Текст книги "Наследница ведьм"

– Этот дом – средоточие зла! Слышишь, что я тебе говорю?!! Сущее зло! Не позволяй Моне переступать его порог.

– Не говори чепухи, Гиффорд. Она всего лишь отнесет цветы на свадьбу Роуан Мэйфейр. Для нее это большая честь.

Еще бы! Это было самое пышное венчание за всю историю семьи. Надо сказать, что Моне оно пришлось весьма по вкусу. Жаль, что тетушка Гиффорд не спускала с нее глаз и лишила возможности досконально осмотреть весь дом на Первой улице еще в тот незапамятный полдень, когда все гости праздновали бракосочетание. Увлеченные шампанским и пустопорожними разговорами – в том числе перемыванием костей мистеру Лайтнеру за то, что он до сих пор не изволил представить на всеобщий суд составленную им историю семьи, – присутствующие вряд ли бы обратили внимание на Мону, шныряющую по тайным закоулкам семейного особняка.

Но своим появлением на свадьбе Мона была целиком обязана бабушке Эвелин. Помнится, она поднялась со своего кресла и, перебив тетушку Гиффорд, сухим шепотом заявила:

– Пусть ребенок пройдет по нефу.

Ей уже шел девяносто первый год. Главное преимущество, которое давало Эвелин практически постоянное молчание, заключалось в том, что стоило ей заговорить, как все смолкали и начинали ее слушать. Конечно, это не относилось к тем случаям, когда она бормотала нечто несвязное себе под нос.

Временами Мона почти ненавидела тетю Гиффорд за ее вечные страхи, опасения и выражение непреходящего ужаса на лице. Однако по-настоящему ненавидеть тетю Гиффорд было невозможно, потому что она чрезвычайно по-доброму относилась ко всем, кто ее окружал. В особенности к своей сестре Алисии, матери Моны, которую после троекратного безуспешного лечения от алкоголизма все списали в разряд безнадежных. Каждый вторник Гиффорд приходила на Амелия-стрит, чтобы немного прибрать в доме, подмести пол и посидеть с бабушкой Эвелин. Она также приносила одежду для Моны, которая терпеть не могла ходить по магазинам.

– Знаешь, хорошо бы тебе начать одеваться по моде современных подростков, – как бы между прочим заметила тетя Гиффорд несколько недель назад.

– Спасибо, но меня вполне устраивают мои детские наряды, – ответила Мона– Они служат чем-то вроде маскировки. К тому же если тебя интересует мое мнение, то большинство современных юношей и девушек выглядят слишком дешево. Ничего не имею против того, чтобы одеваться в соответствии со своим возрастом, но мне кажется, что я еще не доросла до этого уровня.

– Возможно, я бы с тобой согласилась, если бы не твоя грудь. Она выдает тебя с головой! Видишь ли, простеньких детских платьев, рассчитанных на большой бюст, просто не шьют.

– Что-то я тебя не пойму. То тебе хочется, чтобы я поскорее выросла. А то вдруг упрекаешь в безнравственности поведения. Кто я, по-твоему? Ребенок или какая-то социологическая проблема? К тому же я терпеть не могу подстраиваться под какие-то нормы. И вообще… Тебе самой не кажется, что, следуя догмам, мы разрушаем собственную индивидуальность? Ты только посмотри на сегодняшних мужчин. Тех, что показывают по телевизору. За всю историю человечества никогда не было такого, чтобы люди выглядели как из одного инкубатора. Галстуки, рубашки, серые пиджаки… Смотреть противно. Кошмар, да и только.

– Мы говорим о совершенно разных вещах. Я имею в виду лишь необходимость соответствовать своему возрасту: сообразно одеваться и подобающим образом себя вести. Что же касается тебя, то ты не делаешь ни того ни другого и к тому же переводишь разговор в другую крайность. Не стоит воображать себя кем-то вроде заурядной вавилонской блудницы с лентой в волосах. Тебе это не к лицу.

Произнеся слово блудница, тетя Гиффорд так испугалась, что тотчас замолкла и, нервно сжав руки, опустила голову. Черная шапка стриженых волос нависла над покрасневшим от смущения лицом.

– О Мона, детка, я тебя люблю.

– Знаю, тетя Гиф. Но прошу тебя, ради бога, ради всего святого, никогда, никогда впредь не считай меня заурядным созданием! Слышишь? Никогда!

Мона довольно долго простояла на коленях на каменных плитах, пока холод не пробрал ее до самых костей.

– Бедная Анта, – прошептала она, поднимаясь на ноги и в очередной раз поправляя свое розовое платье.

Потом Мона встряхнула головой, чтобы убрать с плеч волосы, и проверила, хорошо ли сидит на затылке атласный бант. Дяде Майклу он всегда нравился.

– Пока у Моны на голове бант, – заметил он в вечер перед карнавалом, – можно быть уверенным, что ничего дурного не случится.

– В ноябре мне будет тринадцать, – прошептала она в ответ, придвинувшись ближе, чтобы схватить его за руку. – Говорят, мне пора снять с себя эту ленту.

– Тринадцать? Тебе? – Окинув ее взглядом, он на какое-то мгновение задержался на бюсте и, наверное устыдившись своих мыслей, покраснел. – Не может быть! Просто не верится! Но ты все равно не снимай эту ленту. Тебе она очень идет. Я сплю и вижу ее в твоих рыжих волосах.

Конечно, его хвалебная песнь банту была невинной шуткой. Такой же, как он сам. Ведь все знали, что он человек здравомыслящий, благоразумный и очень милый. Тем не менее его щеки покрылись румянцем. Любопытно, почему? Некоторые мужчины его возраста обычно смотрят на тринадцатилетних девочек с большой грудью как на злую шутку природы, но Майкл, судя по всему, к таковым не относился.

Так или иначе, но ей не мешало бы тщательно обдумать, как она будет себя вести, когда окажется рядом с ним.

Первым делом Мона решила оглядеть со всех сторон бассейн. Она поднялась по ступенькам и вышла на широкую, выложенную плиткой террасу. Внизу, под водой, горели голубоватые лампы подсветки, а над поверхностью сгущался пар. Странно, что в бассейне не отключили подогрев… Ведь Майкл уже давно в нем не плавал. По крайней мере, он сам так утверждал. Очевидно, он решил не остужать воду до Дня святого Патрика. На этот праздник вне зависимости от погоды обыкновенно приезжает добрая сотня малолетних Мэйфейров. Так что имеет смысл заранее прогреть бассейн.

Мона прошла до конца террасы к душевой кабине, возле которой некогда на снегу была обнаружена кровь. Судя по всему, здесь состоялась жестокая схватка Сейчас же это место было совершенно чистым, если, конечно, не считать маленькой кучки прелых листьев. Деревья в саду по-прежнему клонились к земле под тяжестью выпавшего в эту сумасшедшую зиму снега, что было крайне необычно для Нового Орлеана Неожиданное тепло, которое наступило в последнюю неделю, пробудило природу, и из земли показалась ялапа Мона чувствовала запах ее крошечных цветков. Глядя на них, она никак не могла представить себе это место залитым кровью, а Майкла Карри лежащим на дне – с окровавленным, разбитым лицом и остановившимся сердцем.

Вдруг Мона ощутила запах… Это был тот же странный запах, что преследовал ее раньше – ив прихожей, и в гостиной, где обычно лежал китайский ковер. И хотя он был едва уловим, она не могла его ни с чем спутать. Следуя за ним, Мона приблизилась к балюстраде. В сочетании с благоуханием ялапы запах, привлекший ее внимание, казался Моне весьма соблазнительным. Она бы даже сказала, вкусным – таким же вкусным, каким кажется сладкий аромат карамели или ирисок, но с той разницей, что этот запах имел явно иное, не связанное с пищей, происхождение.

Неожиданно в ней вспыхнул гнев на того, кто избил Майкла. Этот мужчина понравился ей с первого взгляда. Она также восхищалась и Роуан Мэйфейр. И была бы не прочь когда-нибудь остаться с ними наедине, чтобы кое-что у них выведать и, в свою очередь, кое о чем рассказать. А главное – попросить у них виктролу, если, конечно, они ее нашли. Однако подобная возможность ей ни разу не представилась.

Мона снова встала коленями на обжигающие холодом плиты и дотронулась до них рукой. Запах точно исходил из этого места, однако ничего подозрительного ей обнаружить не удалось. Она посмотрела на дом, на утонувший во мраке черный ход. Везде было темно. Мона перевела взор на здание бывшего каретного сарая, находившееся за железной оградой, неподалеку от дуба Дейрдре.

Это было небольшое строение, в котором теперь жила прислуга В его окнах светился единственный огонек. Очевидно, Генри еще не спал. Но Мону это обстоятельство не слишком беспокоило. С кем-кем, а с ним уж она сумела бы справиться. Вечером за ужином она заметила, что Генри до смерти напуган случившимся в особняке и, вероятно, уже серьезно подумывал о том, чтобы сменить место работы. Он лез из кожи вон, чтобы угодить Майклу, а тот в ответ лишь неустанно повторял:

– Понимаете, Генри. Я принадлежу к так называемой рабочей интеллигенции. И весьма неприхотлив в своих требованиях. Меня вполне устроит самая обыкновенная пища Например, красные бобы и рис.

Рабочая интеллигенция… После ужина Мона подошла к Майклу, когда тот собирался удалиться, чтобы совершить свой, как он выражался, вечерний моцион.

– Дядя Майкл, – обратилась к нему она, – а что это еще за чертовщина такая – рабочая интеллигенция?

– Ну у тебя и выражения! – прошептал он с нарочитым удивлением в голосе, непроизвольно поправляя ленту в ее волосах.

– О, простите, – пробормотала она в ответ. – Видите ли, я считаю, что всякая девушка из высшего общества должна непременно обладать большим запасом слов.

Он одобрительно рассмеялся. Казалось, такой ответ пришелся ему по вкусу.

– Рабочий интеллигент – это такой человек, которого меньше всего заботит благосостояние среднего класса, – объяснил он. – Достаточно ли ясно я выразился, чтобы меня могла понять девушка из высшего общества?

– Вполне. Ваш ответ чрезвычайно последователен и точен. Должна вам заметить, что я терпеть не могу соглашательство в какой бы то ни было форме.

И снова он разразился мягким, обворожительным смехом.

– А как вы стали рабочим интеллигентом? – продолжала расспрашивать Мона– Не могла бы и я записаться в ваши ряды?

– Записаться, Мона, нельзя, – ответил он. – Чтобы стать рабочим интеллигентом, надо родиться рабочим. Например, сыном пожарного, сколотившего небольшое состояние. Рабочий интеллигент, если захочет, может сам косить траву. Может самостоятельно мыть свою машину. Или сесть за руль автофургона, несмотря на то что, по мнению окружающих, ему больше подошел бы «мерседес». Рабочий интеллигент свободен в выборе своих занятий.

Господи, как он улыбнулся при этих словах! Безусловно, в них сквозила ирония над самим собой, возможно даже несколько горькая. Но это было не главное. В его взгляде она прочла, что одним своим видом доставляет ему удовольствие. Ну конечно, в этом не могло быть сомнений. Она определенно вызывала у него интерес, и только некоторая усталость и благовоспитанность заставляли его держать себя в рамках.

– Ну что же, мне это кажется весьма привлекательным, – одобрительно заключила она. – Любопытно только узнать: вы снимаете рубашку, когда косите траву?

– Мона, сколько тебе лет? – игривым тоном осведомился он, склонив голову набок. Его взгляд оставался по-прежнему совершенно невинным.

– Я же говорила, тринадцать, – простодушно бросила она в ответ.

Поднявшись на цыпочки, она быстро чмокнула его в щеку, своим порывом заставив в очередной раз покраснеть. Он не мог не заметить очертания ее груди, талии и бедер – всей фигуры в целом, откровенно угадывавшейся под свободным розовым ситцевым платьем. Майкла тронуло такое проявление внимания, но, несмотря на невинность, ее поцелуй пробудил в нем совершенно иные чувства Взгляд его на минуту словно остановился. Чуть придя в себя, он сказал, что ему нужно выйти на воздух. Помнится, он что-то бормотал насчет ночи на Марди-Гра и вспоминал, как в детстве, направляясь на карнавальное шествие, каждый раз проходил мимо этого дома.

Хотя врачи продолжали пичкать Майкла всевозможными лекарствами, с сердцем у него было все в порядке. Правда, время от времени он жаловался Райену на легкие боли, и тот неустанно напоминал ему, что можно, а чего нельзя делать. Однако в вопросе разрешений и запретов Мона предпочла разобраться сама.

Она долго стояла возле бассейна, перебирая в памяти все подробности давнего злосчастного происшествия: бегство Роуан, что-то вроде выкидыша, кровавые следы, избитый Майкл в ледяной воде… Может быть, запах как-то связан с прерванной беременностью? Мона поинтересовалась у Пирса, чувствует ли он этот запах. Тот ответил, что нет, не чувствует. Тетя Беа тоже. Равно как и Райен. Ладно, хватит ходить вокруг, выискивая всякие таинственные явления! Вдруг в памяти Моны всплыло мрачное лицо тети Гиффорд в больничном коридоре в ночь на Рождество. Тогда все думали, что Майкл не выживет. Вспомнила Мона и взгляд тети Гиффорд, обращенный на дядю Райена.

– Ты знаешь, что там произошло! – заявила ему тетя Гиффорд.

– Чушь, – отрезал ей в ответ Райен. – Это все твоя маниакальная подозрительность. Не желаю это даже обсуждать. Тем более в присутствии детей.

– И я не хочу, чтобы наш разговор слышали дети, – дрожащим голосом продолжала тетя Гиффорд. – Им не следует знать об этом! Поэтому, умоляю, увези их отсюда. Слышишь, увези! Я давно тебя об этом прошу.

– Ты так говоришь, будто во всем виноват я! – прошептал дядя Райен.

Бедный дядя Райен! Семейный юрист и адвокат, он являл собой великолепный пример того, что может сделать с человеком желание «соответствовать определенным нормам». Вообще-то дядю Райена можно считать во всех отношениях шикарным самцом: широкий квадратный подбородок, голубые глаза, хорошо развитая мускулатура, плоский живот, изящные, как у музыканта, руки… Но эти его качества мало кто замечал, потому что, когда люди смотрели на дядю Райена, им в глаза прежде всего бросались безупречно сидящий костюм, отлично сшитая рубашка и сияющие блеском ботинки. Ему под стать выглядели и все прочие сотрудники фирмы «Мэйфейр и Мэйфейр». Странно, что их примеру совершенно не следовали женщины. Правда, у них тоже были свои стереотипы: жемчуга, пастельные тона и каблуки всевозможной высоты. Мона считала этих дам ненормальными. На их месте и с их миллионами она непременно стала бы родоначальницей собственного стиля.

Что же касается того спора, который разгорелся между дядей Райеном и тетей Гиффорд в коридоре больницы, то он вовсе не хотел каким бы то ни было образом причинить ей боль, а всего лишь выказал свое отчаяние. Ведь он, как и все остальные, был чрезвычайно обеспокоен состоянием Майкла Карри.

Положение спасла тетушка Беа, которая подоспела вовремя и успокоила их обоих. Помнится, Моне очень хотелось тогда сообщить тете Гиффорд, что Майкл Карри не умрет, но она боялась еще сильнее напугать ее своим пророчеством. В разговорах с тетушкой Гиффорд лучше вообще не касаться подобных тем.

Поскольку мать Моны практически не просыхала от запоев, то говорить с ней тоже не имело никакого смысла Равно как с бабушкой Эвелин – та, как правило, отмалчивалась, когда Мона о чем-нибудь ее спрашивала Правда если она все же удосуживалась что-то изречь, то это было нечто весьма разумное. По словам ее врача, с головой у нее все было в полном порядке.

Мона никогда не забудет того времени, когда дом пребывал в страшном запустении, почти на грани разрушения, а Дейрдре сидела в своем кресле-качалке. Мона неоднократно просила разрешения посетить дом, но каждый раз нарывалась на категорический запрет.

– Прошлой ночью мне приснился странный сон, – как-то сказала она матери и тетушке Гиффорд. – Мне привиделся дядя Джулиен. Он велел мне перелезть через ограду и посидеть на коленях тети Дейрдре. И добавил, что я должна это сделать, независимо от того, будет с ней рядом тетя Карлотта или нет.

Она сказала чистую правду. Но от этой правды у тети Гиффорд случилась истерика.

– Не смей никогда даже приближаться к Дейрдре. Слышишь, никогда! – кричала она.

Алисия вдруг разразилась нездоровым смехом. А Старуха Эвелин спокойно наблюдала за ними со стороны.

– Скажи, пожалуйста, проходя мимо, ты кого-нибудь видела возле тети Дейрдре? – вдруг осведомилась Алисия.

– Си-Си, как ты можешь?! – укоризненно воскликнула тетушка Гиффорд.

– Только молодого человека, – ответила матери Мона, – всегда одного и того же. Он всегда рядом с ней.

Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Гиффорд. Моне пришлось поклясться, что она будет держаться подальше от пересечения Первой улицы и Честнат-стрит и на этот дом никогда даже глаз не поднимет. Откровенно говоря, Мона без зазрения совести нарушала данное обещание и впредь по-прежнему не упускала случая лишний раз пройти мимо запретного места. Двое ее друзей из школы при монастыре Святого Сердца жили неподалеку от дома на Первой улице. Под предлогом оказания им помощи в выполнении домашнего задания Мона частенько возвращалась с занятий вместе с ними. Им очень нравилось то, что она взяла их на поруки, девушка же, в свою очередь, делала это не без удовольствия, ибо втайне преследовала совсем иные цели. К тому же друзья рассказывали ей всевозможные истории о таинственном доме.

– Этот молодой человек – призрак:,– прошептала мать Моны, несмотря на присутствие Гиффорд. – Никогда никому не говори, что ты его видела Но ко мне это не относится. Мне можно рассказывать все. Как он выглядит?

С этими словами Алисия залилась пронзительным смехом и хохотала до тех пор, пока Гиффорд не расплакалась. Старуха Эвелин не проронила ни слова, хотя все слышала, о чем свидетельствовало настороженное выражение ее маленьких голубых глаз. Одному Богу было известно, что она тогда думала о своих внучках.

Чуть позже, по дороге к своей машине («ягуар»-седан весьма соответствовал образу Гиффорд и мог считаться вполне достойным средством передвижения для любого обитателя Метэри), тетя решила поговорить с Моной с глазу на глаз:

– Прошу тебя, поверь мне на слово. Не нужно даже близко подходить к этому дому. От него исходит одно только зло.

Мона выдавила из себя обещание. Но какое это могло иметь для нее значение, если она была отмечена судьбой! А значит, должна была узнать об этом месте все, что можно.

Теперь же, когда между Роуан и Майклом случилась ссора, девушка считала своей первостепенной обязанностью докопаться до причин странного происшествия.

Еще больше раздразнило ее любопытство составленное в Таламаске досье Мэйфейрских ведьм, на которое она как-то наткнулась, копаясь среди бумаг на столе у Райена Чтобы подробно ознакомиться с документом, она вытащила бумаги из папки и поспешила в буфетную, где поудобнее устроилась возле стойки, моля лишь о том, чтобы ее не застали на месте преступления. Шотландия… Доннелейт… А ведь семья, кажется, до сих пор владеет собственностью в тех краях Потрясающая история! Что же касается некоторых подробностей относительно Анты и Дейрдре, то они были поистине скандальными. Кроме того, Мона поняла, что история семьи не завершена в ней отсутствовали сведения о Майкле и Роуан Мэйфейр.

Эрон Лайтнер прервал свое, как он его называл, повествование на периоде, предшествовавшем рождению нынешнего поколения Мэйфейров. Ибо счел непозволительным вмешиваться в частную жизнь здравствующих представителей рода, несмотря на то что в ордене рассуждали иначе и полагали, что семья имеет право знать собственную историю, если таковая где-нибудь существует в устной или письменной форме.

Да-а-а… Удивительные люди в этой Таламаске! Мона вспомнила о том, что тетушка Беа собирается замуж за одного из них, и в голову ей вдруг пришло странное сравнение: ей представилось, будто большая жирная муха запуталась в липкой паутине.

Ох уж эта Роуан Мэйфейр! И как она только сумела ускользнуть из цепких рук Моны? Но факт остается фактом: Моне ни разу не доводилось и пяти минут побыть с Роуан наедине. Столь трагическое обстоятельство стоило запечатлеть в файле под именем WSMONADEFEAT^{5}.

Однако Мона все же сделала одно верное наблюдение: Роуан очень боялась той силы, которой обладала. Впрочем, боялась не только она, но и все остальные.

Как ни странно, но Мону эти силы ничуть не пугали. Она чувствовала себя кем-то вроде виртуоза-танцора, приближающегося к вершине своего мастерства. Ее рост составлял пять футов и один дюйм, и, судя по всему, выше она уже не будет, а тело ее созревало буквально на глазах.

Ей нравилось ощущать свою силу и непохожесть на других. Нравилось читать чужие мысли и видеть то, чего не видят другие. То обстоятельство, что человек, который находился при тете Дейрдре, оказался призраком, сильно ее взволновало, но не слишком удивило. Как будто она об этом уже знала. Жаль, что ей так и не удалось попасть в дом в те дни!

Но они ушли безвозвратно в прошлое. Что было, то было. И нужно уповать только на то, что имеется в распоряжении в настоящее время. Надо заметить, некоторые обстоятельства просто наводят ужас. После исчезновения Роуан Мэйфейр, которое взбудоражило всю семью, стали всплывать весьма нелицеприятные подробности происшедшего. Но Мона должна выяснить все сама. Ради этого она оказалась в эту ночь перед небезызвестным домом, в котором никого, кроме Карри, не было.

Она не заметила, как перестала ощущать запах, преследовавший ее у бассейна Возможно, она к нему привыкла. Тем не менее он никуда не исчезал.

Все складывалось как нельзя лучше.

Мона прошла вдоль задней террасы, проверив одну за другой многочисленные двери, ведущие с улицы в кухню. Хоть бы одну из них забыли запереть! Но не тут-то было. Генри исполнял свои обязанности с особой тщательностью, запирая все замки и засовы, словно это был не дом, а крепость. Ну да ладно, это пустяки. Мона знала, каким образом можно проникнуть внутрь.

Она тайком прокралась к задней части дома, где находилась старая кухня, которая теперь служила ванной, и взглянула вверх, на окно. Вряд ли кому пришло бы в голову его запирать – ведь оно находится достаточно высоко от земли. Оставалось решить, как до него добраться. Тогда Моне пришло в голову воспользоваться одним из больших, но довольно легких мусорных баков, сделанных из пластмассы. Она спустилась вниз по аллее, взяла один из баков за ручку, и – о чудо! – без особого труда подтащила его к стене дома Поставив бак под окном, Мона вскарабкалась на черную крышку, которая затрещала у нее под ногами, и дернула зеленые ставни. Они поддались, хотя и не сразу…

Мона надавила снизу вверх на раму. Сначала та поднялась легко, но на половине дороги застряла. Тем не менее образовавшегося отверстия оказалось вполне достаточно, чтобы пролезть. Мона рисковала лишь испачкать платье о запылившийся подоконник, однако на это можно махнуть рукой. Подтянувшись на руках, она проскользнула внутрь и буквально свалилась на покрывавший пол резиновый ковер.

Наконец-то! Она внутри дома на Первой улице!

Конечно, ее появление сопровождалось немалым шумом, и потому Мона на секунду замерла посреди ванной комнаты и прислушалась. Озираясь по сторонам, она сумела разглядеть блеск старого фарфорового унитаза и мраморный бортик душевой. На память ей вдруг пришел давний сон – последний из тех, в которых являлся дядюшка Джулиен. Он привел ее в этот дом и вместе с ней поднимался по лестницам.

Сейчас Мона уже наверняка позабыла бы подробности этого сна, если бы не записала его содержание в свой компьютерный дневник – в файл WSDREAMSJULIEN^{6}. Там же были зафиксированы и все другие сны, связанные с дядюшкой Джулиеном Теперь она вспомнила этот файл, который перечитывала много раз, однако воссоздать подробности самого сна никак не удавалось.

Дядюшка Джулиен включил виктролу, ту, которую так хотелось заполучить Моне, и начал танцевать. На нем был длинный стеганый атласный халат. Дядюшка говорил, что Майкл для их семьи чересчур хорош. Но даже совершенство ангелов имеет свои пределы.

– Понимаешь, Мона, абсолютное добро передо мной почти всегда было бессильно, – произнес он со своим очаровательным французским акцентом. Во всех снах он разговаривал с ней по-английски, несмотря на то что она прекрасно знала французский. – Но для окружающих людей, за исключением себе подобных, идеальный человек всегда является помехой.

Идеальный человек… В файл MICHAEL она записала: «Великолепен и восхитителен до чрезвычайности. Исключительное совершенство».

И далее сделала комментарий: «Мысли о Майкле Карри: после сердечного приступа он стал привлекательнее прежнего. Теперь он похож не то на огромное чудовище с раненой лапой, не то на рыцаря со сломанной рукой, а больше всего, пожалуй, – на хромоногого лорда Байрона».

Она всегда находила Майкла парнем что надо, так сказать, стоящим того, чтобы за него побороться. И не нуждалась в дополнительных указаниях на этот счет. Правда, слушая дядюшку Джулиена во сне, она лишний раз утверждалась в своей решимости завоевать Майкла. Кроме того, Джулиен рассказывал ей о собственных любовных похождениях. О том, в частности, как на чердаке особняка на Первой улице соблазнил бабушку Эвелин, которая тогда была не старше теперешней Моны. От их незаконного союза появилась на свет бедная Лаура Ли – мать Гиффорд и Алисии. Перед смертью дядюшка Джулиен отдал бабушке Эвелин виктролу.

– Убери ее из этого дома, пока не явились они, – сказал он. – Унеси ее подальше отсюда и сохрани…

– …Это был безумный план, – продолжал рассказывать он Моне во сне. – Понимаешь, Мона, я никогда не верил в колдовство. Но нужно было что-то предпринять. Мэри-Бет начала сжигать мои книги. Она делала это прямо на улице, вернее сказать, на лужайке, унижая перед всеми мое человеческое достоинство. Виктрола была для меня чем-то вроде маленького колдовства Маленьким чудом, средоточием всей моей воли.

Пока Джулиен рассказывал о своем «безумном плане», Моне было все ясно и понятно, но когда она на следующий день попыталась восстановить в памяти их разговор, то поняла, что почти все забыла. Ну да ладно. Итак, виктрола. Дядюшка Джулиен хотел, чтобы она оказалась у Моны. Ей всегда было по душе разного рода колдовство.

Любопытно было бы узнать, что же произошло с этой проклятой виктролой.

Джулиен навлек на себя все неприятности (если считать неприятностью то, что он спал с тринадцатилетней Эвелин) в тысяча девятьсот четырнадцатом году, когда отдал виктролу Эвелин. Когда же та попыталась передать реликвию Моне, между Гиффорд и Алисией разгорелась страшная ссора Девочке тогда думалось, что наступил самый черный день в ее жизни.

Она никогда не видела такой ожесточенной схватки между сестрами.

– Ты не отдашь ей виктролу! – в запале кричала Гиффорд.

Подбежав к Алисии, она влепила той несколько пощечин. Затем начала выталкивать ее из спальни, в которой находилась виктрола.

– Ты не имеешь никакого права вмешиваться. Она моя дочь, а не твоя. Старуха Эвелин велела отдать эту вещь ей! – в свою очередь орала Алисия.

Несмотря на то что они дрались с ожесточением девчонок-подростков, бабушка Эвелин, которая все это время находилась в гостиной, просила Мону не обращать на них внимания:

– Гиффорд ничего дурного с виктролой не сделает. Рано или поздно она все равно станет твоей. Никто из рода Мэйфейров не способен ее уничтожить. Что же касается жемчуга, то пусть он пока хранится у Гиффорд.

Что-что, а жемчуг интересовал Мону меньше всего.

Своей непродолжительной речью бабушка Эвелин исчерпала запас красноречия на три или четыре недели вперед.

После этого скандала Гиффорд тяжело заболела и провалялась в постели несколько месяцев. Ссора истощила ее жизненные силы, чего, впрочем, и следовало ожидать. Дяде Райену пришлось увезти ее в Дестин, во Флориду, чтобы дать возможность отдохнуть на взморье. Приблизительно то же самое произошло и после похорон Дейрдре. Здоровье тети Гиффорд вновь так сильно расшаталось, что Райен в очередной раз отправил ее в Дестин. В тяжелые минуты жизни она всегда сбегала в свое прибрежное жилище – современный дом, никоим образом не связанный ни с какими таинственными историями. Там на белом песчаном пляже под плеск прозрачных волн ее душа находила покой и умиротворение.

Но самое ужасное для Моны было то, что тетя Гиффорд так и не отдала ей виктролу! Однажды Мона поставила вопрос ребром и потребовала ответить, где находится вожделенный предмет, на что тетушка Гиффорд ответила:

– Я отнесла ее на Первую улицу. Вместе с жемчугом. Не волнуйся, они спрятаны в надежном месте – там же, где хранятся остальные памятные вещи дядюшки Джулиена.

Услышав это, Алисия возмутилась, накричала на Гиффорд, и сестры снова сцепились в драке.

В одном из снов дядюшка Джулиен танцевал под музыку с пластинки, стоявшей на виктроле. «Это вальс из „Травиаты“, дитя мое, – сказал он Моне, – весьма подходящая музыка для куртизанки». Джулиен кружился в танце под щемяще-проникновенное звучание высокого сопрано.

Хотя обычно редко удается воспроизвести приснившуюся мелодию, на этот раз девушка на удивление хорошо ее запомнила и слышала достаточно отчетливо. Как очаровательно она звучала! Позже, когда Мона стала ее напевать, бабушка Эвелин узнала знакомую музыку и сказала, что это вальс Виолетты из знаменитой оперы Верди.

– Я слышала ее на пластинке Джулиена, – сообщила тогда ей бабушка Эвелин.

– Как же мне заполучить виктролу? – помнится, спросила Мона в своем сновидении.

– Ну хоть бы кто-нибудь в нашей семье решал свои проблемы самостоятельно! – чуть не плача, сетовал дядюшка Джулиен. – Я так устал! Разве ты не видишь? Я становлюсь все слабее и слабее. Cherie^{7}, пожалуйста, носи фиолетовую ленту. Я ничего не имею против розовых тонов, но они выглядят вульгарно в рыжих волосах. Носи фиолетовый цвет ради своего дядюшки Джулиена. Ах, как я устал…

– Почему? – спросила она, но дядюшка Джулиен к этому времени уже исчез.

Это был последний раз, когда Мона видела его во сне. Позже она купила несколько фиолетовых лент, однако Алисия, убежденная в том, что этот цвет приносит несчастье, забрала их у дочери. Поэтому у Моны на голове по-прежнему красовался розовый бант в тон ее ситцевому с кружевами платью.

Бедная Дейрдре, кажется, скончалась в мае прошлого года, вскоре после того, как Моне привиделся этот сон. Дом на Первой улице перешел в собственность Роуан и Майкла, и в нем началась великая реставрация. Каждый раз, проходя мимо, Мона заставала Майкла за работой. То он что-то делал на крыше, то взбирался на лестницу, то перелезал через высокое железное ограждение или шел по парапету с молотком в руке.

– Тор!^{8}– как-то окликнула его она, но он не расслышал, поэтому в ответ лишь улыбнулся и помахал ей рукой. Да, этот парень просто умопомрачителен.

Она не могла точно сказать, когда именно ей впервые приснился дядюшка Джулиен. Поначалу она, конечно, не догадывалась, что он будет появляться так часто. Возникало ощущение, будто он постоянно присутствовал в окружающем пространстве.

Ее не сразу осенила идея записывать даты снов и соотносить их с хронологией событий, происходивших в семействе Мэйфейр. К этому она пришла позже, когда начала заносить информацию обо всем случившемся во сне и наяву в файл WSMAYFAIR CHRONO^{9}.