Текст книги "Дьявольский эликсир (сборник)"

III
Ответ

– Я сложена чрезвычайно пропорционально, – конфиденциально сообщила медицинская дама миссис Уайтли.

Та придерживалась другого мнения, но из вежливости не стала возражать. Дамы сидели за завтраком, и к ним только что присоединилась мисс Семафор. Она тихонько проскользнула на свое место и как бы с некоторым беспокойством взялась за почту.

– Удивительно пропорционально, – продолжала, понизив голос, медицинская дама. – Моя портниха говорит, что на меня очень легко шить и что все мои платья сидят отлично. Говорю без хвастовства, это факт. Боюсь, однако, что давать ее адрес другим бесполезно, так как результат может оказаться менее удовлетворительным.

Миссис Уайтли, видимо, обиделась, но она была женщиной робкой и ненаходчивой. Одежда собеседницы казалась ей безвкусной, а фигура – бесформенной, тем не менее она проявила неосторожность и спросила, кто ее сделал (не фигуру – одежду). Миссис Уайтли просто требовалась самая обыкновенная портниха. Ответ медицинской дамы очень обидел ее, но она не смогла придумать ничего язвительного.

Не испытывая никакой неловкости, «модница» продолжала:

– Вы видели мою бархатную накидку? Я слышала, как мисс Фастли говорила, что она ей не нравится. Ну, это просто зависть. Накидка великолепна, ей такой, конечно, не видать как своих ушей. Такую вещь может носить только высокая статная женщина. У меня столько завистников…

Миссис Уайтли недоумевала: какие поводы к зависти могла давать медицинская дама? В пансионе она, конечно, не пользовалась популярностью, но это было совсем не оттого, чтобы ей кто-то завидовал. Однако вера в собственную неотразимость и чужую зависть делала ее счастливой, ни резкие замечания, ни неприятные намеки нисколько ее не смущали. Она избрала в свои доверенные лица миссис Уайтли, потому что считала ее безвредным существом, которое перед ней преклонялось. Как бы она удивилась, узнав ее истинное мнение!

– Миссис Уайтли, как вы себя сегодня чувствуете? – любезно осведомилась миссис Дюмареск, тоже присоединившаяся к дамам.

– Моя простуда все еще не прошла, благодарю вас, – ответила миссис Уайтли.

– О, в самом деле? Вероятно, это все из-за сквозняка в вашей комнате. Здесь очень дует во всех маленьких комнатках, потому что они располагаются vis-a-vis[9]9
   Друг напротив друга (франц.).


[Закрыть]. Конечно, как я уже вам говорила, мы рассчитываем пробыть здесь совсем недолго. Поверьте, миссис Уайтли, для людей, вертевшихся в дипломатических кругах и удостоенных милостивого гостеприимства коронованных особ, пансион, пусть даже самый благоустроенный, – а наш, кстати сказать, не лишен некоторых достоинств, – не лучшее местопребывание. Хотя мы думали, как я уже говорила, пробыть здесь недолго, я все-таки настаивала на том, чтобы жить в хорошей комнате. «Анджело, – говорила я, – возьмем лучший номер во всем доме!» Так мы и сделали. Очень жаль, что вы не переселяетесь в номер побольше. Не то чтобы для меня лично это имело какое-нибудь значение… Я, конечно, выше этих пустяков. При выборе знакомых я никогда не руководствуюсь подобными житейскими соображениями, о, вовсе нет. Если люди мне нравятся, милая миссис Уайтли, я симпатизирую им, какой бы номер они ни занимали – большой или маленький. Живи они даже на чердаке, меня бы это нисколько не расстроило!

– Вы очень добры, – пробормотала миссис Уайтли.

Налет величия, окружавший чету Дюмареск, заставлял всех вокруг благосклонно принимать все, что бы они ни говорили. Они обладали такими приятными манерами, с такой легкой развязностью высказывали обидные вещи! И то и другое было совершенно чуждо медицинской даме. Миссис Уайтли, в свою очередь, очень хотелось попасть в общество, и она тайно надеялась в награду за любезное отношение получить от миссис Дюмареск возможность быть представленной кому-нибудь из тех именитых особ, которые так часто фигурировали в ее рассказах.

– Да, – продолжала почтенная леди, несколько возвышая голос в благородном порыве, – богатство, сан и звание никогда не имели для меня особой прелести. Как говорила мне маркиза Поличинелло, моя давняя подруга, королева красоты при итальянском дворе: «Bellissima mia, bellissima mia[10]10
   Моя красавица (итал.).


[Закрыть], вы слишком покорны движениям своего сердца!»

– Вы, вероятно, едете на садовый праздник к королеве, миссис Дюмареск? – поинтересовалась медицинская дама, читавшая придворные известия.

– О-о! Конечно! Я без труда могу попасть туда когда угодно.

– Но приглашены будут только те, кто представлялся ко двору в течение последних двух лет, – проворчал мистер Лоримор. – А вы, кажется, говорили, что не были в Англии в последнее время.

– Конечно, конечно, – ответила миссис Дюмареск, – конечно, нас не было, но милый принц все устроит. К тому же с практической точки зрения, в сущности, я все время оставалась при дворе.

Что это значило, никто не решился спросить. Мисс Семафор между тем читала письмо, в котором говорилось следующее:

«194, Гендель-стрит.

Июнь, 189…

Уважаемая мисс Семафор!

В ответ на ваше послание имею честь уведомить вас, что готова уступить вам эликсир за сумму в одну тысячу фунтов. Принимая во внимание тот факт, что я одна в целом мире обладаю таким чудесным средством, омолаживающий эффект которого гарантирован, я уверена, что вы не посчитаете цену слишком высокой. Если бы не обстоятельства и не большая нужда в деньгах, я могла бы взять за него гораздо больше. Если вы желаете покончить с этим делом, то я почту за удовольствие видеть вас завтра у себя в половине пятого. Перед тем как заключить сделку, я представлю вам доказательства. Мои банкиры – Кутс и Ко, адвокаты – Льюис и Льюис. Доктор Льювелин Смит, 604, Гарли-стрит, и его светлость граф Фордгамский милостиво разрешили мне сослаться на них как на своих поручителей, в том случае если вы пожелаете навести обо мне справки.

Имею честь быть вашей покорнейшей слугой.

София Гельдхераус».

Мисс Семафор, задумчиво проглотив завтрак, молча удалилась в свою комнату. Тысяча фунтов! Сумма большая, даже очень. Сестры были хорошо обеспечены, но взять такую сумму из капитала… Однако если миссис Гельдхераус – мисс Семафор знала, что это имя одного знаменитого африканского исследователя немецкого происхождения, – но если миссис Гельдхераус говорила правду, эликсир того стоил.

Мисс Семафор старалась не останавливаться на мысли о том, как прекрасно снова стать девятнадцатилетней девушкой и на этот раз знать цену себе и своей молодости, наслаждаться ею с таким упоением, которого никогда не узнает тот, кто не был стар. Если бы она дала волю фантазии, то согласилась бы, пожалуй, отдать за это благо не только тысячу фунтов, но и все свое состояние, да еще сочла бы, что этого мало. И все же здравый смысл говорил ей, что тысяча фунтов для женщины с ее средствами – сумма существенная. Сразу она могла и не собрать ее.

Еще немного поразмыслив, Августа решила открыться сестре и разделить с ней пополам и эликсир, и издержки. Так как Прюденс моложе, то и чудодейственного средства на нее уйти должно было меньше. Впрочем, об этом не стоило упоминать заранее, а то ей могло прийти в голову и платить пропорционально.

Сестры Семафор провели жизнь так же, как и большинство старых дев, – серо, бесцветно, в мелких заботах и интересах. Сестры появились на свет в маленьком провинциальном городке, где их родители в скучном и чрезвычайно почтенном кружке играли роль магнатов. Отец их был строг, мать вечно больна. Всю свою молодость девушки с утра до ночи работали на приход. В гости к ним особенно не заглядывали, разве что какие-нибудь старые супруги, знавшие их с младенчества. Даже все викарии в Филсборо были женаты.

Полковник Семафор, как военный в отставке, придерживался строгих правил и научил дочерей ко всему приятному относиться подозрительно. Чтение, кроме чтения благочестивых книг, в их доме не поощрялось, но девушки из-за этого не бунтовали. Ни одна из них не отличалась большими талантами, и они просто старались исполнять свой долг, хотя и считали это занятие однообразным. Не зная света и молодежного общества, они и сами не заметили, как стали пожилыми, чинными и чопорными. Думая, что вся жизнь еще впереди, они вдруг осознали, что жизнь – это молодость и что она уже прошла.

Когда в глубокой старости их отец умер, они переселились в Лондон, считая такую перемену предприятием весьма смелым. Года ожесточили Августу и смягчили Прюденс. Старшая мисс Семафор была грозой всех легкомысленных дам на Биконсфильд. За спиной над ней издевались и ее передразнивали, но никто не хотел вступать с ней в открытое столкновение. Прюденс, мягкосердечная, недалекая и романтичная, напротив, имела большую популярность. Она всегда была готова влюбиться, но случая все как-то не представлялось. Младшая мисс Семафор со своими ужимками, жеманством и уловками, ясными как день, никак не могла взять в толк, что она уже большая, и всякого, кто стал бы ее в этом убеждать, она назвала бы гадким. Власть старшей сестры, распространявшаяся над всеми делами Прюденс, только еще больше развивала ее иллюзию. Августа распоряжалась также и капиталом, на доходы с которого они жили, и редко обращалась с такими вопросами к младшей сестре, разве что когда требовалась ее подпись.

Со всей своей строгостью мисс Семафор-старшая, однако, была вовсе не так сурова, как казалась. Приехав в Лондон, она подсознательно начала сравнивать свою жизнь с жизнью других окружавших ее молодых женщин. Какое-то смутное чувство проснулось в ее душе. Августа вдруг поняла, что была обделена приятными и невинными удовольствиями, и хотела изменить прошлое, но как именно, она и сама толком не знала. Все это вызывало в ней непреодолимое желание омолодиться, вернуться назад и хоть немного насладиться жизнью. Так что многие из ее неприятных высказываний объяснялись той горечью, которая иногда переполняет сердце одинокой женщины и заставляет ее говорить себе: «Я страдала, так почему бы теперь и им не пострадать?»

IV
Воздушные замки

В тот же вечер мисс Семафор с некоторым смущением сообщила Прюденс о том, что она написала по объявлению в «Лейдис Пикториал» и получила ответ. Та сначала очень удивилась, а потом пришла в полный восторг, тем более что в тот момент она переживала один из своих припадков внезапного осознания того, что она уже не девочка. Прюденс выразила не только полное согласие, но и горячее желание дать половину суммы, если супруга ученого естествоиспытателя будет настаивать на тысяче фунтов. Сестры решили, однако, что нужно поторговаться и предложить ей сначала шестьсот, а потом восемьсот франков. На всю сумму, по их мнению, следовало соглашаться только в том случае, если миссис Гельдхераус окажется неумолимой. Они также решили, что, несмотря на представленные надежные рекомендации, благоразумнее будет поставить на чеке следующее число, чтобы иметь возможность опробовать действие эликсира еще до оплаты по чеку.

– Она очень убедительно рассказывает о своем средстве, – сказала мисс Семафор, – но, конечно, мы ее не знаем. Возможно, она лжет. Как честная женщина – а ее поручительства не дают поводов сомневаться в этом, – она охотно согласится дать нам возможность убедиться в том, что ее эликсир действует. Тысяча фунтов – это крупная сумма, и лучше не рисковать.

– Миссис Гельдхераус говорит, что готова представить тебе доказательство перед покупкой.

– Желала бы я знать какое.

– Может быть, она сама немножко выпьет?

– Ну, этого бы я не хотела. Жалко, зря тратить эликсир.

– Вот что, – немного поразмыслив, обратилась мисс Семафор к Прюденс, – я возьму с собой Туту и попрошу миссис Гельдхераус дать ему немного для опыта. Он ведь животное, понимаешь, и ему понадобится меньше, чем человеку. Какая-нибудь юная особа могла бы нам помочь, но на ней, пожалуй, ничего не было бы заметно. Нашей крохе уже около пятнадцати. С него хватит и одного глотка.

– А что, если эликсир не действует на животных? – заметила мисс Прюденс.

– Почему нет? Я как-то давно читала о воде юности, и там, помнится, говорилось, что он действует не только на людей, но и на насекомых и на цветы. Почему бы ему не подействовать на собаку?

– Августа, милая, что ты будешь делать, когда опять помолодеешь? – тихонько спросила Прюденс.

– О, мало ли что, – уклончиво ответила мисс Семафор.

Августа даже сестре не хотела открывать золотые мечты, вскружившие ей голову, говорить о которых – она это чувствовала – женщине зрелых лет не пристало.

– И сколько же тебе будет лет?

– Ну, если этим можно управлять, то я бы хотела, чтобы мне было лет эдак двадцать восемь. Я буду молода, но не слишком. В двадцать восемь у женщины уже появляется здравый смысл, если, конечно, ей вообще суждено его иметь, и она достаточно сознательна для того, чтобы понимать, чего она хочет. Двадцать восемь – вполне подойдет.

– А я бы хотела, чтобы мне снова было восемнадцать, – заметила Прюденс.

– Это уж слишком. В восемнадцать зачастую бываешь или дурой, или егозой, что совсем непривлекательно для людей, наделенных умом. Впрочем, я согласна, пожалуй, остановиться на двадцати, если это удобнее, но сначала еще нужно выяснить, как действует этот эликсир.

– Ты только представь себе, тебе – двадцать, а мне – восемнадцать! Какими мы будем еще девочками! Ах, Августа, душа моя, знаешь, мне немного страшно. Что мы будем делать одни в Лондоне, без старших?

– Не говори пустяков! – отрезала мисс Семафор. – Все изменения коснутся только внешности. В сущности, мы не будем нелепо юны. Я нисколько не сомневаюсь в том, что мы, сохранив наш опыт и благоразумие, отлично устроим все наши дела сами. Одним словом, я завтра же все разузнаю и поступлю как должно. И ради христа, Прюдди, если нам все удастся, не проговорись как-нибудь, не вспоминай о вещах, которых ты не можешь помнить, если тебе в самом деле восемнадцать. Это именно та глупость, на которую ты способна. Нам нужно высчитать год нашего рождения и не вспоминать того, что было раньше.

– Как ты думаешь, – поинтересовалась Прюденс, немного помолчав, – не стоит ли нам уехать отсюда, прежде чем затевать все это? Давай уедем куда-нибудь, где нас не знают, а то может выйти неловко…

– Да-а, – задумчиво протянула мисс Семафор. – Пожалуй, так будет лучше, но это мы успеем обсудить завтра. А теперь я очень устала и нам обеим пора спать.

Сестры улеглись в свои кровати, но не засыпали еще очень долго. Будущее сверкало ошеломительными возможностями. Обе чувствовали, что не следовало баловать свою фантазию мечтами, которым, возможно, не суждено было сбыться. Миссис Гельдхераус могла оказаться обманщицей, а ее эликсир – надувательством. Но предположим – это ведь никому не запрещается, – что вся эта история заслуживает доверия. Какие открываются перспективы! Быть и молодой, и опытной – разве что-нибудь может с этим сравниться? Не попадаться в ловушки, выискивать всякие удовольствия, не забывать о последовательности, совершенно недоступной тому, кому восемнадцать лет в первый и единственный раз в жизни! Получить обратно все свои шансы и быть уверенной в том, что не потеряешь ни одного из них, – какая благодать, какое беспримерное счастье!

Розовые мечты против воли сестер вторгались в их души, но мы с прискорбием должны признать, что самыми разнузданными и легкомысленными были видения мисс Семафор-старшей. Мы, однако, никогда мы не решились рассказать о них, если бы не были уверены в том, что эти строки не попадутся на глаза ей или ее сестре, а также кому-нибудь из ее знакомых. Случись так, мисс Семафор сконфузилась бы и очень смутилась, а этого мы сей прекрасной, пусть и немного жесткой женщине вовсе не желаем. К тому же ее сестра и негодующие друзья непременно бы стали писать длинные, письма, отрицая в них сообщенные нами факты. Они бы ссылались на ее безупречную репутацию, всегда благопристойный, если не сказать суровый вид, строго-религиозный тон, на отсутствие склонности к легкомыслию – и все это чтобы доказать, что у Августы никогда не было и не могло быть тех мыслей, которые мы ей приписываем. К счастью, нам нечего этого опасаться, и мы смело можем изложить, как мисс Семафор собиралась распорядиться своей молодостью.

В глубине души она жалела, что у нее нет никакого прошлого, над которым стоило бы призадуматься. Когда была возможность, она не срывала цветы удовольствий. В сущности, Августа отличалась слишком хорошим воспитанием, но теперь, руководствуясь самыми добрыми намерениями, она, само собой разумеется, решила все это изменить. Кто-то из великих сказал: «Самая страшная суровость не влечет за собой ничего, кроме сожаления». Мисс Семафор хотела отведать радости безгрешного, но все же более фривольного существования. Она представляла себя пленительно-кокетливой, чуждой какой бы то ни было серьезности и жалела, что не только боялась в свое время наслаждаться жизнью, но и не знала, как это, и никогда не имела случая узнать.

Августа решила, что, прежде чем вступить на поприще ослепительных побед, она, как только ей снова будет двадцать, запишется в балетную школу и начнет работать над голосом. Ее отец, как, впрочем, и любой почтенный обитатель Филсборо, упал бы в обморок при одном упоминании о театральных подмостках. В молодости мисс Семафор и сама разделяла подобные воззрения, но, переехав в Лондон, она изменила им, заметив, что среди местных жителей театральная профессия считалась менее предосудительной, чем среди провинциалов. Она чувствовала как греховность этого ремесла, так и его притягательность. Августа искренне верила, что наделена актерским талантом, и даже сокрушалась о том, что обстоятельства помешали ей развить его. Но теперь-то ее уже ничего не могло остановить. Из всего этого явствует, что даже самые благочестивые особы могут иногда считать для себя пристойным такой образ действий, который в других показался бы им чем-то предосудительным. Мисс Семафор рассуждала весьма трезво: какие бы опасности ни подстерегали ее на подмостках сцены, она, наделенная мудростью пятидесятилетней женщины, справится с ними гораздо быстрее, чем двадцатилетняя девушка. Во внушающем страх, но столь волнующем видении она являлась себе веселой, очаровательной и знаменитой. Августа представляла, как ее с восторгом встречают в театре, как она получает букеты, любовные записки и бесконечные приглашения выступить еще. Она видела словно наяву, что афишами с ее портретом увешан весь город. С блаженной улыбкой на лице она наконец заснула.

Прюденс, находившаяся в своей маленькой светлой комнатке по соседству, с благосклонностью думала о майоре Джонсе и с нежным влечением о достопочтенном Гарри Линдоне, викарии из Сен-Ботольфа, чахоточном молодом человеке двадцати восьми лет. Последним она интересовалась уже давно, хотя в глубине души и понимала, что он для нее слишком молод. Ну а теперь что же могло препятствовать их союзу? Прюденс предалась продолжительным мечтам о том, как все это устроить. Оставить его в заблуждении о том, что ей всегда было восемнадцать, или рассказать о чудотворном эликсире? Сон застиг ее на решении этого вопроса.

V
Омолаживающий эликсир

Прекрасные ночные мечтания утром обычно предстают совершенно в ином свете, но только не грезы сестер Семафор. Хоть они и пытались охлаждать свою безудержную радость размышлениями о том, что вдова естествоиспытателя могла оказаться мошенницей, а ее эликсир – водой из ближайшего колодца, им все же было трудно подавить волнение. Действительно, в их манерах сквозило столько сдержанного восторга, что мистер Лоример дважды спросил майора Джонса: «Уж не спятили ли почтенные дамы?»

Как только часы пробили без четверти четыре, Августа в черном платье с Туту в руках направилась к станции Глостер и взяла билет в Кингс-Кросс. Там она наняла извозчика до дома номер 194 по Гендель-стрит. Около половины седьмого она вернулась. Прюденс, ожидавшая Августу с большим беспокойством, поспешно вскочила со стула, когда она, просунув голову в дверь, самым таинственным тоном проговорила: «Пойдем ко мне в комнату».

Расположившись в самом центре своих апартаментов, мисс Семафор с большой торжественностью повернулась к сестре. Она не говорила ни слова и только медленно развязывала ленты шляпки. В воздухе пронеслось что-то зловещее.

– Ну? – задыхаясь, пролепетала мисс Прюденс. – Ты ее видела? Все устроилось? Какая она?

Мисс Семафор не спешила с ответом.

– Эликсир, скажи скорее, эликсир в самом деле помогает? Ты его купила?

– Вот, – сказала мисс Семафор, протягивая руку.

Прюденс, проследив взглядом за жестом сестры, уставилась на Туту. Но разве это был он – старый, трясущийся, сердитый, страдающий ревматизмом? Она подошла ближе. Резвый щенок без единого седого волоса в шерстке вдруг прыгнул на Прюденс и залился восторженным лаем, демонстрируя неистовую радость.

– Миссис Гельдхераус опробовала его на нем, – глухо проговорила Августа. – Результат налицо. Теперь все сомнения должны рассеяться.

Побледневшая мисс Прюденс присела: доказательство ошеломило ее.

– Мне как-то не по себе, – прошептала она. – Что-то тут не так, тебе не кажется?

– Вздор, – с раздражением в голосе проговорила Августа. – Ничуть не бывало! Я со своей стороны считаю, что это просто великолепное открытие, не способное причинить вреда.

– А много этого средства миссис Гельдхераус дала Туту? Расскажи мне все по порядку. Она милая?

– Да, приятная, благовоспитанная, красивая женщина. Квартира не очень, и служанка какая-то грязная, но миссис Гельдхераус говорила, что поселилась там только на время и на днях собирается за границу. Ее вещи уже уложены.

– А сама она молодо выглядит?

– Да, года на двадцать три, но миссис Гельдхераус уверяет, что ей все шестьдесят четыре. Я не поверила этому. Она показала мне свидетельство о крещении. Там все было по-немецки, однако я совершенно четко видела год – тысяча восемьсот тридцатый, а дальше совершенно неразборчиво.

– Боже праведный!

– Она была очень любезна и непременно хотела напоить меня чаем, но уступить в цене не соглашалась. Миссис Гельдхераус говорила, что если бы дело касалось обыкновенной косметики – цена действительно была бы слишком высокой, но речь ведь шла о возвращении молодости. Многие миллионеры, что находятся теперь при смерти, и коронованные особы с удовольствием отдали бы все состояние за несколько капель этого чудодейственного эликсира.

– Ну, и что же было дальше?

– Потом я завела речь о том, что действие волшебного средства неплохо было бы проверить, и тогда она предложила мне принять несколько капель. Я побоялась опробовать средство на себе и попросила миссис Гельдхераус дать несколько капель Туту, но с тем условием, чтобы она не брала за это ничего лишнего, так как это просто опыт. Она согласилась и, смешав пол чайной ложки эликсира с молоком, заставила Туту выпить.

– И он сразу же изменился?

– Нет, он, как всегда, еле до меня доплелся и, повизгивая, плюхнулся перед камином. Миссис Гельдхераус сказала мне внимательно следить за ним, и мало-помалу я стала замечать, что проседи в его шерсти начали тускнеть, а потом он задышал легче. Ты же помнишь, что последние два года Туту страдал одышкой? Затем он постепенно начал худеть, шерсть его стала лосниться, а глаза заискрились. Потом наш песик вдруг вскочил и как безумный принялся скакать по комнате в диком веселье, как бывало прежде. Тут все мои сомнения рассеялись, однако я все равно посчитала нужным сообщить миссис Гельдхераус вашу мысль. Я сказала, что укажу на чеке более позднюю дату, объяснив это желанием убедиться, что эликсир так же действует на людей, как и на животных.

– И она согласилась?

– Ну, ей это, конечно, не понравилось. Миссис Гельдхераус напомнила, что предоставила мне неопровержимое доказательство. По ее мнению, я должна была остаться довольна, но я продолжала настаивать. Тогда она сказала, что деньги ей нужны очень срочно и что только поэтому она соглашалась продать нам эликсир на невыгодных для себя условиях. В конце концов миссис Гельдхераус согласилась отсрочить чек на два дня с тем, чтобы я за это время приняла некоторую дозу жидкости сама и таким образом удостоверилась в справедливости ее слов. Я пообещала ей принять немного сегодня же вечером.

– Ох! И неужели ты это сделаешь? Не лучше ли нам сначала уехать куда-нибудь в деревню, как мы думали поступить прежде? Здесь все заметят внезапную перемену!

– Я надеюсь, – ответила Августа с достоинством, – что ты не хочешь этим сказать, будто я кажусь слишком уж старой. Я, конечно, осознаю, что не так молода, как раньше, но в то, чтобы это было так заметно, как ты намекаешь, я совершенно не верю.

– О, нет, конечно, нет, я не то хотела сказать, – пролепетала Прюденс.

На самом же деле младшая мисс Семафор хотела сказать именно то, что сказала, и истолковать свои слова иначе ей было очень трудно, как это часто бывает в подобных обстоятельствах. Августа, посчитав инцидент исчерпанным, стала запирать драгоценный пузырек в шкаф. Едва она покончила с этим, как зазвонили к обеду.

– Боже праведный! – воскликнула мисс Прюденс. – Побегу скорее одеваться.

Она поспешно отворила дверь в свою комнату, но резвый Туту опередил ее. Бросившись вперед, он едва не сшиб ее с ног, желая выйти.

– Какой живчик! – воскликнула Прюденс. – Будто щенок! Как ты ухитрилась привести его домой, если он все время так отплясывал?

– Это было весьма непросто, поверь мне, – ответила Августа, неспособная в таком взволнованном и возбужденном состоянии долго дуться на сестру. – Он вырвался у меня из рук и как сумасшедший бегал по вагону. Я еле смогла его поймать: Туту все время лаял и бросался на всех пассажиров. Только представь себе – это он-то, столько лет страдавший от ревматизма! Потом Туту опять выскочил у меня из рук и на этот раз чуть не разбил флакон с драгоценным эликсиром, который я несла.

– Какой ужас! Что бы мы стали делать, если бы он и вправду его разбил!

– Ну, к счастью, этого не произошло, – коротко отозвалась Августа, не желая даже думать о столь печальном исходе.