Текст книги "Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака"

Когда Хоршид-шаха так вот приняли в свой круг, Рухафзай даже чанг выронила от удивления. А Фагфур-шах возвращался из своего дворца и случайно оказался у ворот сада; он тоже услыхал пение Дельафруз.

– Хороший голос, – сказал он Мехран-везиру, – давай зайдем, выпьем вина под эту песню.

Но Мехран-везир отказался.

– О шах, – заявил он, – раз Махпари у тебя ничего не просит, и ты у нее ничего не ищи.

С этим и прошли они мимо. А в саду веселье разгорелось, Махпари с чашей вина в руке подозвала Дельафруз и протянула чашу ей. Та поклонилась, взяла чашу, сказала: «За любимый лик» – и прочла стих:

 
На весеннем пиру, на любовном свиданье
Кубка грех не принять от любимой своей.
 

И так они веселились, пока не наступила ночь. Тогда Рухафзай встала, взяла Дельафруз за руку и поклонилась, собираясь уходить. Махпари это не понравилось, она сказала ей:

– Ты же подарила мне ее на Ноуруз, а теперь назад забираешь? Пусть сегодняшнюю ночь побудет здесь, а то со мной нет моих невольниц, поболтать не с кем. Мы с ней сегодня побеседуем, а завтра вечером она вернется к тебе.

Рухафзай поклонилась, оставила Дельафруз, а сама вышла, возвратилась домой, позвала Шогаля и Самака и рассказала им, как обстоят дела. Они говорят:

– Не дай бог, чтобы он занялся любовными забавами, молодечеством, чтобы голову потерял и ненароком загубил нас всех! Надо нам нынче ночью отправиться к ограде сада и побродить вокруг: коли он забудется, мы будем начеку.

С этими словами они пошли за своим разбойничьим снаряжением.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. О том, как Хоршид-шах пробрался к царевне Махпари, освободил брата Фаррох-руза, и о том, что дальше было

Но вернемся к тому, как дочь шаха отпустила Рухафзай, а Хоршид-шаха под именем Дельафруз задержала. Она приказала, чтобы принесли светочи собрания, то есть свечи, и пирушка озарилась их сиянием – а они были из камфары и амбры! Дочь шаха принялась беседовать с царевичем и сказала:

– О Дельафруз, тебе знакомы все музыкальные инструменты?

– Да, все.

– А игры – нарды, шахматы – ты тоже знаешь?

– Знаю немного.

Приказала царевна подать шахматы, выточенные из китового зуба и наполненные мускусом и амброй. Принесли им подставку из дубленой кожи, шитую шелком с хрустальными ручками, и они принялись за игру. А царевич не уступал цар. ской дочери, хоть она и жульничала, как сказал Катеб [17]17
  Катеб – персидский поэт XI в.


[Закрыть]:

 
Хотела милая за шахматной доской
Обманом одержать победу надо мной.
Конем пошла, чтоб объявить мне шах и мат,
Но конь бежал, лишь я прижался к ней щекой.
 

Шахская дочь была очень довольна и распорядилась, чтобы все служанки отправлялись по домам, а Лала-Салеху приказала сторожить у дверей и никого не впускать: она-де желает побеседовать наедине с нянькой и Дельафруз. Лала-Салех пошел к воротам, а они занялись разговором. Царевич сказал себе: «Ну, время действовать!» Выпили они еще немного вина, тут он и подсыпал сонного зелья в чаши девушки и няньки. Обеих тотчас сон свалил.

Царевич встал, хотел было убить няньку и удовлетворить свое желание, но совладал с собой, ведьму эту связал, взвалил на плечо и пошел в сад. Подошел к садовой ограде, обвязал няньку веревкой, сам влез на стену и ее за собой втащил, а потом спрыгнул наружу и направился к дому удальцов.

По воле божьей в этой темной ночи судьба его стерегла. Видит он, двое идут. Испугался царевич, заспешил, а они дорогу ему преградили да как заревут: «Эй, кто ты такой?» Услышал царевич голоса и сразу узнал благородных смельчаков – Шогаля-силача и Самака-ловкача. Говорит им:

– Люди добрые, разве на друзей так орут? Это я, Хоршид-шах – Дельафруз.

Обрадовались Шогаль и Самак-айяр, подбежали к царевичу, обняли его, стали спрашивать, как живет-поживает, а потом говорят:

– А что это ты на плече тащишь?

– Это проклятая нянька, я ее вам принес, – отвечает царевич. Рассказал он им от начала до конца, что с ним приключилось, а они так были довольны и рады заполучить колдунью-кормилицу, что расхвалили царевича и сказали:

– Ты поступил как храбрец, совершил поступок, которому все айяры дивиться будут. Ну, теперь давай-ка няньку сюда, а сам возвращайся, ведь за тобой придут от Рухафзай. А кроме того, надо разузнать что-нибудь о Фаррох-рузе.

Царевич передал им няньку, вернулся, тем же путем пробрался в сад, прошел на свое место, лег и уснул. Но едва ночь сменилась днем и дочь шаха Фагфура, прекрасная Махпари проснулась, она разбудила царевича Дельафруз, говоря:

– Вставай, музыканты столько не спят!

Снова они завели разговор, пришли опять Лала-Салех и служанки, беседа оживилась, пошло вино по кругу. Царевич взялся за барбат и начал такую газель:

 
Душа воспрянула опять – весенний ветер веет, -
От дуновенья ветерка сердца влюбленных млеют -
Как будто слышу на заре и дальний голос друга, -
Вновь о свидании мечту душа моя лелеет.
Сад приготовил свой наряд из роз и базиликов,
И песнь любви у соловья весною в сердце зреет.
 

Когда царевич закончил петь, по собранию пронесся стон восхищения. Царская дочь от восторга все на свете позабыла. О няньке никто и не вспомнил: отсутствует ли она два дня, или три, или десять или снова появилась, а тут и Рухафзай подоспела и застолье стало еще веселее.

Однако вернемся к Шогалю и Самак-айяру. Они подняли коварную няньку, принесли к себе в дом, связали по рукам и по ногам. Когда настал день и нянька открыла глаза, то увидела, что она связана, а вокруг стоят Шогаль, Самак и айяры. Она спросила:

– Кто меня связал?

– Говорящий кипарис, – отвечают они ей.

– Это что за речи? – удивилась нянька. – То хитрая выдумка была, которую я в ход пустила.

Тут Самак и говорит:

– Куда ты девала Фаррох-руза, то бишь Хоршид-шаха?

– Уж этого никто не узнает, – ответила колдунья.

Тогда положили Шогаль и Самак ее меж крепких досок, с четырех сторон винты привернули [18]18
  Речь идет о средневековом устройстве для пыток.


[Закрыть], бьют палками, а совладать с ее нравом не могут.

А теперь вернемся к нашему повествованию о царевиче Хоршид-шахе. Рассказывает Ибн Абу-ль-Касем, что шахская Дочь провела за пирушкой целый день, а когда наступил вечер, Рухафзай опять взяла Дельафруз за руку, чтобы увести ее. Но шахская дочь Махпари сказала:

– Рухафзай, я прошлой ночью рано захмелела, ты должна сегодня оставить ее, чтобы мы хорошенько наговорились.

Рухафзай ушла, Махпари с Дельафруз вновь остались наедине. Царевич говорит себе: «Думал ли ты когда-нибудь, что достигнешь такого счастья?!» И опять он пустил в ход сонное зелье. Девушка тотчас упала. Снова Хоршид-шах обуздал себя, проявил благородство, напомнил себе: «Я ведь ищу Фаррох-руза.

С тем и вышел он из покоя царевны, стал бродить по дворцу. Смотрит Хоршид-шах – проход какой-то. Он туда. А навстречу ему безобразный негр вылезает, хочет царевича мечу предать.

– Ой, не бей, свои! – крикнул царевич тонким голосом.

– О презренная, никто в мире не осмеливается войти в эту дверь! Даже сам шах Фагфур, а о других и говорить нечего. Это покои кормилицы, – ответил негр.

Царевич обрадовался, про себя шепчет: «Я нашел то, что искал». А вслух проговорил:

– Господин мой, я чужестранка, ничего здесь не знаю. Я певица Дельафруз, при шахской дочке состою. За нуждой вышла, а куда идти не знаю, вот и забрела сюда. Ты уж меня прости.

Слуга про Дельафруз слышал. Он поклонился ей и говорит:

– Ну, красавица, я тебя не признал! Вчера-то я слышал твои песни. Уж так мне хотелось часок с тобой провести, винца выпить. Это сердце мое тебя сюда привело!

Царевич отвечает:

– Я бы всей душой, да боюсь шахская дочь проснется, меня хватится и заругается.

– Не думай об этом, давай чуток выпьем, – стал уговаривать слуга и добавил: – Пойдем лучше ко мне, что здесь на ходу толковать.

Пошли они к нему в каморку, посидели часок за вином, царевич красивые песни пел, печальные и тихие, так, чтобы голоса его снаружи не слышно было. Выпили они по нескольку кубков, тут царевич подсыпал в кубок снотворного и дал слуге. От зелья в голове у негра помутилось, он упал и заснул. Как я слышал, звали того чернокожего Камкук.

Царевич увидел, что негр свалился, сказал себе: «Это обиталище няньки; коли остался кто в живых, здесь искать надо». Поднялся он, взял светильник и начал обходить покои кормилицы, поскольку был уверен, что никто не придет: няньку-то он сам захватил. Дошел до середины помещения, видит – дверца закрытая, а на ней замок висит толщиной в несколько человеческих ляжек. Хоршид-шах говорит себе: «Коли что есть – за той дверью спрятано». А ключ от замка был в каморке негра. Царевич вернулся туда, а сам думает: «Без сомнения, Фаррох-руз жив и заперт в том месте».

Отпер он замок, открыл дверь. Показалась лестница. Светильник у царевича был, стал он по той лестнице вниз спускаться. Пятьдесят ступеней насчитал и оказался в нижнем зале. Огляделся вокруг, видит, – зал о четырех дверях, четыре суфы друг против друга стоят, свечи всюду горят – это ведь подземелье было. А на суфах сидят люди, все связаны по рукам, по ногам, и во главе всех Фаррох-руз восседает.

Обрадовался царевич, подбежал к Фаррох-рузу, обнял его, расцеловал. Фаррох-руз воскликнул:

– Братец дорогой, каким образом ты здесь очутился? Сюда и ветер залетать не смеет из страха перед кормилицей. Да еще и негр у дверей стоит! Что ты сделал с кормилицей и с негром?

– Сейчас не до разговоров, – отвечает царевич, – это длинная история. Да ты взгляни на меня, братец, в каком я образе, сколько ухищрений приложил, чтобы сюда попасть, в это место проникнуть.

Тут развязал он Фаррох-руза, а тот ему говорит:

– Царевич, раз уж ты сюда явился, доведи дело до конца, освободи и этих царевичей тоже, чтобы мы все вместе отсюда ушли, а то они давно уже здесь томятся.

– Их тоже заберем, – согласился царевич, – я ведь понимаю, каково вам здесь. Но они должны клятву дать, что тайны не разгласят, слова не скажут ни про хорошее, ни про дурное, тогда я их дела устрою. Завтра вечером выведу их отсюда – это ведь покои падишаха, здесь много людей не должно болтаться. А я еще и дороги как следует не знаю. Пусть они поклянутся молчать и согласятся, чтобы я прислал за ними тебя и созвал бы народ на помощь, ведь в одиночку с таким делом не справиться, столько людей не вывести. А сейчас мне надо спешить наверх к девушке, подготовить все, чтобы самому тоже уйти.

Когда царевич объяснил все это, они поклялись не выдавать тайны, ничего не говорить и другим не разрешать. Тогда Хоршид-шах сказал:

– Не тревожьтесь, завтра ночью я вас вызволю, а может, и днем к вам проберусь.

С этими словами он взял Фаррох-руза за руку, и они поднялись наверх. Царевич снова запер дверь, положил опять ключ в карман негра, а сам направился на крышу. Как поднялись они туда, он размотал с пояса веревку, обвязал ею Фаррох-руза и сказал:

– Брат, спустишься на землю – ступай в квартал торговцев соломой, в дом молодцов-удальцов, иди прямо к Шогалю и Самаку и расскажи им, что видел. А если нужно что сказать – передай через Рухафзай. – И еще добавил: – Приготовьтесь, чтобы завтра нам вывести отсюда этих людей. А больше ничего не могу сказать, так как время позднее.

Потом он спустил Фаррох-руза на землю, сам слез с крыши, вернулся к дочери шаха, лег и уснул.

Обратимся к рассказу о Фаррох-рузе и товарищах его. Когда Хоршид-шах вывел Фаррох-руза из подземелья и спустил его на веревке с крыши, тот отправился на поиски, пока не пришел к дому удальцов, как ему и наказывали. Подошел он ко входу, смотрит, дверь открыта, а изнутри слышны палочные удары. «Что бы это могло быть в такое время?» – подумал он. Вошел в дом, видит, сидят все удальцы, а к колоде женщина привязана. Присмотрелся хорошенько – да это колдунья-кормилица! Тут и его приметили. Он обрадовался, стал приветствовать удальцов. Шогаль кинул на него взгляд, встал и прижал к груди – узнал в нем брата Хоршид-шаха. Начал его расспрашивать, каково в темнице было. Тут и все айяры взялись Фаррох-руза обнимать и привечать, повеселели все. А кормилица, хоть ее били-колотили, еще спрашивает: «Кто такой пришел?» Поглядела, видит – Фаррох-руз. И до того злобная эта негодяйка была, подняла она голову и говорит:

– О ничтожный, как это ты здесь оказался, что это значит? Разве Камкук умер или дворец рухнул?

– Ах ты подлая колдунья, злодейка ты, – отвечает Фаррох-руз, – а ты считала – я по невежеству сюда прибыл, на шахскую дочь позарился? Чтобы ты меня схватила, связала да в темнице держала? Думала, я, как другие, тебе поддамся? Да я твою темницу разрушил, наружу вышел, чтобы оглядеться. А завтра ночью и других к тебе приведу!

– Эх, жаль, что мои усилия зазря пропали, – говорит кормилица. – Я и не знала, какой богатырь мне попался – ишь, от оков освободился, из моей тюрьмы удалился!

Пока они так препирались, Шогаль встал, опять обнял Фаррох-руза и поцеловал его, усадил подле себя, почет ему оказал. Фаррох-руз пересказал им все, что слышал от Хоршид-шаха. Шогаль и Самак-айяр взяли его под руки и повели в дом Рухафзай. Поглядела Рухафзай – отличить Фаррох-руза от Хоршид-шаха не может! Потом рассказал он ей о Хоршид-шахе, и решили они, когда настанет ночь, подойти к крыше дворца девушки и вывести тех заключенных царевичей. Так и сказали Рухафзай:

– Передай Хоршид-шаху, что нынче ночью придем.

После этого они возвратились в дом айяров. Рухафзай прямо к кормилице подошла, стала ее донимать:

– Эх, красотка, что же ты натворила, зачем столько царевичей в темницу засадила? Ну, теперь за все расплата пришла! Точно знаю, живой тебе от нас не уйти.

Так она с ней говорила, мучила ее по-всякому.

А теперь вернемся к рассказу о Хоршид-шахе. Шахская дочь в своей комнате спит, благородный царевич ее сторожит, одним видом ее наслаждается. Хоть он ее и любил, но даже не поцеловал ни разу – ведь это было бы недостойно. Взял он тамбур, начал утренние песни петь, нежно и негромко напевал газели, пока шахская дочь в неге не пробудилась. Приказала она слугам новый пир готовить, а тем временем Рухафзай подоспела, поклонилась, на свое место села. Тут и кушанья принесли, поели они и стали пить вино.

А во внутренних покоях дворца, перед дверью на половину кормилицы, проснулся Камкук. Время было позднее, и он подумал: «Беда, что получилось бы, кабы кормилица пришла да меня в такую пору увидела – вот разозлилась бы! Ну, хорошо, что не заявилась. С чего это я так напился? Дельафруз ушла, а я и не слыхал даже».

Вскочил он и, как было положено, отправился кормить узников, спустился в подземелье. Но от страха перед кормилицей – как бы она не заругала его, что поздно принес им еду, да еще и с похмелья и не проспавшись, он и не заметил, что там стало на одного человека меньше. Поставил он перед ними пищу, вернулся наверх, запер опять дверь и сел рядом за занавеской.

Рухафзай же, когда шахская дочь вышла по нужде, передала Хоршид-шаху все, что надо было, сказала, что Шогаль-силач и Самак подойдут к дворцовой стене, и вручила ему новый запас сонного порошка. Тут девушка вернулась, села на свое место, и стали они пить вино, пока не наступил вечер. Тогда Рухафзай поднялась, поклонилась и взяла Дельафруз за руку. А девушка ей говорит:

– Рухафзай, долго ты еще будешь ломаться? За сколько ты эту девчонку купила? Заплачу я тебе ее цену и за науку твою плату отдам. Ты меня благодарить должна, что я в тот день приняла ее от тебя в качестве подарка на Ноуруз, а ты каждый час ее за руку хватаешь да прочь тащишь! Ты, видно, обучала ее пению для себя, а не для меня, коли не даешь мне спокойно ее послушать! Перестань. Хочешь вино пить – оставайся, а нет – уходи.

Рухафзай поклонилась и сказала:

– О царевна, виновата! Остаться я не останусь, у меня от вина голова болит. Все, что я знаю, Дельафруз тоже известно, а остальное – от бога.

Поклонилась она другой раз и вышла. Шахская дочь еще некоторое время за пиром сидела, а невольницы тем временем захмелели, разбрелись кто куда, и место собрания опустело. Стал царевич вино разливать. Налил полный кубок, бросил туда зелья и подал шахской дочери. Она и так-то хмельна была, а уж этот кубок выпила – с ног свалилась, обо всем позабыла.

А тот чернокожий слуга из-за двери поглядывал. Как увидел, что царевна заснула, бросил камешек и попал в бок Хоршид-шаху. Тот понял, что это чернокожий его вызывает. Встал он, вышел к нему и говорит:

– О почтенный, это все из-за того, что шахская дочь поздно уснула.

Слуга поклонился и сказал:

– Да ладно, я сам видел.

Взял он Дельафруз за руку и повел к себе в каморку. А сам уже все приготовил – и вино, и сласти, и фрукты – и свечи зажег. Сели они за стол, а Дельафруз говорит:

– Я сегодня уже много выпила, мне не наливай, я лучше петь буду. А то я выпью да захмелею, так тут останусь, а девушка встанет, увидит, что меня нет, – плохо нам обоим придется.

– Ладно, – согласился слуга.

Тогда царевич предложил:

– Давай я виночерпием буду!

Подбежал к графину с вином и высыпал туда все зелье. А потом наполнил кубок и подал Камкуку. Тот сказал:

– Дельафруз, ты пой лучше свои песни, а вина я и сам выпью. Мне виночерпий без надобности.

Дельафруз часок попела, потом встала и говорит:

– Пойду я, нельзя, чтобы девушка проснулась и мне -досталось!

А слуга думает: «Верно, она хочет платы за пение, ведь у музыкантов так уж заведено: когда хотят деньги получить, говорят, что уходить пора, чтобы гости дали им денег». Вот он и воскликнул:

– Садись, Дельафруз, выбрось это из головы!

Он принес кошелек с золотом, положил перед ней, да еще и извинился. Но царевич в ответ ему:

– Что это такое? Да разве я из-за денег тебе служу?

С этими словами он уселся и распевал до тех пор, пока слуга от того вина не впал в беспамятство, свалился замертво.

«Пойду-ка я на крышу, погляжу, пришел кто-нибудь или нет», – решил царевич. Поднялся наверх, посмотрел, видит, внизу, под стеной, Шогаль-силач и Самак стоят, а с ними еще пятьдесят молодцов. Царевич бросил вниз веревку, Шогаль-силач и Самак поднялись, а остальным велели снаружи сторожить. Повел их царевич в каморку слуги, чтобы ключ у него из кармана взять. Самак-айяр говорит:

– О царевич, этого слугу надобно убить!

Взял его за горло, сдавил разок, чтобы неповадно было с Дельафруз-певицей пировать, винцо попивать. Камкук и без того полумертвый был, а тут и дышать перестал.

Потом устремились они к своей цели, открыли дверь, вошли осторожно. Когда царевич, Шогаль-силач и Самак спустились в подземелье, увидели восемь прекрасных юношей. На руках у них – кандалы, на ногах – колодки, а сверх того еще и руки у них цепью к ножным колодкам прикованы.

Самак-айяр подошел к ним и сказал:

– О благородные царевичи, знайте, что перед вами – Хоршид-шах, который ради цели своей, ради вас принял женское обличье. Мог ли кто-нибудь о таком помыслить? Никто в мире подобного не совершал, а он рисковал жизнью, вверг себя в такое положение, но зато разбил эти оковы, выкрал отсюда кормилицу и выведет вас из узилища, только бы достигнуть своей цели. Хотите выбраться отсюда – мы вас выведем, а нет – мы удалимся.

– Как не хотеть! – закричали тут все. – Да мы и вчера с радостью ушли бы.

– Вы все должны дать клятву, – сказал Самак-айяр, – Клянитесь, что, когда выйдете отсюда, не будете покушаться на Махпари, предоставите ее Хоршид-шаху. Если хотите получить свободу, не соперничайте с ним, не выступайте против него, не доносите на него. Не держите на него в сердце злобы, поступайте ему во благо, будьте друзьями его друзьям, врагами его врагам.

Все ответили: «Повинуемся!» – и поклялись. Тогда он снял с них оковы, и все они через крышу выбрались на волю.

Царевич хотел последовать за ними той же дорогой, но Самак сказал:

– Нет, мы должны выйти через дверь, всем по веревке спускаться трудно, неизвестно, что получится.

Они направились к двери, видят, там привратник и несколько слуг. Срубили им всем головы, открыли дверь и благополучно вышли. Хоршид-шах отправился вместе с ними в дом молодцов.

Там сидел Фаррох-руз. Когда он их всех увидел, сказал кормилице:

– У, скверная, старая колдунья! Погляди-ка, все твои узники на свободе.

Тут и они увидели кормилицу в таком жалком положении – то-то обрадовались! А нянька при виде их настолько разозлилась, что даже вымолвить ничего не могла. И каждый из узников к ней подходил, давал ей тычка и ругал всяко.

А потом они уселись, стали друг другу про себя рассказывать, как они попали в то место. За тем и ночь прошла.

Когда наступил светлый день, шахская дочь проснулась, а Дельафруз что-то не слышно и не видно. Кликнула она служанок, Лала-Салеха и спрашивает:

– Где Дельафруз?

– О царица, – отвечают те, – мы ее вчера с тобою оставили.

«Может, в отхожее место пошла?» – подумала шахская Дочь.

Встала она, отправилась искать. «Наверно, она в покои кормилицы забрела, – говорит себе, – а негр ее запер, да и заснул сам». Заглянула она в нянькины покои, видит неф валяется мертвый, а дверь в подземелье открыта. Закричала царевна от изумления, выбежала оттуда и поспешила к шаху – рассказать ему, что случилось. Слышит, поднялся шум, крики: в шахском дворце привратников убили! Растерялась тут девушка. «Что же это творится? А тут еще Дельафруз куда-то девалась! Может, похитили ее, за меня приняли?» Так она раздумывала, пока к отцу шла. Шах был на женской половине.

Услышала она голоса, смутилась, хотела прочь уйти, но тут шах ее увидел, очень удивился и сказал:

– А где же кормилица? Почему ты одна пришла? Что случилось?

– А то и случилось, – отвечает дочь, – что кормилицы уж два или три дня нету, а темница ее взломана и узников след простыл.

Шах глаза вытаращил:

– Значит, дочка, у кормилицы темница была? Может, тех царевичей, что тебя сватать приезжали, она туда сажала?

– Ну, об этом мне ничего не известно, – ответила девушка.

– Тогда я пошел в присутствие, – решил шах и отправился в тронный зал. Сел он на тахт, а Мехран-везир уж его дожидается. Поздоровался с ним шах и выложил все: и про то, что у кормилицы темницу взломали, и как пленников увели, и как сторожа и еще несколько человек убили.

– О шах, получается, что у кормилицы своя темница была, – говорит Мехран-везир. – Видно, она там царевичей держала? Оно и лучше, что их украли, по крайней мере от погибели спаслись. А где же сама кормилица?

– Дочь говорит, что уже дня два-три она не появляется.

– Тут без Шогаля и его подручных не обошлось, они это проделали. Надо послать за ним человека, – рассудил Мехран-везир.

Хаджиб отправился к дому айяров. У дверей стояли Джеб-айяр и Шарвин. Хаджиб сказал:

– Доложите военачальнику, что его шах Фагфур требует.

Шогаль сразу понял, в чем дело, зачем его зовут. Самак-айяр при нем был и еще несколько человек. Когда прибыли они в тронный зал, Шогаль поклон отдал перед тахтом, и его усадили на табурет, чтобы видно было. Фагфур сидел разгневанный. Мехран-везир сказал:

– О исфахсалар Шогаль, в шахском дворце большие события. Не сомневаюсь, что тебе о них известно – ведь такие дела помимо воли исфахсалара не происходят. Вчера взломали темницу кормилицы и увели оттуда узников, а несколько человек во дворце убили. Как это могло случиться? Я знаю, что без твоих подчиненных здесь не обошлось, это ваших рук дело! Отрицать тут нечего, а оскорблять шаха Фагфура не полагается. Вот и выходит, что вы поступили дурно. Уж как шах тебя уважает, все грехи тебе прощает – достойно ли тебе так поступать?! Ты должен объяснить, чего ради такое натворил.

Услышал Шогаль речи Мехрана, голову повесил и ничего ему не ответил: растерялся, не знал, что сказать. А Самак-айяр был человек сметливый, на язык скорый, справедливый и добродетельный. Как увидел он, что Шогаль голову опустил и ни словечка не говорит, поклонился шаху Фагфуру и сказал:

– Долгих лет государю! Знай и ведай, что в мире нет ничего лучше правды, везде следует правду говорить – перед людьми знатными и простыми, мудрыми и невежественными, а особливо перед шахом. А уж мы, коли слово молвим, никак не можем от правды уклониться, ведь наша слава пошла от благородства и честности, мы и есть самые благородные мужи. Пускай нас кличут айярами, но ведь айяр непременно должен благородным мужем быть, тем, кто совершает много добрых дел, терпит беды, жертвует жизнью ради людей. А веду я к тому, чтобы шах мира понял, что мой учитель, отец мой Шогаль, верно, робеет в присутствии шаха, потому и молчит. Я же скажу, что Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха, однажды пришел в дом молодцов, вверил себя нашему покровительству. Поскольку мы слышали его имя и видели, как его унесла кормилица, вопросили: «Как ты мог прийти?» Тут он рассказал, что случилось с Фаррох-рузом. И тогда, шах, мы из долга великодушия приняли его и устроили его дела и всей душой старались, чтобы он добился своего.

– А каким образом вам удалось взломать темницу кормилицы, так что я и не знал? – спросил шах.

– О шах, я уже сказал, что самое лучшее – говорить правду, – отвечал Самак-айяр. – Правда вершит все дела и спасает от бед.

И он опять повел рассказ о том, как что устроили, и о том, как провели во дворец Хоршид-шаха в женском обличье и как тот стал петь для девушки, – все, как мы описывали. А потом сказал:

– Вот что совершил Хоршид-шах. А сейчас Хоршид-шах и Фаррох-руз и двадцать один царевич [19]19
  Явная ошибка автора, поскольку раньше было сказано, что в подземелье сидели восемь царевичей.


[Закрыть], которые томились в оковах кормилицы, – все они в доме удальцов, и сама ведьма-кормилица тоже там. Если шах прикажет, мы всех их доставим сюда. Все было так, как я докладывал шаху, нам скрывать нечего.

– А кормилица связана? – спрашивает Фагфур.

– Крепко связана.

Обсудил шах с Мехран-везиром и богатырями своими эту историю, подивились они. А потом Фагфур повелел:

– Пойдите приведите их.

Шогаль и Самак отправились к себе и рассказали, что случилось, Хоршид-шаху. Тот говорит:

– Эх, Самак, не стоило торопиться и выкладывать все, ну, Да теперь не воротишь.

– Нет, стоило! – возразил Самак.

Потом двинулись Хоршид-шах, Фаррох-руз и те царевичи в шахский дворец, а с ними шестьдесят айяров и связанная кормилица. Услыхали жители города шум и гам, который они подняли по дороге, пошли по городу толки. Сто тысяч человек, женщин, мужчин и детей, на улицу высыпали, следом за ними побежали, счастливые и довольные, осыпая кормилицу проклятиями.

Когда айяры доехали до базара, шум и волнение среди народа усилились. Самак сказал себе: «Веду я эту ведьму, а ведь она не шах, не богатырь, даже не жена шаха, чтобы ее к нему провожать. Куда лучше прикончить ее, чтобы мир успокоился, ведь негоже, если она хитростью сбежит и причинит нам вред».

Подумал так, вытащил нож и ударил кормилицу в грудь, так что кончик ножа с другой стороны вышел. Ноги у кормилицы подкосились, и рассталась она с жизнью. Не успела она еще богу душу отдать, как ее на куски разорвали, по всему кварталу разбросали. Дошла до шаха весть, что Самак убил кормилицу, тот и обрадовался.

– Эта колдунья меня притесняла, – говорит.

И вот сидит шах на своем тахте, Мехран-везир – по правую руку от него, а знать и вельможи – каждый на своем месте, и тут входит Шогаль рука об руку с Хоршид-шахом и поклон всем отдает. Посмотрел Фагфур на Хоршид-шаха, видит, над ним священный фарр сияет, а рядом с ним – Фаррох-руз. Подивился он на них и сказал:

– Где только мои глаза были, что я ничего не приметил?!

Потом он велел всем прочим, стоявшим опустив голову, чтобы садились. Тотчас и столы накрыли, как положено по царскому обычаю.

Прошел о том слух по всему шахскому дворцу. Лала-Салех пришел к Махпари и сказал:

– О царевна, привели Хоршид-шаха, а кормилицу убили. Махпари так и подскочила.

– Как это? – спрашивает.

– Это все Хоршид-шах сотворил, царевна, – ответил Лала-Салех, – темницу кормилицы взломал и узников выпустил.

– Да как он сам-то из темницы вышел, чтобы все это проделать?

– А его там и не было, – сказал евнух. – Певица Дельафруз, которую Рухафзай тебе на Ноуруз подарила, вот кто такой Хоршид-шах.

Как услышала это Махпари, вскрикнула, а сама думает: «Он поступил благородно, ведь я оставалась с ним наедине, а он ко мне и не притронулся». И запало ей в душу желание: «Коли это мужчина был, то-то я могла бы с ним позабавиться!» А потом желание в любовь превратилось. Корень любовного свидания пустил росток в сердце Махпари, так что про Рухафзай, которая это подстроила, она и думать забыла.

– А где же объявился Хоршид-шах? – спросила царевна. Лала-Салех сказал:

– Он сейчас в шахском тронном зале сидит. Коли хочешь, давай пойдем посмотрим – Дельафруз это или нет.

Девушка вскочила, так как любовь к Хоршид-шаху, завладевшая ею, каждый миг выпускала у нее в сердце новый побег. Пошла она, а там было оконце, прямо в тронный зал выходило, она у оконца села и стала смотреть. Да только Дельафруз не увидела и Хоршид-шаха не узнала. Они кушать изволили. А как поели, устроили пир, стали кравчий вино разносить, а музыканты начали песни петь.