Текст книги "Предательство по любви"

Теперь Фелиция уже откровенно нервничала.

– За завтраком? – В голосе ее прозвучало холодное недоверие. – Уверена, что Певерелл, скорее, назначил бы встречу в конторе. Вряд ли мисс Лэттерли пожелает обсуждать свои частные дела в нашей компании, да еще за столом. Ты, должно быть, ошиблась, Дамарис. Или ты шутишь? В таком случае я требую, чтобы ты немедленно извинилась и никогда больше этого не повторяла.

– Это не шутка, мама, – сказала миссис Эрскин, внезапно нахмурившись. – Речь идет о том, как помочь Алекс. В конце концов, это касается интересов всей нашей семьи.

– В самом деле? – Пожилая леди в упор смотрела на дочь. – И каким же образом мисс Лэттерли может помочь Александре? Это наша, и только наша трагедия, что Александра лишилась рассудка. – Кожа на ее скулах натянулась. – Даже лучшие доктора здесь бессильны, а того, что случилось, не поправить и Всевышнему.

– Но мы не знаем, что именно случилось, мама, – заметила Дамарис.

– Мы знаем, что Александра призналась в убийстве Таддеуша, – скрывая душевную боль, холодно произнесла миссис Карлайон. – Вам не следовало просить мисс Лэттерли о помощи, поскольку ни она, ни кто-либо другой помочь уже не сумеет. Мы имеем возможность нанять собственных докторов, которые присмотрят за Александрой, когда она будет изолирована для блага общества и для своего собственного блага. – Наконец она повернулась к Эстер. – Не желаете ли супу, мисс Лэттерли?

– Благодарю вас. – Это было все, что она смогла ответить.

Дело обернулось куда хуже, чем ей представлялось. Надо было отклонить приглашение Дамарис, ограничиться разговором с Эдит, а все остальное предоставить Певереллу. Но теперь было уже поздно.

Фелиция кивнула горничной, и в торжественной тишине внесли супницу.

Несколько раз зачерпнув ложкой суп, Рэндольф повернулся к Эстер:

– Если речь идет не о докторе, мисс Лэттерли, нам лучше вас выслушать.

Хозяйка сердито посмотрела на мужа, но тот предпочел проигнорировать ее взгляд.

Гостья хотела объяснить, что она собиралась поговорить не с ним, а с Певереллом, но, конечно, не решилась этого сделать. За столом стало тихо. Никто не торопился прийти ей на помощь.

– Я… – Она вздохнула, решаясь. – Я знакома с одним весьма выдающимся адвокатом, выигравшим несколько совершенно безнадежных процессов. Мне подумалось… что мистер Эрскин согласится воспользоваться его услугами при защите миссис Карлайон.

Ноздри Фелиции гневно затрепетали, а лицо вспыхнуло:

– Благодарю вас, мисс Лэттерли, но, как я уже упомянула, у нас нет никакой нужды в адвокате. Моя невестка призналась в содеянном, и спорить тут не о чем. Единственное, что можно сделать, – это поскорее поместить ее в соответствующее приличное заведение.

– А если она не виновата, мама? – осторожно спросила Эдит. Надежда и энтузиазм исчезли из ее голоса бесследно.

– Тогда почему она взяла вину на себя? – отозвалась миссис Карлайон, не потрудившись даже взглянуть на дочь.

Лицо миссис Собелл застыло.

– Чтобы защитить Сабеллу, – сказал она. – Алекс – не сумасшедшая, мы все это знаем. А вот Сабелла вполне могла…

– Чепуха! – резко возразила Фелиция. – Она просто легко возбудима и стала такой сразу после рождения ребенка. Это случается. И это проходит. – Она переломила пальцами маленький хлебец. – Женщины иногда убивают своего ребенка в приступах такой меланхолии, но я никогда не слышала, чтобы они убивали своих отцов. Поэтому не ссылайся на то, чего не знаешь.

– Она ненавидела Таддеуша, – настаивала Эдит. На щеках ее выступили пятна, и Эстер подумалось, что такой упрек в адрес ее бездетной подруги был по меньшей мере жестоким.

– Не будь смешной! – оборвала дочь пожилая леди. – Она своевольна и не умеет держать себя в руках. Александра ее распустила. Но Сабелла никогда не помышляла об убийстве.

Эрскин очаровательно улыбнулся.

– Это, право, не имеет значения, матушка, потому что Александра выскажет мне свои пожелания, и я должен буду следовать им неукоснительно. Она уже все обдумала и, возможно уяснив, что ей грозит не просто заключение под присмотром врачей, а казнь через повешение, переменила свое решение и согласна на защиту. – Словно не заметив, как вздрогнула его теща от этих страшных слов, он поднес ложку ко рту. – И, конечно, я предоставлю ей для этого все возможности.

Фелиция помрачнела.

– Ради всего святого, Певерелл, разве ты не в состоянии придать этому делу надлежащее направление? – презрительно спросила она. – Бедная Александра лишилась рассудка. Она утратила контроль над собой и позволила болезненным фантазиям взять верх. Да это самое нелепое из преступлений! Что случится, если каждая женщина, заподозрившая своего мужа в неверности – а таких половина Лондона! – прибегнет к убийству? Общество просто расшатается и рухнет. – Она перевела дух и заговорила более спокойно. – Можешь ты внушить ей, когда вы снова увидитесь, что если она не желает думать о себе, то пусть подумает хотя бы о своей семье, особенно о сыне, который еще совсем дитя? Пусть представит, что будет с ним после публичного скандала! Объясни ей все это – если, конечно, ее бедный рассудок способен еще что-то воспринять.

Юрист выслушал ее, согласно кивая.

– Я объясню ей все, матушка. – Он промокнул губы салфеткой, и, глядя на его лицо, можно было подумать, что этот человек обсуждал какое-нибудь незначительное дело – например, о передаче новому владельцу нескольких акров земли.

Дамарис смотрела на него, широко раскрыв глаза. Эдит молчала. Рэндольф продолжал есть суп.

Фелиция была разгневана, и пальцы ее непроизвольно комкали салфетку. Однако она и виду не подала, что на этот раз потерпела поражение.

Наконец ее муж отложил ложку.

– Полагаю, ты знаешь, что следует делать, – проворчал он, глядя на зятя. – Но что-то мне все это не нравится.

– Армия и правосудие – не совсем одно и то же, – любезно ответил Эрскин. Терпение его было поистине несокрушимым. – У нас тоже идет своего рода война, но другим оружием и по другим правилам. – Он улыбнулся куда-то в сторону. – Мы тоже решаем вопросы жизни и смерти, сражаемся за земли и богатство, но оружие наше – слова, а поле боя – разум.

Полковник пробормотал что-то себе под нос. Лицо его по-прежнему выражало неодобрение.

– Временами ты слишком важничаешь, Певерелл, – кисло заметила Фелиция.

– Да, – согласился юрист и улыбнулся, глядя в потолок. – Дамарис говорит, что я чванлив. – Он повернулся и посмотрел на Эстер. – Кто ваш адвокат, мисс Лэттерли?

– Оливер Рэтбоун, – немедленно отозвалась женщина.

– В самом деле? – Глаза Эрскина широко раскрылись. – Это поистине блестящий адвокат! Я помню, как он провел дело Грея. Какой был тогда вынесен небывалый вердикт! И вы всерьез полагаете, что он согласится защищать Александру?

– Если она того пожелает. – Эстер чувствовала себя неловко. Она уже не могла бестрепетно смотреть кому-либо в глаза, даже Певереллу.

– Замечательно! – негромко произнес он. – Ах, как все замечательно складывается! Это весьма любезно с вашей стороны, мисс Лэттерли. Репутация мистера Рэтбоуна мне хорошо известна. Я сообщу об этом миссис Карлайон.

– Но, надеюсь, ты не позволишь ей предпринять никаких неверных шагов, – угрюмо сказала Фелиция. – Сколь бы ни был блестящ… – Она выговорила это слово, как-то по-особенному изогнув губы, отчего оно прозвучало чуть ли не уничтожающе. – … этот ваш мистер Рэтбоун, он не может ни отменить, ни уничтожить законы. – Пожилая леди глубоко вздохнула, и рот ее болезненно сжался. – Таддеуш мертв, а закон требует, чтобы кто-то за это ответил.

– Каждый имеет право защищать себя, матушка, – отчетливо промолвил Эрскин.

– Возможно, но общество тоже имеет право себя защищать. – Миссис Карлайон смотрела на него с вызовом. – Оно обязано защищаться! Сумасбродству, ведущему к преступлению, никогда не победить здравомыслия. – Она повернулась к Эстер. – Может быть, вы расскажете нам, мисс Лэттерли, что-нибудь о ваших путешествиях с мисс Найтингейл? Это поистине замечательная женщина.

Гостья онемела от удивления, а кроме того, ее поразило достойное зависти самообладание Фелиции.

– Да… Да, конечно… – И она принялась рассказывать, выбирая из воспоминаний самые приемлемые: долгие госпитальные ночи, усталость, терпение, отвага… И ни слова о грязи, крысах и огромных потерях, которых вполне можно было избежать, позаботься командование о транспорте, провизии и медикаментах.

После полудня Певерелл повидался с Александрой Карлайон, после чего переговорил с Оливером Рэтбоуном. Уже на следующий день, 6 мая, Рэтбоун явился в тюрьму и, отрекомендовавшись адвокатом миссис Карлайон, потребовал свидания с ней. Он знал, что отказать ему не посмеют.

Глупо заранее представлять себе клиента, его внешность и характер, и все же, следуя за надзирательницей серыми тюремными коридорами, Оливер невольно рисовал мысленный образ Александры Карлайон: черноволосая, с пышной фигурой, эмоциональная… Как-никак, она убила своего мужа в припадке ревности. Или, если верить Эдит Собелл, взяла вину на себя, чтобы спасти дочь.

Но когда надзирательница, крупная женщина с серо-стальными волосами, собранными на затылке, отомкнула дверь и адвокат ступил в камеру, глазам его предстала женщина чуть выше среднего роста, весьма стройная, если не сказать – худощавая, с вьющимися от природы светлыми волосами и умным лицом. Скулы у нее были широкими, нос – коротким с горбинкой, рот – великоват, но прекрасно очерчен. Александру Карлайон трудно было назвать красивой в обычном смысле слова, но в ней было что-то странно притягательное, несмотря на страх, усталость и серую тюремную одежду.

На вошедших она взглянула без интереса и без надежды – по всей видимости, заключенная уже смирилась со своей судьбой.

– Добрый день, миссис Карлайон, – официально начал юрист. – Я – Оливер Рэтбоун. Ваш родственник, мистер Эрскин, должен был сказать вам, что я намерен защищать ваши интересы, если вы, конечно, не будете против.

Женщина улыбнулась, но улыбка эта вышла вымученной – дань хорошим манерам:

– Здравствуйте, мистер Рэтбоун. Да, Певерелл говорил мне о вас, но, боюсь, вы проделали свой путь напрасно. Помочь вы мне не сможете.

Оливер взглянул на надзирательницу:

– Спасибо, вы можете нас оставить. Я позову вас, когда разговор закончится.

– Хорошо, – бросила та и вышла. Лязгнул, возвращаясь на место, засов.

Александра так и не поднялась, и Рэтбоун тоже присел на дальний край койки. Если бы он продолжил стоять, могло создаться впечатление, что он вот-вот уйдет. А адвокат не собирался уходить без боя.

– Возможно, вы правы, миссис Карлайон, но, прошу вас, дайте мне шанс хотя бы попытаться помочь. Я отношусь к вам без предубеждения. – Он улыбнулся, рассчитывая на свое обаяние, так как это тоже было составной частью его ремесла. – Отнеситесь без предубеждения и вы ко мне.

Ответная улыбка была грустной и несколько насмешливой:

– Конечно, я выслушаю вас, мистер Рэтбоун, хотя бы ради Певерелла и просто из вежливости. Но правда остается правдой: вы ничем не сможете мне помочь. – Узница помолчала немного, а затем продолжила: – Я убила своего мужа. По закону меня должны наказать.

Александра не сказала «повесить», и Оливер понял, что она боится этого слова. Может быть, даже в мыслях не осмеливается его произнести. Он почувствовал жалость к этой женщине, но постарался отогнать это чувство. Жалость – еще не фундамент, на котором можно построить защиту. Сейчас ему требовались не эмоции, а здравые мысли.

– Расскажите мне о случившемся, миссис Карлайон, – попросил он. – Все, что, по вашему мнению, имеет отношение к смерти вашего мужа.

Заключенная смотрела в сторону. Голос ее был невыразителен:

– Что тут рассказывать… Мой муж уделял слишком много внимания Луизе Фэрнивел. Она красива, все мужчины от нее без ума. Таддеуш не оказался исключением. Я ревновала. Вот, собственно, и всё…

– Ваш муж флиртовал во время званого обеда с миссис Фэрнивел, поэтому вы покинули залу, последовали за ним по лестнице и толкнули его через перила, – бесстрастно сказал Рэтбоун. – А когда он упал и потерял сознание, сошли вниз, взяли алебарду и вогнали ему в грудь. Полагаю, он впервые повел себя столь оскорбительно за двадцать три года вашей совместной жизни?

Александра обернулась и гневно посмотрела на адвоката – первая искренняя вспышка эмоций. Стало быть, все не так уж и безнадежно!

– Разумеется, нет, – холодно сказала она. – Дело не ограничивалось одним флиртом. Они состояли в любовной связи, и все происходило у меня на глазах… На глазах моей дочери и ее мужа. Ни одна женщина не смогла бы такого вынести.

Оливер внимательно всмотрелся в лицо своей подзащитной, осунувшееся от бессонницы, потрясения и страха. Он увидел в ее глазах гнев, но какой-то неглубокий, мимолетный. То ли она была слишком измотана, то ли просто лгала. И про флирт, и про любовную связь. Тот, кому была адресована ее ярость, умер, а самой ей грозила петля.

– Тем не менее многие женщины терпят и не такое, – заметил юрист, все еще изучая заключенную.

Александра слегка пожала плечами, и Рэтбоун вновь обратил внимание, насколько она худощава. В белой блузке и серой юбке без кринолина она походила на бродяжку – вернее, ее можно было бы принять за нищенку, если бы не сильное, надменное лицо.

– Расскажите мне, миссис Карлайон, как все случилось, – снова попросил Оливер. – Начните с того самого вечера. О любовной связи вашего мужа с миссис Фэрнивел мы поговорим позже. Кстати, когда вы впервые заметили, что они неравнодушны друг к другу?

– Я не помню. – Женщина так и не посмотрела на адвоката, и настойчивости в ее голосе не чувствовалось. Ей было все равно, поверит он ей или нет. – Несколько недель назад, я полагаю. Мы стараемся не замечать того, что нам неприятно. – Внезапно в голосе ее прозвучала настоящая страсть. Несомненно, она вспомнила нечто причинившее ей сильную боль.

Рэтбоун был в замешательстве. Мимолетный всплеск эмоций – и вот собеседница уже снова сидит онемевшая, опустошенная, усталая.

– И последней каплей был именно тот званый обед? – мягко спросил он.

– Да… – хрипловатым, еле слышным шепотом подтвердила узница.

– Вы должны описать мне все события того вечера, миссис Карлайон, чтобы я мог… понять. – Оливер хотел сказать «помочь», но, глядя на ее усталое равнодушное лицо, еще раз убедился, что ни на какую помощь она уже не надеется. Переубеждать ее сейчас не имело смысла.

Александра сидела полуотвернувшись, но в ее словах снова зазвучала горечь:

– Ваше понимание ничего не изменит, мистер Рэтбоун. Я его убила. Остальное закон не интересует. И толковать тут не о чем.

Юрист криво усмехнулся.

– Толковать законы, миссис Карлайон, – мое ремесло. И поверьте, что делаю я это неплохо. Я не всегда побеждал в суде, но, во всяком случае, проигрывал весьма редко.

Александра обернулась, в глазах ее впервые промелькнула ирония, и Рэтбоун понял, насколько обворожительна была эта женщина в лучшие свои времена.

– Слышу слова истинного адвоката, – тихо заметила она. – Однако боюсь, что именно здесь вы проиграете.

– О, пожалуйста, не хороните меня раньше времени! – Оливер позволил себе немного беспечности. – Лучше быть побитым, чем отступить без боя.

– Это не ваша битва, мистер Рэтбоун. Это моя битва.

– Я бы предпочел, чтобы она стала моей. Кроме того, вы в любом случае нуждаетесь в адвокате. Вы не можете защищать себя сами.

– Все, что вам остается, это повторить на суде мое признание.

– Миссис Карлайон, я ненавижу жестокость, даже в тех случаях, когда она необходима, но я должен сказать вам правду. Если вас признают виновной без смягчающих обстоятельств, вы будете повешены.

Женщина медленно прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Лицо ее стало пепельным. Как он и подозревал, Александра готовилась к худшему, и все же в ее душе еще теплилась какая-то надежда. Да, Рэтбоун был жесток, но позволить ей сейчас питать иллюзии было бы еще более жестоко.

Он должен любой ценой вывести ее из этого пугающего равнодушия и досконально выяснить мотивы преступления, о которых пока мог только догадываться. Общественное мнение беспощадно к женщинам, убивающим мужей из ревности. Как, впрочем, и ко всем женщинам, убивающим мужей. Считается, что их долг – безропотно сносить грубость и жестокость. Извращенные поползновения некоторых мужей, конечно, отвратительны и непереносимы, но об этом предпочитают молчать. Одному богу известно, какие кошмары творятся порой в спальнях и хранятся втайне, поскольку упоминать о таком неприлично!

– Миссис Карлайон…

– Я знаю, – прошептала заключенная. – Буду… – Она так и не смогла произнести страшное слово, а адвокат не настаивал. Он знал, что мысленно она его уже произнесла.

– Мне удастся сделать куда больше, чем повторить на суде ваше признание, если вы расскажете мне всю правду, – продолжал он. – Сомневаюсь, что вы столкнули вашего мужа с лестницы и затем нанесли ему удар алебардой только потому, что он был излишне фамильярен с миссис Фэрнивел. Вы с ним говорили об этом? Ссорились с ним?

– Нет.

– Почему?

Александра повернулась и взглянула на него непонимающе:

– Что?

– Почему вы с ним не поговорили? – терпеливо повторил юрист. – Вы неминуемо должны были однажды сказать мужу, что вам отвратительно его поведение.

– О да… Я… – Теперь женщина выглядела удивленной. – Конечно… Я просила его быть… благоразумным…

– И это все? Вы так его любили, что предпочли заколоть насмерть, но не отдавать другой женщине, и в то же время…

Рэтбоун умолк, поскольку понял по выражению лица собеседницы, что о такой любви здесь не могло быть и речи. Сама идея, будто она, Александра Карлайон, могла воспылать к мужу безумной страстью, приведшей к убийству, явно не приходила этой даме в голову. Похоже, она имела в виду что-то другое.

Взгляды их встретились, и Александра поняла, что дальше притворяться не имеет смысла.

– Нет. – Она отвела глаза, и голос ее вновь изменился. – Я просто сочла эту измену предательством. Я не могу сказать, что страстно любила мужа. – Невеселая улыбка тронула уголки ее рта. – Мы были женаты двадцать три года, мистер Рэтбоун. За такое время страсти обычно угасают.

– Что же тогда явилось причиной? – настаивал адвокат. – Почему вы убили его, когда он лежал перед вами без сознания? И не говорите мне, будто вы боялись, что, очнувшись, муж расправится с вами – физически или морально. Да он бы скорее покончил с собой, чем позволил гостям узнать, что жена столкнула его с лестницы! Что стало бы с его достоинством!

Миссис Карлайон вздохнула, но так ничего и не сказала.

– Он поднимал на вас когда-нибудь руку? – спросил Оливер.

– Нет, – тихо ответила узница, снова глядя в сторону. – Видимо, вам это очень помогло бы, не так ли? Я могла бы ответить «да»…

– Не стоит, поскольку это неправда. Да и вряд ли это поможет. Многие мужья бьют своих жен. Но нужна серьезная угроза для жизни, чтобы признать убийство результатом самообороны. В этом случае вам пришлось бы представить неопровержимые доказательства.

– Он не бил меня. Он был… очень цивилизованным человеком, героем. – Губы женщины скривились в усмешке, словно в ее словах таилась какая-то мрачная шутка.

Рэтбоун понимал, что она вряд ли поделится сейчас с ним своими мыслями, и продолжил разговор:

– Тогда почему вы убили мужа, миссис Карлайон? Вы не были патологически ревнивы. Он вам не угрожал. В чем же дело?

– Он вступил в связь с Луизой Фэрнивел публично – на глазах у друзей и семьи, – глухо произнесла Александра.

Они вернулись к тому, с чего начали. Юрист ей не верил – во всяком случае, верил не до конца. Она явно что-то скрывала.

– А как насчет вашей дочери? – спросил он.

Заключенная нахмурилась:

– Моей дочери?

– Да, Сабеллы. Она ладила с отцом?

Тень улыбки вновь коснулась губ узницы:

– Вы уже слышали, что они тогда поссорились? Это так, к сожалению. Сабелла не очень хорошо к нему относилась. Она хотела постричься в монахини, а Таддеуш считал, будто лучше знает, что ей нужно. Он нашел ей мужа – Фентона Поула, приличного молодого человека, который, кстати, хорошо с ней обращается.

– Но она так и не простила этого отцу?

– Нет.

– Почему нет? Прошло столько времени…

– Она… Она очень болела, – как бы защищаясь, сказала Александра. – Лишилась душевного равновесия… в связи с рождением ребенка. Это бывает. – Она посмотрела на адвоката, вскинув голову. – Тогда к ней и вернулось раздражение на отца. Но теперь оно почти прошло.

– Миссис Карлайон… Может быть, это не вы, а ваша дочь убила вашего мужа?

Женщина вздрогнула, широко раскрыв ярко-голубые глаза. Лицо ее выражало страх, гнев, решимость.

– Нет… Сабелла не имеет к этому никакого отношения! – воскликнула она. – Я уже сказала вам, мистер Рэтбоун, что это я убила его. Я категорически запрещаю вам впутывать ее в это дело, вы меня понимаете? Я откажусь от ваших услуг, если вы еще раз предположите что-то подобное!

И это было все, чего достиг Оливер. Александра явно больше ничего не скажет. Рэтбоун поднялся.

– Мы еще увидимся, миссис Карлайон. Но до того времени ни с кем не говорите о вашем деле, разве что с моего разрешения. Вы понимаете меня?

Он и сам не знал, зачем так сказал. Все его инстинкты утверждали, что браться за это дело не стоит. Вряд ли он поможет женщине, беспричинно убившей мужа, потому что назвать причиной флирт на званом обеде было трудно. Даже застань она его с кем-то в постели (лучше, если в собственном доме и с близкой подругой), это вряд бы что-либо изменило. Многие женщины застают своих мужей с кем-нибудь в постели – и тем не менее хранят молчание, позволяя себе разве что презрительную улыбку.

– Как вам угодно, – равнодушно ответила Александра. – Спасибо за визит, мистер Рэтбоун.

Она даже не спросила, кто его прислал.

– Мне угодно именно так, – ответил юрист. – Всего вам доброго, миссис Карлайон.

Какая нелепость! Что еще доброго может произойти в ее жизни?

Рэтбоун покинул тюрьму в смятенных чувствах. Каждая клеточка его мозга умоляла бросить это дело. Тем не менее он кликнул кеб и приказал вознице ехать на Графтон-стрит, где снимал комнаты Уильям Монк, а вовсе не в контору Певерелла Эрскина на Хай-Холборн, где он мог бы со всей вежливостью объяснить, что помочь Александре Карлайон просто не в силах.

Всю дорогу, трясясь в двуколке по булыжникам мостовой, Оливер мысленно находил все новые причины своего отказа. Любому мало-мальски сведущему адвокату хватило бы и половины их. Самое большее, что можно было сделать, – это оттянуть приговор, то есть продлить страдания несчастной.

И все-таки юрист не постучал в окошечко и не приказал вознице повернуть. Он так и сидел неподвижно, пока они не достигли Графтон-стрит. Там Рэтбоун выбрался из экипажа и расплатился с кебменом, но остался стоять посреди мостовой, глядя, как удаляется двуколка. Ее еще можно было окликнуть.

В нескольких ярдах от него уличный краснобай, тощий долговязый человек с падающими на лоб белокурыми волосами, читал нараспев рифмованную драму собственного сочинения – что-то о предательстве и убийстве. Прохожие останавливались послушать, и некоторые бросали ему мелкую монету.

Навстречу, расхваливая свой товар, прокатил тележку торговец, вверх по Уитфилд-стрит проковылял калека с подносом спичек.

Стоять посреди мостовой можно было долго. Рэтбоун поднялся на крыльцо и постучал. В доме сдавались меблированные комнаты – достойное и удобное жилище для мелких дельцов и профессионалов средней руки. Монк не нуждался в собственном доме. Насколько Оливер его помнил (а помнил он его весьма хорошо), этот человек предпочитал тратить деньги в основном на портных. Был он самолюбив и высокого мнения о себе как в профессиональном, так и в социальном смысле – по крайней мере, до несчастного случая, лишившего его памяти. Поначалу Уильям даже не мог вспомнить, как его зовут, и не узнавал свое отражение в зеркале. Но мало-помалу, с помощью старых писем, полицейских отчетов и свидетельств знакомых, он постепенно восстанавливал свои воспоминания. И несмотря ни на что, это был один из самых выдающихся детективов Лондона.

Потом, после дела Мюидора, ему пришлось уйти в отставку по причине излишней принципиальности и строптивого характера. Теперь он пытался заработать на жизнь частным сыском, занимаясь делами, которые клиенты, по тем или иным соображениям, не решались доверить полиции.

Дверь открыла пышущая здоровьем хозяйка. Стоило ей увидеть Рэтбоуна, как глаза ее удивленно округлились. Некое глубинное чутье позволяло ей мгновенно отличать, скажем, солидного коммерсанта от мелкого торговца, а уж адвокатов с их серыми одеяниями свободного покроя и тросточками с серебряным набалдашником она угадывала безошибочно.

– Да, сэр? – промолвила она.

– Мистер Монк дома?

– Да, сэр. Могу я доложить, кто его спрашивает?

– Оливер Рэтбоун.

– Входите, мистер Рэтбоун. Я сейчас позову его.

– Благодарю вас. – Гость проследовал за хозяйкой.

Ждать ему пришлось несколько минут. Затем дверь отворилась, и появился Уильям. Стоило ему войти, как все старые чувства всколыхнулись в душе Рэтбоуна: странная смесь симпатии и неприязни. Но, с другой стороны, и Монк был сложным человеком – бесцеремонным, непредсказуемым, умным, обладающим странным чувством юмора, вспыльчивым и безжалостно честным во вред себе и другим. Красавцем его назвать было трудно: хорошо сложен и крепок в кости, широкий нос с горбинкой, настороженные глаза, большой тонкогубый рот, на нижней губе – шрам.

– Приветствую вас, Монк, – сухо сказал Рэтбоун. – У меня безнадежное дело, требующее некоторого расследования.

Детектив резко приподнял брови:

– И, естественно, вы обратились ко мне. Весьма обязан. – В его глазах промелькнула и исчезла насмешка. – Но дело, полагаю, не безнадежное? Вы ведь редко работаете ради любви к искусству!

Произношение Монка поражало своей безупречностью. Долгие годы он старательно искоренял из своей речи певучий нортумберлендский акцент, и теперь его идеальный английский блистал чистотой.

– Совершенно верно. – Оливеру стоило больших усилий взять себя в руки. Уильям иногда безумно раздражал, но, видит бог, адвокат не позволит ему разговоривать с собой в подобном тоне! – Семейство имеет деньги, которыми я намерен воспользоваться для блага клиента. Скажем, нанять вас… Хотя боюсь, что никакое расследование несчастной уже не поможет.

– Действительно, – согласился Монк. – Звучит абсолютно безнадежно. Но раз уж вы здесь, то все-таки меня нанимаете. – Это было скорее утверждением, чем вопросом. – Лучше расскажите, что это за дело.

Рэтбоун с трудом вернул себе душевное равновесие и натянуто улыбнулся:

– Вы читали о недавней смерти генерала Таддеуша Карлайона?

– Естественно.

– Его жена созналась в убийстве.

Лицо сыщика приняло саркастическое выражение, но он промолчал.

– Она явно сказала мне не всю правду. – Юрист постарался, чтобы его голос звучал ровно. – И мне нужно знать, о чем она умолчала, прежде чем я отправлюсь выступать в суде.

– Как она объясняет свой поступок? – Монк сел верхом на один из деревянных стульев и, взявшись за спинку, посмотрел на адвоката. – Утверждает, что муж ее спровоцировал?

– Ссылается на его флирт с хозяйкой дома на званом обеде. – Теперь мрачный юмор прозвучал уже в голосе Рэтбоуна.

Уильям заметил это, и глаза его сверкнули.

– Преступление в порыве страсти, – констатировал он.

– Не думаю, – ответил его гость. – Но истинная причина мне неизвестна.

– А у нее самой не могло быть любовника? – спросил Монк.

– Возможно. – Это предположение претило Оливеру, но отмахиваться от него он не имел права. – А мне нужно знать наверняка.

– Но это точно сделала она?

– Не знаю. Ее золовка убеждена, что убийца – младшая дочь, у которой расстроены нервы после рождения ребенка. Она поссорилась с отцом в день его смерти, как раз на званом обеде.

– А мать взяла вину на себя, чтобы защитить дочь? – предположил Уильям.

– Так считает золовка.

– А лично вы?

– Я? Откуда мне знать!

Наступило молчание. Монк раздумывал.

– Оплата повременная, – обронил Рэтбоун, сам удивляясь своей щедрости. – И двойной оклад полицейского, поскольку работа не постоянная.

Он не счел нужным добавлять, что если детектив вздумает отлынивать или приписывать часы, то больше адвокат к нему не обратится.

Уильям улыбнулся.

– Лучше расскажите мне остальные подробности, чтобы я знал, с чего начать. Могу я увидеться с миссис Карлайон? Полагаю, она сейчас в тюрьме?

– Да. Я организую вам пропуск как своему помощнику.

– Так вы говорите, на званом обеде…

– В доме Максима и Луизы Фэрнивел. Это на Олбани-стрит, недалеко от Риджентс-парк. Остальные гости: Фентон и Сабелла Поул (Сабелла – это дочь убитого), Певерелл и Дамарис Эрскин (его сестра с мужем), доктор Чарльз Харгрейв с женой и, конечно, сам генерал Карлайон с супругой.

– А кто засвидетельствовал смерть? Харгрейв или кто-то другой?

– Харгрейв.

– А полиция? Кто ведет дело?

Здесь Рэтбоун вполне понимал Монка. Чванливых дураков, заставляющих других страдать в угоду собственному самолюбию, он тоже не переносил.

– Полагаю, команда Ранкорна, – ответил он, с сочувствием глядя в глаза собеседнику.

– Тогда лучше не терять времени, – сказал сыщик, поднимаясь и расправляя плечи. – Без нашей помощи у бедняжки не будет ни единого шанса. Бог знает, кого им еще вздумается арестовать… и повесить! – добавил он с горечью.

Адвокат промолчал. Он знал причину гнева и боли Уильяма.

– Я как раз собираюсь повидаться с ними, – сказал Оливер. – Сообщайте мне все, что узнаете.

Он поднялся, вышел из комнаты и, поблагодарив по дороге хозяйку, покинул дом.

В полицейском участке Рэтбоуна приветствовали вежливо и с любопытством. Дежурному сержанту хорошо была известна репутация знаменитого адвоката. Кроме того, его появление напомнило о Монке, чье имя до сих пор произносили со страхом и уважением, причем не только в полицейском участке.

– Добрый день, сэр, – сказал сержант. – Чем могу быть полезным?

– Я хочу увидеть офицера, который ведет дело Карлайона. Будьте столь любезны.

– Это, должно быть, мистер Ивэн, сэр. Или вы хотите поговорить с мистером Ранкорном? – Голубые глаза дежурного были круглы и невинны.

– Нет, благодарю вас, – сухо буркнул Оливер. – Не сейчас, во всяком случае. Речь идет лишь о деталях, которые я хотел бы для себя прояснить.

– Хорошо, сэр. Я посмотрю, на месте ли он. А если нет – вы заглянете снова или все-таки поговорите с мистером Ранкорном?

– Тогда, я полагаю, мне лучше будет поговорить с мистером Ранкорном.

– Слушаю, сэр.

Сержант повернулся и взбежал по лестнице. Явившись через три минуты, он сообщил, что если адвокат подойдет сейчас к мистеру Ранкорну, тот сможет уделить ему пять минут.