Текст книги "Невидимка с Фэрриерс-лейн"

– А это имеет значение? – уточнил Питт. – Ведь вы не знаете точное время, когда убили Блейна, не так ли? И уж, конечно, прохожие у Фэрриерс-лейн тоже не знали, сколько тогда было времени.

– Нет, не знали, – согласился Патерсон. – Но мы-то знали точно, потому что было известно, когда Блейн вышел из театра, а это было в четверть первого. Если бы Годмен тогда уже дошел до цветочницы, выйдя с Фэрриерс-лейн, тогда он, значит, не смог бы послать Блейну сообщение или убить его во дворе конюшни, потому что сразу же после разговора с цветочницей он нанял кеб, и кебмен поклялся, что подхватил его на Сохо-сквер и повез домой, в Пимлико, а это, стало быть, надо проехать несколько миль. Но он как раз в нужное время был на Сохо-сквер и говорил с цветочницей, и уже успел отделаться от пальто. Нам не удалось сбить кебмена; он все время твердил, что как только его высадил, так опять посадил седоков, поэтому точно знает время. – Лицо Патерсона исказило отвращение, словно запахло чем-то тошнотворным. – Это могло бы дать Годмену хорошее алиби, если бы цветочница не изменила показания. Может, тогда алиби и сработало бы.

– Но цветочница показания изменила?

– Да, ведь сама она на часы тогда не смотрела. Они были сзади нее; она только слышала, как они бьют, и приняла не веру, что это было четверть первого, а не без четверти час. И, конечно, прохожие у Фэрриерс-лейн тоже были там в то самое время.

– По-видимому, вы тогда хорошо поработали, сержант, – искренне похвалил его Питт.

Патерсон вспыхнул от удовольствия.

– Спасибо вам, сэр. Никогда я не старался больше, чем тогда.

– А Годмен признал свою вину, когда вы его арестовали? Или, может быть, позже?

– Нет, сэр, он так и не признался, – угрюмо ответил Патерсон, – все время твердил, что не виноват. Он так удивился, когда мы пришли за ним.

– Он сопротивлялся? Затеял драку?

Впервые за все время сержант отвел глаза в сторону.

– Ну да, э… сэр, он вел себя дерзко. Но мы его одолели.

– Представляю себе… – Питт почувствовал себя очень неуютно. – Спасибо, сержант. Просто не знаю, о чем еще вас спросить.

– А я вам помог, сэр, с вашим делом?

– Не думаю. Но, во всяком случае, кое-что прояснилось. Теперь я знаю все, что касается дела Блейна – Годмена. Возможно, мое дело и не имеет к нему никакого отношения – так, есть лишь парочка совпадений… Спасибо, что вы были со мной так откровенны.

– Спасибо вам, сэр.

Патерсон встал и, извинившись, вышел.

Больше тут уже ничего нельзя было узнать, и Питт покинул участок. Проходя мимо дежурного сержанта, он поблагодарил его за любезность и вышел на улицу, продуваемую сильным ветром. Начинало накрапывать; маленький мальчик в огромной фуражке поспешно сгребал навоз с мостовой, чтобы две женщины в больших шляпах могли перейти улицу, не запачкав ботинок.

В середине дня Томас встретился с Микой Драммондом. Шел уже очень сильный дождь; он барабанил в окна, стекая вниз бурными ручьями, от чего стекла совсем помутнели и можно было видеть только расплывчатые очертания зданий. Драммонд сидел в кабинете за письменным столом. Питт, волнуясь, опустился на стул перед ним. Было сумрачно, и на стенах уже потихоньку шипели газовые светильники.

– Что удалось узнать насчет Стаффорда? – спросил Драммонд, слегка отодвигаясь в кресле от стола.

– Ровным счетом ничего, – выпалил Питт. – Я говорил с его вдовой, которая довольно бесхитростно заявила, что, по ее мнению, судью убили из-за его намерения снова назначить слушания по делу Блейна – Годмена. И Адольфус Прайс говорит то же самое.

– Вы сказали «по ее мнению», – заметил Драммонд. – Очень тщательный выбор слов. Вы ей не верите?

Питт скривился.

– Ее отношения с Прайсом гораздо более интимны, чем это допускается условностями.

Драммонд заморгал:

– Но ведь они не причастны к убийству? В этом для них не было бы никакого смысла. Они могут быть безнравственны, хотя никаких доказательств этого также нет. А между любовью к замужней женщине и убийством ее мужа пролегает огромная дистанция. Они цивилизованные, культурные люди, Питт.

– Знаю. – Томас не стал дискутировать на тему, могут ли культурные люди совершать подобные действия или так поступают лишь варвары, будучи таковыми в силу расовой принадлежности или социального положения. Да и Драммонд не полагал так всерьез, Питт был в этом уверен. – Бо́льшую часть времени я потратил на расследование подробностей дела Блейна – Годмена, пытаясь точно узнать, что Стаффорд намеревался сделать.

– О господи! – устало отозвался Драммонд. Его лицо сморщилось от неудовольствия. – Ну разумеется, он собирался лишь уладить это дело раз и навсегда. Я сам его просмотрел. Годмен был виновен, и ничего хорошего не получится, если вы снова станете раскапывать тот случай, Питт. К сожалению, беднягу Стаффорда убили прежде, чем он мог доказать мисс Маколи, насколько она ошибается, что трагично не только для нее, но и для доброй репутации английского судебного порядка в целом.

Он переменил позу и хмуро взглянул на Питта.

– Эта женщина слегка не в себе, что вызывает у меня жалость, но своими действиями она причиняет обществу довольно серьезный вред. Ради бога, Питт, пожалуйста, даже невольно не подавайте ей и малейшего повода думать, что существует хоть минимальный шанс для пересмотра дела.

– Я расследую причины смерти Сэмюэла Стаффорда, – твердо и прямо заявил Томас, глядя в глаза Драммонду, – и пойду туда, куда поведет меня дело, и никуда больше. Я разговаривал с О’Нилом и его домашними, которые, конечно, вне подозрения. И с Чарльзом Ламбертом, который проводил тогда расследование по горячим следам. Насколько я понимаю, Стаффорд не мог иметь никаких дополнительных доказательств и новых данных, – инспектор покачал головой. – Даже если он нашел какое-то неизвестное ранее свидетельство медицинской экспертизы, что спустя столько лет было бы совершенно невероятно, оно все равно бы ничего не доказало. То было отвратительное, ужасающее, трагическое преступление, но теперь оно достояние истории – правда, неприглядной и отталкивающей. Но, полагаю, мне надо навестить других членов Апелляционного суда. Может быть, Стаффорд успел сообщить им что-то, о чем мы не знаем.

– Я этого не желаю, – резко ответил Драммонд. – Оставьте это дело в покое, Питт. Вы только оживите прежние болезненные чувства и посеете сомнения, которые совершенно неоправданны. Вы поставите под вопрос профессиональную честность и мастерство хороших, достойных людей, которые этого не заслуживают.

– Но я повидаюсь только с одним-двумя судьями, и в случае…

– Нет! Я повторяю, Питт, оставьте это дело.

– Почему? – заупрямился Томас. – Кто хочет, чтобы я его оставил?

Лицо Драммонда стало жестким.

– Премьер-министр. Если просочатся слухи, что вы опять рассматриваете то дело, возникнут глупые домыслы и пересуды. Люди решат, что существуют сомнения в справедливости обвинительного приговора, – а это было бы неправильно. Последует новый взрыв общественного возмущения. – Он подался вперед. – Ведь тогда все были очень возбуждены. Если подумают, что могли осудить не того человека или вынести более снисходительный приговор, поднимется такая же волна протеста и антиеврейских настроений, что будет несправедливо по отношению к той же Тамар Маколи. Вы подадите ей совершенно необоснованную надежду. Ради бога, пусть ее несчастный брат покоится в заслуженном им забвении, насколько это возможно, а его семья обретет покой.

Томас промолчал.

– Питт? – настойчиво спросил Драммонд. – Вы слушаете меня?

– Я все слышал, сэр, – холодно улыбнулся инспектор.

– Я знаю, что вы меня слышите. И требую вашего честного слова, что вы меня поняли и подчинитесь моему желанию.

– Нет, я не уверен, что понимаю вас, – тихо ответил Питт. – Почему бы премьер-министру возражать против моего расследования, если судья Стаффорд занимался этим же самым перед своей смертью? Премьер-министр должен иметь для этого вескую причину, если он не безответственный или непредсказуемый человек; и я хочу знать, что это за причина.

Лицо Драммонда потемнело.

– Ладно, я хочу, чтобы вы нашли убийцу Стаффорда. Всего вероятнее, убийство совершено по сугубо личным причинам. Понятия не имею, кто это сделал или почему, поэтому вы не должны тратить время на старые дела, когда от вас требуется узнать, кто же настолько не любил судью, чтобы пойти на его убийство. Возможно, он что-то узнал о каком-то другом преступлении, но не успел сообщить властям. – Шеф немного успокоился. – Может быть, он узнал нечто эдакое и только ждал, когда у него будет достаточно доказательств, чтобы поставить нас в известность; но убийца, кто бы он ни был, узнал об этом тоже и убил его, прежде чем Стаффорд сообщил новые факты кому-нибудь еще…

Питт сделал вежливое лицо, которое, однако, ясно выражало его абсолютное недоверие.

– Так что принимайтесь за дело и разыщите убийцу, – раздраженно закончил Драммонд.

Томас встал. Он не рассердился. Инспектор знал, какое многообразное давление может быть оказано на Драммонда. Он знал о тайной, похожей на железную цепь лояльности, связывающей всех членов «Узкого круга». Он ненавидел эту власть круговой поруки и опасался ее. Он уже испытал на себе ее силу и знал, что Драммонд проклинает день и час, когда стал членом этого тайного общества, когда прекраснодушие помешало ему даже предположить, что люди одного с ним круга и воспитания могут стремиться к такой власти и использовать ее.

– Да, сэр, – ответил он спокойно, повернулся и пошел к двери.

– Питт?

Но Томас сделал вид, что не слышит.

Глава пятая

– Значит, опять «Узкий круг»? – мрачно спросила Шарлотта, с облегчением вынимая шпильки из волос и разбирая пряди, упавшие на плечи. У нее было такое чувство, словно она освободилась по крайней мере от половины скобяного товара москательной лавки – так много всего требовалось, чтобы держать густые волны и завитки в порядке.

Питт стоял у нее за спиной, решая, повесить ли сюртук в шкаф или перекинуть через спинку стула.

– Возможно, – ответил он. – Хотя могу понять и Ламберта, который не хочет, чтобы то дело раскапывали снова. Наверное, это ужасное чувство, когда снова открываются для пересмотра прежние дела и таким образом ставится под сомнение твоя правота, в особенности когда человека осудили на повешение. Еще хуже, когда нет абсолютной уверенности, что ты сделал все возможное, и начинаешь сомневаться в своей собственной честности. – В итоге он все же решил проблему сюртука в пользу стула. – Так легко совершить ошибку, когда все вокруг с пеной у рта требуют скорейшего завершения дела, а ты боишься за свою репутацию, боишься, что люди будут считать тебя недостаточно компетентным для решения такой задачи. – Питт присел на край кровати и продолжал раздеваться. – А если при этом твои подчиненные начинают впадать в панику, потому что свидетели лгут, напуганы или питают к кому-нибудь ненависть…

– Они что, поведут себя таким образом в связи с делом Стаффорда? – спросила Шарлотта, поворачиваясь на вертящемся стуле, чтобы взглянуть на мужа.

– Нет, не думаю…

Томас встал, снял рубашку и тоже положил ее на стул, а сверху – жилет и верхнее белье. Затем налил теплой воды из кувшина в таз, вымыл руки, лицо и шею, потянулся за ночной рубашкой и стал надевать ее через голову, пытаясь сразу попасть в рукава.

– Начинает казаться, что это убийство имеет личные причины и не имеет никакого отношения к делу на Фэрриерс-лейн, – прибавил он, наконец просунув голову в ворот.

– Ты имеешь в виду его жену? – Шарлотта, положив щетку, некоторое время смотрела на груду белья на стуле, решив наконец, что пусть его лежит; время для упреков мужу было неподходящее. – Джунипер? Но почему ей надо было убивать мужа?

– Потому что она влюблена в Адольфуса Прайса, – ответил Питт, ложась в постель. Он совершенно забыл об оставленной в беспорядке одежде – во всяком случае, Шарлотте так казалось.

– Но она ли убила? – усомнилась Шарлотта. – Ты уверен?

– Нет. Еще нет… Но я не могу понять, зачем Ливси сказал об этом, если все не так. Надо разобраться.

– Во всем этом чувствуется какой-то перебор. – Она перестала причесываться, встала, подвернула газ на противоположной стене и тоже легла. Чистые простыни холодили тело, и она уютно прижалась к Питту. – Не верю.

– А я и не думал, что ты поверишь. – Он обнял ее. – В любом случае, по-видимому, мне незачем заниматься убийством на Фэрриерс-лейн – в нем нет ничего такого, из-за чего стоило убивать Стаффорда.

– Но ты же не знаешь, что он обнаружил?

– Но я знаю, что раскопал сам. Ровным счетом ничего. Люди видели, как Годмен выходил с Фэрриерс-лейн в пальто, запятнанном кровью, его узнала цветочница в Сохо, через две улицы от Фэрриерс-лейн. Он даже не отрицал этого – просто ссылался на несовпадения по времени, но его данные оказались ложными. Сожалею, любимая, но, кажется, улики против него неопровержимы. Конечно, ты бы хотела, чтобы он оказался невиновен, из-за Тамар, но, по всей вероятности, это исключено.

– Но тогда почему «Узкий круг» велит тебе прекратить расследование? Если здесь все как следует, почему им не нравится, что ты хочешь во всем разобраться? – Шарлотта не могла увидеть в темноте, но знала, что муж сейчас улыбнулся. – В сущности, они должны бы радоваться, что ты еще раз докажешь их правоту.

Томас ничего на это не ответил, лишь очень нежно коснулся ее волос.

– Но, конечно, в ином случае они бы не обрадовались. Ты собираешься оставить все как есть?

– Я собираюсь спать, – сообщил он, чувствуя уют и покой.

– Но, Томас, действительно ли дело об убийстве на Фэрриерс-лейн можно считать закрытым? – настаивала Шарлотта.

– На сегодняшнюю ночь – да.

– А завтра?

Томас, смеясь, притянул Шарлотту к себе, и ей поневоле пришлось отказаться от продолжения разговора.

Утром, проснувшись позже обычного, Питт торопливо позавтракал, нежно поцеловал Шарлотту и бегом поспешил к омнибусу, чтобы снова повидаться с патологоанатомом.

Шарлотта принялась за необходимые домашние хлопоты, начав с глажки груды белья, пока Грейси мыла посуду после завтрака, чистила каминную решетку в гостиной, готовила топливо на вечер, подметала пол, вытирала пыль и убирала постели.

В одиннадцать часов они прервали свои занятия, чтобы выпить по чашке чая и поболтать.

– А что, хозяин еще занимается делом человека, которого распяли во дворе конюшни? – обронила Грейси как бы совершенно равнодушно, методично помешивая чай.

– Не вполне уверена, – ответила Шарлотта, – но ты уже размешала весь сахар в чашке.

Грейси усмехнулась и перестала болтать ложкой.

– А он вам ничегошеньки не рассказывал?

– Томас рассказывает, но чем больше он занимается этим делом, тем меньше ему кажется, что судья Стаффорд обнаружил что-то новое. А если ничего нет, тогда, значит, нет никакой причины для тех, кто был связан с делом на Фэрриерс-лейн, убивать судью.

– Тогда кто же убил? Жена? – Грейси была явно разочарована. Когда в основе преступления лежит любовная интрига, значит, никакой тайны и нет вовсе. Известно, кто убил, и это ужасно тривиально.

– Думаю, что да, или же убийца – мистер Прайс.

Грейси воззрилась на хозяйку, забыв про чай.

– Но ведь что-то здесь не так, мэм. Вы думаете, что это не они?

Шарлотта улыбнулась.

– Не знаю. Вероятно, они смогли бы убить. Но я помню, что чувствовала в тот вечер, когда была с ней, а ее муж умирал. Может быть, я чересчур самонадеянна, но не могу поверить, что это она убила и что я ошиблась на ее счет.

– Но, может, убил любовник, а она ничего об этом не знала? – предположила Грейси, стараясь тоже быть полезной в разгадке тайны.

– Возможно. Однако и он мне нравится. – Отпивая мелкими глотками чай, Шарлотта поймала над чашкой взгляд Грейси.

– А кто вам не нравится? – Девушка, как всегда, зрила в корень.

– Ни о ком пока сказать этого не могу. Но мне и раньше нравились те, кто оказывался виноват.

– Да что вы? Правда? – Грейси широко раскрыла глаза.

– Все зависит от обстоятельств. – Шарлотта решила, что должна объяснить это, и уже собиралась развить тему, когда зазвенел дверной колокольчик.

Торопливо встав, Грейси надела чепчик, поправила юбки и помчалась открывать.

Через минуту она вернулась с Кэролайн. Та, как всегда, была модно одета, но без обычного внимания к мелочам – очевидно, торопилась. Обменявшись приветствиями и заверениями в том, что все здоровы, Кэролайн села за кухонный стол и приняла чашку чая от Грейси. Затем она глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть с головой в воду.

– Как у Томаса продвигается расследование убийства бедного мистера Стаффорда? Он что-нибудь узнал?

– Как ты непоследовательна, мама, – удивилась Шарлотта.

– А что такое?

– Ты обычно упрекала меня за то, что я слишком прямолинейна, – улыбнулась дочь, – ты всегда говорила, что людям такое не нравится, что надо всегда подходить к выяснению чего-то издалека, тогда у собеседника всегда есть возможность уклониться от ответа или переменить тему.

– Чепуха! – с жаром возразила Кэролайн, но слегка порозовела. – Ну, как бы то ни было, так следует вести себя с посторонними и с мужчинами, а я ни то ни другое. Я говорила, что неделикатно быть слишком непосредственной и что…

– Знаю, знаю, – Шарлотта махнула рукой. – Боюсь, он не нашел ничего нового относительно убийства на Фэрриерс-лейн, и я понятия не имею, что заставило судью Стаффорда снова обратиться к этому делу. Но, по-видимому, совершенно бесспорно, что в убийстве был виновен Аарон Годмен.

– О господи! Бедная мисс Маколи… – Кэролайн покачала головой с опечаленным лицом. – Ведь она действительно считает, что ее брат невиновен. Это будет для нее тяжелым ударом.

Шарлотта положила свою руку на руку матери.

– Я сказала лишь то, что он не нашел ничего нового – пока. Не думаю, что он откажется от дальнейшего расследования – разве только не выяснится, что убила миссис Стаффорд. Или мистер Прайс, или они оба.

– А если нет?

– Тогда ему придется опять заняться убийством на Фэрриерс-лейн, пока не возникнет еще какая-нибудь зацепка.

– Что? – Лицо Кэролайн исказило волнение; она сильно подалась вперед, забыв о чае. – Что ты хочешь сказать этим «еще»?

– Не знаю. Может быть, все дело в какой-то личной неприязни; или же тут кроется что-то имеющее отношение к деньгам или к другому преступлению, о котором он узнал.

– И этому есть подтверждения?

– Не думаю. По крайней мере, сейчас.

– Звучит не очень-то… – мрачно усмехнулась Кэролайн, – не очень убедительно, правда? Но Томас должен будет вернуться к делу на Фэрриерс-лейн. Я бы вернулась.

– Да, – согласилась Шарлотта, – именно этим делом занимался мистер Стаффорд в день своей смерти. И у него, конечно, была для этого причина, пусть он собирался лишь доказать раз и навсегда, что виноват Аарон Годмен. Хотя возможно, что кто-то считает…

– Но это нелогично, дорогая, – печально возразила Кэролайн. – Если был виноват Годмен, тогда никто не стал бы убивать мистера Стаффорда, чтобы помешать ему снова расследовать дело. Мисс Маколи могла бы очень горевать, потеряв всякую надежду снять пятно с имени брата, но она не стала бы убивать Стаффорда за то, что тот считал ее брата виновным. Да и нелепо убивать одного, если все остальные придерживаются такого же мнения. Она же не могла убить всех… Да и зачем? Ведь Стаффорд не виноват, что сомневался… – Она прикусила губу. – Нет, Шарлотта, если виноват Годмен, убивать судью Стаффорда не было никакого резона. А вот если Блейна убил не Годмен, а кто-то другой, тогда появились бы все основания покончить с судьей. Особенно если тот узнал правду или же убийцы предполагали, что он узнал.

– А о ком ты думаешь, мама? Кто этот «кто-то другой»? Джошуа Филдинг? Ты этого опасаешься?

– Нет! Нет! – Кэролайн яростно затрясла головой, явно краснея. – Это может быть кто-нибудь еще.

– А теперь кто нелогичен? – ласково спросила Шарлотта. – Единственные люди, кого видел судья в тот день, были его жена, мистер Прайс, судья Ливси, Девлин О’Нил, мисс Маколи и Джошуа Филдинг. Мистер Прайс, миссис Стаффорд и судья Ливси никогда не имели никаких отношений с Кингсли Блейном. Они стали причастны к делу, когда оно дошло до суда, а судья Ливси – вообще лишь на стадии апелляции. Вряд ли они могут быть повинны в убийстве Блейна.

Теперь Кэролайн была очень бледна.

– Тогда надо что-то предпринять! Я не верю, что виновен Джошуа, и мы обязаны это доказать. Может, нам удастся что-нибудь узнать, прежде чем Томас вплотную этим займется, ведь пока он выясняет подробности относительно миссис Стаффорд и мистера Прайса.

На Шарлотту внезапно нахлынула волна сочувствия, но она не могла придумать, как хоть чем-то помочь матери. Ей было знакомо чувство страха за то, что кто-то, кого любишь, может быть причастен к преступлению, а может быть – даже виновен.

– Не знаю, что бы мы могли такое узнать, – сказала она неуверенно, следя за выражением лица Кэролайн, видя на нем беспокойство и понимание того, насколько мать уязвима. В таком состоянии легко сделать какую-нибудь глупость. – Если Томас попытается… – она пожала плечами. – Не знаю, с чего тут начать. Мы, в сущности, незнакомы с миссис Стаффорд – хотя, конечно, я могу приехать к ней с визитом… – Шарлотта понимала, что в ее голосе явно звучит нежелание, и терялась в поисках слов, которые не прозвучали бы как резкий отказ. – Она же сразу поймет, что я приехала из любопытства. И она знает также, что я жена полицейского. Если миссис Стаффорд невиновна, если она искренне горюет, вне зависимости от того, каковы ее чувства к мистеру Прайсу – а ведь мы не знаем, каковы ее чувства на самом деле, – тогда она будет крайне оскорблена.

– Но если из-за того, что случилось, другие невинные люди попали в невыносимое и опасное положение? – настаивала Кэролайн, подавшись вперед. – Это… это, конечно, гораздо важнее. Это самое важное!

– Но дело ведь не дошло до судебного преследования, мама, и, возможно, никогда не дойдет.

– Когда дойдет, будет уже поздно, – ответила Кэролайн, все больше волнуясь. – Дело ведь не только в обвинении и аресте, Шарлотта; это и подозрение, и погибшая репутация. И не одна. Этого достаточно, чтобы сокрушить человека.

– Знаю.

– А что сказала леди Камминг-Гульд? Ты мне еще не говорила.

– Мне, в сущности, ничего не известно. Я с тех пор ее не видела, и она мне не писала. Из этого можно сделать вывод, что она не узнала ничего, по ее мнению, важного. Но, возможно, дело о преступлении на Фэрриерс-лейн было расследовано исчерпывающим образом.

– А ты не сможешь узнать поточнее?

– Ну конечно, узнаю, – ответила с облегчением Шарлотта. – Это будет как раз нетрудно.

– Ты снова можешь воспользоваться моим экипажем, если хочешь, – предложила Кэролайн и тут же спохватилась, что может показаться чрезмерно настойчивой и требовательной. – Если, конечно, тебе он пригодится.

– О, разумеется, – отвечала, слегка улыбнувшись, Шарлотта. – Конечно, пригодится. – Она встала, ее глаза смеялись. – Сколь элегантнее подкатить в экипаже, нежели прийти пешком с омнибусной остановки…

Кэролайн хотела что-то ответить, но передумала.

Веспасии не было дома, когда Шарлотта приехала с визитом, однако горничная сообщила, что госпожа будет через полчаса, не больше, и если Шарлотта соблаговолит подождать, ей подадут чай в гостиную. Леди Веспасия будет очень разочарована, если они разминутся.

Шарлотта приняла приглашение и расположилась в элегантной гостиной Веспасии, попивая чай и глядя, как за каминной решеткой вспыхивают языки пламени. У нее было время оглядеться, чего прежде никогда не случалось. В присутствии хозяйки такое внимание гостьи показалось бы назойливым любопытством. Вся комната носила отпечаток характера Веспасии. На каминной полке стояли высокие тонкие серебряные подсвечники в георгианском стиле, очень простые и строгие, – но не симметрично, на разных концах полки, как было принято в других домах, а сдвинутые немного влево от центра. На шератоновском столике у окна стояла композиция из цветов, но не в вазе, а в соуснике из королевского вустерширского фарфора: три розовые хризантемы в центре, медно-желтые березовые веточки и еще какие-то пурпурные бутоны неизвестных Шарлотте цветов.

Потеряв всякий интерес к чаю, она встала, чтобы внимательно приглядеться к нескольким фотографиям в простых рамках, стоявшим на верхней доске бюро. Первая, овальная, была сделана в манере сепии и выцвела по краям. На ней была запечатлена женщина лет сорока с изящной шеей, высокими скулами и тонким орлиным носом; большие, широко расставленные глаза под тяжелыми веками, лоб совершенных линий. Это было прекрасное лицо, но к тому же, при всей горделивости и правильности черт, в нем присутствовало своеобразие, сказывалась индивидуальность, и романтическая поза не могла скрыть страстности и силы характера.

Прошло несколько секунд, прежде чем Шарлотта поняла, что это фотография самой Веспасии. Она привыкла видеть ее пожилой дамой, упустив из виду, что в молодости леди Камминг-Гульд должна была выглядеть совсем иначе. Теперь Шарлотта видела, что та осталась во многом прежней.

Другие фотографии изображали девушку лет двадцати, очень хорошенькую и обаятельную, но с менее изящными чертами, более тяжелым подбородком и довольно коротким носом. Налицо было некоторое внешнее сходство, хотя отсутствовали одухотворенность и огонь воображения. Это, должно быть, Оливия, дочь Веспасии, которая вышла замуж за Юстаса Марча и умерла, успев родить ему много детей. Шарлотта никогда ее не знала, но Юстаса вспомнила очень живо, одновременно с гневом и жалостью.

На третьей фотографии был изображен аристократического вида мужчина, тоже с высокими скулами, с добрым лицом и глазами, которые смотрели вдаль, а может, в свой собственный мир. Тут тоже было явное сходство о Веспасией, и Шарлотта догадалась – по тому, как выцвела фотография, по фасону одежды и характеру снимка, – что это был ее отец.

Интересно, что Веспасия предпочитала держать в своей любимой комнате портрет отца, а не мужа.

Шарлотта разглядывала книги в резном книжном шкафу, когда услышала негромкий разговор в холле и шаги по паркету. Она быстро обернулась и направилась к окну, так что, когда дверь отворилась и Веспасия вошла, она встретила ее лицом к лицу и улыбаясь.

Веспасия выглядела очень энергичной, словно что-то с нетерпением предвосхищала и готова была немедленно снова куда-то направиться; другими словами, она вовсе не напоминала пожилую женщину, вернувшуюся с прогулки. Кожа ее лица покраснела от холодного ветра; спина, как всегда, прямая, плечи развернуты. Одета она была в платье мягкого виноградно-синеватого оттенка – очень утонченный и неопределенный цвет: то ли синий, то ли пурпурный с серебристым оттенком. Оно было легкое, дорогое и очень ей шло. В соответствии с новейшей модой сзади почти ничего не было подложено, и покрой отличался изяществом. Шляпу с широкими опущенными полями тетушка оставила в холле.

– Доброе утро, тетя Веспасия, – удивленно и с явным удовольствием приветствовала ее Шарлотта.

Впервые за все время, что прошло после смерти племянника Веспасии, первого мужа Эмили, она видела леди Камминг-Гульд такой здоровой и жизнерадостной. Сегодня Веспасия, казалось, сбросила с себя бремя лет, которое наложило на нее горе утраты, и снова стала той полной сил и устремлений женщиной, какой была в прежние годы.

– Вы выглядите просто замечательно.

– Ну, до некоторой степени я чувствую себя отлично, – ответила Веспасия с явным удовольствием и пристально оглядела Шарлотту. – Дорогая, ты выглядишь немного встревоженной. Тебя все еще беспокоит то несчастное дело на Фэрриерс-лейн? Да садись же, ради бога. У тебя такой вид, словно ты сейчас бросишься бежать куда-то сломя голову. Ведь ты не собираешься этого делать, не так ли?

– Нет, конечно, нет. Я приехала повидаться с вами, и у меня сейчас нет никаких срочных дел. Мама сейчас у меня дома и за всем приглядит, если понадобится.

– О господи! – Веспасия грациозно опустилась в кресло, быстрым движением руки разгладив юбку. – Она все еще влюблена в своего актера?

Шарлотта скорбно улыбнулась и села напротив.

– Да, боюсь, что так.

Ровные дуги бровей пожилой леди взлетели вверх.

– Боишься? Почему же? Неужели это так важно? Она свободна и может делать все, что угодно, разве не так? И отчего же не позволить себе маленький роман?

Шарлотта глубоко вздохнула. В голове вертелось много резонных доводов относительно того, почему «маленького романа» не должно быть, но когда она стала их перечислять, то почувствовала, что, несмотря на бурные эмоции по этому поводу, все эти доводы, высказанные вслух, кажутся неумными и несерьезными.

Губы Веспасии тронула усмешка.

– Все так, – согласилась она, – но тебя беспокоит то, что этот несчастный может быть заподозрен в причастности к смерти Кингсли Блейна, так?

– Да, и это тоже. Томас считает, что по данному делу нет ничего нового и что Стаффорд просто пытался найти какие-то веские доводы, чтобы убедить Тамар Маколи отказаться наконец от попыток опять вытащить дело на свет божий.

– Но ты так не считаешь?

Шарлотта слегка пожала плечами.

– Не знаю. Возможно, судью отравила жена, но мне трудно в это поверить. Я была с ней, держала ее за руку, когда он умирал. И я действительно не могу поверить, что она так льнула ко мне, так следила за каждым его вздохом – и в то же время способна была его отравить. Не говоря уже о том, что это было бы глупо и совершенно бесмысленно.

– Значит, опять всплывает убийство на Фэрриерс-лейн, – заметила Веспасия задумчиво. – Кстати, я разговаривала с судьей Квейдом об этом деле. Извини, что сразу не сообщила тебе о том, что узнала.

Очень странно, однако щеки пожилой леди чуть-чуть порозовели, к удивлению Шарлотты. Она никогда еще не замечала за Веспасией способности смущаться. Впрочем, быстро взяв себя в руки, Веспасия стала рассказывать, что удалось выяснить во время ее разговора с Квейдом, – словно бы беспечно, но при этом тщательно подбирая слова.

– Судья Квейд сказал, что считает это дело очень тяжелым не только из-за обстоятельств убийства, но и потому, что общество тогда неистовствовало и вело себя попросту безобразно, а следствие проводилось в лихорадочной спешке, поэтому нелегко быть уверенным в должном осуществлении судопроизводства, даже при справедливости вынесенного приговора.

– А он считает, что приговор несправедлив? – быстро переспросила Шарлотта, чувствуя одновременно надежду и страх.

Серые глаза Веспасии смотрели в упор.

– Он полагает, что справедливость была соблюдена, но не так, как следует.

– Вы хотите сказать, что Аарон Годмен был виновен?

– Боюсь, что так. Все совершалось в атмосфере, тревожившей совесть Телониуса; волновало его и то, что даже защитник Бартон Джеймс, по-видимому, не сомневался в вине своего подзащитного. Ведение дела соответствовало требованиям закона, но не более того. Весь город довел себя до такого состояния злобы и ненависти, что на улицах совершались акты насилия против евреев, которые никакого отношения к делу не имели, просто потому, что они были евреи. Было невозможно подыскать беспристрастных присяжных.