Текст книги "Волки на переломе зимы"

– Не мог бы ты снова рассказать мне, как все это было? – спросил он.

– Конечно. Она смотрела прямо на меня, – сказал Ройбен, изо всех сил сдерживаясь, чтобы снова не разразиться сбивчивым потоком слов. – Она была прямо за стеклом. Понятия не имею, сколько времени она там находилась и смотрела на меня. Я никогда прежде не сидел на том диванчике. Мне давно хотелось, знаете ли, сесть на красные бархатные подушки, подобрать под себя ноги, но до этой ночи я так и не сделал этого.

– А она постоянно сидела там, когда была маленькая, – сказал Феликс. – Это было ее место. Я часами работал за столом, а она читала у окна. У нее всегда была там, за занавеской, стопочка книг.

– Где именно? С левой стороны? Она сидела спиной к стене с левой стороны окна?

– Именно так. Левый угол принадлежал ей. Я часто дразнил ее, что она испортит глаза: когда солнце начинало садиться, в том углу делалось совсем темно. А она читала, пока не становилось совсем темно. Она читала там даже в самые холодные зимние дни. Сидела там в халате, поджав под себя ноги в теплых носках. И упорно не желала пользоваться торшером. Говорила, что ей вполне хватает света от этой вот настольной лампы. Так ей нравилось.

– Точно так же там сидел и я, – слабым голосом сказал Ройбен.

Они снова умолкли. Пламя догорело, лишь уголья мерцали в камине.

В конце концов Ройбен поднялся.

– Устал. Такое ощущение, будто пробежал несколько миль. Все мышцы болят. Пожалуй, никогда еще мне так сильно не хотелось спать.

Феликс тоже встал – медленно, неохотно.

– Что же, – сказал он, – завтра я сделаю несколько звонков. Поговорю с ее приятелем из Буэнос-Айреса. Наверно, выяснить, там ли ее похоронили, где она хотела, будет совсем не трудно.

Они с Феликсом вместе направились к лестнице.

– Я хочу еще кое-что спросить, – сказал Ройбен, когда они поднимались по ступенькам. – Почему вы вдруг спустились в библиотеку? Услышали какие-то звуки или что-то почувствовали?

– Не знаю, – ответил Феликс. Проснулся. И ощутил нечто вроде frisson[4]4
  Frisson – дрожь, озноб; содрогание (фр.).


[Закрыть], как это называется у французов. Что-то было не так. А потом, конечно, увидел тебя, увидел, как на тебе проступает волчья шерсть. Ты же знаешь, что мы неким неощутимым образом сообщаем друг другу о том, что начинаем трансформироваться…

Они приостановились в темном коридоре перед дверью в комнату Феликса.

– Тебе не будет тяжело остаться одному? – спросил Феликс.

– Нет, нисколько, – ответил Ройбен. – Это был страх не того рода. Я не боялся ее и не ждал от нее ничего дурного. Это было нечто совсем другое.

Феликс не пошевелился, не взялся за ручку двери. Он немного помолчал и сказал:

– Как бы я хотел ее увидеть!

Ройбен кивнул. Конечно, Феликс очень хотел этого. И, конечно, Феликс пытался угадать, почему она явилась Ройбену. Разве мог он не думать об этом?

– Но ведь призраки являются тем, кто способен их видеть, верно? – спросил Ройбен. – Вы же сами так сказали. Кажется, отец сказал то же самое, когда мать как-то раз принялась высмеивать саму мысль о явлении призраков.

– Да, это так, – согласился Феликс.

– Мне кажется, стоит согласиться, что она хочет, чтобы этот дом вернулся к вам.

– Вы так считаете? – упавшим голосом спросил Феликс. Он казался сломленным, его постоянную ненаигранную бодрость как рукой сняло. – Ройбен, с какой стати ей хотеть, чтобы мне что-то здесь принадлежало, после того как я бросил ее?

Ройбен ничего не сказал. Он вновь явственно представил ее себе, ее лицо, страдальческое выражение на нем, то, как она тянулась к нему сквозь стекло. Пожал плечами. И пробормотал:

– Ей больно.

Он вновь взглянул на Феликса и вдруг смутно ощутил, что выражением лица тот пугающе походил на Марчент.

5

Рано утром его разбудил звонок телефона; увидев на экране имя Селесты, он не стал отвечать. В полусне он прослушал оставленное ею сообщение: «… и, думаю, для кого-то это, может быть, и окажется хорошей новостью, – говорила она необычно ровным голосом, – но только не для меня. Я говорила об этом с Грейс и, конечно, учитываю и ее чувства. Как бы там ни было, мне нужно повидаться с тобой, потому что без тебя я не могу принять окончательное решение».

Что же все-таки она могла иметь в виду? Впрочем, его это мало интересовало, и терпения для разгадывания загадки было еще меньше. Тут ему пришла в голову совершенно неожиданная мысль: он никак не мог вспомнить, почему решил, что любил Селесту? Как он вообще мог завести и поддерживать с нею отношения? Почему он проводил так много времени в обществе человека, которому он, лично он, настолько не нравился? И она за это время сделала его настолько несчастным, что теперь один только звук ее голоса вызывал у него раздражение и даже легкую боль, несмотря даже на то, что голову его вроде бы занимали совсем другие вещи.

Возможно, Селеста захотела заручиться его согласием на свой брак с его лучшим другом Мортом. Конечно, в том-то и дело. Конечно! Его отношения с Селестой прервались всего два месяца тому назад, и ей сейчас неловко за свою спешку. И, конечно, она посоветовалась с Грейс, потому что любит Грейс. Морт и Селеста регулярно бывали в доме на Русском холме. Каждую неделю трижды обедали там. Морту очень нравился Фил. Фил любил говорить с Мортом о поэзии, и Ройбен задумался о том, что теперь эти беседы вряд ли придутся по вкусу Селесте, которая всегда смотрела на Фила свысока и считала его довольно-таки жалким человечком.

Во время умывания он пришел к выводу, что из всех, кого он знает, ему, по большому счету, хочется видеть только двоих: отца и брата Джима.

Нельзя ли найти какой-нибудь способ навести Фила на тему призраков, никоим образом не касаясь происходящего?

Да, Фил видел привидения, Фил, несомненно, должен быть знаком с многочисленными сведениями по этому вопросу, накопившимися в фольклоре, но между Ройбеном и теми, кому не суждено было знать правду о Нидек-Пойнте, возвышалась стена, за которую последние ни в коем случае не должны были заглядывать.

Что касается Джима… Ройбен опасался, что наперед знает все, что Джим мог бы сказать насчет призраков и духов. Нет, Джим не верил в дьявола, и, возможно, Джим не верил и в бога. Тем не менее он был священником и часто говорил то, что, по его мнению, полагалось говорить священнику. Ройбен отдавал себе отчет, что после появления в его жизни Почтенных джентльменов он ни разу по-настоящему не исповедовался Джиму, и ему было стыдно. А если бы время вернулось назад, Ройбен ни за что не посвятил бы Джима в тайну Волчьего дара. И это было бы просто нечестно.

Одевшись и выпив кофе, он позвонил единственному человеку в мире, с которым мог поделиться своими заботами: Лауре.

– Послушай, зачем тебе ехать так далеко? – сразу же спросила Лаура. – Давай встретимся где-нибудь не на побережье. По всей Винной стране льет дождь, но, может быть, не такой уж сильный.

Он был целиком и полностью «за».

В полдень он въехал на центральную площадь Сономы и увидел перед кафе джип Лауры. Из-за туч выглянуло солнце, но мостовые оставались мокрыми. Несмотря на холодную сырость, в центре города было многолюдно. Ройбену очень нравился и сам городок, и его площадь. Ему казалось, что в таком милом тихом калифорнийском городке просто не может случиться ничего дурного, и он надеялся выкроить после ленча несколько минут, чтобы пройтись по магазинам.

Едва увидев Лауру, которая ожидала его, сидя за столиком, он вновь изумился произошедшим с нею переменам. Да, более темной стала голубизна глаз, волосы превратились в роскошную белокурую гриву, но появилось еще что-то сверх того, какая-то потаенная жизненная сила, проявляющаяся и в выражении ее лица, и даже в ее улыбке.

Заказав самый большой сэндвич, какой только подавали в этом заведении, суп и салат, он приступил к рассказу.

Неторопливо, не упуская ни единой подробности, он изложил историю появления призрака. Ему хотелось, чтобы Лаура полностью представила себе всю картину: и покой, царивший в доме, и эффектную картинность на этом фоне появления Марчент, и выразительность ее жестов, и ее исказившееся лицо.

В кафе было многолюдно, все разговаривали, но сильного шума не было, так что они могли беседовать вполголоса. В конце концов он рассказал обо всем, включая свою беседу с Феликсом, и в обычной для себя в последнее время волчьей манере набросился на суп. Полностью позабыв о правилах хорошего тона, он выпил его прямо из тарелки. Вкусные свежие овощи, густой бульон.

– Так, ты веришь мне? – спросил он. – Веришь, что я действительно все это видел? – Он вытер губы салфеткой и взялся за салат. – Уверяю тебя, это мне не приснилось.

– Да, я думаю, что ты ее на самом деле видел, – ответила она. – И, судя по всему, Феликс тоже не считает, что ты выдумал это видение. Мне кажется – и это меня немного пугает, – что она может являться тебе и потом.

Он кивнул.

– Но веришь ли ты, что она где-то существует? Я имею в виду: истинная, настоящая Марчент. Ты веришь, что она находится где-то вроде чистилища?

– Не знаю, – честно ответила Лаура. – Ты наверняка слышал слово «привязанный». Во всяких теориях ты разбираешься неплохо и должен знать, что некоторые призраки – это духи, привязанные к определенному месту. Духи умерших людей, которые попросту не могут куда-то переместиться. Не знаю, есть ли в этом правда. Я никогда особо не верила в такое. Но умершие могут являться на свет, если случается какой-то особый непорядок или же при наличии эмоциональной привязанности особого рода.

Он пожал плечами. Подобные теории он уже слышал. Слышал рассуждения отца об «умерших, привязанных к месту смерти». Фил говорил о таких, что они претерпевают страдания, проходят нечто вроде персонального чистилища.

Тут всплыла мысль о призраке отца Гамлета и ужасающем описании огненных мук, которые тот претерпевал. Некоторые литературоведы утверждали, что этот призрак явился прямо из ада. Но это полная чушь! Ройбен не верил в чистилище. Не верил он и в ад. Откровенно говоря, разговоры об аде он всегда находил оскорбительными. Он всегда был уверен, что люди, верующие в ад, очень мало сочувствуют тем, кто, по их мнению, должен туда попасть. А то и вовсе не сочувствуют. Скорее наоборот. Те, кто верует в адский огонь, похоже, наслаждаются мыслью о том, что эта ужасная участь суждена, в конце концов, большей части человеческой расы.

– Но что именно означает эта привязка к месту? – спросил он. – Где Марчент может находиться сейчас, в этот самый момент? Что она чувствует?

К его изумлению, Лаура на самом деле ела заказанную пищу. Быстро разрезав на несколько кусков стейк по-европейски, она моментально съела их и тут же, не переводя дыхания, перешла к тарелке со скалопини. Когда же официантка поставила перед ним заказанный сэндвич с ростбифом, он, естественно, тут же вернулся к первоочередному делу.

– Не знаю, – ответила Лаура. – Если допустить, что души существуют, то, значит, они попадают в какую-то ловушку, а может быть, каким-то образом цепляются за то, что способны видеть и слышать о нас и нашем мире.

– Очень логично… – прошептал он. И снова содрогнулся. Он ничего не мог с собою поделать.

– Знаешь, что я сделала бы на твоем месте? – вдруг сказала она и, промокнув губы салфеткой, одним глотком выпила половину колы со льдом из своего стакана. – Я постаралась бы раскрыться навстречу призраку, дать ему понять, что искренне желаю разобраться, чего же он хочет. То есть если это действительно личность Марчент Нидек, если перед тобою что-то цельное, реальное и способное чувствовать – нужно открыть свою душу. Я понимаю, что в многолюдном кафе, среди веселой публики, при ярком свете дня сказать такое очень легко, тем более что я не видела призрак, но я постаралась бы вести себя именно так.

Он кивнул.

– Ее я не боюсь. Я боюсь, что она несчастна, что она, Марчент, продолжает существовать где-то – не в лучшем из миров. Я хочу облегчить ее участь, сделать все, что в моих силах, чтобы исполнить ее желание.

– Ну, конечно!

– Как, по-твоему, может быть, что она тревожится из-за дома, из-за того, что Феликс вернулся туда, а я оставил дом за собой? Завещая мне дом, она не знала, что Феликс жив.

– Вряд ли это имеет какое-то отношение к дому, – ответила Лаура. – Феликс богат. Захотел бы вернуть себе Нидек-Пойнт – предложил бы выкупить его у тебя. И поселился у тебя как гость он вовсе не потому, что у него денег не хватает. – Она говорила это, не переставая есть, и быстро очистила тарелку. – Не забывай, что ему принадлежат все земли, окружающие Нидек-Пойнт. Я слышала, как он говорил об этом Гэлтону и кому-то еще из мастеров. Это вовсе не секрет. Он совершенно спокойно обсуждал это с ними, когда нанимал их для какой-то работы. Усадьба Гамильтонов принадлежит ему уже пять лет. А участок Дрекселов, восточнее, он купил еще раньше. Сейчас люди Гэлтона работают в тех домах. Феликсу принадлежат земли южнее Нидек-Пойнта от берега до самого городка. На этой территории еще остались старые дома, хотя бы того же Гэлтона, но Феликс всерьез намерен дождаться, пока хозяева не решат продать свои участки, чтобы приобрести их.

– Значит, он намеревался вернуться, – сказал Ройбен. – И не просто намеревался, а планировал и готовил возвращение. И хочет заполучить дом. Не может не хотеть.

– Нет, Ройбен, ты все не так понял, – возразила она. – Он действительно собирался когда-нибудь вернуться. Но только после того, как дом уйдет от Марчент. После того как она стала жить в основном в Южной Америке, его агенты много раз пытались под разными именами купить этот дом, но Марчент всегда отказывалась. Об этом Феликс сказал мне сам, просто в разговоре к слову пришлось. Это тоже никакая не тайна. Он ждал, пока она совсем уедет. А случившееся оказалось для него полнейшей неожиданностью.

– Главное – хочет ли он сейчас заполучить дом, – сказал Ройбен. – Уверен, что хочет. Он же сам его выстроил.

– Если и так, то он не торопится.

– Я отдам ему этот дом. Я не потратил на него ни медяка.

– И ты полагаешь, что призраку все это известно? – спросила Лаура. – И его это как-то тревожит и задевает?

– Нет, – ответил он. Покачал головой. Он вспомнил перекошенное лицо, вспомнил ее руки, протянутые так, будто она пыталась дотянуться до него сквозь стекло. – Может быть, конечно, я иду по ложному следу. Может быть, ее дух возмущен приготовлениями к Рождеству – тем, что мы устраиваем праздник так скоро после ее смерти. А может быть, дело в чем-то совсем другом.

Он снова испытал сильное ощущение присутствия Марчент, как будто явление ее призрака породило между ними новую, жутковатую близость, и та скорбь, которую он постоянно испытывал, казалось, бесконечно глубже укоренилась в той Марчент, которую он знал.

– Нет, задуманный праздник никак не должен был оскорбить ее. Во всяком случае, его не хватило бы для того, чтобы заставить ее вернуться оттуда, где она оказалась, и явиться тебе.

Ройбену было нечего сказать. Он пребывал в полном замешательстве. Было ясно только, что ему удастся что-либо узнать лишь в том случае, если дух снова явится ему.

– В зимний Солнцеворот духи являются чаще, чем в другое время, так ведь? – спросила Лаура. – Взять хотя бы бесчисленные истории о рождественских привидениях, которые рассказывают во всех странах, говорящих по-английски. Появление призраков в это время года стало чуть ли не традицией, в это время они сильны, как будто преграда, разделяющая живых и мертвых, делается хрупкой.

– Да, Фил не раз говорил то же самое, – ответил Ройбен. – Потому-то «Рождественская песнь» Диккенса так сильно действует на читателей. Из-за стародавних преданий о духах, которые являются именно в это время года.

– Вернись, пожалуйста, ко мне, – сказала Лаура и взяла его за руку. – Выброси эти мысли из головы – хотя бы ненадолго. – Она жестом потребовала принести чек. – Здесь поблизости имеется очаровательная маленькая гостиница. – Она улыбнулась ему обжигающей, призывной, всезнающей улыбкой. – Знаешь, как приятно оказаться в незнакомой кровати, с незнакомыми балками над головой…

– Пойдем, – согласился он.

Они занимались любовью в находившемся за два квартала от площади укрытом в саду очаровательном коттедже в сельском стиле, на старомодной бронзовой кровати, под низко нависшим скошенным потолком. Желтые цветы на обоях. Свеча в старинном кованом железном канделябре. Розовые лепестки на простынях.

Лаура была груба, настойчива и воспламеняла его своим желанием. Но вдруг она застыла и отодвинулась.

– Ты можешь сейчас трансформироваться? – прошептала она. – Очень тебя прошу. Стань Человеком-волком, ради меня.

В тихой комнате стоял полумрак; белые жалюзи надежно защищали ее от послеполуденного солнца.

Он не успел даже ответить: трансформация началась сама собой.

Опомнившись, он обнаружил, что стоит перед кроватью; тело уже покрыто волчьей шерстью, когти, в удлинившихся суставах рук и ног замирает пульсация. Он чуть ли не слышал, как отрастает грива, как шелковистые волосы покрывают его лицо. Новыми глазами он осмотрел хрупкую старомодную меблировку помещения.

– Вы этого хотели, мадам? – спросил он обычным для этого состояния глубоким баритоном Человека-волка, который звучал намного богаче и гуще, чем его прежний голос. – Нас могут обнаружить, но ведь мы готовы рискнуть ради хорошего дела, так ведь?

Она улыбнулась.

Она разглядывала его, как никогда прежде. Пригладила ладонью шерсть на его лбу, пробежала пальцами сквозь длинные, более грубые волосы на его голове.

Он притянул ее к себе и опустился на голые доски пола. Она прижималась к нему и вырывалась, будто хотела спровоцировать его на какую-то резкую вспышку, колотила его кулачками в грудь, одновременно целуя его и крепко прижимая язык к его клыкам.

6

Ройбен вернулся из Сономы уже под вечер. Дождь перешел в густую морось, и, хотя до ночи было еще далеко, можно было подумать, что уже начало смеркаться.

Как только он увидел вдалеке дом, на душе у него полегчало. Рабочие уже закончили украшать все окна фасада ровными рядами ярко-желтых мелких лампочек, а вокруг парадной двери красовалась массивная вечнозеленая рождественская гирлянда, тоже пестревшая яркими огоньками.

Каким веселым и мирным он казался. Рабочие как раз завершили свои труды, и несколько машин отъехали от террасы ему навстречу. Осталась только одна машина для людей, которые работали в гостевом флигеле, расположенном немного ниже, но и они тоже должны были уехать.

Парадные комнаты тоже выглядели очень весело; там, как всегда, топились камины, а справа от двери в главную гостиную возвышалась огромная, еще не разодетая в украшения елка. Камины также были убраны пышными зелеными гирляндами. Повсюду густо пахло вечнозелеными растениями.

Но дом, как ни странно, оказался пуст. Ройбен не бывал здесь в одиночестве с того самого дня, когда сюда явились Почтенные джентльмены. На кухонном столе он обнаружил записки, в которых сообщалось, что Феликс увез Лизу на побережье в магазины, Хедди прилегла вздремнуть, а Жан-Пьер повез Стюарта и Маргона в Напу – обедать.

Впрочем, Ройбен не придал значения странной пустоте в доме. В своих мыслях он снова вернулся к Марчент. Он думал о Марчент на протяжении довольно долгой поездки из Сономы, и лишь после того, как поставил на огонь кофейник, до него дошло, что встреча с Лаурой – ленч и любовь в уютном коттедже – пришлась очень кстати, потому что он перестал бояться происходящих в ней перемен.

Он быстро принял душ, надел синий пиджак и серые шерстяные брюки – он часто одевался так к обеду – и направлялся по коридору к лестнице вниз, когда до его слуха донеслись звуки радио, игравшего где-то в западной части дома, его части.

Место, где работал приемник, он определил почти сразу. В той самой комнате, где когда-то жила Марчент.

В коридоре, как всегда, было темно и мрачно – там вовсе не имелось окон и все освещение составляли несколько бра с бумажными абажурами на стенах и слабые лампочки под потолком. И он хорошо видел, что из-под двери Марчент выбивается луч света.

К его сердцу вновь рывками пополз холодный ужас, правда, на сей раз это происходило медленно. Он застыл посреди коридора, чувствуя, что его тело пытается трансформироваться, и прилагая все силы, чтобы воспрепятствовать этому порыву, и не знал, что делать.

И для музыки, и для света можно было найти добрый десяток объяснений. Например, Феликс мог искать что-то в шкафу или письменном столе Марчент и оставить все включенным.

Ройбен все так же не мог пошевелиться. Он старательно отгонял от себя ощущение мурашек на лице и ладонях, но полностью подавить его так и не смог. Кисти его рук обросли пусть не шерстью, но довольно густыми волосами. Прикоснувшись к лицу, он обнаружил то же самое. Ну, что ж. Однако какой прок ему будет от этих мелких телесных усовершенствований, если призрак и в самом деле появится?

Радио играло старую – девяностых годов – мелодичную мечтательную песню. Он знал эту мелодию, ее медленный гипнотизирующий ритм и глубокий женский голос. «Прими меня такой, какая я есть». Мэри Фал и «Проект Октябрь». Он танцевал под эту музыку со своей школьной подружкой Шарлотой. Уже тогда она считалась старой. Все это было слишком ощутимо, слишком реально.

Внезапно он так разозлился на собственную панику, что взял да и постучал в дверь.

Ручка медленно повернулась, дверь открылась, и он увидел перед собой полутемную фигуру Марчент; горевшая за ее спиной лампа лишь частично освещала комнату.

Ройбен неподвижно застыл, глядя на этот темный силуэт, и вот уже обрисовался знакомый угловатый контур лица, стали проступать черты, и появились большие несчастные и молящие глаза.

На ней был тот же самый испачканный кровью пеньюар, и Ройбен видел, как на нем сверкали бесчисленные жемчужины.

Он попытался заговорить, но его челюсть, мышцы лица, а также руки и ноги словно окаменели.

Их разделяло не более двух футов.

Сердце, казалось, вот-вот взорвется.

Он поймал себя на том, что пятится от фигуры, а потом перед ним сразу потемнело. Он стоял в безмолвном пустом коридоре, весь потный, с трясущимися поджилками, а дверь в комнату Марчент снова оказалась закрыта.

Почувствовав вспышку ярости, он распахнул дверь и шагнул в потемневшую комнату. Нашарив на стене выключатель, он нажал его; вспыхнула целая россыпь небольших лампочек.

Он чувствовал, что его грудь и руки по всей длине покрыты потом. Ладони сделались скользкими. Начавшееся было превращение в волка прекратилось. Волчья шерсть осыпалась. И все же и ощущение мурашек, и дрожь в руках и ногах оставались. Ему удалось заставить себя несколько раз медленно вдохнуть и выдохнуть.

Никаких звуков радио и даже радиоприемника вовсе не видно, а вся комната точно такая, какой он запомнил ее, когда осматривал в прошлый раз, еще до появления Феликса, Маргона и остальных.

На окнах и балдахине массивной медной кровати висели дорогие занавеси, отделанные белыми кружевами. В северном углу комнаты – старомодный туалетный столик, накрытый скатертью с такими же кружевными фестонами. Кровать застелена розовым ситцевым покрывалом, такое же покрывало на стоявшем около камина пулом диванчике для двоих. Еще в комнате имелся письменный стол тоже, как и вся обстановка, подчеркнуто женского облика, с выгнутыми ножками стиля «королева Анна» и белый книжный шкаф, в котором стояло несколько книг в твердых обложках.

Дверь гардероба оказалась распахнута. Внутри ничего, кроме полудюжины обтянутых материей плечиков. Очень миленьких. Часть была обтянута пестрым ситцем, остальные – светлым шелком. Пахло духами. Здесь, на перекладине платяного шкафа, пустые плечики вдруг оказались для него символом потери, страшной реальности того, что Марчент исчезла, скрылась в безвозвратности смерти.

Пыль на полках. Пыль на паркетном полу. Ничего нет, ничего такого, в чем печальный скитающийся дух мог бы найти для себя опору – если скитающиеся духи так поступают.

– Марчент, – прошептал он. Он приложил ладонь ко лбу, потом вынул носовой платок и вытер пот с лица. – Марчент, умоляю, – снова прошептал он. Ему никак не удавалось вспомнить, что говорилось во всяких фольклорных источниках насчет способности духов читать мысли. – Марчент, помоги мне, – попросил он, но собственный шепот прозвучал в пустой комнате очень громко и еще сильнее ударил по и без того напряженным нервам Ройбена.

Ванная пуста и стерильно чиста, шкафчики пусты. Никаких радиоприемников. Запах моющих средств.

Какие милые обои, со старомодным ситцевым узором из бело-голубых пасторальных фигурок. Таким же, как на плечиках в гардеробе.

Он представил себе Марчент купающейся в длинной овальной ванне на ножках в виде когтистых звериных лап, и тут же на него внезапно волной накатило ощущение ее близкого, почти телесного присутствия, их объятий в ту жуткую ночь, прикосновений ее теплой кожи к его лицу, звуки ее мягкого, умиротворяющего голоса.

Повернувшись, он внимательно посмотрел вокруг и медленно направился к невысокой кровати. Ройбен присел на край, лицом к окну, и закрыл глаза.

– Марчент, помоги мне, – чуть слышно сказал он. – Помоги. Марчент, что происходит? – Никогда еще, пожалуй, ему не доводилось испытывать такой тоски. Вся его душа пребывала в смятении. И он вдруг расплакался. Мир опустел, из него улетучилась вся надежда, все мечты. – Мне так горько из-за того, что тогда случилось… – пробормотал он трясущимися губами. – Марчент, я прибежал сразу же, как только услышал твои крики. Клянусь Богом, так оно и было, но с двоими я не смог справиться. К тому же я все равно опоздал.

Он повесил голову.

– Прошу тебя, скажи, чего ты от меня хочешь. – Он уже рыдал совсем по-детски. В памяти всплыл Феликс в библиотеке, на первом этаже, то, как он прошлой ночью спрашивал сам себя, почему он все эти годы не появлялся дома, и его глубокое искреннее сожаление. В ушах явственно прозвучал унылый голос Феликса, его слова: «С какой стати ей хотеть, чтобы мне что-то здесь принадлежало… после того, как я бросил ее».

Вынув платок, он вытер нос и рот.

– Не знаю, почему он поступил так, а не иначе. А если и догадываюсь, то все равно не могу сказать наверняка. Но точно могу сказать тебе, что люблю тебя. Я не пожалел бы жизни, чтобы остановить их. И сделал бы это не задумываясь.

Ему вроде бы стало чуть полегче, но он чувствовал, что это облегчение фальшивое и незаслуженное. Бесповоротность ее смерти требовала от него большего. Бесповоротность ее смерти полностью сокрушила его. Да, он сейчас взахлеб выложил многое из того, что просилось на язык, и это было вроде бы хорошо, несмотря на то что для нее, конечно, все это ничего не значило. А сам он не имел никакого представления ни о том, могла ли Марчент в действительности пребывать в каком-то мире, откуда была способна видеть или слышать его, ни о том, что представляло собой то видение, которое несколько минут назад явилось ему в дверях.

– Марчент, все это чистая правда, – сказал он. – Ты сделала мне грандиозный подарок – этот дом, который я никоим образом не заслужил, никоим образом, и я здесь, живой, и не знаю, что происходит с тобой, Марчент, с тобой… я ничего не понимаю.

У него не осталось слов, которые он мог бы произнести вслух. Но про себя, молча, он повторил от всего сердца: «Я очень люблю тебя».

Он думал о том, насколько несчастен он был, когда встретился с нею. О том, как отчаянно он стремился освободиться не только от своих любящих родственников, но и от злосчастной связи с Селестой. Селеста не любила его. Совершенно точно. У нее было лишь тщеславие, внезапно сообразил он, стремление иметь рядом с собой «красавца мужчину», как она частенько с откровенной насмешкой называла его, а он уверил себя в том, что должен испытывать влечение к этой шикарной и умной женщине, которая к тому же очень нравилась его матери. А правда заключалась в том, что Селеста делала его несчастным. Что же касается родных… ему было необходимо хоть на некоторое время сбежать от них, чтобы понять, чем же на самом деле он хотел заниматься.

– А теперь, – прошептал он, – благодаря тебе я живу в этом мире.

Тут ему внезапно вспомнилось, с какой любовью она говорила о Феликсе, как скорбела по нему, вспомнилась ее усталая уверенность в том, что он умер и его больше нет, он знал, что сам вряд ли смог бы выдержать такую боль. Какое право было у него на Феликса, по которому она так горевала? Он оцепенел от несправедливости происходящего и ужаса перед ним.

Он долго сидел там, дрожа всем телом, дрожа так, будто насквозь промерз, хотя в комнате было тепло; он сидел, закрыв глаза, углубившись в размышления, и уже почти забыл о потрясении и ужасе, которые только что испытал. В мире существовало и кое-что хуже, чем страх.

За его спиной раздался звук, звук скрипнувших пружин, и Ройбен ощутил, как матрас справа от него промялся.

Кровь отлила от его лица, а сердце дало перебой.

Она сидела рядом с ним! Он знал это. Он вдруг почувствовал, как на его руку легла ее ладонь – мягкая, легкая, но вполне ощутимая ладонь, – а к плечу прижалась податливая грудь.

Он медленно открыл глаза и встретил ее взгляд.

– О Боже в небесах, – пробормотал, не удержавшись, он, почувствовал, что язык у него заплетается, и повторив: – Боже в небесах, – заставил себя посмотреть на нее, по-настоящему посмотреть на нее, на ее бледно-розовые губы, на четкие, словно нарисованные пером черты ее лица. Ее белокурые волосы блестели в свете лампы. Шелк ее белого пеньюара, прямо возле его руки, поднимался и опускался вместе с дыханием. Она придвинулась еще ближе, ее холодные пальцы крепче надавили на его правую руку, которая сама собой сжалась в кулак, а вторая ладонь легла на его левое плечо.

Он смотрел прямо в ее нежные подернутые влагой глаза. Заставлял себя смотреть. Но его правая рука неожиданно для него самого дернулась, стряхнув ее ладонь, и изобразила крестное знамение. Все это походило на судорогу, и Ройбен сразу покраснел от стыда.

Она чуть слышно вздохнула, но ее брови тут же сдвинулись, и вздох перешел в стон.

– Прости меня! – поспешно воскликнул Ройбен. – Скажи… – он запнулся и в замешательстве скрипнул зубами. – Скажи… что я могу сделать?

Ее лицо исказилось словно от невыносимого страдания. Она медленно потупила взгляд и отвернулась; подстриженные волосы рассыпались вдоль щеки. Ему захотелось прикоснуться к ее волосам, к ее коже – прикоснуться… Но тут ее взгляд, до краев исполненный скорби, вернулся к нему; она, похоже, собралась что-то сказать, совершенно явно, она прилагала к этому большие усилия. Но тщетно.

Видение вдруг просветлело, будто озарилось изнутри, и рассеялось.

Исчезло, словно его и не было. И он остался один на кровати, один в комнате, один в доме. Минуты беззвучно улетали, а он так и сидел, не в силах пошевелиться.