Текст книги "Дар волка"

Эта комната вызывала у Ройбена благоговение. Он представил себе отца за этим бюро, глядящего, как за витражными стеклами окон угасает дневной свет, сидящего в обитом бархатом кресле у окна, глядя на лес. Восточные окна этого дома в длину составляли, наверное, метров десять.

Уже было слишком темно, чтобы разглядеть секвойи вдали. Надо будет прийти сюда рано утром. Если он купит этот дом, то эту комнату он точно отдаст Филу. На самом деле, отца нетрудно будет сюда заманить, рассказав обо всем этом. Ройбен поглядел на дубовый паркет, выложенный сложным прямоугольным узором, на старинные железнодорожные часы на стене.

Портьеры красного бархата свисали с бронзовых карнизов, а над камином висела большая фотография, на которой были шестеро мужчин в костюмах-сафари цвета хаки на фоне тропических деревьев и зарослей бананов.

Фотографию явно делали на форматную пленку, качество просто превосходное. Лишь последние достижения эры цифровой фотографии позволяли напечатать фото такого размера без потери качества, но эту фотографию никто и никогда не ретушировал. Даже листья бананов выглядели так, будто их отчеканили в металле. Можно было разглядеть мельчайшие складки одежды и пыль на ботинках.

Двое мужчин держали в руках винтовки, остальные стояли с пустыми руками, совершенно непринужденно.

– Это я заказала, – сказала Мерчент. – Обошлось недешево. Никакой работы ретушера, только увеличили, без потери качества. Метр двадцать на метр восемьдесят. Видишь человека в середине? Это дядя Феликс. Единственная его фотография, достаточно свежая на момент его исчезновения.

Ройбен подошел поближе.

На матовой полосе внутри рамки были написаны имена, черными чернилами, но он едва мог разобрать их.

Мерчент включила лампы в люстре, и Ройбен принялся разглядывать Феликса. Загорелый, темноволосый, с приветливым лицом, рослый и подтянутый. И с такими же худощавыми и изящными руками, как у Мерчент, так понравившимися Ройбену с первого взгляда. Нечто общее и в улыбке, еле заметной и очень мягкой. Приятный человек, открытый, с выражением лица почти что детским – воодушевленным и любознательным. На фотографии ему с равным успехом можно было дать и двадцать лет, и тридцать пять.

Другие были ничуть не менее интересны, но их лица были задумчивы и серьезны, особенно у одного, что стоял с левого края. Рослый, как и остальные, с темными волосами до плеч. Если бы не куртка с коротким рукавом и шорты, он был бы похож на охотника на бизонов с Дикого Запада из-за этих длинных волос. Он был единственным из всех, кто улыбался, от его лица исходило то благостное ощущение, как от лиц на картинах Рембрандта, лиц людей, запечатленных в тот самый момент, когда на них снизошел свет божий.

– О да, и он, – торжественно сказала Мерчент. – Есть в нем что-то, правда? Самый близкий друг и наставник Феликса. Маргон Спервер. Но дядя Феликс чаще всего звал его просто Маргоном, а иногда – Маргоном Безбожником, хотя я и понятия не имею, почему. Маргон всегда смеялся, услышав свое прозвище. Маргон – Учитель, так говорил Феликс. Если у дяди Феликса не было ответа на вопрос, он всегда говорил: «Ну, может, учитель знает». И брал в руку телефон, и звонил Маргону Безбожнику, где бы тот ни находился, хоть на другом конце мира. В комнатах наверху хранятся тысячи фотографий этих джентльменов – Сергея, Маргона, Фрэнка Вэндовера, всех их. Это были его ближайшие соратники.

– И ты не смогла связаться ни с одним из них после его исчезновения?

– Ни с одним. Пойми, мы и не думали начинать поиски в течение первого года. Все время ждали, что со дня на день он подаст весточку. Его поездки бывали и короткими, и длительными. Но потом стало понятно, что он исчез, просто исчез. Он мог отправиться в Эфиопию или Индию, так далеко, что связаться с ним было невозможно, а потом объявиться. Как-то раз он позвонил с острова в Тихом океане после полутора лет отсутствия. Отец за ним самолет высылал. Нет, я не нашла ни одного из них, в том числе и Маргона Учителя, и это самое печальное.

Она вздохнула. Сейчас она выглядела очень усталой.

– Сначала мой отец не слишком усердствовал, – тихо продолжила она. – Вскоре после исчезновения Феликса он изрядно разбогател и поначалу был очень доволен этим. Не думаю, что ему хотелось тогда, чтобы ему напоминали о Феликсе. «Феликс, вечно только Феликс», – говорил он, когда бы я ни спросила. Он и моя мать хотели насладиться внезапно полученным богатством. Вроде бы какая-то тетушка им наследство оставила.

Было видно, что это признание дорого далось Мерчент.

Он протянул руку, медленно, так, чтобы она заранее это видела, а потом обнял ее и поцеловал в щеку, вежливо и аккуратно, так же, как она поцеловала его в щеку днем.

Она повернулась и растроганно на него поглядела, а потом поспешно поцеловала его в губы. И снова сказала ему, какой он очаровательный.

– Это не так весело, как кажется, – ответил Ройбен.

– Ты такой загадочный, словно очень молодой и уже старый одновременно.

– Похоже, да.

– А эта твоя улыбка? Почему ты все время ее сдерживаешь?

– Разве? Извини.

– Нет, ты прав, совершенно прав. Это не так весело, как кажется.

Она снова поглядела на фотографию.

– Вот это Сергей, – сказала она, показывая на рослого светловолосого мужчину с серыми глазами, будто замечтавшегося или погрузившегося в мысли. – Его я, наверное, лучше всех знала. С остальными я была, по сути, только знакома. Сначала думала, что легко смогу найти Маргона. Но номера телефонов, которые он оставлял, были из отелей в Азии и на Ближнем Востоке. Конечно, его там помнили, но понятия не имели, куда он отправился. Я обзвонила все отели в Каире и Александрии, разыскивая Винсента Маргона. Насколько я помню, потом мы обзвонили и все отели в Дамаске. Они часто бывали в Дамаске, Маргон и дядя Феликс. Что-то там связанное с древним монастырем и недавно найденными рукописями. На самом деле все те их находки и сейчас здесь, в комнате наверху. Я знаю, где они лежат.

– Древние рукописи? Здесь? Они, должно быть, бесценны, – сказал Ройбен.

– Наверное, да, но не для меня. Для меня это лишь огромная ответственность. Что я могу сделать, чтобы они были в сохранности? Что он хотел бы с ними сделать? Он скептически относился к музеям и библиотекам. Куда бы он все это поместил? Конечно, его ученики с радостью бы ими занялись, они все время звонили и спрашивали разрешения, но в таких делах аккуратность – превыше всего. Все эти сокровища должны храниться в архиве, под присмотром.

– О да, понимаю. Я достаточно времени провел в библиотеках в Беркли и Стэнфорде, – сказал Ройбен. – Он публиковался? В смысле, заявлял ли публично о своих находках?

– Если и да, то я об этом не знала, – ответила Мерчент.

– Думаешь, в свое последнее путешествие Маргон и Феликс отправились вместе?

Мерчент кивнула.

– Что бы ни случилось, оно произошло с ними обоими. Более всего я боюсь, что это случилось со всеми ими.

– Всеми шестерыми?

– Да. Поскольку ни один из них не связывался со мной в попытках найти Феликса. По крайней мере, мне об этом неизвестно. Даже писем не было. А до этого письма часто приходили. Я с большим трудом отыскала письма, а когда нашла, то все адреса, откуда они были отправлены, оказались тупиковыми. Дело в том, что никто из них не попытался связаться с кем-нибудь здесь, не искал дядю Феликса, вообще. Вот поэтому я и опасаюсь, что то, что произошло, случилось со всеми ними сразу.

– Феликс не оставил никакого плана маршрута, каких-нибудь письменных планов своих действий?

– Наверное, оставил, но, увидишь сам, никому не под силу прочитать его личные записи. У него был настоящий собственный язык. На самом деле они все пользовались этим языком, по крайней мере это так, исходя из всех записей и писем, которые я нашла позднее. Они пользовались им не всегда, но, очевидно, делали это по необходимости. Даже алфавит не английский. Я покажу тебе эти записи позже. Я даже попыталась нанять талантливого компьютерщика пару лет назад, чтобы расшифровать этот код. Ничего не получилось, вообще.

– Поразительно. Сама понимаешь, читатели от этого будут в восхищении. Мерчент, это привлечет туристов.

– Но ты же видел старые статьи. Об этом уже писали.

– Ну, это было давно. Сейчас у людей особый вкус на загадки и места, с ними связанные. Кроме того, в прежних статьях не было таких подробностей. По моим прикидкам, статью и так уже придется делать из трех частей.

– Звучит заманчиво, – ответила она. – Делай так, как сочтешь нужным. Кто знает, может, выяснится, что кто-то что-то слышал о том, что с ними случилось. Никогда не знаешь, как выйдет.

Волнующая мысль, но Ройбен не стал развивать тему. Ей пришлось почти двадцать лет прожить с мыслью о смерти деда.

Она медленно вышла из комнаты, ведя его за собой.

Ройбен оглянулся на почтенных джентльменов, глядевших на него с фотографии в рамке. Если куплю этот дом, подумал он, то никогда не сниму эту фотографию. Если, конечно, она доверит мне хранить ее или сделает еще одну копию. Феликс Нидек должен остаться в этом доме, так или иначе, правда же?

– Ты не оставишь эту фотографию тому, кто купит дом, или оставишь?

– Оставлю скорее всего, – ответила Мерчент. – У меня, в конце концов, есть отпечатки поменьше. И мебель всю тоже оставлю.

Она обвела рукой гостиную.

– Разве я этого еще не сказала? Тут нет ничего, что было бы слишком значимо для меня. Феликс коллекционировал старинные вещи, но американские по большей части. Как и его тезка, мой прадед. Пошли, хочу показать тебе зимний сад. Время к ужину. Фелис глухая и почти слепая, но у нее в голове собственные часы, и она всегда все делает вовремя.

– Уже чувствую запах, – сказал Ройбен, пока они шли через гостиную. – Пахнет восхитительно.

– Девушка из городка ей помогает. Здешние ребята, похоже, готовы работать почти даром, лишь бы немного поработать в этом доме. А кушать уже хочется.

В зимнем саду в западной части дома стояло множество засохших растений в цветистых вазах с восточным орнаментом. Некрашеный металл рам, на которых держался высокий стеклянный купол, напомнил Ройбену выбеленные временем кости. Посреди потертого пола из черного гранита располагался старенький фонтан, в котором не было воды. На это тоже надо будет посмотреть утром, подумал Ройбен, когда свет будет проникать сюда с трех сторон. Сейчас здесь было просто сыро и холодно.

– Все будет выглядеть по-другому в хорошую погоду, – сказала Мерчент, показывая на распашные двери. – Я помню, как-то раз, на праздник, здесь даже танцевали, выходя на террасу в перерывах. Там балюстрада, прямо над обрывом. Тогда здесь были все друзья Феликса. Сергей Горлагон пел по-русски, всем очень нравилось его пение. А дядя Феликс, без сомнения, был самым довольным из всех. Он восхищался Сергеем. Сергей был настоящим титаном. А дядя Феликс всегда становился центром внимания на больших празднествах. Он был очень жизнерадостным, танцевать очень любил. А вот мой отец все время ворчал по поводу того, сколько все это стоит.

Мерчент пожала плечами.

– Я постараюсь сделать так, чтобы все привели в чистоту и порядок. Надо было сделать это еще до твоего приезда.

– Я и так вижу, как все это должно выглядеть, – ответил Ройбен. – Апельсиновые деревья, бананы, огромные деревья кистевидных фикусов, возможно, орхидеи и цветущие лианы. Я бы здесь газеты по утрам читал.

Мерчент его слова явно понравились, и она рассмеялась.

– Нет, дорогой, ты бы читал утренние газеты в библиотеке, она лучше подходит для утра. А сюда уходил бы днем, когда сюда светит солнце с запада. А почему ты сказал про орхидеи? Древовидные орхидеи, да. Летом ты сидел бы здесь до вечера, пока солнце не скроется в водах океана.

– Я люблю древовидные орхидеи, – признался Ройбен. – Много их видел на островах Карибского моря. Наверное, все северяне обожают тропики. Однажды мы остановились в маленьком отеле в Новом Орлеане, простеньком, каких много во Французском квартале. Там росли древовидные орхидеи, по обе стороны от бассейна, и лепестки цветов постоянно падали в воду, покрывая ее ковром. Мне тогда это показалось самым красивым из всего, что я когда-либо видел.

– Тебе нужен такой дом, как этот, сам знаешь, – сказала Мерчент. Ее лицо помрачнело, но лишь на мгновение. Потом она снова улыбнулась и сжала его руку.

Они лишь мельком оглядели музыкальную комнату, отделаную белыми деревянными панелями. Пол в ней был деревянный, крашенный в белый цвет, а огромный рояль, по словам Мерчент, давно пришел в негодность из-за влажности, и его убрали.

– Все эти крашеные стены, как и все остальное, привезли из какого-то дома из Франции.

– Охотно верю, – согласился Ройбен, с восхищением глядя на резные бордюры и выцветшие цветочные орнаменты. Вот это Селеста оценила бы, поскольку она любит музыку и часто играет на пианино, когда ей удается остаться одной. Она никогда не заостряла внимание на этом своем увлечении, но Ройбен время от времени просыпался, слыша, как она играет на небольшом клавикорде у себя в квартире. Да, это бы ей понравилось.

Но огромный полутемный обеденный зал удивил его.

– Это даже не столовая, – заявил он. – Это настоящий банкетный зал, трапезная.

– Да, действительно, раньше здесь давали балы, – согласилась Мерчент. – Сюда съезжались со всей округи. Один бал был даже на моей памяти, когда я была еще ребенком.

Здесь, как и в гостиной, стены были отделаны темными деревянными панелями, прекрасно сочетающимися с высоким кессонированным потолком, отделанным алебастровой плиткой, темно-синей, с яркими золотыми звездами. Претенциозная отделка, но вполне уместная здесь.

Сердце Ройбена заколотилось.

Они подошли к длинному и широкому столу, метров шесть в длину, но в этом громадном зале он выглядел маленьким, будто паря над темным полированным деревом пола.

Они сели напротив друг друга на обитые красным бархатом стулья с высокими спинками.

У стены позади Мерчент стояли два массивных черных охотничьих стола, богато украшенных резными фигурами в стиле ренессанс, изображавшими охотников с добычей. Они были заполнены большими серебряными блюдами и бокалами, между которыми виднелись стопки желтых тканых салфеток.

В полумраке виднелись и другие роскошные предметы убранства – огромный гардероб и несколько старинных сундуков.

Огромный камин был выстроен в готическом стиле, из черного мрамора, украшенный скульптурными изображениями голов средневековых рыцарей в шлемах. Над высоким очагом располагалось панно с вырезанным на нем рельефным изображением средневековой битвы. «Надо будет сделать хорошее освещение и все это сфотографировать получше», – подумал Ройбен.

– За этим столом ты выглядишь принцем, – слегка усмехнувшись, сказала Мерчент. – Так, будто ты здесь хозяин.

– Ты меня искушаешь, – ответил Ройбен. – И сама ты здесь, при свечах, выглядишь будто герцогиня. Будто мы в герцогском охотничьем доме в Австрии, в окрестностях Вены, а не в Калифорнии.

– Ты бывал в Вене?

– Много раз, – ответил Ройбен. Вспомнил, как Фил водил его по дворцу Марии-Терезии, рассказывая обо всем, начиная с росписей на стенах и заканчивая огромными каминами, украшенными эмалями. Да, Филу бы здесь очень понравилось. Фил знает толк в таком.

Свет, помимо огня в камине, исходил лишь от двух больших канделябров в стиле барокко.

Они принялись ужинать. Еда была сервирована на старинных фарфоровых тарелках с вычурной росписью. Некоторые из тарелок были немного обколоты, но все равно выглядели несравненно. А серебряные столовые приборы были самыми массивными из всех, какие ему доводилось брать в руки.

Фелис, невысокая ссохшаяся женщина с седыми волосами и темной кожей, приходила и уходила, не говоря ни слова. «Девушка» из города, по имени Нина, невысокая, с каштановыми волосами, судя по всему, пребывала в благоговении от вида Мерчент, обеденного зала и тех тарелок, которые она подавала на стол на серебряном подносе. То нервно хихикая, то вздыхая, она лишь раз улыбнулась Ройбену, спешно выходя из трапезной.

– У тебя появилась поклонница, – прошептала Мерчент.

Жаркое из филе было превосходно, овощи – свежайшие и хрустящие, салат был приготовлен прекрасно, с растительным маслом и травами.

Ройбен выпил несколько больше красного вина, чем собирался, но оно оказалось нерезким, с легким дымным привкусом, какой обычно бывает у лучших сортов. На самом деле в вине он разбирался плохо.

Он ел как поросенок, а так он обычно поступал, когда был доволен. Сейчас он был доволен редкостно.

Мерчент рассказывала про историю дома, но эту часть информации он собрал и сам, заранее.

Ее прадед, Феликс Нидек-старший, был богатым лесопромышленником, он построил у побережья две лесопилки и обустроил небольшую гавань для своих судов. Все дерево, пошедшее на постройку, спилили и обработали здесь же, под его присмотром, а гранит с мрамором доставили морем. Камень на стены дома доставили сушей и морем.

– У Нидеков были деньги, которые они сделали еще в Европе, как я понимаю, – сказала Мерчент. – И здесь они тоже немало заработали.

Хотя основная часть семейного богатства принадлежала дяде Феликсу, во времена детства Мерчент все магазины городка принадлежали Абелю, ее отцу. Участки у побережья к югу от поместья были проданы незадолго до того, как она поступила в колледж, но на них мало кто стал строиться.

– Все это случилось, когда Феликс отправился в одно из своих долгих путешествий. Отец продал магазины и участки у побережья. Когда Феликс вернулся и узнал об этом, то очень разгневался. Помню, как они ожесточенно спорили. Но вернуть все к прежнему состоянию уже не было возможности.

Лицо Мерчент становилось все печальнее.

– Если бы только мой отец относился к дяде Феликсу получше. Тогда бы мы начали поиски раньше. Но все это уже в далеком прошлом.

Оставшаяся площадь поместья составляла сорок семь акров, в том числе находящийся под особой охраной лес из старых секвой позади дома, дубовая роща и весь склон, ведущий к берегу по западному краю. В лесу был старый дом на дереве, построенный Феликсом на большой высоте.

– На самом деле я там никогда не была, – сказала Мерчент. – Но мои младшие братья говорили, что он просто роскошен. Конечно же, не следовало их туда пускать до того, как Феликса официально признали умершим.

На самом деле Мерчент знала о семейных делах не намного больше остальных людей. Нидеков знали все, они были важной частью истории округа.

– Я так понимаю, что они еще зарабатывали деньги на нефти, алмазах и недвижимости в Швейцарии, – пожав плечами, добавила она.

Записанные на нее трастовые фонды были совершенно обычными инвестиционными структурами, работавшими в Нью-Йорке, как и те, что были оформлены на ее младших братьев.

После оглашения завещания дяди Феликса выяснилось, что он оставил большие суммы денег в Бэнк оф Америка и «Уэллс Фарго», намного больше, чем могла бы ожидать Мерчент.

– Значит, тебе нет нужды продавать этот дом, – сказал Ройбен. Хотя он и так уже знал это сам.

– Мне нужно продать его, чтобы стать свободной, – ответила Мерчент. Помолчала, прикрыв глаза, а затем сжала в кулак пальцы правой руки и постучала себе по груди. – Я должна убедиться, что все это кончилось, понимаешь? А тут еще мои младшие братья.

Ее лицо переменилось, как и тон ее голоса.

– От них пришлось откупиться, чтобы они не стали опротестовывать завещание. – Она снова еле заметно пожала плечами, печально. – Они хотят свою долю.

Ройбен кивнул, хотя ничего и не понял.

«Я попытаюсь купить этот дом».

Теперь он точно знал это; не важно, каким бы устрашающим это ни выглядело, сколько бы ни ушло на то, чтобы ремонтировать дом, отапливать его, поддерживать в должном состоянии. Иногда наступает момент, когда ты просто не можешь сказать себе «нет».

Но все по порядку.

Наконец Мерчент завела речь о катастрофе, в которой погибли ее родители. Они летели с друзьями из Лас-Вегаса на небольшом самолете. Они сотни раз так летали. И, попав в густой туман, столкнулись с мачтой высоковольтной линии. Все погибли от «повреждений, несовместимых с жизнью».

– Вероятно, они даже не успели понять, что произошло, – сказала она. – И это самое ужасное. Они так часто летали этим же маршрутом, и тут вдруг врезались в мачту в тумане.

Тогда Мерчент было двадцать шесть. Феликс отсутствовал уже девять лет. Она стала опекуном своим младшим братьям.

– Наверное, я сама все испортила, – сказала она. – После той катастрофы они изменились. В их жизни появились выпивка и наркотики, и они стали водить дружбу с плохими людьми. Мне хотелось вернуться в Париж. Я мало времени с ними проводила с самого начала. А они менялись от плохого к еще худшему.

С разницей в возрасте в год, им было шестнадцать и семнадцать лет соответственно, когда случилась катастрофа. Но они были больше похожи на близнецов, со своим тайным языком из ухмылок, подмигиваний и перешептываний, не подпуская к себе никого. Да и окружающие не могли выносить их долго.

– Вплоть до недавнего времени, еще пару лет назад, здесь висели прекраснейшие картины импрессионистов, – сказала она. – Мои братья их украли, придя сюда, когда в доме не было никого, кроме Фелис, и продали за гроши. Я была вне себя от ярости, но вернуть картины уже не смогла. А потом выяснила, что они украли и часть столового серебра.

– Тяжело было это перенести, наверное, – сказал Ройбен.

Мерчент рассмеялась.

– Это точно. Вся трагедия в том, что эти вещи пропали навсегда, а какая с того была польза ребятам? Пьяный дебош в Саусалито, и их забрала полиция.

Вошла Фелис, молчаливая, хрупкая. Неуверенными, но быстрыми движениями собрала со стола пустую посуду. Мерчент ненадолго вышла, чтобы расплатиться с «девушкой», и вернулась обратно.

– Фелис всегда у вас работала? – спросил Ройбен.

– О да, вместе со своим сыном, но он в прошлом году умер. Он был хранителем этого дома, самым настоящим. Управлялся со всем. Терпеть не мог моих братьев, особенно после того, как они устроили пожар в гостевом доме и разбили машины, причем не одну. После его кончины я нанимала пару других, но без толку. Теперь у дома нет хранителя. Только старый мистер Гэлтон, который живет у дороги неподалеку, но он всегда договаривается обо всем, что нам необходимо. Упомяни об этом в своей статье. Мистер Гэлтон хорошо знает дом и лес тоже. Когда я уеду, то заберу Фелис с собой. Тут уж ничего не поделаешь.

Она помолчала, а тем временем Фелис принесла малиновый ликер в хрустальных рюмках.

– Феликс привез Фелис с Ямайки, – продолжила она. – Вместе с коллекцией предметов народных промыслов оттуда же. Он всегда привозил с собой какое-нибудь сокровище – ольмекскую статую, писанную маслом картину колониальной эпохи из Бразилии, кошачью мумию. Подожди, ты еще увидишь выставку его находок и склады наверху. Там есть таблички, древние глиняные таблички, полный ящик…

– Таблички, ты имеешь в виду настоящие древние глиняные таблички из Месопотамии? Клинопись, Вавилон?

– Именно, – со смехом ответила Мерчент.

– Это просто бесценно, – сказал Ройбен. – И заслуживает отдельной статьи, само по себе. Я хочу поглядеть на них. Ты ведь мне их покажешь? Слушай, про это я пока в статье писать не буду. Слишком много информации, она отвлечет покупателей. Конечно, мы хотим продать дом, но…

– Я тебе все покажу, – сказала Мерчент. – С огромным удовольствием. Совершенно неожиданно на меня свалившимся. Раз уж речь зашла о таком, то все уже не выглядит таким невозможным, как казалось.

– Слушай, может, я смогу чем-то помочь, официально или неофициально. Когда я учился в Беркли, то на летние каникулы выезжал на раскопки. – сказал Ройбен. – Это была мамина идея. Она сказала, что если уж ее мальчику не суждено стать врачом, пусть хоть станет просто образованным человеком. И записала меня в несколько экспедиций.

– И это тебе понравилось.

– Честно говоря, терпения не всегда хватало, – признался Ройбен. – Но мне нравилась эта работа. Я поработал некоторое время в Чатал-Гуюке, в Турции, где нашли одно из древнейших в мире человеческих поселений.

– О, да, я тоже там была, – ответила Мерчент. – Просто чудо. – Ее лицо просветлело. – А Гёбекли-Тепе видел?

– Видел, – ответил Ройбен. – Летом, перед тем как ушел из Беркли, поехал на раскопки в Гёбекли-Тепе. Написал статью для журнала. Благодаря ей потом получил нынешнюю работу. Честно, мне очень нравилось работать со всеми этими сокровищами. Нравилось играть хоть какую-то роль в том, что там делают. Как насчет еще одной статьи, которую можно напечатать, когда отсюда все вывезут, статьи о наследии Феликса Нидека? Ты бы хотела, чтобы я ее написал?

Она на мгновение задумалась, и ее глаза вдруг стали очень спокойными.

– Даже словами не выразить, как сильно.

Потрясающе, насколько ее это заинтересовало. Селеста всегда быстро перебивала его, стоило ему заговорить об археологии. «Я о том, Ройбен, куда тебя все это приведет, понимаешь? Что тебе толку со всех этих раскопок?»

– А ты никогда не хотел стать врачом, как твоя мать? – спросила Мерчент.

Ройбен рассмеялся.

– Я не могу запоминать научную информацию, – ответил он. – Могу цитировать Диккенса, Шекспира, Чосера, Стендаля, но если речь заходит о теории струн, «черных дырах» или ДНК, у меня в памяти ничего не удерживается. И не то чтобы я не пытался. Я просто не смог бы быть врачом. Кроме того, один раз в обморок упал от вида крови.

Мерчент засмеялась, но мягко, не обидно.

– Моя мама – хирург в травматологическом центре. Проводит по пять-шесть операций в день.

– И она была очень разочарована, конечно же, что ты не пошел в медицину.

– Слегка, меньше, чем по поводу старшего брата, Джима. То, что он стал священником, было для нее настоящим ударом. Конечно, мы католики, но есть некоторые вещи, о которых моя мать даже помыслить не может, поэтому у меня возникла некоторая теория, психологического толка, почему брат так поступил. Хотя дело не в этом, знаешь. Мой брат – отличный священник. Он служит в храме в Тендерлойн, и они там содержат столовую для бездомных. И работает он побольше, чем мама. Из всех людей, каких я знаю, они двое – самые работящие.

«А Селеста станет третьей в этой компании», – подумал Ройбен.

Они продолжали говорить про раскопки. Ройбен никогда не был силен в подробностях и не слишком углублялся в систематизацию найденных черепков, но с удовольствием узнавал новое. А сейчас ему очень хотелось поглядеть на глиняные таблички.

Они говорили и о другом. О «неудаче», как Мерчент назвала свои попытки наладить отношения с братьями, которых никогда не интересовали ни Феликс, ни дом, ни то, что осталось от Феликса.

– После того случая я не знала, что делать, – сказала Мерчент. Она встала и подошла к камину. Потыкала в угли кочергой, и пламя снова разгорелось. – Мальчишки уже сменили пять школ с пансионом. Всякий раз их выгоняли за выпивку. Выгоняли за наркотики. Выгоняли за продажу наркотиков.

Она вернулась к столу. Шаркая, вошла Фелис, неся еще одну бутылку с марочным вином.

Мерчент продолжала говорить, тихо, уверенно, на удивление, во всем доверяясь Ройбену.

– Думаю, они побывали во всех окрестных центрах реабилитации. И в парочке заграничных в придачу, – сказала она. – Они прекрасно знали, что надо сказать судье, чтобы их отправили в центр реабилитации. Что надо говорить врачам в центре. Просто поразительно, как им удавалось завоевать доверие врачей. И, конечно же, они до отказа наедались всех лекарств, до которых могли добраться, пока их не выставляли.

Внезапно она посмотрела на него.

– Ройбен, обещай, что никогда не напишешь об этом.

– Даже и не думай, – ответил он. – Но, Мерчент, не забывай, что большинству журналистов доверять нельзя. Ты же это понимаешь, так?

– Наверное.

– У меня в Беркли друг был, умер от передозировки. Тогда-то я и познакомился с Селестой, моей подругой. Он был ее братом. У него было все, буквально все, понимаешь, а он умер, как собака, в туалете в баре.

Иногда Ройбен задумывался, не получилось ли так, что именно смерть Вилли связала его и Селесту, по крайней мере на первых порах. Селеста перевелась из Беркли в юридический колледж в Стэнфорде и сразу же пошла работать в суд, как только получила диплом. Смерть Вилли придавала их отношениям некоторую тягостность, будто музыкальное сопровождение в минорном ключе.

– Нам сложно понять, как люди попадают на эту дорожку, – продолжил Ройбен. – Вилли был гением, но стал наркоманом. И остался им, в то время как остальные это дело бросили.

– Именно так. Я, наверное, могла бы сама попробовать все те же наркотики, что и мои братья. Но почему-то это не успокаивает.

– Согласен с тобой.

– Конечно, они взбесились, что все досталось мне. Но когда дядя Феликс пропал, они были еще маленькими детьми. Он бы мог изменить завещание, чтобы позаботиться о них, если бы вернулся.

– А разве от твоих родителей им денег не осталось?

– Осталось, уж точно. А еще от дедов и прадедов. Они их израсходовали с поразительной скоростью, устраивая вечеринки для сотен гостей, спонсируя рок-группы и таких же, как они, наркоманов, которым меньше повезло в жизни. Напивались, били машины, но всякий раз чудом оставались без единой царапинки. Но когда-нибудь они обязательно кого-нибудь убьют или сами убьются.

Мерчент объяснила, что намеревается отдать им изрядную долю, как только продаст поместье, хотя она и не обязана этого делать. Расходами будет управлять банк, чтобы они не смогли быстро растратить эти деньги, как они сделали с родительским наследством. Конечно, им это не понравится. Что же до самого дома, он для них ничего не значит. Если бы они думали, что смогут хоть как-то продать коллекции Феликса, они давно бы их украли.

– На самом деле они просто не представляют всей ценности того, что собрано в доме, по большей части. Они уже не раз взламывали дом и крали что-нибудь по мелочи, то, что можно унести в руках. В основном они донимали меня. Звонки спьяну, посреди ночи, угрозы, что они покончат с собой. Сам понимаешь, всякий раз я рано или поздно сдавалась и выписывала чек на хорошенькую сумму. А они всякий раз рассказывали, как возьмутся за ум, плакали, говорили, что поступят с деньгами как надо. А потом – все по новой, на Карибы, или на Гавайи, или в Лос-Анджелес, и очередной кутеж. По-моему, их последней идеей было влезть в бизнес с порнографией. Они нашли молодую девчонку и принялись растить из нее порнозвезду. Если окажется, что она несовершеннолетняя, то они попадут в тюрьму. По всей видимости, это неизбежно. По крайней мере, так считают наши юристы. Но мы все ведем себя так, будто надежда еще есть.

Она оглядела комнату. Ройбен не знал, как она все это воспринимает, мог лишь четко сказать, как он сам воспринимает окружающее. Сказать, что никогда не забудет ее, такую, как сейчас, в свете свечей, слегка раскрасневшуюся от вина, с яркими губами и подернутыми дымкой глазами, в которых отблескивало пламя камина.