Текст книги "Настройщик"

Вначале он не мог понять, откуда он доносится, звуки отражались от стен многочисленных построек и смешивались с песнопениями. Он направился по узкой дорожке позади большой каменной платформы, где группа молящихся повторяла за монахом странные, гипнотизирующие слова, которые, как он узнал позже, были не на бирманском, а на языке пали. Музыка стала громче. Под свисающими ветвями баньяна он увидел музыкантов.

Их было четверо, и они подняли глаза, давая понять, что заметили его. Он улыбнулся и начал рассматривать инструменты: барабан и доска, похожая на ксилофон, длинный, как гусиная шея, рожок и что-то вроде арфы. Последний инструмент наиболее привлек его внимание, потому что он знал, что от арфы произошел клавесин, а от него, конечно же, фортепиано. Это была замечательная арфа, по форме напоминавшая одновременно корабль и плывущего лебедя; струны были натянуты близко друг к другу, что было возможно, как стало ему понятно, именно благодаря уникальной форме инструмента. Какой мудрый дизайн, подумал он. Пальцы музыканта медленно перебирали струны; мелодия была странной, на его слух – лишенной привычных гармоний, и ему было трудно уследить за ней. Высота звуков менялась, как казалось ему, совершенно беспорядочным образом. Он прислушался старательнее, но мелодия продолжала ускользать от него.

Вскоре появился еще один слушатель – элегантно одетый бирманец, держащий за руку ребенка. Эдгар кивнул мужчине с мальчиком, и они продолжили слушать вместе. Присутствие этого человека неожиданно напомнило ему о том, что капитан Далтон собирался прислать за ним вечером и что ему нужно принять ванну и переодеться. С неохотой он отошел от музыкантов. Он завершил обход пагоды, снова присоединившись к толпе там, где она собиралась у выхода на площадь и выливалась обратно на лестницу. Он спустился обратно на улицу и присел на нижней ступеньке, чтобы завязать шнурки. Вокруг него мужчины и женщины с легкостью сбрасывали и надевали свои сандалии. Завозившись со шнурками, он начал насвистывать, пытаясь воспроизвести фрагмент, который только что слышал. Он поднялся на ноги. Вот тогда он и увидел ее.

Она стояла футах в пяти от него, с ребенком у бедра, одетая в лохмотья, с протянутой рукой, ее тело было выкрашено желтым. Вначале он заморгал, думая, что это призрак, цвет ее кожи был словно призрачный отсвет золота пагоды, словно расплывающийся образ, возникающий перед глазами после того, как долго смотришь на солнце. Она поймала его взгляд и подошла ближе, и он увидел, что ее кожа золотится не от краски, а от желтой пыли, покрывающей ее лицо, руки и босые ноги. Пока он смотрел, она протянула к нему ребенка, ее желтые руки крепко сжимали крошечное спящее создание. Он взглянул в ее лицо и темные умоляющие глаза, окруженные желтым; только потом он узнал, что эта желтая пыль – куркума, которую бирманцы называют са-нвин, и что женщины посыпают ею тело после родов, чтобы уберечься от злых духов, но эта женщина была покрыта са-нвин в знак мольбы, потому что, по традиции, женщина, на теле которой остается са-нвин, не должна покидать дом в течение многих дней после рождения ребенка, а если она сделала это, то это может означать лишь то, что ребенок болен. Но, стоя у подножия Шведагона, он еще не знал всего этого, он мог только смотреть на позолоченную женщину, пока она не сделала к нему еще один шаг, и тогда он разглядел мух, вьющихся вокруг ротика младенца и открытой раны на его крохотной головке. Он в ужасе отступил и начал лихорадочно рыться в карманах в поисках монет и, достав их, не считая, высыпал ей в ладони.

С отчаянно бьющимся сердцем он направился прочь. Вокруг него продолжали свой путь паломники, не обращая внимания на позолоченную молодую мать, которая с удивлением пересчитывала монеты, и на долговязого англичанина, который в последний раз взглянул на храм и фигуру, осененную его парящим куполом, поглубже засунул руки в карманы и поспешил к своему новому жилищу.

Позже, вечером, прибыл капитан Далтон, который предложил ему присоединиться к компании офицеров, играющих в бильярд в клубе “Пегу”. Он отказался, сославшись на усталость. Уже несколько дней он не писал жене, сказал он. Он не рассказал Далтону о видении, до сих пор стоявшем перед его глазами, не сказал, что ему кажется каким-то неправильным пить шерри, слушая военные сплетни, одновременно думая о встреченной им женщине и ее младенце.

– Ладно, у нас еще будет время на бильярд, – сказал Далтон. – Но я настаиваю, чтобы вы завтра поехали с нами на охоту. Только на прошлой неделе один пехотинец сообщил, что видел тигра неподалеку от Дабейна. Я собираюсь туда с капитаном Уизерспуном и капитаном Фоггом, они оба недавно прибыли из Бенгалии. Вы же присоединитесь к нам? – Он стоял в дверях, и Эдгару был виден лишь темный силуэт.

– Но я никогда в жизни не бывал на охоте, и мне кажется…

– Пожалуйста! Я не хочу больше этого слышать. Это входит в наши обязанности. Тигр терроризирует местных крестьян. Мы отправляемся завтра на рассвете. Встретимся у конюшен, вы знаете, где это? Нет, вам не нужно ничего брать с собой. Может быть, только шляпу. У нас полно сапог для верховой езды и, конечно, винтовок. Человек с такими умелыми пальцами, как у вас, должен быть отличным стрелком.

После этого комплимента и еще потому, что он уже отклонил одно приглашение, Эдгар уступил.

7

На следующее утро Эдгар нашел капитана у конюшен, тот седлал лошадь. Вокруг стояли еще пятеро – двое англичан и трое бирманцев. Увидев настройщика, Далтон вылез из-под брюха лошади, где подтягивал подпругу. Он вытер руку о бриджи и протянул Эдгару.

– Прекрасное утро, мистер Дрейк, не правда ли? Это просто чудо, когда бриз проникает так далеко на материк. Очень освежает. Значит, в этом году дожди начнутся раньше.

Он выпрямился и посмотрел на небо, как будто пытаясь найти подтверждение своим метеорологическим наблюдениям. Эдгара впечатлил его здоровый и спортивный вид: лицо, медное от загара, волосы зачесаны назад, крепкие предплечья ниже закатанных рукавов рубашки.

– Мистер Дрейк, позвольте вам представить – капитан Уизерспун и капитан Фогг. Господа, это мистер Дрейк, лучший лондонский настройщик фортепиано. – Далтон хлопнул Эдгара по спине: – Замечательный человек, его семья из Херефорда.

Мужчины любезно протянули руки.

– Рад познакомиться с вами, мистер Дрейк, – проговорил Уизерспун.

Фогг лишь кивнул.

– Я сейчас закончу седлать, – сказал Далтон, снова склоняясь к брюху лошади. – Эта штучка иногда бывает весьма капризной, и я не хотел бы свалиться с нее, когда тигр будет поблизости. – Он обернулся и подмигнул настройщику.

Мужчины рассмеялись. В десяти футах от них бирманцы в свободных пасхоу сидели на корточках.

Наконец они сели на коней. Эдгар никак не мог закинуть ногу в седло, и капитану пришлось помочь ему. Когда отъехали от конюшен, один из бирманцев отделился от них и, поскакав вперед, быстро скрылся из виду. Далтон предводительствовал их маленьким отрядом, болтая с остальными капитанами. Эдгар пристроился позади. Замыкали шествие бирманцы, сидевшие вдвоем на одной лошади.

Было еще раннее утро, и солнце не успело разогнать туман в ложбинах. Эдгара удивило, как быстро городские строения Рангуна сменились сельскохозяйственными угодьями. Они обогнали несколько воловьих упряжек, возницы направили животных к обочине, чтобы пропустить всадников, но в остальном как будто не обратили на них никакого внимания. Вдалеке Эдгар заметил рыболова, проталкивающего лодчонку среди заросших маршей, то появляясь, то исчезая в тумане. На болотах, совсем рядом с дорогой, охотились белые цапли, грациозно поднимая и опуская в воду длинные ноги. Ехавший впереди Уизерспун спросил, не остановятся ли они, чтобы подстрелить птиц.

– Не здесь, – ответил Далтон. – Последний раз, когда мы начали стрелять птиц, крестьяне подняли жуткий шум. Белые цапли фигурируют в мифе об основании Пегу. Стрелять их – дурной знак, дружище.

– Вот же глупое суеверие, – фыркнул Уизерспун. – Я думал, что мы уже достаточно окультурили их, чтобы они позабыли о своих верованиях.

– Как видите, нет. Но лично я предпочел бы заняться охотой на тигра, чем потерять утро, ругаясь с каким-нибудь местным вождем.

– Хм. – Уизерспун как будто вкладывал в этот звук некий определенный смысл. Однако ответ Далтона, похоже, убедил его.

Они поехали дальше. Вдалеке люди закидывали в воду спирали рыбачьих сетей, с невидимых на таком расстоянии веревок рассыпались искрящиеся аркады брызг.

Ехали они с час. Болота уступили место густому кустарнику. Солнце уже изрядно припекало, и Эдгар чувствовал, как по груди сбегают струйки пота. Он ощутил облегчение, когда тропа свернула в густой лес. Сухой жар солнца сменился липкой влажностью. Они проехали по лесу всего несколько минут, когда их встретил бирманец, ускакавший вперед. Пока он разговаривал с двумя другими бирманцами, Эдгар осматривался кругом. В детстве он читал много историй об исследователях джунглей и долгие часы проводил, воображая хаос сочащихся нектаром цветов, скрывающиеся в чаще стаи страшных хищников. Наверное, это какие-то другие джунгли, подумал он, здесь слишком тихо и слишком темно. Он вглядывался в глубину леса, но сквозь сплетение лиан мог видеть не дальше пяти ярдов.

Наконец бирманцы прекратили обсуждать что-то между собой, и первый подъехал к Далтону. Эдгар был слишком рассеян, чтобы следить за нитью разговора. Очки запотели, он снял их и вытер краем рубашки. Но как только водрузил обратно на нос, очки тут же запотели снова. Он опять снял их. После третьей попытки оставил очки на месте и глядел на лес через плотный слой конденсата.

Далтон закончил разговор с бирманцем.

– Все в порядке, – крикнул он и развернул лошадь, ее копыта топтали переплетение подлеска. – Я поговорил с проводником. Он сказал, что в ближайшей деревне расспросил жителей о тигре. Его видели только вчера, он растерзал их лучшую свиноматку. Вся деревня в ужасе, один из местных прорицателей заявил, что это тот самый тигр, который утащил и съел ребенка два года назад. Поэтому они организовали собственную охотничью партию, намереваясь попытаться прогнать его из джунглей. Они говорят, что мы можем попытать счастья. В последний раз его видели в трех милях к северу отсюда. Или же, сказал он, мы можем отправиться южнее, в болота, где много диких кабанов.

– Я тащился сюда не затем, чтобы палить по свиньям, – возразил Фогг.

– Я тоже, – поддержал его Уизерспун.

– Мистер Дрейк, – обратился к нему Далтон, – а вы что скажете?

– О, я вообще не собираюсь стрелять. Я не попаду даже в жареную свинью, если она будет лежать передо мной на столе, не то что в дикого кабана. Вам решать.

– Ну, я уже много месяцев не охотился на тигра, – сказал Далтон.

– Значит, решено, – заключил Уизерспун.

– Только смотрите, куда стреляете, – сказал Далтон. – Не все, что движется в джунглях, будет тигром. И, мистер Дрейк, будьте осторожны, здесь полно змей. Не хватайтесь ни за что, похожее на ветку, прежде чем не убедитесь совершенно, что у нее нет клыков.

Он ударил лошадь пяткой в бок, и все последовали за ним, петляя по лесу.

Растительность сделалась еще гуще, и они часто останавливались, ожидая, пока первый всадник разрубит лианы, преграждающие путь. Казалось, что больше растений свисает сверху, чем растет на земле, все это переплеталось, стремясь добраться до солнечного света. Пышные эпифиты, орхидеи, кувшинчики цеплялись за большие деревья, бахрома корней свешивалась с веток, пересекавших небо над тропинкой. Эдгару всегда нравились сады, и он гордился тем, что знает латинские названия растений, но здесь он напрасно пытался найти хотя бы одно, которое было бы знакомо ему. Даже деревья были чужими, массивными, их слоноподобные стволы поддерживались плоскими корнями-подпорками, достаточно большими, чтобы спрятать за своей стеной тигра.

Они ехали еще с полчаса, миновали развалины какой-то небольшой постройки, полускрытой переплетенными древесными корнями. Англичане проехали мимо, не задержавшись. Эдгар хотел окликнуть кого-нибудь, чтобы спросить, что это, но его спутники были уже слишком далеко впереди. Бирманцы, ехавшие позади, кажется, тоже заметили руины. Один из них, у которого в руках была небольшая цветочная гирлянда, быстро спешился и положил ее у основания разрушенной стены. Эдгар обернулся на скаку. Сквозь мозаику стеблей и листьев он увидел, как бирманец поклонился, но картина тут же исчезла, лианы полностью перекрыли обзор, а конь Эдгара устремился вперед.

Офицеры впереди остановились, и он едва не врезался в них на повороте тропы. Все собрались под большим деревом. Далтон и Уизерспун шепотом спорили о чем-то.

– Всего один выстрел, – говорил Уизерспун. – Нельзя же упустить такую шкуру. Клянусь, я возьму ее с одного выстрела.

– Говорю тебе, вполне может быть, что тигр уже наблюдает за нами. Выстрели сейчас – и наверняка испугаешь его.

– Это глупость, – сказал Уизерспун. – Тигр и так уже напуган. Вот уже три года я не могу добыть хорошей обезьяньей шкуры. Они всегда оказываются слишком старыми, а единственную хорошую шкуру, которая у меня была, испортил неумелый скорняк.

Эдгар проследил за их взглядами, стараясь разглядеть предмет их спора на высоком дереве. Вначале он не увидел ничего, кроме сплетения ветвей, но потом заметил какое-то шевеление, и над кустом эпифита показалась маленькая головка молодой обезьяны. Эдгар услышал рядом с собой звук передергиваемого затвора, а следом снова голос Далтона:

– Говорю тебе, брось это.

По-видимому, обезьяна почуяла, что что-то не так, подтянулась повыше и, перепрыгивая с дерева на дерево, понеслась прочь.

Уизерспун вскинул винтовку, и Далтон в последний раз попытался удержать его:

– Не стреляй, черт побери!

А в следующее мгновение прыжок обезьяны пресекло движение пальца Уизерспуна – вспышка из ружейного ствола и грохот. На короткий миг наступила тишина, сверху, оттуда, где была обезьяна, посыпался какой-то растительный мусор. А потом Эдгар услышал другой звук, прямо над собой, тихое шебуршание, и, взглянув вверх, он увидел фигурку, темневшую на фоне листвы и кусочков неба, падающую вниз. Падение казалось очень медленным, словно птичий полет, тельце животного переворачивалось, длинный хвост болтался в воздухе. Он смотрел, словно пригвожденный к месту, как обезьяна пролетела мимо него, меньше чем в трех футах от его лошади, и с шумом упала в кусты. После долгой паузы Далтон чертыхнулся и послал лошадь вперед. Один из бирманцев соскочил с седла, подобрал обезьяну и передал ее Уизерспуну, чтобы тот проверил шкуру, запачканную кровью и грязью. Уизерспун кивнул бирманцу, и тот сунул обезьяну в полотняный мешок. Потом Уизерспун ударил пятками коня, и весь отряд двинулся дальше. Эдгар, ехавший последним, смотрел на маленькое тельце в мешке, трясущемся на боку лошади, лесные тени пробегали по ткани, заляпанной кровью.

У небольшого ручейка им пришлось проехать сквозь тучу москитов, которых Эдгар пытался смахнуть с лица. Один сел ему на руку, и он изумленно глядел, как насекомое пробует его кожу, выискивая место для укуса. Оно было гораздо крупнее английских комаров, с тигрино-полосатыми ногами. Сегодня я первым убью тигра, подумал Эдгар и прихлопнул москита ладонью. На руку сел еще один, и он позволил ему укусить себя, смотрел, как он пьет, как надувается его брюхо, а потом прихлопнул и этого, размазав по руке собственную кровь.

Лес поредел, они выехали на рисовые поля. Миновали нескольких женщин, сеющих в грязь рисовые зерна. Тропа превратилась в более широкую дорогу, и вдали показалась деревня, скопище лепящихся одна к другой бамбуковых хижин. Когда они приблизились, к ним с приветствиями заторопился человек. На нем не было ничего, кроме выцветшего красного пасхоу, он оживленно начал говорить что-то проводнику, который перевел его слова англичанам.

– Это один из деревенских вождей. Он говорит, что видел тигра сегодня утром. Люди из его деревни собрались на охоту. Он умоляет нас тоже присоединиться к ним. У них очень мало ружей. Он пошлет с нами мальчика-проводника.

– Прекрасно, – сказал Далтон, не в силах сдержать возбуждения. – Я думал, что после несдержанной выходки Уизерспуна у нас не осталось шансов.

– А у меня будет замечательная тигриная шкура вдобавок к обезьяньей, – сказал Уизерспун.

Даже Эдгар почувствовал, как забурлила кровь в жилах. Тигр был где-то рядом, и он был действительно опасен. Эдгар лишь однажды видел тигра в Лондонском зоосаде – тощее печальное животное, облысевшее от болезни, которая приводила в недоумение даже самых опытных лондонских ветеринаров. Неприятное осознание необходимости убивать живое существо, усилившееся после убийства обезьянки, куда-то испарилось. Конечно, Далтон прав, мы нужны этим крестьянам, подумал Эдгар. Он посмотрел туда, где за спиной крестьянина сгрудились женщины, каждая с ребенком на бедре. Он почувствовал, как что-то тянет его за ногу, и, опустив взгляд, увидел голого мальчугана, трогающего стремя.

– Привет, – сказал он, и мальчишка задрал голову. Его чумазое личико было перепачкано соплями. – Ты симпатичный малыш, но ванна бы тебе не помешала.

Фогг услышал его и обернулся:

– Я смотрю, вы уже завели себе приятеля, мистер Дрейк?

– Похоже на то, – ответил Эдгар. – Вот, держи.

Он порылся в карманах, достал монетку в одну анну и бросил ее вниз. Мальчишка попытался поймать, но упустил, и монетка ускакала в маленькую лужицу у дороги. Мальчишка бросился на колени и запустил руки в воду в поисках монетки, на его лице появился испуг. Но тут пальцы его наткнулись на что-то, он вытащил из воды монету и принялся разглядывать ее с видом триумфатора. Потом, поплевав на руку, протер монетку от грязи и помчался хвастаться друзьям. Не прошло и нескольких секунд, как все они собрались вокруг лошади Эдгара.

– Нет, – сказал Эдгар. – У меня больше нету.

Он уставился перед собой, стараясь игнорировать тянущиеся к нему ручонки.

Крестьянин, который разговаривал с ними, отошел и через несколько минут вернулся с мальчиком постарше, который взобрался на лошадь первого всадника. Они направились по тропе, которая вела от деревни по краю рисовых полей, с другой стороны к ней подступали непроходимые джунгли. Малышня бросилась в веселую погоню за ними, их босые ступни шлепали по дороге. Спустившись с небольшого холма, они повернули в сторону от полей, на полузаросшую вырубку, прорезавшую джунгли. На краю леса их встречали двое мужчин. На одном из них, обнаженном по пояс, красовалось некое подобие английского шлема, в руке он держал ржавую винтовку.

– Солдат, – пошутил Уизерспун. – Надеюсь, он не отобрал это оружие у кого-то, кого застрелил.

Эдгар нахмурился. Фогг хихикнул.

– Я бы не стал об этом беспокоиться. Брак с наших оружейных фабрик в Калькутте какими-то странными путями попадает в такие места, где даже военный поостерегся бы показываться.

Далтон ехал рядом с проводником.

– Они видели тигра? – спросил Фогг.

– Сегодня нет, но последний раз его видели именно здесь. Пора зарядить винтовки – и вам, Дрейк, тоже.

– О, право же, я не думаю…

– Нам потребуется вся возможная огневая мощь, если зверь бросится на нас. Послушайте, куда подевалась вся эта ребятня?

– Не знаю. Я видел, как они погнались за какой-то птицей в лесу.

– Ладно. Давайте больше не изображать Санта-Клауса. Эскорт вопящих детишек – последнее, что нам нужно.

– Простите меня, я не думал…

Неожиданно Уизерспун поднял руку:

– Ш-ш-ш!

Далтон и Эдгар поглядели на него.

– Что там?

– Пока не знаю. Что-то в кустах на том конце просеки.

– Вперед, только осторожно, – скомандовал Далтон и тронул коня. Охотники медленно потянулись следом.

– Вон там, я вижу! – На этот раз голос подал их проводник. Он поднял руку и указал на густые кусты.

Лошади остановились. Теперь они были меньше чем в двадцати ярдах от конца вырубки.

Эдгар чувствовал, как стучит его сердце, глядя туда, куда показывал проводник. Там было все спокойно, все притихло, и он схватился за винтовку и ощутил напряжение пальца на курке. Рядом с ним Уизерспун поднял свое оружие.

Они ждали. Кусты задрожали.

– Черт побери, я ничего не вижу. Там может быть все что угодно.

– Не стреляйте, пока не убедитесь, что это точно тигр. Вы уже достаточно испытали судьбу с этой обезьяной. У нас есть только один шанс, и мы должны будем стрелять все вместе.

– Он там, капитан.

– Не спешите.

– Черт возьми, ружья к бою! Он снова движется. – Уизерспун вскинул винтовку и приложился к прицелу. В кустах что-то шевелилось, как будто кто-то крался сквозь них, листья дрожали все сильнее. – Он приближается. Готовьтесь.

– Да, верно, пора приготовиться. Мистер Дрейк, вы тоже. У нас будет только один выстрел. Фогг?

– Я готов. Капитан, вы дадите команду.

Эдгар почувствовал, как тело покрывается холодным потом. Руки у него тряслись. Он с трудом смог приложить приклад к плечу.

Над ними пролетел ястреб, озирая сверху отряд из восьми человек и пяти лошадей, стоящих в сухой траве вырубки, с противоположной стороны упирающейся в густые джунгли, тянущиеся вдаль по холмистой местности. Позади охотников, по рисовому полю, к ним приближалась группа женщин, они всё ускоряли шаг и в конце концов побежали.

Лошадь Эдгара стояла позади остальных, и поэтому он первым заметил женщин. Кажется, они что-то кричали. Он окликнул:

– Капитан!

– Тише, Дрейк, он приближается.

– Капитан, подождите.

– Дрейк, замолчите, – рявкнул Уизерспун, не отрывая глаз от прицела.

Но тут и они услышали крики, и Далтон обернулся:

– Что там такое?

Бирманец проговорил что-то. Эдгар посмотрел на кусты. Они шевелились сильнее. Он слышал, как трещит под чьими-то шагами подлесок.

Женщины вопили.

– Что за чертовщина происходит?

– Кому-то придется заткнуть их. Они напугают зверя.

– Уизерспун, опустите оружие.

– Далтон, вы все испортите.

– Уизерспун, я сказал, опустите оружие. Здесь что-то не то.

Женщины приближались. Их крики перекрывали голоса мужчин.

– Проклятье! Кто-то должен заставить их заткнуться. Фогг, сделайте что-нибудь!

Эдгар видел, как Уизерспун смотрит вдоль ствола винтовки. Фогг, до сих пор молчавший, обернулся в седле и посмотрел на женщин.

– Стойте! – прокричал он.

Женщины продолжали с криками бежать к ним, подбирая подолы своих тхамейн.

– Стойте! Дьявол вас забери!

Все смешалось: бегущие женщины, крики, слепящее солнце.

Эдгар снова повернулся к лесу.

– Вот он! – прокричал Фогг.

– Капитан! Опустите оружие! – крикнул Далтон и бросил лошадь к Уизерспуну, который покрепче сжал винтовку и выстрелил.

То, что было дальше, осталось застывшим воспоминанием, отбеленным солнцем, искажением перспективы. Там были крики и плач, но именно это странное искажение больше всего поразило Эдгара Дрейка и преследовало его потом, невозможная перспектива горя, порыв матери к ребенку, протянутые, устремленные вперед руки, отталкивающие тех, кто старался удержать ее. Невозможная, несуществующая в мире перспектива этого стремления, какой он никогда не видел, но все-таки узнал – из классиков, из греческих урн, на которых изображены были такие же крошечные фигурки плакальщиц.

Он долго стоял и смотрел, но далеко не сразу, лишь спустя дни до него дойдет ужас произошедшего, ударит в грудь, войдет в него, мгновенно превратив едва ли не в одержимого. Это случится на приеме у государственного управляющего, когда он увидит проходящую мимо молодую служанку, несущую ребенка на бедре. Тогда он вдруг почувствует, что тонет, задыхается, и он начнет мямлить какие-то извинения изумленным офицерам, которые будут спрашивать, хорошо ли он себя чувствует, а он ответит: да, не волнуйтесь, у меня просто слегка закружилась голова, вот и все, и потом, спотыкаясь, он выйдет из помещения, спустится по лестнице в сад, где его стошнит прямо на розовые кусты, и откуда-то поднимутся слезы, затопив глаза, и он разрыдается, будет трястись и всхлипывать, пораженный несоразмерным горем, так, что потом сам не поймет, над чем он так рыдал.

Но в тот момент, в спокойствии дня, когда он стоял и непосредственно наблюдал сцену, он даже не пошевелился. Мальчик, мать, тихий шелест ветвей, колеблемых мягким ветерком, который веял над спокойствием и плачем. Они стояли на месте, он и прочие бледнокожие люди. Они смотрели на сцену, разыгрывающуюся перед ними, на мать, трясущую маленького мальчугана, целующую его, оглаживающую окровавленными руками его лицо, свое лицо, причитающую каким-то диким голосом, таким чужим и таким знакомым одновременно. Так продолжалось, пока рядом с ним не возникла суета, прочие женщины бросились вперед, падали рядом с матерью, пытались оттащить ее от мальчика. Ее тело напряглось, стараясь вырваться, словно презирая законы тяготения, не признавая никаких других сил, кроме своего горя. Мужчина, стоявший рядом с ним, с чертами, размытыми солнцем, отступил на шаг назад, слегка пошатнулся, но удержал равновесие, уперев в землю приклад ружья.

Этой ночью он много раз просыпался, не понимая, где находится. До того, как он будет корчиться в розовом палисаднике, оставалось еще два дня, но он уже чувствовал, что в холсте бытия появилась прореха, которую невозможно залатать, как будто чешуйки краски с разорванных краев превращаются в пыль и улетают по ветру. Все стало иначе, думал он, я не рассчитывал на такое, это не предусмотрено моим контрактом, моим назначением. Он вспоминал, как писал Катерине в своем первом письме из Бирмы, что не может поверить в то, что он все-таки здесь, что он на самом деле так далеко от дома. В том самом письме, которое теперь, вероятно, уже покоится в мешке в вагоне почтового поезда, стремящегося к дому. А я один в Рангуне.

8

Спустя два дня Эдгар получил письмо из Военного министерства. Они забронировали для него каюту на судне-лесовозе Речной флотилии Иравади. Предполагалось, что оно выйдет из порта Проме не позже чем послезавтра. Эдгару предстояло отправиться в Проме на поезде; путешествие до Мандалая может занять неделю.

За четыре дня, проведенных в Рангуне, Эдгар практически не распаковал свои вещи. После охоты он почти все время проводил у себя в комнате, покидая ее только по вызову кого-нибудь из официальных лиц или, да и то изредка, чтобы побродить по улицам. Бюрократия колониальных дел поражала его. После инцидента со стрельбой его вызывали давать показания в Департамент гражданских и уголовных дел, в Полицейское управление, в Департамент сельских дел, в Медицинский департамент, даже в Лесной департамент (потому что, как говорилось в повестке, “инцидент произошел в ходе мероприятия по контролю за дикими животными”). Вначале его удивило, что о случившемся вообще было доложено. Он понимал, что если бы присутствовавшие там договорились между собой, все можно было бы без особого труда скрыть; крестьяне ни за что не сумели бы подать жалобу, а даже если бы и подали, маловероятно, что им бы поверили, а даже если бы и поверили, маловероятно, что офицеры понесли бы какое-то наказание.

Однако все, включая Уизерспуна, настаивали на том, что о случившемся нужно доложить. На Уизерспуна был наложен минимальный штраф, который он должен был выплатить семье погибшего вместе с деньгами из армейского фонда, специально рассчитанного на подобные компенсационные выплаты. Все это выглядело замечательно цивилизованным, написал Эдгар Катерине, “возможно, это свидетельствует о положительном влиянии британской законодательной системы, которая действует, невзирая на подобные неприятные случайности, обусловленные необдуманными действиями некоторых британских военных”. Или, возможно, написал он на следующий день, после подписания своих показаний в седьмой раз, “все это не более чем паллиативные меры, испытанный и эффективный способ избежать серьезных последствий; события того дня уже смазаны бюрократическим туманом”.

Уизерспун и Фогг отбыли в Пегу, как только закончилась вся бумажная волокита, как раз вовремя, чтобы освободить двух других офицеров, возвращающихся в Калькутту со своими полками. Эдгар не стал с ними прощаться. Хотя ему и хотелось возложить всю вину за случившееся на Уизерспуна, он не мог этого сделать. Потому что, если Уизерспун действовал слишком поспешно, он опередил всего на пару секунд остальных из их компании, так же захваченных охотничьим азартом и жаждой крови. И все-таки каждый раз, когда Эдгар видел его после происшествия, во время обеда или в учреждении, он не мог отделаться от воспоминания о винтовке, прижатой к мощной челюсти, о струйках пота, скатывающихся сзади по его обожженной солнцем шее.

Точно так же, как он избегал Уизерспуна, Эдгар старался избегать и капитана Далтона. Вечером накануне отъезда посыльный доставил ему приглашение от Далтона, который снова звал его в клуб “Пегу”. Он вежливо отказался, сославшись на усталость. На самом же деле ему хотелось увидеться с Далтоном, поблагодарить его за гостеприимство, сказать, что он не держит на него зла. Но вместе с тем мысль о том, что придется снова оживить в памяти случившееся, приводила его в ужас, он чувствовал, что сейчас их с капитаном не связывает ничего, кроме того кошмарного момента, и увидеть капитана означало снова пережить его. Поэтому он отклонил приглашение, а капитан не настаивал, и хотя Эдгар убеждал себя, что всегда сможет повидаться с капитаном, когда будет возвращаться обратно через Рангун, он знал, что в действительности не сделает этого.

Утром в день отъезда к его двери подали экипаж, в котором он отправился на железнодорожную станцию, а там сел на поезд до Проме. Пока происходила посадка и погрузка в вагоны, он оглядывал платформу, заполненную суетящимися людьми. Среди них он увидел кучку ребятишек, пинающих скорлупу кокосового ореха. Его пальцы рефлекторно нащупали одинокую монетку, которую он держал в кармане, ту самую, которую он сохранил со дня охоты, – символ ответственности, неуместной щедрости, напоминание об ошибке и, значит, талисман.

В шлейфе плача, когда все потянулись из леса прочь, унося с собой тело мальчика, Эдгар заметил на земле монетку, оставшуюся лежать в пыли, там, где отпечатался след от детского тела. Он решил, что, видимо, ее никто не заметил, и поднял просто потому, что она принадлежала мальчишке и было бы неправильно бросить ее здесь, на краю леса. Он не знал, что ошибается, что о монетке не забыли и не проглядели ее в суматохе: в солнечных лучах она блестела как чистое золото, и каждый из детей видел ее и жаждал заполучить. Но им всем было известно то, чего пока не узнал он, хотя об этом мог рассказать ему любой носильщик из тех, что сейчас грузили в поезд ящики. Самые сильные талисманы, объяснили бы ему, – те, что достаются по наследству, и вместе с талисманом человек наследует и судьбу его предыдущего владельца.