Некоторым людям цари нравились. Среди этих людей были и два сына Брута, Тит и Тиберий. Вместе с несколькими неназванными единомышленниками Тит и Тиберий устроили заговор с целью вернуть в Рим Тарквиния и восстановить его на троне. Разумеется, их тут же поймали и привели к новому консулу, их отцу. Почти в каждом римском источнике, повествующем об этих полулегендарных временах, о реакции Брута говорится как о свидетельстве его исключительной преданности новорождённой республике. Он, как пишет Валерий Максим, повёл себя не как отец, а как консул, и предпочёл остаться бездетным, но не предать Рим[68]68
  См. Валерий Максим. «Достопамятные изречения и дела», 5.8.1.


[Закрыть]. Самое подробное – и явно выдуманное – описание приводится у Ливия. В его версии Тита и Тиберия ведут к отцу, а затем привязывают к позорному столбу. На глазах толпы и отца ликторы секут их розгами до крови, а затем отрубают им головы. Ливий утверждает, что всё это время толпа смотрела на Брута, страдавшего, но терпевшего во имя высшей цели[69]69
  См. Тит Ливий. «История Рима от основания города», 2.5.5. См. также Дионисий Галикарнасский. «Римские древности», 8.79.2.


[Закрыть].

Вот ещё одна история. Тит Манлий Торкват был консулом в 340 году до н. э. Он ещё в подростковом возрасте прославился безумным поступком, который римляне почему-то считали героическим. Его отец, Луций Манлий, поначалу считал сына туповатым и бесполезным, поэтому велел ему работать в родовом поместье и не лезть в политику. Торкват был своего рода предшественником императора Клавдия, только дело было на заре существования республики, поэтому кто-то подал на Манлия в суд за то, что он мешал сыну участвовать в политике (а также за то, что он отказался своевременно сдать командование армией во время войны – будто это вещи одного порядка). Когда Торкват услышал, что кто-то посмел подать в суд на его отца, он пришёл в ярость и помчался в Рим. В моём воображении он вскакивает на коня среди ночи и несётся, пылая мелодраматическим гневом – потому что пошёл он не в суд, а домой к обвинителю. Среди ночи. И вынудил его отказаться от иска, угрожая ему и его семье мечом. Торкват незаконно проник в чужое жилище и терроризировал хозяев, пока не добился желаемого. В общем, не зря отец держал его подальше от Рима. А Валерий Максим рассказывает об этом как о замечательном, прекрасном примере сыновней преданности. В любом случае Торкват вырос, избирался диктатором и консулом, дрался врукопашную в Галлии, в общем, стал римским героем полумифических масштабов. И его собственный сын – видимо, вдохновившись примером отца – попытался произвести на него впечатление. Рим вёл войну с латинами и кампанцами, постепенно покоряя Италию. Торкват выстроил свою армию перед боем, как вдруг его сын, которого, конечно, тоже звали Титом Манлием, поддался на провокацию вражеского командира и вступил с ним в схватку – прямо как в своё время отец. Манлий одержал победу: если верить Ливию, он ударил вражескую лошадь в ухо. Радуясь победе, чувствуя себя достойным своего легендарного папы, Манлий поскакал обратно, чтобы рассказать отцу, великому консулу и военачальнику, о случившемся. К несчастью для него, из-за пророчества, которое не имеет к этой истории прямого отношения, всем было прямо приказано не вступать в схватки и поединки с врагом, пока не начнётся настоящая битва. И поэтому Торкват испытал не гордость, а гнев. «Что ж, сынок, молодец, – сказал он, – спору нет, ты храбрец. Но ты нарушил мой приказ, и я отрублю тебе голову». Сказал – и тут же исполнил свою угрозу[70]70
  См. Тит Ливий. «История Рима от основания города», 8.7.19. См. также Валерий Максим. «Достопамятные изречения и дела», 2.7.6.


[Закрыть].

Это самые известные примеры того, как отцы храбро жертвовали своими сыновьями. Но это, строго говоря, не убийства. Это казни, осуществлённые отцами, наделёнными политической и военной властью. Есть, впрочем, и ещё более мрачные вариации этого сюжета – истории об отцах, казнивших сыновей за политические преступления в результате домашних разбирательств. К примеру, Спурий Кассий Вецеллин предложил первый в римской истории аграрный закон, будучи консулом в 486 году до н. э. но как только его полномочия истекли, отец осудил его на домашнем суде и казнил за измену[71]71
  По другой версии, его судили за измену публично.


[Закрыть]. Авл Фульвий присоединился к заговору Катилины против Цицерона, и за это родной отец притащил его домой, судил и тоже казнил за измену. Современному читателю эти истории кажутся более странными и менее однозначными. Семейный суд, на котором отец может приговорит взрослого сына к смерти, а какие-либо сдержки и противовесы отсутствуют, кажется чем-то неприятным и чреватым злоупотреблениями. Потому-то эти истории и будоражат воображение современных исследователей.

Точно так же нас волнуют и истории о женщинах, наказанных отцами за сексуальные преступления, например, за секс как таковой. Самая известная и самая странная из них – история Вергинии, молодой горячей дочери Луция Вергиния, которая привлекла ненужное внимание Аппия Клавдия. Тот попытался соблазнить юную девушку, у которой уже был жених, но на все его приставания она отвечала отказом. Однако, как все токсичные мужчины с древнейших времён до наших дней, Клавдий не понимал слова «нет». Чтобы заполучить Вергинию, он придумал сложный и безумный план: уговорил друга публично заявить, что Вергиния – на самом деле его рабыня. Идёт себе девочка в школу – ну, ведь ей, вероятно, было лет четырнадцать, – как вдруг выпрыгивает мужчина, хватает её за руку, кричит, что она – его собственность и тащит её к себе. План был настолько дерзкий, что никто просто не знал, как реагировать. Завязалась потасовка, мужчина пообещал подать в суд. Он и подал. Председательствовал в суде Аппий Клавдий. После долгого разбирательства, участие в котором принимал и Луций Вергиний, Аппий вынес вердикт: он признал девушку рабыней и велел отдать её своему другу. Потрясённый и испуганный Вергиний схватил свою юную дочь и вонзил ей в сердце кинжал. В своё оправдание он сказал, заливаясь слезами, что предпочитает, чтобы его дочь лишилась жизни, но не чести. Таким образом, Вергиния стала второй Лукрецией: лучше смерть, чем изнасилование. Лучше мёртвая дочь, чем испорченная. Лучше быть убийцей, чем отцом запятнанной женщины.

Вот ещё одна история. Всадник Понтий Ауфидиан однажды пришёл домой и застал свою дочь в постели с её воспитателем, Фаннием Сатурнином. Странно, что имя раба-воспитателя в источнике сообщается, а имя самой дочери – нет. Впрочем, ничего странного. Нетрудно догадаться, что Ауфидиан сделал в первую очередь: он приказал казнить Фанния. Возможно, он велел отдать его на съедение диким зверям во время игр. Раба, осмелившегося переспать со свободной женщиной, стоило наказать публично. Но что делать с девушкой, которую, наверное, звали Понтией, или Ауфидианой, или даже Понтией Ауфидианой? Она лишилась девственности и чести. Она опозорила семью. И за это Ауфидиан казнил дочь. Всё её преступление состояло в том, что она переспала с учителем – возможно, даже не добровольно. Но Валерий Максим, опять-таки, с нескрываемым удовлетворением сообщает, что вместо позорной свадьбы отец «горестное погребение отправил»[72]72
  Валерий Максим. «Достопамятные изречения и дела», 6.1.3.


[Закрыть]. Лучше быть убийцей, чем опозоренным главой семейства. А как вам история Публия Горация, одного из трёх братьев, участвовавших в небольшом сражении с воинам Альба-Лонги? Римский царь Тулл Гостилий (673–640 годы до н. э.) предложил не устраивать полномасштабную войну между римлянами и альбанцами, а организовать битву трое на трое: братья Горации против братьев Куриациев. Последний оставшийся в живых побеждает в войне. Неплохое рациональное решение. Шестеро сражались, пятеро погибли. Последним оставшимся в живых оказался Публий. Он был весь в крови и еле держался на ногах, но всё-таки поднял над головой меч в знак славной победы. Рим победил, однако праздновали не все. Сестра Публия, Камилла, была невестой одного из Куриациев (потому что Рим и Альба-Лонга фактически были одним городом, но это долгая история). Узнав, что её жених погиб, она заплакала. Она поставила личное горе выше победы, одержанной городом, и за это родной брат пронзил её мечом, с которого всё ещё капала кровь её жениха. При этом он закричал: «Так да погибнет всякая римлянка, что станет оплакивать неприятеля!»[73]73
  Тит Ливий. «История Рима от основания города», 1.26. Перевод В. М. Смирина. Цит. по: Тит Ливий. История Рима от основания города. Т. I. М.: Наука, 1989.


[Закрыть] Разумеется, прохожие были шокированы произошедшим, но отец, которого тоже звали Публием, чёрт возьми, Горацием, сообщил царю, что поступок сына одобряет. Но Публий всё-таки приходился убитой братом, а не отцом, поэтому царь велел ему раскаяться в содеянном и принести очистительную жертву. Если бы убийство совершил Гораций-старший, не потребовалось бы даже этого.

Из-за этих историй создаётся впечатление, что римские отцы убивали своих детей направо и налево, а сограждане горячо одобряли их воспитательные методы. Откройте любую книгу о римской семье или о римлянах вообще, и вы неизбежно найдёте в ней хотя бы пару фраз о patria potestas[74]74
  Отцовская власть (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть] и о том, как римские отцы могли безнаказанно расправляться с детьми. Я только что заглянула в книжку о римлянах из серии «Ужасные истории», и на странице 62 там написано: «римский отец обладал правом казнить и миловать своих детей». Это один из тех «фактов» о Древнем Риме, от которых никуда не денешься – вроде истории о Калигуле, сделавшем своего коня консулом (этот анекдот вызывает у меня приступы неконтролируемой ярости) или о Нероне, игравшем на скрипке, пока Рим горел (этот я терплю только потому, что он породил неплохую шутку: в 1990-х немецкая компания Nero выпустила программу для нарезания компакт-дисков и назвала её Nero Burning ROM[75]75
  Созвучно с английской фразой Nero burning Rome («Нерон поджигает Рим»). – Примеч. пер.


[Закрыть], меня это смешило каждый раз, когда я перезаписывала диски[76]76
  То есть практически ежедневно.


[Закрыть]). Профессиональные историки строили научные карьеры и не спали ночами, пытаясь понять, мог ли римский отец безнаказанно убить своего ребёнка, и они пришли к выводу, к которому могли прийти и Вы, если читали внимательно и заглядывали в примечания. Все эти истории, изображающие отцов-убийц славными героями, для которых родина значила больше, чем родные дети – всего лишь легенды. Они все возникли в начале или в середине республиканского периода, за столетия до того, как были созданы дошедшие до нас источники. Мы знаем о них от Ливия, писавшего свою славную историю, чтобы порадовать Августа, или от Валерия Максима, собравшего вырванные из контекста анекдоты, чтобы порадовать Тиберия, или от Дионисия Галикарнасского, который тоже писал историю, чтобы порадовать Августа. Все эти источники созданы в период становления императорского, то есть монархического, режима, в угоду монархам, власть которых базировалась на представлении о том, что они являются «отцами отечества» (pater patriae) и правят империей как великодушные граждане, а не цари. Однозначно не как цари. Просто как добрые отцы. Любящие своих детей-сенаторов. И имеющие право убить их в любой момент.

В реальном мире настоящие римские отцы, растившие настоящих детей – сопливых и грязных, учившихся ходить и говорить mater и pater[77]77
  «Мать» и «отец» (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть], мягких, беззащитных, словно сердце, вырванное из груди родителя – не устраивали судилищ и не закалывали дочерей или сыновей ради блага отечества. Потому что в реальном мире люди не похожи на патриотичных героев, и даже римляне сочли бы своего знакомого психопатом, если бы он поступил как Вергиний. Когда император Август выслал свою дочь из Рима за распутный образ жизни и осквернение ростры, римский народ упрашивал его проявить милость и позволить ей вернуться домой. Римлянам казалось, что он поступил с ней очень жестоко. Он сослал её на маленький остров в Тирренском море, устроив ей что-то вроде пожизненного детокса. Представьте, что бы они чувствовали, если бы он её казнил. В реальном мире родители, убивавшие детей, руководствовались дурацкими эгоистическими мотивами и считались не героями, а чудовищами.

В тех случаях, когда своих детей убивали не мифические, а вполне исторические отцы, римляне воспринимали это в штыки, почти как мы. Существует стереотип, что в римском мире люди не любили своих детей и не переживали по поводу их смерти, но это полная чушь. Любовь родителей к детям и детей к родителям – это самая естественная, основополагающая любовь, первый закон природы. Нарушение его родителями – нечто столь же вопиющее, как и отцеубийство. Только худшие из худших убивали своих детей, особенно уже взрослых. Катилина – суперзлодей времён поздней республики, которого, как вы помните, обрёк на смерть Цицерон – нарывался на неприятности ещё до того, как составил заговор с целью свержения сената. Его судили – и оправдали – по обвинению в сожительстве с весталкой, что само по себе было очень плохо. А потом в его жизни произошла серия трагических событий: сначала умерла его жена, вслед за ней – их сын-подросток, а затем он женился на красивой, но непопулярной женщине по имени Аврелия Орестилла. Ходили слухи, что он сделал предложение Аврелии ещё при жизни сына, однако она ему отказала. Якобы она заявила, что пасынок ей не нужен. Поэтому Катилина отравил родного сына и, по выражению Валерия Максима, «вместо подарков новобрачной своей принёс сиротство своё»[78]78
  Валерий Максим. «Достопамятные изречения и дела», 9.1.6. – Примеч. пер.


[Закрыть]. И Саллюстий, и Аппиан признают этот страшный поступок Катилины безумным, а Цицерон, не ограничивавшийся одним словом, когда можно было использовать восемнадцать, вещал:

«Разве недавно, когда ты, смертью своей первой жены, приготовил свой опустевший дом для нового брака, ты не добавил к этому злодеянию ещё другого, невообразимого? Не стану о нём говорить, – пусть лучше о нём молчат – дабы не казалось, что в нашем государстве такое чудовищное преступление могло произойти или же остаться безнаказанным»[79]79
  Цицерон. «Первая речь против Луция Сергия Катилины», 1.14. Перевод В. О. Горенштейна. Цит. по: Марк Туллий Цицерон. Речи. В 2 т. Т.I. М.: Изд-во АН СССР, 1962. Ср. Саллюстий. «О заговоре Катилины», 15.2 и Аппиан. «Гражданские войны», 2.2.


[Закрыть].

Цицерон много наговорил и о другом знаменитом злодее поздней республики, человеке, который наводил ужас на городок Ларин, подобно тому как Мэри Энн Коттон терроризировала графство Дарем[80]80
  Мэри Энн Коттон – женщина Викторианской эпохи, которая, как считается, убила трёх из четырёх своих мужей и одиннадцать из тринадцати детей, плюс ещё несколько человек, которые ей надоедали, в основном при помощи яда.


[Закрыть]. Статий Альбий Оппианик укокошивал человека за человеком, присваивал себе их деньги и всякий раз выходил сухим из воды. По-видимому, Оппианик был исключительно кровожадным человеком и просто волшебником по части ядов. Мечта Агаты Кристи. Его биография известна нам со слов Цицерона, который через несколько лет после его смерти защищал на суде его приёмного сына. До суда над Клуенцием мы ещё дойдём, но ещё в 74 году до н. э. он обвинил приёмного отца в том, что тот пытался его отравить. В ходе этого судебного разбирательства Оппианику были предъявлены обвинения в убийстве 12 человек, двое из которых были его собственными детьми, а один – нерождённым младенцем. Своих двух сыновей он отравил одного за другим в течение недели, потому что хотел жениться на матери Клуенция, Сассии. Сассия, как и её современница Орестилла, не хотела, чтобы пасынки мешали ей пользоваться деньгами мужа, и отказывалась выходить за Оппианика, пока живы были его дети. Для Оппианика, как и для Катилины, новая пассия (и её богатство) значили больше, чем жизни родных детей. Один из его сыновей жил с матерью Папией в Теане, почти в 30 км от Ларина. Оппианик виделся с ним только по большим праздникам и почти не принимал участия в его воспитании. Впрочем, это его не остановило: он попросил Папию прислать сына к нему и отравил ребёнка сразу, как тот приехал. Если верить Цицерону, мальчик умер до наступления ночи, и ещё до рассвета его тело было сожжено. Его даже не похоронили должным образом. Не прошло и десяти дней, как при схожих обстоятельствах скончался младший сын Оппианика. Только старшему из братьев, которого звали так же, как и отца, каким-то образом удалось выжить. После всего этого Оппианик попытался отравить своего нового пасынка, родного сына Сассии, который в ту пору был подростком. Однако это ему не удалось: его план раскрыли, положив конец череде исключительно жестоких и хладнокровных убийств.

Цицерон также обвинил Оппианика в отравлении тёти Клуенция, которую звали (разумеется) Клуенцией, собственного брата Гая, беременной жены Гая, её нерождённого ребёнка и своей первой тёщи Динеи. Однако яд был не единственным оружием Оппианика. Первое из совершённых им убийств кажется мне крайне любопытным. Оппианик узнал, что его шурин (брат его первой жены) не погиб во время войны Суллы с Марием, как все думали, а попал в рабство. Тёща Оппианика Динея очень обрадовалась, что её сын жив, а вот самого Оппианика это опечалило: он ведь надеялся унаследовать её состояние. Поэтому он отыскал своего несчастного шурина и убил его. А уже потом отравил Динею. Узнав об этом, жители Ларина во главе с другим мужем Сассии (всего их у неё было пять) выгнали его из города. Но затем Сулла одержал победу в гражданской войне, и Оппианик с отрядом вооружённых им рабов примчался в Ларин – сцена в духе Дикого Запада – объявил, что исполняет приказ Суллы и перерезал тех, кто его изгнал, включая мужа Сассии, после чего сам начал к ней подкатывать.

Разумеется, всё это известно нам со слов Цицерона, которому нужно было представить Оппианика в самом худшем свете, чтобы выиграть дело в суде, но список обвинений будоражит воображение. Если бы подобное произошло сегодня, какая-нибудь американская газета выпустила бы престижный детективный подкаст из 12 эпизодов, а за ним последовал бы фильм от «Нетфликса». Поразительно, что преступнику так долго всё сходило с рук, а поймали его во время очередной попытки отравления. Большинство людей не совершали столько ужасных убийств. Большинство убийц удавалось остановить после первого.

Сенека, к примеру, рассказывает о всаднике по имени Трихон, который жил во времена Августа и до смерти забил сына[81]81
  См. Сенека Младший. «О Милосердии», 15.1. – Примеч. пер.


[Закрыть]. То ли он сделал это намеренно, то ли просто переусердствовал с телесными наказаниями. Неизвестно, как звали сына и сколько ему было лет. Мы знаем лишь то, что Сенека запомнил этот случай, и то, что сын убийцы умер ужасной смертью. Свободных граждан обычно не бичевали; считалось, что такой казни заслуживают только рабы, потому что вещь это и правда страшная. Будучи ответственным исследователем, я посмотрела несколько видео бичевания людей в Индии и Индонезии, и поверьте, для того, чтобы пролилась кровь, требуется гораздо больше ударов, чем может показаться. Нужно много времени, усилий, и, прямо скажем, энтузиазма, чтобы насмерть забить человека гибкой розгой. Нужно было бить очень долго. Нанести сотни ударов. Родному сыну. Видимо, поэтому поступок Трихона так разозлил римлян. Когда убийца в следующий раз появился на публике, разъярённые сограждане накинулись на него и принялись наносить ему удары острыми палочками для письма. Августу пришлось послать вооружённых людей, чтобы отбить Трихона у нападавших. Человек, способный жестоко убить собственного ребёнка, ни у кого не вызывал симпатий, вне зависимости от того, какой проступок совершил убитый.

Может быть, единственным реальным исключением из этого правила было убийство папашами новорождённых младенцев. Среди несведущих бытует мнение, что римляне, как и все древние люди, постоянно рожали детей и немедленно избавлялись от них, как от мусора. В любой популярной книге о том, как жили римляне, можно найти утверждения наподобие вариантов ответа на этот вопрос из книжки о Риме, вышедшей в серии «Ужасные истории»:

«Что римский отец мог сделать с нежеланным ребёнком?

А. Бросить его за городом умирать.

Б. Утопить его в реке.

В. Скормить его своим собакам»[82]82
  См. Terry Deary, Ruthless Romans. London: Scholastic, 2003. – p. 60.


[Закрыть].

Подразумевается, что все три ответа – верные. С этим заблуждением профессиональные историки борются уже как минимум тридцать лет: люди путают так называемое оставление детей с детоубийством. У нас, современных людей, в среднем 2,4 ребёнка, мы привыкли, что детей бросают лишь в моменты полного отчаяния, и считаем, что выставить ребёнка за дверь означает обречь его на верную смерть. Правда в том, что большинство оставленных детей не умирали. Значительную часть детей оставляли в местах, которые были, скажем так, специально для этого предназначены. Если человек по какой-то причине не мог растить своего ребёнка – например, потому, что ему нужно было кормить ещё семерых, – он оставлял его там, где кто-нибудь мог его подобрать. Подобные места существуют и в наше время. Они находятся под защитой законов о безопасном убежище, которые в некоторых случах позволяют людям отказаться от родительских прав и отдать своих детей на усыновление, оставив их в больнице или в государственном учреждении. В древности такие дети зачастую становились рабами, но известно множество историй о том, как их подбирали и растили приёмные родители. Некоторые из них даже находили свои биологические семьи и устраивали страшный переполох, когда дело доходило до наследства.

Самая известная из таких историй – это легенда о Ромуле и Реме, брошенных детях, основавших город Рим. Этих близнецов родила Рея Сильвия, которую её дядя насильно сделал весталкой. Несмотря на то, что весталкам категорически запрещено было спать с мужчинами, она каким-то образом забеременела, заявив, что её изнасиловал бог Марс. Дядя не поверил ни единому её слову и, как только близнецы родились, приказал бросить их в реку. Детей поместили в корзину, которая преспокойно поплыла по течению, удаляясь от города. Когда близнецы очутились на берегу, их плач привлёк волчицу, которая вскормила их своим молоком. Вскоре после этого детей обнаружил местный пастух. Он взял их к себе домой и вырастил как своих, потому что его жена только что родила мёртвого ребёнка. Дети счастливо росли в крестьянской семье, пока через несколько десятилетий в их жизнь не вмешалась судьба[83]83
  Бытовавшие в древности версии этой истории сильно разнятся: в одних больше деталей, в других – больше скептицизма, но основные моменты я перечислила.


[Закрыть].