Текст книги "Желание убивать. Как мыслят и действуют самые жестокие люди"

Глава 5
Убийца женского рода

Даже в середине 1980-х годов в ФБР все еще сохранялось ошибочное мнение о том, что профайлинг в большей степени интуиция, а не совокупность технических приемов. Мне было трудно понять это упорное нежелание признать роль науки в разработке этого новаторского метода следственной работы. Высшее руководство Бюро оставалось безучастным и к нашей исследовательской деятельности, и к профайлингу как таковому.

А тем временем молва об успешности нашего метода стала стремительно распространяться, и нас буквально завалили настоятельными просьбами помочь региональным правоохранительным органам в работе по их самым сложным делам.

В январе 1984 года руководство Бюро наконец-то вняло страстным мольбам нашего начальника Депью и утвердило увеличение штата отдела на четыре единицы. Однако новые сотрудники приходили из совершенно иной сферы деятельности и нуждались в обучении. В начале лета я прервала свою научную деятельность, чтобы полностью сосредоточиться на совместной работе с коллегами из Куонтико.

Мне выделили закуток в конференц-зале на пересечении двух коридоров. Большую часть помещения занимали шесть громадных архивных шкафов, набитых разложенными в хронологическом порядке папками с материалами дел ОПА. Для меня это была идеальная обстановка. Казалось, я нахожусь в самом центре событий, окруженная коллективным знанием о серийных убийцах и их преступлениях.

На тот момент мы записали тюремные беседы с более чем пятьюдесятью одиозными убийцами. Никто из наших собеседников не таился. Они с готовностью рассказывали о том, как выбирали жертв, что происходило во время нападений, какие сувениры они брали, какое значение имела для них порнография, чем они занимались и о чем думали после совершения преступлений… Убийцы отвечали на десятки вопросов, призванных пролить свет на их криминальные наклонности. Типичность их ответов поражала воображение. Изучение этих материалов показало, что у всех картин преступлений и у всех преступников есть общие черты, свидетельствующие об отнюдь не случайном характере этих актов агрессии. Так, пятьдесят один процент проинтервьюированных обладал умственными способностями выше среднего уровня, семьдесят два процента эмоционально дистанцировались от своих отцов, а восемьдесят шесть процентов имели в анамнезе психические заболевания. Анализ этих данных позволил впервые выявить очевидные закономерности поведения серийных убийц, отличные от обычного человеческого поведения.

Впервые ознакомившись с моими результатами, Ресслер облегченно вздохнул.

– Признаться, я больше всего опасался, что эти данные будут полностью противоречить тому, чем я тут занимаюсь последние пару лет, – сказал он.

Я его прекрасно понимала. Чтобы понять сущность преступника, мы пробирались в его сознание, и это занятие было сопряжено с серьезным риском. Это была встреча с реальным ужасом. Исхудание и боли в области сердца были распространенным явлением среди сотрудников ОПА. Самым печальным примером был Дуглас. В 1983 году он занимался расследованием в Сиэтле, где был госпитализирован с острым менингитом. В больницу его доставили на «скорой помощи» в бессознательном состоянии. Для полного выздоровления ему потребовалось провести несколько месяцев у себя дома в Виргинии. «Я подумал, что это расплата за шесть лет охоты на извергов рода человеческого», – сказал он мне. После этого случая я взяла за правило регулярно встречаться с коллегами для проверки эмоционального воздействия дел, которыми мы занимались. Мы были обязаны подбадривать и поддерживать друг друга всеми возможными способами.

Таким образом, летом 1984 года я пришла ко второму направлению своей работы.

Мне было интересно разобраться не только в психологии преступности. Я хотела выяснить, как устроено сознание наших сотрудников. Если их цель состояла в том, чтобы проникнуть в голову неизвестного преступника, то мне нужно было понять, как именно они это делают, чтобы усовершенствовать методологию профайлинга. Я обращала внимание на их индивидуальности и модели поведения, записывая результаты своих наблюдений. Некоторые мыслили образно и воссоздавали в своих головах картины преступлений. Кто-то выстраивал свои мысли в виде опросных листов. А некоторые каждый раз приступали к работе непредвзято, кропотливо формировали свое мнение и выносили его на суд всех остальных. При этом, невзирая на эти различия, более чем в восьмидесяти процентах случаев сотрудники приходили к одним и тем же выводам. Это было невероятно.

Например, во время расследования дела Джона Жубера Ресслер предположил, что преступник должен быть худым. Он пришел к такому выводу, поскольку убийца сбрасывал тела жертв недалеко от шоссе, по всей видимости, будучи не в силах оттащить их подальше. Хэйзелвуд тоже считал, что неизвестный преступник должен быть худощавым, но исходил из размера его следов. Оба наделили разыскиваемого «хрупким телосложением», но исходили из разных предпосылок, скорее всего обусловленных различиями в опыте следственной работы.

Такая схожесть порождала несколько вопросов: каким элементам профайлинга можно научить, какие можно отточить на практике и как можно оценить способности сотрудника к профайлингу? Мне показалось, что наступило удачное время, чтобы разобраться в этом. Второе поколение профайлеров – агенты Рон Уокер, Билл Хэйгмайр, Джадсон Рэй, Джим Райт и стажер Грег Купер – как раз только начинало участвовать в работе по активным делам. И если наши новенькие успешно научатся анализировать, реконструировать и классифицировать поведенческие особенности неизвестного преступника на основе информации о его преступлении, то мы поймем, что профайлингу можно обучить. Исходя из этого опыта, мы будем обучать новых сотрудников и работников правоохранительных органов в будущем.

Пополнение в виде четырех агентов и стажера было огромным подспорьем. Теперь мы могли не только брать в работу больше дел, но еще и расширить их тематику. До сих пор вся наша работа, как практическая, так и научная, касалась серийных убийств, совершенных преимущественно белыми мужчинами в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет. Их методы и мотивы могли существенно разниться между собой, но демографические характеристики были примерно одинаковыми. Отчасти это было просто отражением того, что представляли собой известные серийные убийцы того времени.

Но это было еще и проявлением одного серьезного недостатка правоохранительной системы в целом. В конце 1970-х и начале 1980-х годов дела белых жертв расследовались более тщательно, чем дела, затрагивавшие представителей национальных меньшинств. И это была постыдная правда.

Оставаясь одной из очень немногих женщин в Академии, я, возможно, острее других воспринимала социальные вопросы. Я знала, каково это – чувствовать себя белой вороной, и научилась ценить преимущества своего видения ситуации. Мне часто случалось объяснять, что сотрудники другого социального и этнического происхождения помогли бы нам лучше понимать этническое и социокультурное многообразие преступности и учитывать его в своей работе. Обычно мне сочувственно кивали в ответ, только и всего. Однако это изменилось, когда в составе второй волны профайлеров в ОПА появился Джадд Рэй. Он был первым чернокожим сотрудником нашего коллектива, и мы с ним быстро стали союзниками. Он понимал всю важность выталкивания ОПА из зоны комфорта. Он был согласен с тем, что профайлинг может быть эффективен не только в рамках узкой демографической группы убийц. Нам оставалось только доказать это. И нужно было дело, которое подчеркнуло бы значение нашего метода как новаторского переосмысления процесса расследования вне зависимости от любых непредвиденных особенностей личности убийцы. И такое дело появилось. В один из дней 1984 года оно легло на стол агента Рона Уокера.

На следующее утро мы вшестером – я проследила за тем, чтобы среди нас был и Рэй, – собрались в бомбоубежище. В роли ведущего профайлера выступал Уокер. «Для нашей команды это может быть впервые. Есть свидетель этого преступления. И, похоже, его совершила женщина». Он выключил свет и направил луч проектора на дальнюю стену.

* * *

В субботу 23 июня 1984 года пятнадцатилетняя Кирстен К. находилась у себя дома в богатом предместье калифорнийского города Оринда. Она собиралась поехать на некий загадочный ужин, где ее должны были принять в местную общественную организации Bob-O-Links. Дело было нешуточное. Стать «бобби», как называли девушек из этого сообщества, значило резко повысить свой социальный статус и значительно расширить круг общения. Поэтому, когда несколькими днями раньше маме Кирстен позвонила неизвестная женщина и рассказала про этот ужин, вся семья очень обрадовалась. Звонившая объяснила, что ужин будет проходить в секретном месте и она заедет за Кирстен в половине девятого вечера.

Родители и младший брат Кирстен уехали на бейсбольный матч, а она сама дожидалась, когда за ней приедут. Около 20:30 Кирстен услышала во дворе автомобильный гудок. Она выбежала из дома и уселась на пассажирское сиденье потрепанного оранжевого Ford Pinto. Доехав до расположенной неподалеку пресвитерианской церкви, машина остановилась. Около получаса оттуда никто не выходил, а потом Кирстен вылезла из машины и направилась к стоявшему неподалеку дому друзей ее семьи Арнольдов и постучалась. Открывшая дверь миссис Арнольд выслушала рассказ Кирстен о проблеме: «Эта моя знакомая, Джелл, она ведет себя как-то очень неадекватно и не хочет везти меня обратно домой». Потом Кирстен попросила разрешения воспользоваться телефоном Арнольдов, чтобы позвонить родителям. Вид девушки показался миссис Арнольд странным, и она пригласила ее в дом. Дозвониться до родителей у Кирстен не получилось, и она согласилась на предложение мистера Арнольда подвезти ее домой. Около 21:40 они уехали.

Во время поездки Арнольд заметил, что за ними неотступно следует оранжевый Ford Pinto. «Это та девушка, с которой ты была?» Кирстен ответила утвердительно, но сказала, что все нормально, и сразу же перевела разговор на школьные дела и своих подруг. Когда они подъехали к дому семьи К., оказалось, что родители еще не вернулись. Кирстен сказала Арнольду, что пока посидит у соседей. Он решил дождаться, когда девушка зайдет к ним в дом. Спустя пару минут он заметил, что со стороны лужайки перед домом соседей к стоящей у крыльца Кирстен стремительно приближается женщина. Арнольд услышал звуки перепалки, а затем увидел, что Кирстен оседает наземь. Пару секунд спустя нападавшая выбежала на улицу, запрыгнула в тот самый Pinto и, резко развернувшись, умчалась прочь.

Дальнейшее происходило на глазах у множества очевидцев, но по большей части это был полный хаос. На шум выбегали соседи, зажигая свет на верандах своих домов. Кирстен тем временем встала и побрела к машине Арнольда. Она тяжело оперлась на багажник, оставив на нем отпечатки своих окровавленных рук. Арнольд был в нерешительности: остаться с девушкой или преследовать автомобиль с женщиной, напавшей на Кирстен? Он все же решил остаться и, увидев, как вместе с машиной «скорой помощи» к дому подъехала полиция, подошел к полицейскому и рассказал ему об оранжевом Pinto и о словах Кирстен насчет неадекватной знакомой.

В это время домой вернулись родные Кирстен. На месте происшествия на мгновение воцарилась тишина, сменившаяся смятением родителей при виде дочери на носилках в машине «скорой помощи». Она была вся в крови. Девушку доставили в близлежащую больницу и сразу отправили на операционный стол, но ничего не помогло – час спустя она скончалась.

Следственная группа немедленно приступила к работе, сосредоточив усилия на главной зацепке – машине убийцы. Полицейские проверили 750 желтых и оранжевых Ford Pinto, но так и не нашли ничего, что связывало бы хоть одну из этих машин с убийством Кирстен.

Затем полицейские отыскали еще трех свидетелей. Первым был сосед Арнольдов, видевший припаркованный неподалеку Pinto во время своей вечерней прогулки. Он заметил, что сидевшая за рулем женщина чем-то расстроена, подошел поближе и спросил, все ли у нее нормально. Она отмахнулась, сказав: «Я в порядке. Оставь меня в покое». На этом их общение закончилось.

Еще одними свидетелями была юная пара. Они тоже были на парковке у церкви, куда местные старшеклассники обычно приезжали потусоваться. Они видели, что подъехавший Pinto простоял там около тридцати пяти минут. К сожалению, пара не смогла описать ни Кирстен, ни человека за рулем, да и вообще не присматривалась к тому, что происходило в машине.

* * *

– Вот, собственно, и все по этому делу. – Уокер закрыл свою папку. – За несколько месяцев никаких других зацепок. Дело подвисло. Но давайте я добавлю кое-что по результатам судмедэкспертизы. Пять колотых ран плюс один глубокий порез на правой руке, полученный при попытке защититься. Два глубоких ножевых удара в спину разорвали правое легкое и диафрагму жертвы. – Уокер показал несколько слайдов с фотографиями ранений на теле девушки. – Теперь по результатам вскрытия. На этих фото видно, что одним из ударов ей распороли печень. Еще две раны на груди, затронувшие ее левое легкое. Похоже, она просто захлебнулась собственной кровью. Признаки сексуального посягательства отсутствуют. Теперь вопросы.

– А что со свидетельскими показаниями? – поинтересовался Рэй.

– Вот это как раз одна из наших проблем, – качнул головой Уокер. – Как от свидетеля, от Арнольда не слишком много толку. Он был в полном шоке. Не мог вспомнить номер той машины, не мог описать человека, пробежавшего рядом с его машиной. Сказал только, что это была темно-русая женщина, одетая вроде бы в спортивный костюм. Даже про возраст сказал только «не старая и не молодая». В местном полицейском управлении пробовали получить показания с помощью гипноза, но так ничего и не добились. Другие свидетели – парочка, которая целовалась в своей машине – вообще стояли в дальнем углу парковки и видели только, что жертва вылезла из Pinto и ушла.

– А ты уверен, что это был один и тот же Pinto? Тот, который забрал ее из дому, и тот, за которым потом погнался Арнольд? – спросил Рэй.

Уокер ответил несколько раздраженно:

– Оранжевый Pinto забрал ее из дому. Оранжевый Pinto видели на парковке у церкви. Оранжевый Pinto тут, оранжевый Pinto там, везде один и тот же автомобиль. Если тебе требуются дополнительные доказательства, то есть масса очевидцев, которые описали эту машину как битую и явно не первой свежести.

– Ладно-ладно, Уокер. Я просто спросил. – Дуглас шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. – У меня очевидный вопрос: а хоть ужин-то Bob-O-Links в тот вечер устраивала?

– Нет, никаких новых членов в тот вечер не принимали. Кстати, давайте вернемся к этим самым Bob-O-Links. Сама по себе организация небольшая. Наверное, 20–30 девушек. Это своего рода женский клуб, но только для своих, обычно тех, кто побогаче. Члены клуба помогают в местной больнице, что-то вроде волонтерской помощи. Но в этот день практически никого из них не было в городе – они уехали на Гавайи.

– А что известно об орудии убийства? – сменил тему разговора Ресслер. – Его так и не нашли?

– Не нашли. И никто из свидетелей его не видел. Мы можем лишь предположить, что это был большой нож, скорее всего охотничий. Хотя это не точно. По заключению судмедэксперта, раны причинены однолезвийным клинком достаточно приличного размера. Следователи нашли на месте какой-то столовый нож, но к нападению это отношения не имеет.

– Криминалисты нашли что-то еще, кроме этого столового ножа?

– Практически ничего. Разве что кровавый отпечаток пальца на перилах крыльца, и он не принадлежал жертве. К сожалению, отпечаток только частичный, для проверки по базам не годится.

– Давайте вернемся к жертве, – вступила в разговор я. – Как она себя вела? Что говорят об этом свидетели?

– Девушка не паниковала. Арнольд и его жена назвали ее озабоченной и немного расстроенной. Вот и все.

– А что с виктимологией и психологическим портретом жертвы? – спросила я.

Уокер полистал свои записи.

– Это пятнадцатилетняя школьница. Очень привлекательная. Популярная в школе, из гламурной тусовки, дома такая вся из себя принцесса, мама с папой потакали любым ее прихотям. В семье есть другие дети, но она старшая. С точки зрения виктимологии в ее прошлом нет факторов повышенного риска. Хорошие отношения с подругами, с мальчиками в школе, со взрослыми. Нет никаких фактов ее сексуальной распущенности. Сверстники даже называли ее динамисткой – она из тех, кто заводит парней, но всегда отшивает, когда дело доходит до чего-то серьезного. Единственное, что выглядит несколько необычно, пусть не для Калифорнии, но для пятнадцатилетней девочки вообще, так это то, что ей нравилось время от времени нюхнуть кокса или курнуть травки. Еще ей нравилось вволю попить пивка, вплоть до нетрезвого состояния. Зависимостью это назвать нельзя, но на вечеринках она любила оттянуться. Но, повторюсь, для калифорнийской старшеклассницы в этом нет ничего необычного.

– А этот мужчина, который вез ее домой, Арнольд… Мы точно уверены в его непричастности? Довольно странно, что он не смог описать преступника получше, хотя нападение произошло буквально у него на глазах, – сказал Ресслер.

– Да он был просто в ужасе. Все это было для него слишком неожиданно.

– Понимаешь, по мне это выглядит странным, – продолжил Ресслер. – Я спрашиваю себя: а не знал ли он убийцу? Может, это была другая школьница, которую он старается выгородить?

– Секундочку, – вмешалась я. – Можешь прояснить кое-что, пока мы не перешли к профайлингу? Ты говоришь, что погибшая была очень популярной девицей, так? Так, может быть, она говорила с кем-то из своих подружек, которые состоят в этом клубе, и рассказала про этот ужин с приемом в члены? Ей наверняка сказали бы, что ничего такого не планируется, разве нет?

– Интересный вопрос, – согласился Уокер. – Кристен действительно звонила одной из своих подруг, чтобы поговорить про этот ужин. Сама эта подруга была из «бобби», но ничего об этом не знала. Тем не менее они обе решили, что, может, что-то на самом деле и планируется, просто не всем об этом сообщили. Это же типа тайное общество.

– Значит, мы вычисляем кого-то из «бобби». Иначе зачем бы жертве садиться в эту машину? Не говоря уже о том, чтобы столько времени сидеть в ней на парковке, – сказал Хэйзелвуд.

– Ага, стало быть, мы уже переходим к профайлингу, – сказал Уокер. – Ну, хорошо. Но уверенно говорить о том, что это кто-то из «бобби», нельзя. Проблема в том, что позвонили не жертве, а ее маме. И я считаю, что это было сделано специально. Своего рода маскировка. С другой стороны, понятно, что звонил кто-то, кто отлично знает, как устроена процедура вступления в этот клуб. Так что, возможно, ты и прав. Маловероятно, чтобы жертва села в машину к кому-то не из клуба, поскольку посторонние не участвуют в процедуре вступления.

Затем свою версию начал излагать Дуглас:

– Вот как я это вижу. По моему мнению, жертва и убийца были знакомы и, возможно, общались. Но родные и друзья жертвы об этом не знали. Как верно заметил Уокер, мы имеем дело с лицом женского пола, состоящим в этом клубе или как минимум наслышанном о нем. Совершенно очевидно также, что сидевшая за рулем Pinto хорошо знает эти места, поскольку привезла жертву туда, где часто собираются местные подростки. Вполне вероятно, что это могла быть старшеклассница, поскольку девушка помладше вряд ли смогла бы спланировать ситуацию таким образом. Или это была недавняя выпускница школы, вынужденная по каким-то причинам оставаться в городе и раздраженная этим обстоятельством. Налицо явное несовпадение между организованным характером подготовки преступления и полной дезорганизованностью его совершения. На глазах у сидящего в машине свидетеля подбежать к жертве, зарезать ее и убежать опять-таки на глазах у того же свидетеля. Дважды попасться на глаза одному и тому же очевидцу. Это безрассудство.

– Да, такое сочетание плановости и дезорганизации – важный момент, – согласился Хэйзелвуд, подхватывая мысль Дугласа. – Но нужно подумать, в чем на самом деле состоял план. Не думаю, что в убийстве, потому что для этого была масса других возможностей. Хотя бы во время их получасового сидения в машине на парковке, да и по пути туда.

– Разумно, – кивнул в знак согласия Уокер. – Что-то произошло на той парковке, что-то резко ухудшившее ситуацию. Какой-то конфликт. Жертва вылезает из машины со словами вроде: «Ну на фиг, я пошла. А ты ненормальная». И это все вызывает у той девицы такую злость и бешенство, что она едет за жертвой до ее дома, вылезает из машины и набрасывается на нее.

– Это был крайне дезорганизованный, импульсивный поступок, – продолжил мысль Дуглас. – Она не планировала убийство, ей просто хотелось по той или иной причине побыть вместе с этой девушкой. Возможно, у нее были романтические намерения.

– Итак, похоже, все согласны, что в психологическом портрете убийцы мы исходим из того, что это лицо женского пола старшего школьного возраста, – сказала я и, увидев несколько утвердительных кивков, продолжила: – Но тогда как сюда вписывается охотничий нож? Если это не более чем случайное орудие, то зачем бы старшекласснице возить его в своей машине?

– Но мы ведь не знаем, была ли это ее собственная машина или взятая на время у друзей или родственников, – сказал Уокер. – И во втором варианте нож мог оказаться там вне зависимости от ее намерений.

– С учетом виктимологии важным фактором является также возраст и состояние этой машины, – сказала я. – И они указывают на экономическое неблагополучие, сильно контрастирующее с богатым районом, в котором произошло преступление. Состояние машины говорит о более низком экономическом статусе, который, вероятно, усугубил опасения по поводу собственной несостоятельности.

– По-моему, вот что крайне важно, – вмешался Ресслер. – Забудем на минутку об этом автомобиле. У нас девушку очень изощренным способом выманивают из дому и затем убивают ножом, а такой выбор оружия обычно указывает на заранее спланированное убийство. При этом жертва и убийца находятся наедине друг с другом довольно долго, но жертва выходит из машины целой и невредимой. И теперь некоторые из вас говорят, что это убийство было непредумышленным, а орудие убийства случайным. Чертовски смелый вывод из факта наличия всей этой подготовки и зарезанной девушки.

– Наверно, дело в чем-то, чего мы пока не знаем, – возразил Дуглас. – Должно же быть какое-то объяснение этому долгому сидению в машине и такой импульсивности нападения.

– Давайте вернемся к портретированию, – сказал Уокер. – Мы согласились, что это дезорганизованный тип убийства. Похоже, что мы согласны и в том, что преступница как минимум какое-то время проучилась в старших классах и, скорее всего, жила в этой местности. Что касается этих «бобби», то для них характерен средний или выше среднего уровень интеллекта, но учатся они довольно посредственно, поскольку их больше интересует положение в обществе, а не получение знаний. На момент совершения преступления нападавшая жила или работала в этой местности. Хотя определенные способности к общению с окружающими у нее есть – опять-таки исходя из ее принадлежности к этому клубу, – но экономически она относится к более низкому слою общества и поэтому испытывает дополнительные трудности с обзаведением настоящими друзьями. Я бы сказал, что это указывает на вероятность регулярного употребления алкоголя и наркотиков, которые компенсируют комплексы и подавляют нервозность. Полагаю, с учетом возраста наличие судимостей можно исключить, хотя факты связанных с наркотиками мелких правонарушений могли иметь место.

– Да, примерно так, – сказал Ресслер. – Хотя неплохо бы получше разобраться в том, что произошло в машине. Конфликт наверняка был очень серьезный, раз вызвал такую агрессию.

– Наркотики, – отозвался Дуглас.

– Может быть, сделаем краткий экскурс в постпреступное поведение? – предложил Хэйзелвуд. – Энн, здесь очень пригодились бы твои соображения. У тебя лучше получится с психологическим обоснованием, потому что даже после двадцати лет в браке я все равно не понимаю, как мыслят женщины.

– Вообще-то дельная мысль, – сказал Уокер. – Постпреступное поведение в данном случае имеет важное значение. В первую очередь налицо вопрос об орудии убийства. Кто хочет высказаться?

Первым был Ресслер:

– Исходя из дезорганизованного характера нападения, преступница, вероятнее всего, избавилась от орудия убийства по пути домой. Скорее всего, недолго думая, она просто выбросила нож из окна. Я так уверенно говорю, что она села в машину и поехала прямо домой, потому что считаю, что прежде она ничего подобного не совершала.

– Соглашусь с Бобом, – сказала я. – Это был травмирующий опыт, а люди, не склонные к гомицидному[19]19
  Гомицид (лат. homicidium, лат. homo – человек + лат. caedere – резать, убивать), причинение смерти – лишение жизни одного человека другим.


[Закрыть] поведению, совершив нечто подобное, сразу же отправляются в какое-нибудь безопасное место. Туда, где можно отключиться от того, что произошло. Если рассматривать в данном случае старшеклассницу, она тут же вернулась бы в родительский дом.

– Ну, хорошо. Нож выброшен из окна машины по дороге домой. И если полицейские получат список подозреваемых, то смогут поискать вдоль самых вероятных маршрутов и найти этот нож, – сказал Дуглас.

– И еще: ей было нужно зачистить все следы внутри машины. Особенно если это был не ее автомобиль. Наверное, на следующее утро она даже встала ни свет ни заря, чтобы поехать на автомойку, – добавил Хэйзелвуд.

– Это очень показательный отрезок времени, – сказала я. – Она должна была заметно измениться сразу же после совершения преступления. Вполне возможно, что, вернувшись домой тем вечером, девушка ни с кем не общалась. Но ведь это старшеклассница, она живет с родителями, так что домашние могли обратить внимание на ее отрешенность и замкнутость в течение как минимум нескольких последующих дней. Она могла выглядеть нервной, раздраженной, встревоженной, погруженной в собственные мысли. Ее обычный режим дня мог сбиться. Она могла стать менее внимательной к своей одежде, меньше заботиться о своем внешнем виде.

– Слушай, Уокер, а местные полицейские не заметили ничего необычного на похоронах? – спросил Дуглас. – Мы знаем случаи, когда убийцы приходили на них и выглядели странно безучастными. Обычно они и с церковной службы уходят пораньше.

– Полиции она наверняка известна, – решительно заявил Ресслер. – У них не так много подозреваемых. Возможно, они уже опрашивали ее в ходе расследования и обратили внимание, что по сравнению с другими ребятами она заметно больше нервничала и огорчалась. Может быть, даже вызывалась помочь следствию.

– Ладно, народ, наверное, этого достаточно, – завершил обсуждение Уокер. – Я составлю психологический портрет и направлю его в полицию Оринды. Когда появятся новости, снова соберемся.

* * *

Вот и все. По окончании совещания привыкшие к такого рода трансформациям сотрудники мгновенно перешли от анализа страшных подробностей кровавой поножовщины к трепу о планах на предстоящие выходные, внутренней кухне офиса и бейсболе. Это было удивительно, но в то же время отчасти людей брали в ФБР именно по этой причине. Несмотря на различия между собой, все сотрудники ОПА обладали способностями сопереживать, не поддаваясь своим чувствам, и раскладывать по полочкам ужасы, не ужасаясь. Умение сохранять невозмутимость помогало им жить.

Мое же восприятие было иным. Работа с жертвами изнасилований не притупила мои чувства. Скорее, она помогла мне более полно осознать природу насилия и научила распознавать модели поведения и умыслы. Для этого я устанавливала своеобразный контакт с жертвой, знакомилась с ее историей и анализировала психологические основы случившегося. Таким образом я получала уникальное представление о психологическом портрете жертвы.

За это меня ценили сотрудники, в центре внимания которых обычно находился преступник. Меня часто привлекали к работе по делам, в которых нужно было объяснить различия в серии преступлений одного и того же преступника. Я помогала разобраться в межличностной динамике, например, в способах сопротивления жертвы или ее уступках ради самозащиты. Или высказывала мнение о том, какие ситуации могли спровоцировать или разозлить преступника. Но такой подход делал меня более подверженной эмоциям. Дела буквально застревали в моей голове. А когда преступников наконец ловили, я гордилась проделанной работой, но прежде всего испытывала облегчение.

Особенно это касалось дела «бобби». Из дюжины или около того дел, отработанных нашей командой профайлеров с начала 1980-х годов, оно было первым, где и нападавшей, и потерпевшей стороной были лица женского пола. В случае нашего успеха оно послужило бы громким утвердительным ответом на вопрос руководства Бюро о возможности применения профайлинга в работе по более широкому кругу дел. Такой ответ поступил спустя несколько месяцев, в декабре того же года.

Уокер сообщил мне, что арест наконец-то произведен. И добавил, что назначил повторное совещание с участием всех сотрудников.

* * *

– Итак, вот о чем я не сказал вам на нашем предыдущем совещании. Еще до начала нашей работы по этому делу у следствия уже был достаточно короткий список подозреваемых лиц. Вплоть до того, что одна из подозреваемых имела доступ к оранжевому Pinto, дружила с жертвой, училась в той же школе, состояла в организации «бобби» и по неизвестной причине отсутствовала дома в течение двух часов, соответствующих времени убийства. – Прежде чем продолжить, Уокер опередил нашу возможную реакцию: – Понимаю, понимаю ваши эмоции. Но местные полицейские исключили эту девушку после проверки на полиграфе, поскольку результаты не выявили ни одной попытки обмана.

– А как она объяснила свое двухчасовое отсутствие? Этот вопрос на полиграфе ей задавался? – спросил Дуглас.

– Она ответила, что подрабатывала няней. Кстати, так она и заполучила этот оранжевый Pinto своей старшей сестры. Развела и сестру, и родителей на эту свою историю про эту работу.

– Находчивая, – проворчал Рэй.

– Однако тут такая штука. Узнав про полиграф, я попросил прислать мне по факсу протокол и отдал его на проверку нашим ребятам. Они сказали, что тест был проведен спустя рукава. Сказали, что при другой постановке вопросов или при более корректных вопросах результаты могли быть совсем другими. И одного этого было бы достаточно, чтобы оставить ее в списке подозреваемых.

– Местным копам определенно нечасто случается расследовать убийства, – заметил Дуглас.