Текст книги "Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака"

Эпос. Легенды. Сказания
Самак-Айяр

ГЛАВА ПЕРВАЯ. О Марзбан-шахе, о том, как женился он на красавице Гольнар, а она родила ему наследника, царевича Хоршид-шаха

Фарамоз, составитель этой книги, говорит так: когда достиг я двадцатипятилетнего возраста, прослышал, что к триста семидесятому году от рождения Пророка [1]1
  Имеется в виду пророк Мохаммад, основатель ислама. Мохаммад родился в 571 г., следовательно, приведенная дата соответствует 941 г. н. э.


[Закрыть] – благословение божье ему и мир! – жил в городе Халебе один падишах, собой пригож и нравом хорош, подданных у него было не сосчитать, войска и казны не занимать, судьба его баловала и счастье не забывало. Звали того государя, лицом прекрасного, душою ясного, Марзбан-шах, и был он, как ни суди, великим и несравненным. Везиром при нем состоял Хаман, он уже давно служил Марзбан-шаху, состарился на этой службе: Всем, чего душа желает, владел Марзбан-шах, все-то у него было, кроме сына – выпала ему бездетная доля. Днем и ночью мечтал он о наследнике, просил о том бога, молился и плакал, господу служил и добро вершил, надеясь, что, может, всевышний пошлет ему сына, дабы прославить имя его и сохранить память о нем среди людей. Он раздавал милостыню тайно и явно, благодетельствовал беднякам, привечал дервишей.

И вот однажды, когда несравненный Марзбан-шах пребывал в горести и печали, вошел к нему везир Хаман. Он поклонился и видит – сидит шах невеселый. Хаман говорит:

– Великий шах! Тебе покорен весь мир, звезда у тебя счастливая, дружина твоя всесильна, казна обильна, а подданные послушны, чего же ты пригорюнился? В целом свете нет у тебя ни единого врага – о чем же ты призадумался?

– Ох, правду ты говоришь, добрый везир, – молвил шах. – Но только что за радость без сына-наследника? Раз нет у меня детей, значит, когда мой смертный час пробьет, не мой потомок на трон взойдет, чужому достанется царский венец, а мое имя все позабудут.

– Так оно и есть, как ты говорить изволишь, – согласился везир. – У кого нет сына, у того и доброй славы нет, его доброе имя, считай, как в землю ушло, никто и не вспомнит, что был когда-то такой падишах. Другое дело, если есть сын-наследник, который сменит отца на царском престоле и останется жить после него. Детей людям бог посылает, так что слезные молитвы господу богу должны в этом деле помочь.

– Рассуждаешь-то ты правильно, – сказал шах. – Но еще надобно тебе заглянуть в мой гороскоп, посмотреть, что звезды предвещают: будут у меня потомки или нет? Пусть уж мое сердце успокоится.

– Я все исполню, – сказал везир Хаман, встал, вышел из присутствия и пошел к себе домой. Он всем сердцем, всей душой предался порученному делу, взял семиликую астролябию [2]2
  Т. е. астролябию с «семью сферами» – по числу семи небесных сфер, окружавших, по представлениям средневековых мудрецов, Землю.


[Закрыть], направил ее на четыре стороны небосвода, установил по солнцу, заметил время и в соответствии с ученой премудростью осмотрел все триста шестьдесят градусов небосвода, прочитал гороскоп рождения, выяснил, что хотел, и во всем разобрался. Затем он отправился к шаху. Шах обрадовался, а Хаман-везир отдал ему поклон и сказал:

– О великий шах, я преисполнился рвения, не жалея живота своего разобрался в звездной премудрости и составил твой гороскоп. Расположение звезд показывает, что у шаха будет сын, желанный и жданный, но раковина той жемчужины происходит не из наших краев, она из Ирака. И еще я прочел в гороскопе, что она замужем побывала…

Шах очень обрадовался и сказал:

– Выясни, дочь какого падишаха эта девушка, я пошлю к нему сватов и осуществлю свое желание!

– Все исполню, – ответил Хаман-везир.

И вот выведал Хаман, что в Ираке есть падишах по имени Сэмарег и у него на женской половине есть дочь, прекрасная, как луна, а зовут ее Гольнар. Ее отдали замуж, и она родила мальчика, которого назвали Фаррох-руз, но муж ее, отец ребенка, погиб. Разузнав все это, Хаман-везир пришел в присутствие к Марзбан-шаху и рассказал ему, что мог. Марзбан-шах воскликнул:

– О везир, собирай побольше добра, чтобы заплатить калым и посватать ту девушку!

И он тотчас приказал, чтобы открыли казну и приготовили сто кошелей золота, по тысяче динаров в каждом, сто жемчужных ожерелий, счетом по тысяче жемчужин, каждая жемчужина – в мискаль весом, а уж цены такой, что никому, кроме бога, неведома, а еще украшенный каменьями царский венец да сто тюков разных нарядов и пятьдесят невольников. Потом он позвал Джомхура – а Джомхур был родичем шаха, – вручил ему все это богатство и сказал:

– Отправляйся с этим добром в Ирак, к шаху Сэмарегу, и сговори за меня его дочку, проси во что бы то ни стало, а потом побыстрей возвращайся.

– Все исполню, – сказал Джомхур.

Тогда шах велел везиру Хаману составить письмо к шаху Сэмарегу о том сватовстве. Везир перво-наперво помянул имя божье и написал так: «Во имя Аллаха, владыки миров! Письмо это от меня, Марзбан-шаха, к шаху Сэмарегу, царю всех иракских земель. Посылаю вам известие, чтоб вы знали: о таком счастье и могуществе, как у нас, отцы наши и не помышляли. Короче говоря, дошло до нас, что есть на женской половине у великого шаха дочь, и мы возжелали соединиться с этой девушкой того ради, чтобы господь дал нам от нее сына, поскольку нет у нас в мире наследника. Пусть останется после меня сын, сохранит мое доброе имя! Я уверен, что шах не будет препятствий чинить этому моему желанию. Мне известно, что у шахской дочери есть уже достойное дитя. Не подумай чего, я в этом дурного не вижу, присылай и его тоже, не разлучай ребенка с матерью: мы его примем с дорогой душой. Когда явится к тебе на поклон Джомхур, знай, что его слово – мое слово, его дела – мои дела. А еще посылаю кое-что высокому шахскому престолу в качестве свадебных даров и с извинениями за беспокойство. Мир вам».

Он принес написанное шаху, прочел, Марзбан-шах похвалил Хамана, запечатал письмо царской печатью, кликнул Джомхура и отдал свиток ему. А потом Джомхур с тем посланием, а с ним тысяча всадников в добрый час выехали из города и направились в Ирак. Когда они въезжали на иракскую землю, шаха Сэмарега известили, что, мол, прибыли послы из Халеба. Шах Сэмарег удивился и сказал себе: «Это что же означает? Никогда мы от них ни послов, ни гонцов не видывали, чего ради эти объявились?..»

И решил он выслать вперед войско, чтобы встретить Джомхура хорошенько и доставить в город с почетом. Тотчас привезли Джомхуру довольствие, дань-подать приготовили. Джомхур отдохнул от дорожных тягот. Тогда шах Сэмарег созвал свою свиту и послал человека за Джомхуром, чтобы пригласить его на царский двор.

Когда Джомхур явился пред очи Сэмарега, он приветствовал шаха, поклонился до земли и восхвалил его как положено. Шах дал знак, чтобы его усадили на золотой табурет, и тотчас вошел кравчий, стал подавать золотые и серебряные блюда и снимать с них атласные салфетки. Наполнил виночерпий кубок розовой водой, пригубил для пробы и подал кубок шаху. Потом и все собравшиеся испили того напитка. Затем пришли стольники, поставили столы с яствами, и все начали угощаться.

После того Джомхур поднялся, поклонился и сказал:

– Великий государь, прежде чем головы наши отяжелеют от вина, я хочу тебе доложить послание Марзбан-шаха.

– Твои слова разумны, – одобрил Сэмарег. А он так и не знал, с чем приехал посол. Тогда Джомхур велел принести во дворец все богатства, которые привез, и начал речь. Он извинился за беспокойство, достал шахское письмо, поцеловал его и положил перед троном Сэмарега.

Увидев перед собой столько сокровищ, шах Сэмарег возрадовался, и от сердца у него отлегло: он понял, что посол приехал с благой целью. А у Сэмарега был везир по имени Шерван. Он сломал на письме царскую печать, прочел его и объяснил шаху, в чем дело. Когда Сэмарег услышал, о чем речь, он совсем повеселел:– по душе ему пришлось сватовство Марзбан-шаха.

Приказал он в тот же час созвать вельмож, кадиев и мудрецов, по закону отдал дочь замуж за Марзбан-шаха и передал ее Джомхуру, который был царским доверенным, а сам молвил так:

– Нет человека, который отказал бы сватам Марзбан-шаха! Я потому и тороплюсь, чтобы Марзбан-шах не заподозрил, будто я невнимание проявил.

Потом они стали на радостях пить вино и раздавать подарки богатым и бедным, так и ночь прошла.

На другой день шах Сэмарег снарядил Джомхура в путь и отправил с ним столько богатств, что уму непостижимо, а самого Джомхура и всех, кто с ним был, наградил почетным платьем. А уж зятю своему такие подарки послал, что и не описать: царский венец, украшенный самоцветами, перстень, сто луноликих рабов, сто рабынь да еще сто белых невольников и сто коней! Своему везиру Шервану шах сказал:

– Надо будет и тебе снарядиться в Халеб. Поезжай, извинись там за меня. Я поручаю свою дочь тебе, а уж ты вручи ее шаху. Езжайте поскорей, а ты смотри – быстрей назад возвращайся.

– Все исполню! – сказал Шерван-везир, они собрались и через три дня отправились в путы

Когда Марзбан-шах узнал, что шах Сэмарег выслал к нему везира со своей дочкой и что скоро они уже прибудут – а это Джомхур отправил вперед человека его известить, – он приказал, чтобы везир Хаман и множество народу из знати и простолюдинов выехали им навстречу, а город весь велел разукрасить да поставить всюду певиц и музыкантов, так, чтобы вокруг стало прекрасно, как в раю.

Хаман-везир и его свита выступили из города, а за ними следом – сорок украшенных самоцветами носилок-паланкинов, а по бокам – двести белокожих рабов и сто невольниц. Как только встретили они Гольнар, тотчас усадили ее в паланкин и понесли в город с такими заботами и почетом, что и описать невозможно. Девушку отвезли в личный шахский дворец, где размещались женщины, а Шерван вместе с Хаманом поехали в шахское присутствие. Шерван, увидев шаха, поцеловал перед ним землю, передал привет от шаха Сэмарега и попросил от его имени извинения. Марзбан похвалил его речь, обласкал его, усадил на почетное место и обо всем с ним побеседовал. Тут Шерван подал знак, во дворец доставили царские дары, он преподнес их шаху, а сам сказал:

– О великий шах, я приехал как доверенный шаха Сэмарега, чтобы вручить тебе его дочь. И хотя брак ее с тобой уже заключен, давайте снова заключим его в присутствии девушки. Ведь для того меня сюда и прислали.

– Ты правильно говоришь, – согласился Марзбан-шах, – завтра мы так и сделаем. Сегодня-то уж время позднее, а ты только с дороги, так что отдохни пока.

Шерван отдал поклон и пошел отдыхать. Тем временем Хаман-везир созвал кадиев и мудрецов, потом он прислал человека за Шерваном, и они снова заключили брачный договор. Гольнар выдали за Марзбан-шаха, многих богатырей из знатных и из простых наделили подарками и на радостях пировали целую неделю, пока Гольнар отдыхала от дорожных тягот.

Потом взялись за дело машатэ, показали свое искусство – украсили и разубрали Гольнар, и подошел черед брачной ночи. Марзбан-шах с Шерван-везиром и Хаман-везиром вошли в брачный покой, а Гольнар лицо руками закрывает, стесняется. Тут машатэ подбежали, руки ей прочь отвели, шах взглянул на нее – и она ему полюбилась. Тогда Шерван-везир, как по обычаю полагалось, вложил руку Гольнар в руку шаха – вручил, значит, их друг другу. Шерван и Хаман за дверь вышли, а Марзбан-шах в благословенный час познал жену. И предначертал всевышний, чтобы она в ту же ночь понесла от шаха, но только они этого еще не знали.

На другой день Марзбан-шах сел на трон, воины-богатыри собрались в царское присутствие. Шах всех одарил почетным платьем, а Шерван-везиру пожаловал особенно богатую одежду. Шерван надел на себя подарок, а сам говорит:

– Великий шах, отдай повеление, чтобы мне возвращаться. Шах Сэмарег мне больше ничего не приказывал. Хотя, конечно, вы меня тут привечаете и мне у вас очень нравится, но все же надо ехать – по той причине, что на мне управление делами шаха Сэмарега.

Тогда Марзбан-шах приказал приготовить в подарок шаху Сэмарегу богатое платье и несметно добра, вручил все Шервану и сам провожал его целый фарсанг. Наконец Шерван остановился и сказал:

– Пора великому шаху назад возвращаться.

Марзбан-шах повернул коня и говорит:

– Передай отцу нашему привет и скажи, пусть присылает Фаррох-руза.

Шерван уехал, а Марзбан-шах вернулся в свой город и стал день и ночь суд творить, правосудие вершить. Два раза в неделю собирал царский двор, государственных советников, занимался делами, пока не миновало два месяца. У Гольнар уже появились приметы беременности: месячные у нее прекратились. Управительница женскими покоями известила шаха об этих признаках. Шах от такой радости открыл двери казны и роздал много добра дервишам. За этими делами прошли все девять месяцев, и вот однажды солнце взошло, и время Гольнар пришло – наступил срок родов. Доложили Марзбан-шаху. Он приказал позвать звездочетов и мудрецов, а на женскую половину велел принести большой золотой таз, поставить его подле роженицы, служанкам дать в руки по серебряной тросточке, чтобы они, как только ребенок родится, ударили этими палочками по тазу, дабы звездочеты, как заслышат этот звон, сразу определили бы гороскоп шахского сына. Так вот Гольнар и родила. А произвела она на свет мальчика, писаного красавца. Звездочеты занялись гороскопом, а там и кормилица подоспела, спеленала младенца и пошла показать шаху. В тот миг, когда поднесла она отцу луноликое дитятко, солнечный луч ударил Марзбан-шаху прямо в лицо, и он нарек сына Хоршид-шахом, что означает «Царь-Солнце». Поцеловал шах ребенка с любовью и опять передал кормилице. А сам приказал открыть двери царской казны и раздать щедрую милостыню. И еще велел объявить по городу, что ради такого счастья и радости на целый год отменяет во всем своем царстве подати. Город разукрасили, весь месяц шах положил гулять-веселиться и всему народу выставил угощение.

ГЛАВА ВТОРАЯ. О том, как рос царевич Хоршид-шах, как он жил-веселился, как увидел на охоте прекрасную дичь и что из этого вышло

Вернемся к рассказу о Шерван-везире. После того как Шерван уехал от Марзбан-шаха, он направился в Ирак, чтобы передать Сэмарегу многочисленные дары. Через положенное время прибыл он туда, все рассказал, вручил шаху добро и почетную одежду. Сэмарег надел присланное платье и порадовался, как все ладно получилось. И прошло так два месяца.

– Надо отослать в Халеб Фаррох-руза, – сказал Сэмарегу везир Шерван.

Всевышний господь судил так, что Фаррох-руз прибыл в Халеб ровно через неделю после рождения Хоршид-шаха. Весь город был празднично украшен, люди повсюду веселились, когда Фаррох-руза доставили к Марзбан-шаху. Ребенку только минуло два года. Шах с любовью взял обоих младенцев на руки, стал рассматривать. Хоршид-шах был младше, а в остальном дети оказались так похожи – не отличишь! Вот только Фаррох-руз уже разговаривал, а Хоршид-шах еще не говорил ни слова. Шах возблагодарил господа, а потом, поскольку Хоршид-шах был с кормилицей, передал ей обоих детей. Кормилицу ту звали Сэмен – «Жасмин», значит, – она-то и растила шахских деток.

Когда Хоршид-шаху исполнилось четыре года и он уже хорошо говорил, Марзбан-шах пригласил к сыну разных грамотеев, чтобы обучали его. День и ночь они трудились, а Хоршид-шах был такой понятливый да памятливый: что ему учитель один раз скажет, уж второй раз повторять не надобно. Но удивительно было другое: Фаррох-руз все то же самое твердит, да не так затверживает.

Настолько преуспел Хоршид-шах в науке и знании, что обучался у четырех мудрецов кряду. И письмо, и чтение, и все премудрости, какие только есть на свете, – все он постиг, усвоил все, что положено знать государям. Когда миновал ему десятый год, он любого знатока наук ну просто наземь повергал, всех превзошел! Тогда Марзбан-шах повелел доставить к нему искусных мастеров, чтобы те обучали его наследника рыцарским забавам: верховой езде и игре в чоуган, метанию колец и копий, стрельбе из лука, научили бы владеть палицей и арканом, бегать и кувыркаться, плавать и бороться, познакомили бы его с разными играми и шахматами, дабы он всем этим овладел.

Когда же исполнилось Хоршид-шаху четырнадцать лет [3]3
  Четырнадцать лет – возраст, в котором, по иранским народным представлениям, достигает расцвета красота. Очевидно, это связано с традиционным сравнением красавца или красавицы с четырнадцатидневной, т. е. полной, луной.


[Закрыть], красота его белый свет затмевала: идет он, бывало, на базар, а сто тысяч народу, кто с крыши, кто из окошек, им любуется да расхваливает, так что Марзбан-шах даже стал опасаться, как бы не сглазили его, велел ему под покрывалом ходить.

Когда царевич достиг мастерства во всех науках, ему пришла охота изучать музыкальные инструменты, такие, как чанг и ре-баб, бубен и свирель, аджабруд и все остальные. Он стал просить отца:

– Отец, я хочу музыкальное искусство постичь!

А Марзбан-шах его очень любил, других детей у него не было, кроме дочки по имени Камар-мольк от той же жены, и не хотел он, чтобы сынок огорчался, поэтому ответил:

– Душа моя, ты ведь знаешь – учись, чему пожелаешь.

Хоршид-шах созвал музыкантов-искусников и начал обучение, пока не превзошел всего. А голос его походил на голос царя Давуда [4]4
  Царь Давуд (библ. Давид) вошел в мусульманские предания как сладкоголосый певец (ср. псалмы Давида).


[Закрыть]. И при всем том он беспрестанно рассуждал о влюбленных, читал об их чувствах и приключениях, подшучивал над ними. Он постоянно повторял: «И как это человек вообще влюбляется?!»

Из-за этого царевич по прошествии времени стал известен по всему миру, а сам больше всего полюбил охоту. Раз в десять дней – а то раз в семь или в три дня – просил он отца отпустить его на охоту, ездил погулять на воле, а потом возвращался в город.

И вот однажды по воле божьей царевич предстал пред очи отца, приветствовал его как положено, а после того поклонился до земли и сказал:

– О государь-отец, не разрешишь ли ты мне поехать на охоту – погулять недельку по горам и лугам?

Отец заключил его в объятия, благословил и сказал:

– Душа моя, ты ведь сам знаешь, что разрешу!

Когда отец дал ему согласие, Хоршид-шах пошел во дворец к матери и сестре, стал снаряжаться на охоту. А Марзбан-шах приставил двух богатырей-удальцов, чтобы служили его сыну, и те с пятью тысячами всадников уж стояли у дверей.

И было Хоршид-шаху в ту пору семнадцать лет. Для охоты держал он много соколов, кречетов и ястребов, гепардов и гончих собак и прочих. Тут как раз приказал он их всех вывести, потребовал из кречатни напалечник и рукавицу соколиную. А сокол, которого спросил царевич, был белый, как камфара [5]5
  Имеется в виду кристаллическая камфара – белый порошок. Город Чач (совр. Ташкент) славился производством луков.


[Закрыть] – такой сокол раз в сто лет родится. Царевич во время охоты с руки его не спускал, не расставался с ним прямо. Посадили царевичу на руку того сокола – а Фаррох-руз, брат его, тоже с ним собрался, – и отправились они на охоту, а за ними слуги и дружина. Всю дичь, что им в тот день повстречалась, настигли они и поразили, а когда наступил вечер, отослали добычу в город.

Этой ночью царевич с приближенными пил вино до восхода солнца. Потом велел сокольничему подавать сокола. Повернули они с братом войско к горам, чтобы охота вышла на луга. И поскакали всадники во все стороны. Приказал Хоршид-шах спустить гепардов и гончих, и охотники настреляли много дичи. Хоршид-шах распорядился всю добычу доставить ко двору шаха, а сами они той ночью опять бражничали, пока не настал белый день. А тогда вновь занялись охотой. И все, что добывали, что ловили, отсылали в город. Так и прошла целая неделя.

Однажды ехал царевич со своей дружиной, прогуливался, вдруг видит – чудный да благодатный лужок. Царевич сказал:

– Сегодня не будем охотиться. Остановимся здесь, выпьем вина – уж больно хорошее местечко!

Войско спешилось, разбили палатки, шатры большие, а для царевича полог растянули о четырех углах. Царевич говорит:

– Пока вы устраиваетесь, я, чтобы время убить, прогуляюсь часок тут по степи. Коли попадется какая дичь – подстрелю.

Богатыри сказали:

– Царевич что задумает, то и сделает.

Хоршид-шах и Фаррох-руз велели сокольничему подать соколов, посадили их на рукавицу. Потом царевич приказал всем разъехаться в разные стороны, и они отправились в степь. Шахзаде проехался немножко и очень возрадовался и развеселился. Какая дичь ему ни встретится, или гепард, или сокол ее настигнет, а он подстрелит. А когда время вышло, он повернул коня назад к стоянке, спешился, приказал стольникам скатерти расстилать. А как насытились, взялись за вино. Посмотрел царевич в степь, видит, прямо супротив их палатки пыль поднялась, а из-за пыли онагр показался. Хоршид-шах, как увидел того онагра, сказал Фаррох-рузу:

– Ты охраняй нашу стоянку, а я хочу изловить этого онагра!

Сказал он так, вскочил на ноги. Около шатра конь гнедой стоял, подошел царевич к коню, подпругу хорошенько затянул, вдел ногу в стремя и поскакал за онагром. Когда стал его настигать, видит, тот онагр весь белый, как серебро, а по хребту у него, промеж ушей и до самого хвоста, черная полоска проходит, а другая полоска по загривку идет. «Видно, живописцы всего мира собрались и разрисовали его», – подумал шахзаде и, залюбовавшись онагром, поотстал немного. Хотел он у реки подстеречь его, затаился в засаде, но онагр услышал звон царской уздечки, поднял голову и прянул прочь. Как царевич увидел, что зверь назад поворачивает, тронул он лошадь плетью, снял аркан с торок и приготовил петлю. Метнул аркан, а онагр подобрал все четыре ноги, подпрыгнул, будто ученая тварь, и выскочил из петли! Удивился царевич, потянулся за луком, вложил древко стрелы в желобок и выстрелил, а онагр скакнул влево, и стрела пролетела мимо. Царевич уж и коня погонял, и из лука стрелял – догнать не догнал и стрелой не достал. Так преследовал онагра до самого вечера, пока тот не скрылся из глаз. Спешился царевич, посетовал:

– Жаль, что такая добыча от меня ускользнула!

Хотел назад воротиться, а уж стемнело, дороги не видать. Он сказал себе: «Лучше побуду-ка здесь до утра, а назавтра вернусь к тому месту, где войско оставил».

Сошел он с коня, стреножил его, повод себе на руку намотал, улегся на землю, прямо на грубый степной песок, и уснул. А когда солнце встало, поднялся и Хоршид-шах, отыскал дорогу. Накормил он коня и только сел в седло, хотел к своей стоянке поворачивать, как увидел того онагра: пасется себе посередь степи! «Что же я, не взяв этой дичи, с пустыми руками к войску вернусь?» – подумал царевич и поскакал за онагром. Гонялся он за ним, пока солнце совсем высоко не поднялось. То аркан бросит, то стрелу пустит. Скачет царевич за онагром, вдруг перед ними горка появилась. Онагр на горку устремился, перевалил на ту сторону и скрылся из глаз. А шахзаде поднялся на вершину, осмотрелся – ни следа от онагра. Видит он пред собою пустыню, подобную адской пропасти: сверху солнце палит, снизу пыль да туман небо застилают. «Верно, никто из людей и не бывал здесь», – подумал царевич. И так страшна была эта пустыня, что царевич испугался. Огляделся он получше, видит – на расстоянии в полфарсанга шатер раскинут. Удивился царевич, говорит себе: «Посреди пустыни один-единственный шатер стоит… Что бы это могло быть? Поглядеть надо». Погнал он лошадь вниз, в пустыню, подъехал поближе. Смотрит, стоит шатер из красного атласа, две дюжины золотых шнуров на золоченые колышки натянуты, низ шелковой каймой с самоцветами оторочен, верх украшен золотым полумесяцем, усыпанным драгоценностями, а переднее полотнище шатра опущено, и людей не видать.

Царевич в замешательстве приблизился к шатру, сказал приветствие – нет ответа. Отцепил плеть с седла, поднял кнутовищем переднее полотнище. Видит, разостланы дорогие циновки, кожаные коврики, а на мягком ложе кто-то спит. Царевич спрыгнул с коня, зашел в шатер узнать, кто это. Входит внутрь, смотрит: кроме спящего, нет никого. Хотел он разбудить того человека, тут спящий сел, потом на ноги встал. Взглянул на него царевич, видит, это девушка, прекрасная, как сто тысяч кумиров. Голова у нее круглая, лоб гладкий, локоны арканами вьются, брови похожи на чачский лук 4, глаза – как два нарцисса, ресницы – словно стрелы Араша [6]6
  Араш – в иранском эпосе легендарный стрелок из лука, один из сыновей Кей-Кубада.


[Закрыть], нос подобен мечу, рот – половинке динара, лицо светлое, как серебро, а щеки – точно розы, подбородок похож на мячик с ямочкой, шея короткая, на нее ста складочками ложится двойной подбородок, грудь – будто серебряный щит, украшенный двумя гранатами, ручки короткие, а кисти маленькие и все в ямочках, пальцы на руках выкрашены в черный цвет [7]7
  В средние века в разных частях Ирана существовали свои моды и эстетические нормы. Большей частью ладони, пальцы и ногти на руках и ногах женщины красили хной в красно-рыжий цвет. Но в некоторых районах зубы и ногти покрывали черной краской. Окрашенные в черное пальцы тоже, по-видимому, какой-то местный обычай.


[Закрыть], на каждом пальце – по два перстня. А живот у нее – будто самая лучшая мука, просеянная через кисею и замешенная на миндальном масле. И пупок ее подобен чаше для благовоний, а бедра – словно два одногорбых верблюда, ноги же – точно две колонны из слоновой кости. Одета она в белое-пребелое платье и гладкие синие шаровары, а на голове – тонкое льняное покрывало, а вокруг шеи – ожерелья и мониста, амулеты же все сделаны из серой амбры, так что благоухание ее наполняет весь мир. Вот такая пригожая и красивая предстала пред ним эта девица, томная от сна.

Едва царевич устремил на нее взор, как его сердце помимо воли сжалось, в горле пересохло, голова печально затуманилась, а мир в его глазах потемнел. Он не мог перевести дух, пораженный красотой девушки, и только твердил про себя: «О сердце, что постигло тебя! А ты еще смеялось над влюбленными…»

Девушка поглядела на царевича, видит пред собою юношу луноликого, со станом, подобным кипарису, с темным пушком на лице, будто его лучшие живописцы мира рисовали. Ну, когда девушка поняла, что он влюбился в нее, то сказала:

– О юноша, кто ты, откуда? Отчего ты так растерялся?

Едва царевич услышал голос девушки, понял, что она с ним разговаривает, его охватила радость, к нему вернулся дар речи, и он сказал:

– О утешительница сердца, я сражен тобою, скажи, кто ты, такая красивая и пригожая? Может быть, вы гурия райская и Ризван [8]8
  Ризван – по кораническому преданию, страж у дверей рая.


[Закрыть] отпустил тебя прогуляться? Или ты повелительница пери? Потому что, сколько я живу на свете, девушки, подобной тебе, я не встречал.

– А зачем тебе знать, кто я и откуда? – спросила девушка. Царевич очень расстроился и сказал про себя: «Эх, будь со мной мое войско, я бы ее увез! Не пошла бы своей волей – силой забрал бы. А теперь как быть? Ведь есть же здесь кто-то, кто ее сюда доставил и теперь стережет… Да, если кто-нибудь объявится, придется мне с ним сразиться. Пусть хоть тысяча человек будет, я с ними справлюсь!» Вот так он раздумывал и рассуждал про себя и тут кинул взгляд в уголок и заметил золотую чашу, полную воды. Увидел он чашу, и охватила его жажда – ведь он целые сутки ничего не пил. Царевич сказал:

– О пресветлая луна, не разрешишь ли ты мне испить этой сладостной воды, очень я давно не пил.

– Почему же не разрешу, – говорит девушка, – для того вода и существует, чтобы ее пили.

Хоршид-шах подошел, взял эту посудину и поднес к губам. Еще не допил до дна, как в голове у него помутилось, и, что было дальше, он не ведал.