Текст книги "Мадам Пикассо"

– Я благодарю тебя от всего сердца и всегда буду благодарна тебе, – тихо сказала она и отстранилась от него за мгновение до того, как он успел снова поцеловать ее. – Но теперь мне нужно идти.

Девушка отвернулась, но художник взял ее за руку.

– Пожалуйста, Ева, не уходи.

Огонек между ними снова ярко вспыхнул, и взгляд его темных глаз приковал ее к месту.

– Мне очень жаль, мсье Пикассо, но я в самом деле должна уйти. Ради нас обоих.

Она понимала, что это правда. Ей пора идти. Но, отдаляясь от него, Ева ощущала мучительную тоску по чему-то настолько глубокому и постоянному, что ей хотелось плакать. Пабло Пикассо был такой же могучей силой, как ураган, и сегодня она приблизилась к величественному центру идеального шторма, после которого наступает полный штиль и ярко светит солнце.

В своей квартире на бульваре Клиши Пикассо посмотрел в окно на кроны деревьев, снял шляпу и темный плащ, повесил их на крючок и тяжело вздохнул. Фрика приветствовала его на паркетном полу, мотая головой и махая хвостом. Когда Пикассо увидел лужицу, то понял, что Фернанда забыла выгулять собаку.

Он вернулся домой с тяжелым сердцем. Ему не хотелось отпускать Еву, но он знал, что должен это сделать. Как ему хотелось, чтобы она осталась… О, эти глаза! Он мог плавать в их синеве. Он мог рисовать ее и тонуть в ней. Но он не заслуживал ее преданности или восхищения. В конце концов, она отвергла его. Он долго жил с Фернандой и собирался продолжать в том же духе, что бы это ни означало. Она не была дурной женщиной; просто их отношения в последнее время осложнились, но они несли на себе отпечаток стольких шрамов и травм, что он был не в состоянии устранить ее из своей жизни.

«Ах ты, эгоистичный ублюдок», – подумал он, перебирая почту, кучей лежавшую на столе красного дерева в прихожей. Он понимал, что часть его существа желала обеих женщин.

Метания между верностью традиции и тягой к новизне всегда были его недостатком.

Он увидел письмо от своего агента Канвейлера, где, несомненно, находился контракт на продажу «Девушки с мандолиной», для которой Фани Телье позировала несколько месяцев назад. Два письма пришли из Барселоны. Один конверт был подписан аккуратным наклонным почерком его матери, а второе письмо написал его друг Хуан Грис. Он отложил конверты в сторону и взял газету с самого низа. Под сгибом бумаги он прочитал заголовок, набранный жирным шрифтом. Американский магнат Джон Джейкоб Астор скандально женился на молоденькой любовнице под рев всеобщего неодобрения. «Хорошо тебе, Астор, – подумал он. – Тебя не заботит, что подумают другие люди». В другой статье говорилось о том, что новый премьер-министр Франции Эрнест Монис был вынужден отказаться от предстоящего отпуска из-за ухудшающегося политического кризиса в отношениях с Германией. Третья статья провозглашала, что Мария Кюри только что получила вторую Нобелевскую премию. «Вот это настоящий успех», – подумал он.

Пикассо бросил газету на стопку писем и похлопал Фрику по голове.

– De nada[25]25
  Ничего (исп.).


[Закрыть], – нежно обратился он к собаке. – Я заставлю ее убрать за тобой. В следующий раз будет знать.

Он прошелся по комнатам с высокими потолками и панорамными окнами, выходившими на зеленый бульвар. Фернанда изысканно обставила их, в основном используя выручку от продаж его нескольких последних картин. Пол был устлан толстым красно-синим турецким ковром, каминная полка сверкала черным мрамором, книжные шкафы из красного дерева возвышались почти до потолка. Стена за диваном была увешана его картинами и эскизами, которые Фернанда особенно любила. На многих портретах и этюдах она позировала обнаженной. В свою новую студию в Бато-Лавуар он перевез только самые ранние работы.

Пикассо обвел взглядом роскошную комнату, вспоминая их первую студию. Она была голой – без ковров и стульев, с единственной кроватью на железной раме. У них не было отопления, и вечно не хватало еды.

– Фернанда! – позвал он. Он вдруг обрадовался своему возвращению домой, несмотря на прежние сомнения.

Она спала обнаженной на их супружеской кровати, рядом пристроилась сиамская кошка, свернувшаяся клубком у нее под боком. Когда-то Пикассо думал, что пышные формы Фернанды были самыми совершенными во всем мире. Он был просто одержим ими. Сейчас он уже не помнил, сколько раз писал с нее картины и делал этюды, с одеждой и без нее, когда она была одной из самых прославленных парижских натурщиц. Боже, как он любил ее тогда…

Пикассо приблизился к кровати, и Фернанда, ощутив его близость, потянулась к нему и обвила его шею гладкими руками. Они уже много раз повторяли фигуры этого танца. Простой физический контакт быстро воспламенил его желание. Он схватил ее руку и поднес к губам, целуя тонкую кожу от предплечья к запястью. Они снова вместе? Возможно ли это?

Когда Пикассо опустился на кровать и изогнулся над ней, целуя ее шею и плечи, он обнаружил что-то невероятно эротичное в странном полусне Фернанды. Ее густые темно-рыжие волосы, разбросанные по подушке, обрамляли ее лицо, глаза оставались полузакрытыми. Лишь тогда, в приливе растущей страсти, он оглянулся и увидел пустую чашечку из-под опиума на полу рядом с кроватью. Трубка валялась рядом. Тяжкое разочарование быстро погасило пламя его желания, и он опустился на спину рядом с ней. Пикассо только что осознал, что не почувствовал сладковатый, обволакивающий запах опиумного дыма, когда вошел в квартиру, потому что не хотел этого делать. Большая часть его существа все-таки хотела, чтобы у них с Фернандой все было хорошо.

Когда она снова погрузилась в сон, Пикассо молча смотрел на нее, с грустью вспоминая старые добрые дни. Он ощущал нежность, смутное томление и сожаление. Возможно, так будет всегда. Секунду спустя он встал, взял одеяло, сбившееся на край постели, аккуратно накрыл Фернанду и поцеловал ее шелковистую щеку. Потом он улегся рядом и крепко обнял ее, словно каким-то образом мог преодолеть судьбу, ожидавшую их. Хотя он уже понимал, что это невозможно.

На следующее утро Пикассо сидел за столом с раскрытой газетой в руках, когда Фернанда вышла на кухню. Она проснулась, укрытая одеялом, увидев пустую чашечку из-под опиума, по-прежнему валявшуюся на полу. Ей понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, в каком состоянии она находилась вчера вечером, когда Пабло вернулся домой и увидел ее.

Глядя на Пабло и не обращая внимания на кошку, отиравшуюся у ее ног, Фернанда внутренне содрогнулась. Она плотнее запахнула халат на груди, когда он оторвал взгляд от газеты. Между ними повисло напряженное молчание.

– Хорошо выспалась? – наконец спросил он.

– Вчера ты сказал, что придешь поздно.

– В последнее время я часто меняю планы, – сухо отозвался он.

– Я думала, тебя не будет весь вечер.

– Я тоже так думал. – Он наконец отложил газету и внимательно посмотрел на нее. – Откуда ты его взяла, Фернанда?

Она понимала, что он имеет в виду опиум.

– Сам знаешь, откуда.

– Проклятье, Макс! Cabron![26]26
  Тупица (исп.).


[Закрыть] Я убью его!

– Он не виноват. Я устала, и он пожалел меня. Ты же знаешь, как я умею выпрашивать, – она широко распахнула глаза и улыбнулась той застенчивой улыбкой, которой когда-то завоевала его сердце. На этот раз Пикассо не отреагировал, поэтому Фернанда подошла поближе, опустилась ему на колени и обвила руками его шею.

– Давай уедем на лето куда-нибудь подальше от Парижа и от искушений Макса, – предложила она.

– Мне нужно какое-то время побыть одному.

Фернанда была потрясена.

– Пабло, мы не расставались уже почти четыре года, – умоляюще произнесла она.

– Знаю. Но мой друг Маноло из Барселоны, ты же помнишь его? Сейчас он работает над скульптурами в небольшом южном городке Сере. Он считает, что местные краски вдохновляюще подействуют на меня, а сейчас я нуждаюсь как раз в этом. Мне нужен новый источник вдохновения.

Она встала и провела рукой по волосам, откинув их со лба и распустив волной по спине, обтянутой шелковым халатом.

– Ты у нас всегда на первом плане, не так ли?

– Нам нужно расстаться на несколько недель, вот и все. Мы оба знаем, что у тебя здесь еще есть дела. Возможно, их будет легче закончить, если меня не будет в Париже.

Фернанда заметила странный блеск в его глазах и едва не отвела взгляд, прочитав там горькую правду.

– Он ничего не значит для меня, Пабло. Это всего лишь маленькая игра, ты же знаешь!

– Знаю. Но поживи здесь несколько недель, ладно? Потом я пошлю за тобой.

– Ты не оставляешь мне выбора. Я хорошо знаю этот твой взгляд.

Мучительное ощущение разлуки с новой силой нахлынуло на нее.

– Пожалуйста, не уезжай, – прошептала она.

Пикассо медленно встал и повернулся к ней.

– Мне нужно время.

– А мне нужен ты.

Он ласково погладил ее по щеке большим и указательным пальцами, и Фернанда закрыла глаза от его прикосновения. «Не умоляй, – подумала она. – Это всегда плохо кончается».

Ей хотелось плакать, но это не имело смысла. Она вернет его, как это бывало всегда, подумала Фернанда, когда Пикассо вышел из кухни, а потом из квартиры, захлопнув за собой дверь.

Часть II
Слава, любовь, величие

Глава 9

Сере, июль 1911 года

«О, это страна, благословенная Богом, – с довольной улыбкой подумал Пикассо, – el pais de Dios!» Его друг Маноло был прав, когда убеждал его приехать на юг Франции, чтобы немного отдохнуть от Парижа. Маленький, безыскусный городок Сере в летнее время всегда был наполнен сладким ароматом созревающих вишен и мерным стрекотом цикад.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он расстался с Фернандой. Он не привык к миру, где терпкий аромат ее духов не следовал за ней шлейфом.

Сидя под навесом уличного кафе, Пикассо глубоко затянулся сигаретой, наполнив легкие горячим дымом. Ему нравилось это ощущение и возможность свободно курить без постоянных жалоб Фернанды. Он достаточно мало пил, чтобы не страдать от похмелья, и уже давно не употреблял опиума. И это было истинным удовольствием.

По сути дела, Сере был каталонским городком, находившимся в считаных милях от границы с Испанией. Старые платаны затеняли дворы и булыжные мостовые. Недалеко от него двое пожилых мужчин по-испански беседовали о политике. Их выговор звучал как музыка для Пикассо, смаковавшего звуки родного языка после одиннадцати лет жизни в Париже.

Он посмотрел на недоеденное блюдо с рисом и свининой и еще раз глубоко затянулся. Здесь даже готовили замечательные испанские бокадильоc[27]27
  Горячий бутерброд с сыром и хамоном.


[Закрыть], несмотря на тот факт, что городок находился во Франции, а не в Испании.

Теплый летний ветерок шелестел в кронах деревьев, возвещая о предстоящей жаре. Пикассо собирался уйти, но это место было похоже на райский уголок. Укромное. Тихое. Спокойное.

С тех пор как он приехал сюда, он снова стал использовать свои прежние художественные приемы и был рад им, как старым друзьям. Он вновь вместе с Маноло занимался лепкой, чего не делал уже несколько лет. Глина была приятной на ощупь – мягкой, податливой и почти чувственной.

Даже его стиль живописи изменился и определенно стал более энергичным. Местная цветовая палитра отражала настроение его сердца. Если Париж заставлял его обращаться к приглушенным оттенкам серого, коричневого, бежевого и голубого цветов, здесь он выбирал сочные краски, полные света. Пикассо также начал экспериментировать с формами, а однажды, послушав вечерний квартет на площади и тронутый душевной мелодией, он также начал проводить опыты с музыкальными инструментами – кларнетами и гитарами, – используя их в качестве натуры для своих холстов. Он включал в этюды музыкальные ноты, а потом и газетные вырезки с отдельными словами и обрывками фраз, которые ему особенно нравились. Для этого ему не нужна была ни натурщица, ни любовница. Таким образом он освобождался от лишних обязательств.

Да, творческий отпуск вдали от городской суеты, транспорта и отвлечений благотворно повлиял на него. Но, вместе с тем, он находился вдали от Евы.

Пикассо со вздохом посмотрел на улицу Сан-Ферре, по которой тащилась старая телега. Какого дьявола он не может забыть эту девушку? Миновал всего лишь месяц, но казалось, будто после разлуки с ней прошла целая вечность. В ней было тихое очарование, которое сочеталось с пьянящей жизненной энергией. Расстроенный, он бросил окурок на мостовую и встал.

Пытаясь избавиться от мыслей о ней, Пикассо направился по пыльной аллее, ведущей к старинному монастырю капуцинов на окраине города. Покровитель Маноло, богатый молодой американец Берти Хэвиленд, предложил им обоим там поработать. Это был один из соблазнов, выманивших Пикассо из Парижа: старое каменное здание с терракотовыми крышами и высокими оштукатуренными стенами, выглядело строгим и уединенным. Оно стояло на небольшой возвышенности над городом. Ему нравилось это место, особенно потому, что здесь почти ничто не отвлекало его от работы.

Размеренное существование, свободное от тревог и забот личной жизни, позволяло ему сосредоточиться только на работе и на людях из своего творческого круга, разделявших эту страсть. Он не испытывал такого вдохновения со времен своих первых опытов в кубистском стиле. Это всегда наводило его на мысли о Жорже Браке, друге и соратнике по стилю, – единственном художнике, который умел говорить на его творческом языке.

Пикассо все чаще думал о Браке за прошедшие недели и чувствовал, что его творческая энергия достигла вершины. Как они спорили, дискутировали и сравнивали свои картины, когда встречались друг с другом! Только истинный соперник пробуждал его лучшие качества, и Пикассо тосковал по этому вызову. Теперь, после смерти его кумира Поля Сезанна, Брак был единственным, кто мог претендовать на этот титул, кроме Матисса. Он был не менее одаренным, чем Пикассо, и оба знали об этом.

«Приезжай в Сере», – написал Пикассо Браку, хорошо понимая, что эти слова очень похожи на мольбу.

Но он не брезговал любыми средствами ради достижения цели. В сущности, он был мастером своего дела. Он уже давно осознал, что положение единственного сына в доме, полном женщин и при отсутствующем отце, имело свои преимущества. Но самое главное, если он какое-то время не поддавался соблазнам секса, то ощущал мощную тягу к соперничеству, смирявшую его пыл.

Брак ответил, что приедет в конце июля, сможет приехать лишь на две недели, и что у него есть сюрприз. Пикассо не был большим любителем сюрпризов, если сам не устраивал их.

Когда он приблизился к концу бульвара, квартет возле кафе «Гранд» завел новую мелодию. Это была чрезвычайно популярная «Последняя песня» Гарри Фрагсона. Мелодия донеслась до Пикассо сквозь шелест листвы. К своему неудовольствию, он хорошо помнил ее. Знакомые слова ma jolie, звучавшие в песне, когда он находился так далеко от Парижа, мгновенно рассердили его.

Ну конечно, ma jolie. Она больше не принадлежала ему, но это был ее выбор.

Пикассо закурил очередную сигарету и постарался забыть о Еве.

«Приезжай поскорее, Брак! – подумал он. – Мне нужно отвлечься!»

Глава 10

Теперь Мистангет и Морис Шевалье официально стали «ведущими исполнителями». Звезда сцены, сиявшая от удовольствия, с готовностью сообщала всем, кто был готов слушать ее, что своей удачей она обязана идее Евы с номером гейши. Это действительно был самый популярный номер представления, а также любимый номер Мистангет. Морис наконец обратил на нее внимание. Кроме того, именно Ева помогла ей найти алиби для мсье Оллера, когда ей стало плохо в тот вечер. Теперь несколько других актрис обратились к Еве за советом по усовершенствованию их костюмов. Это сделало ее еще более известной и укрепило ее дружбу с Мистангет.

– Дай мне знать, как я могу отплатить тебе за услугу, я сделаю это без задержек, – часто провозглашала Мистангет с оттенком драматизма в голосе.

Ева обычно кивала и улыбалась, не в силах представить тот момент, когда прославленная актриса сможет реально помочь ей. Они по-прежнему существовали в разных мирах. Еве было достаточно того, что она зарабатывает себе хорошую репутацию и находит свой путь в Париже. Она была в фаворе у танцовщиц, работников сцены и даже у мадам Люто, поэтому в конце концов могла рискнуть и попросить отлучки на один день ради короткой поездки в Венсенн для встречи с родителями.

Пикассо помог наладить отношения с ними, и Ева была безмерно благодарна ему. Непринужденная легкость, с которой он организовал телефонный звонок, смягчила горечь его отъезда из Парижа и внезапного отсутствия в ее жизни.

Она узнала от Мистангет, что он уехал куда-то на юг Франции для занятий живописью. Чувство утраты стало менее острым, когда до нее дошли слухи, что Фернанда Оливье осталась в Париже. Значит, их пути с Пикассо тоже разошлись.

– Странно представить их порознь, – заметила Мистангет, когда одевалась перед вечерним представлением.

Завтра Ева собиралась поехать в Венсенн, поэтому уже теперь сгорала от нетерпения. Даже упоминание о Пикассо могло лишь ненадолго отвлечь ее.

– Что вы имеете в виду? – спросила она, штопая носок красного шелкового чулка, который Мистангет предстояло носить во втором акте. Актриса наклонилась к зеркалу над гримерным столиком.

– Только то, что Фернанда уже больше пяти лет имеет власть над ним. Они ссорятся как кошка с собакой, но всегда находят способ помириться.

– Значит, он уже оставлял ее одну в Париже и уезжал писать картины в другое место?

Мистангет повернулась на табурете, прикрепляя жемчужную сережку к мочке уха.

– То-то и оно. Ты умеешь хранить тайны? – она понизила голос. – На прошлой неделе Фернанда сказала мне за завтраком, что он впервые не захотел взять ее собой. Впервые за долгие годы он заявил, что им нужно пожить отдельно. Она была безутешна. Титул мадам Пикассо очень дорог Фернанде, и полагаю, она совсем не готова им поступиться.

– Но что, если они разлюбили друг друга? Или, может быть, мсье Пикассо заинтересовался кем-то еще? – Ева старалась говорить безразличным тоном, опустив голову и глядя на свою работу.

– Нет такой женщины, которая могла бы соперничать с ней в красоте или обаянии, – Мистангет ухмыльнулась. – Если Фернанда захочет вернуть Пабло, она эта сделает. Ты встречалась с ней и знаешь, что я имею в виду. В конце концов, она заманит его в свои сети, как это происходило всегда. Поверь мне, все члены их маленькой компании уже не раз видели, как она это делает.

Еву передернуло от презрения. Это было настоящее осиное гнездо. То, что она позволила себе впутаться в эту историю, оставалось лишь списать на собственную глупость. Нравится ей это или нет, пора избавиться от навязчивых мыслей о Пабло Пикассо. В Париже есть и другая жизнь, не имеющая отношения к роману с чужим любовником.

На следующее утро Ева, одетая в легкое черное пальто, черную шляпу и высокие сапожки на пуговицах, вошла в поезд подземки, отправлявшийся в Венсенн. Луи отправился с ней для поддержки, так как Сильветте пришлось отправиться в «Мулен Руж» на репетицию. «Лучше с другом, чем одной», – думала Ева, когда они молча сидели рядом, слушая ритмичный перестук колес на рельсах.

Еве не терпелось попасть домой, хотя бы на несколько часов. Она так хотела посидеть на простой материнской кухне и впитывать знакомые ароматы вместе со сладостными воспоминаниями о детстве. Сейчас она особенно нуждалась в тех вещах, от которых когда-то бежала в столицу.

Через некоторое время Луи потянулся и взял ее за руку, слегка дрожавшую от напряжения, хотя до сих пор она не сознавала этого. Вопреки своим чувствам, Ева не стала отстраняться от него. Луи был верным другом и добрым человеком, и какая-то часть ее души радовалась его присутствию, потому что ей не пришлось проделать этот путь в одиночестве.

Когда она вошла в родительский дом, отец сначала долго сердился. А мать много плакала. Но они, конечно же, радовались возвращению Евы в маленький семейный дом с выцветшими розовыми обоями, разномастной мебелью и занавесками, привезенными из Варшавы. Как обычно, Адриен Гуэль сидел за маленьким кухонным столом, обхватив рукой полупустой стакан с красным вином, пока его жена вытирала слезы краем фартука.

– Значит, ты вернулась домой, или как? – спросил отец. Он не поднимал головы от стакана. Ева обменялась быстрым взглядом с матерью, которая тут же отвела глаза. Она слышала тиканье дедовских часов в соседней комнате.

– Я ненадолго, папа.

– Обращайся к нему уважительно, Ева, – прошептал Луи.

Тогда Еве стало понятно, что Париж изменил ее. Она больше не была застенчивой и послушной девочкой. Несомненно, Пикассо тоже изменил ее. Но, кроме того, теперь она имела работу, цели, устремления и определенное будущее – и всего этого она добилась самостоятельно.

Ее мать приготовила ароматную баранью ногу, и они неловко расселись вокруг стола. Мелкие банальности, которыми они обменивались друг с другом, прерывались долгими напряженными паузами.

– У тебя очень красивое платье, – по-польски заметила мать Евы.

Ситцевое платье с короткими рукавами и узким поясом, которое она надела под пальто, было украшено цветочным орнаментом.

– Ева сама сшила его, – с нотками гордости произнес Луи. – А еще она сделала костюм для одной известной актрисы, и другие тоже стали обращаться к ней за помощью.

– В этом твоем кабаре, – проворчал Адриен Гуэль.

– Это не просто кабаре, папа, а знаменитый «Мулен Руж».

– Если они показывают свои подштанники и дрыгают ногами, то это кабаре.

Ева вскочила на ноги и бросила на стол свою салфетку. Луи уставился на нее.

– Как видно, ничего не изменилось.

– А чего ты ожидала? – оборвал ее отец.

– Может быть, немного радости за меня, потому что я чего-то добилась самостоятельно? Я собиралась подождать еще, чтобы доказать это вам обоим, но судя по всему, ожидание будет долгим.

Она достала несколько франков из кармана платья, положила их на стол и вышла из кухни. Секунду спустя мать догнала ее на парадном крыльце.

– Ты же знаешь, он не изменится, – обратилась она к Еве.

– А я изменилась. Париж изменил меня так, что ты и представить себе не можешь.

– Тогда расскажи мне об этом. Каково это, жить в Париже? Ты встречалась со знаменитыми людьми? – спросила ее мать с нотками зависти в голосе, которые Ева никогда не слышала раньше. Обе смотрели через двор на улицу. Для Евы эта улица всегда выглядела так, как будто вела в никуда.

– С несколькими, – наконец ответила она и внезапно подумала о Пикассо. – Мистангет тоже стала моей подругой.

– Актриса? – воскликнула ее мать и удивленно улыбнулась. – Я видела ее фотографию в газете.

Ева поняла, что произвела впечатление, и ее сердце наполнилось гордостью.

– Да. С ней произошел неприятный случай, и я сумела отчистить ее костюм. С тех пор она регулярно благодарит меня. Один раз она даже отвела нас с Луи в вечерний салон Гертруды Стайн.

– Гертруда Стайн, американская покровительница изящных искусств, о которой все говорят?

– Я и понятия не имела, что ты знаешь это имя, мама, – Ева улыбнулась от удивления.

– Я все-таки читаю газеты. Я же не полная pequenaud[28]28
  Деревенщина (фр.).


[Закрыть].

Обе рассмеялись, подставляя лица свежему ветру. Шелест листвы заполнял паузы в разговоре.

– Я скучала по тебе, kochany[29]29
  Любимая (польск.).


[Закрыть], – тихо сказала мать, перейдя на родной язык.

– Знаю. Я тоже скучала по тебе.

– Тогда расскажи мне о Пабло, о том испанце, с которым я говорила по телефону на почте. Бог ты мой, это было нечто!

Ева изумилась тому, как просто Пикассо представился ее матери, хотя мог бы произвести гораздо более сильное впечатление. У нее защемило сердце. Ева покосилась на мать, сидевшую на крыльце рядом с ней. Ей не хотелось бы походить на тот образ женщины, который являла собой ее мама. Хотя она и немного располнела, но по-прежнему оставалась достаточно изящной и напоминала Еве о том кружеве, которое создавала из ничего. Ее глаза были такими же ярко-голубыми, как у дочери, а рот – таким же маленьким. Но ее лицо было отмечено следами жизненных невзгод, которые ничто не могло скрыть.

– Это всего лишь знакомый, который сказал мне, что знает, где найти телефон, – солгала она.

– Значит, между вами ничего нет? Ничего такого, о чем мог бы беспокоиться Луи?

– Я же говорю, Пабло – мой хороший знакомый. Кроме того, его любовница очень красива.

– Его… kurwa[30]30
  Шлюха (польск.).


[Закрыть]? – она произнесла последнее слово по-польски, подчеркивая свое презрение. – Ты встречалась с ней?

– Да, мама, в салоне у Стайнов. Так уж принято в Париже, если не сказать больше.

– Что ж, мне нравится твой Луи. Ты приехала в большой город и все-таки нашла поляка, к тому же художника.

– Он рисует шаржи и карикатуры для газеты. Его вряд ли можно сравнить с Пикассо.

– Пикассо?

– Это замечательный художник-авангардист.

– Насколько я понимаю, avant-garde по-французски означает отказ от условностей.

– Отказ от условностей нельзя назвать оскорбительным, мама.

– Тогда, как ты это называешь? Я читала о некоторых из этих художников. Мне кое-что известно, Ева. Теперь ты знакома с известными людьми, и рядом с тобой чудесный юноша из родной страны, с которым можешь разделить свою жизнь.

– Но так ты смотришь на вещи, мама.

– Но в моем видении нет ничего плохого.

Еве хотелось сказать, что она не любит Луи. Она жаждала поведать матери, что всецело увлечена другим мужчиной, – одним из знаменитых художников, отвергавших условности, который зарабатывал много денег, рисуя кубы и треугольники, – но она не смела быть откровенной даже с ней. Мария-Луиза Гуэль не могла понять, что Париж на самом деле изменил ее дочь. Кроме того, ее чувства к Пабло Пикассо так или иначе были фантазией. А фантазии, как и сны, – слишком личные и хрупкие вещи.