Текст книги "И вдруг тебя не стало"

– Давай поговорим в моем кабинете, ладно? Пожалуйста.

Краем глаза я видела свою машину. Я отвернулась от Элли, но мой голос немного смягчился.

– Давай поговорим здесь.

Я знала, что злюсь не на нее.

Мы сели в мою машину и закрыли двери. Я включила двигатель, и поток воздуха от кондиционера обдал наши лица.

Элли посмотрела мимо меня на дорожку, по которой ко входу двигался человек в синей униформе. Она закатала рукава желтого свитера.

– Я не могу сидеть здесь долго. Прости, что тебя вот так застали врасплох. И, правда, я пыталась… Если это что-то значит… Я не думаю, что они будут идти по этому следу.

«Идти по этому следу», – подумала я. То есть не будут идти по моему следу. Что ж, это хорошо. Я напомнила себе, что Элли не совсем полицейский и что копы не были мне врагами. Они несли ответственность за то, что делали, и выполняли свою работу. Допрос меня не был каким-то личным оскорблением.

Когда защитно-агрессивная часть мозга активируется, требуется некоторое время, чтобы снова начать ясно мыслить. Я глубоко вздохнула и провела руками по волосам, будто пыталась удержать голову от взрыва.

– Эмили.

– Им нечего здесь искать. Пусть ищут Паоло.

– Я знаю. Просто они должны… – на этих словах Элли заерзала, как будто сиденье было горячим.

Я подняла руки в знак капитуляции и медленно заговорила:

– Я знаю, ты в ужасном положении.

Элли была явно благодарна за то, что я признаю это.

– Он просто старательный. Он будет двигаться дальше. – Подруга коснулась моей руки. – Я уверена.

Но у меня было другое мнение на этот счет.

Глава 6

В течение следующих нескольких дней я еще четыре раза говорила с обладательницей дельфиньего ожерелья. Когда я разговаривала с ней по телефону в своей квартире, ее голос звучал так, будто принадлежал кому-то другому – другой женщине, не соответствовавшей ее компактному, загорелому телу, или не носившей украшений с дельфинами, или жившей в южном штате. Достаточно ли трудится полиция? Я не знала. Меня занимало только то, достаточно ли она трудится, чтобы найти Паоло.

– Мы работаем над идентификацией других пузырьков с лекарствами, – сказала женщина-полицейский.

– Нет, нет, там было только мое лекарство, – возразила я.

Она затихла на секунду, после чего объяснила:

– Мы уже проверили. Было два пустых пузырька. Они находились в центральной консоли джипа, их мы и пытаемся идентифицировать. Ранее вы сказали, что не знали о том, что мистер Феррера принимал лекарства по рецепту врача.

– Я совершенно уверена, – сказала я женщине излишне твердо, потому что сама внезапно засомневалась.

– Возможно, что-то для лечения синдрома дефицита внимания?

Женщина назвала лекарство от СДВГ.

– Ничего подобного, – сказала я, отчаянно желая, чтобы это было правдой. Это была неправда. Не совсем правда. Я вспомнила кое-что, о чем Паоло как-то проговорился. Как давно? Месяцы назад. Он упомянул о желтой таблетке, а потом сказал, что это все его лаборантка. Стажер. Они оба приняли по половинке, когда работали допоздна, и это напомнило ему предэкзаменационную гонку с зубрежкой километров текста, когда Паоло был студентом. Он поспешил закрыть эту тему, и я быстро забыла об этой желтой таблетке, потому что он закружил меня в танце. Мы медленно танцевали на моей кухне. Паоло рассказал, сколько они уже сделали вместе, насколько важна их работа. Я отпустила мысли об этом гулять туда, куда уходят мимолетные мысли, – до этого самого момента. А теперь это воспоминание вернулось, как песня, которую я больше никогда не хотела слышать, потому что однажды она застряла у меня в голове. Оно пробудило в моей душе жутко неприятную, какую-то детскую смесь из чувства вины и искреннего недоумения.

После того как мы закончили разговор, я повесила трубку и уставилась в окно. Он злоупотреблял медикаментами и скрывал это?

Во время следующего звонка офицер объяснила, что право Паоло на частную жизнь, по мнению департамента, истекло. Они разговаривали с его друзьями, коллегами. Когда она рассказала мне о том, что общалась с семьей Паоло в Аргентине, я почувствовала некое иррациональное смущение, как будто я потеряла Паоло – их брата, их сына, – как браслет, который одолжила.

Женщина-коп объяснила, что полиция не рассматривает это дело как убийство, потому что нет достаточных доказательств. Они проверили банковские счета Паоло и мои.

– Все соответствовало тому, что вы нам рассказали, – добавила она, хотя в южном говоре женщины, словно крошечные колючки, застряли осуждающие нотки.

Я закрыла глаза.

– Мы ввели его имя в национальную базу данных пропавших без вести, – сказала мне женщина-полицейский, – на случай, если Паоло Феррера где-нибудь появится.

Я зацепилась за ее слова. Мне очень не хотелось сознавать, что эта фраза пробудила во мне нездоровый оптимизм. В некоторые ночи я особенно ярко и отчетливо представляла себе, как он объявляется где-нибудь – Орегон, Феникс – с похмелья, с ужасной историей и страшными угрызениями совести. Эти фантазии были единственным, что поддерживало меня. Я засыпала на несколько минут, а когда просыпалась, реальность настойчиво стучалась в мою дверь.

Какой был день недели, казалось уже неважным. Мама присела на край моей кровати и прижала кончики пальцев к подбородку, словно молясь, чтобы я приняла неизбежное и пришла в себя.

– Какие у тебя планы на завтра? – спросила она.

– Мне нужно съездить на озеро, – ответила я. – Хочу осмотреть некоторые его части с северной стороны.

Мама вздохнула. Она убрала руку с моих волос и положила ее себе на колени.

– Это… Это был несчастный случай. Ужасный, ужасный несчастный случай. Ты мучаешь себя. Нелегко потерять того, кого любишь.

– Мам, я…

Я не знала, как подобрее ответить на это.

Ее голос был мягким и осторожным.

– Ты не думала о том, что можешь сейчас находиться в стадии отрицания?

Мне хотелось крикнуть, что я ни хрена не отрицаю, но как я могла? Ответить этому единодушному хору и особенно маме, которая, что самое ужасное, кажется, действительно понимала, через что я прохожу. Опровергнуть ее точку зрения на то, что произошло, значило отвергнуть ее предложение – разделить с ней ее горе, вступить в специфический клуб, который она основала, когда умер мой отец.

Я не могла так поступить.

Я взяла ее руки в свои.

– Я так хочу, чтобы ты мне поверила.

Я никогда не забуду выражение лица моей мамы – смирение, разочарование, желание сдаться. Она разгладила джинсы и подошла к двери. Остановилась и перед уходом молча посмотрела на меня через плечо.

Полиция, Элли, даже мама, казалось, смирились с мыслью, что Паоло умер. Они расследовали смерть, а я – исчезновение. Я знала, что выгляжу сумасшедшей, но если их работа может помочь мне, решила я, пусть будет так.

Когда зазвонил телефон, я сразу вскочила, чтобы ответить. Детектив Мейсон спросил, могу ли я сейчас говорить и сижу ли… Я стояла.

– У меня есть новости. Наши люди нашли парусиновый ботинок десятого размера, серый, который носил, по вашим описаниям, мистер Феррера, в водяной решетке на плотине. Они говорят, ботинок пробыл в воде всего несколько дней.

Я ждала, не зная, что делать с этой новой информацией.

– Такого рода улики… подтверждают наши предположения. Подобные улики находят, когда кто-то неожиданно падает. Простите, я подумал, вы должны об этом знать.

– Значит, вы сосредоточитесь именно на этой территории? Что вы говорите?

В наступившей паузе я услышала слабый вздох.

– Эмили, они исследуют озеро как могут. Как я уже говорил… мусор может оказаться где угодно вдоль берега из-за наличия течений, но у них нет ресурсов для дневных и ночных поисковых групп.

– Чушь собачья, – гневно произнесла я, глядя на шкаф, где стояли мои туфли. – Я сама туда пойду.

Мама повернулась ко мне.

– Я попрошу вас не делать этого, – спокойно сказал Мейсон. Когда я начала его перебивать, он продолжил: – Куда как вероятнее, что вы уничтожите что-нибудь полезное вместо того, чтобы найти то, что они упустили.

До озера было больше часа езды. Снаружи уже начали сгущаться сумерки. Я представила, как продираюсь сквозь кусты, а конус моего фонарика подпрыгивает над ветвями. Мое сердце упало, когда я поблагодарила Андре и закончила разговор.

Одно можно сказать о работе психотерапевта: вас всегда будут преследовать отрывки воспоминаний о том, что пациенты пытались сказать вам, о том, как они пытались объяснить свою боль. Они будут возвращаться к вам. Вы поймете то, что до этого не осознавали. В этот момент внутри словно распахивается новое пространство, и даже если оно не может быть заполнено, оно может содержать понимание чужих страданий, хотя бы и в ретроспективе.

Наконец я позвонила Марти. Я сидела на своем крошечном крыльце, потягивая остывший горький кофе, и, как обычно бывает поздним летним утром, стрекотали сверчки. Он внимательно слушал. Марти, можно сказать, и научил меня слушать. Я могла представить его раздраженное лицо. Даже сейчас я казалась вялой, измученной. Я приказала себе не рассказывать мою историю хотя бы еще какое-то время.

– Господи, – сказал он.

– Да. Я не знаю, что делать.

– Что же ты можешь сделать? Ты работаешь? В каком ты сейчас состоянии?

– Я была в офисе, но отменила большинство встреч. На самом деле у меня осталось не так уж много отпускного времени. У меня зубы мудрости выдирали в феврале.

– А, ладно. Что ж, я здесь.

Я знала – он не шутит.

– Спасибо, Марти.

Некоторые люди дают тебе больше, чем ты можешь дать взамен.

Я вышла из-под льющегося на меня душа, обхватив себя руками за грудь. Вокруг меня начал клубиться пар. Я представила себе, что это такое – упасть на три фута или около того. Вода на носу и губах дала мне почувствовать весь ужас от того, что могло бы произойти, упади я за борт, – плеск озерной воды, нахлынувшая беспомощность. Но случилось ли это? Даже если бы Паоло каким-то образом выпил больше, чем я помнила, и упал бы в воду, оказавшись там, он явно бы проснулся. Конечно, какая-то мышечная память у человека, плавающего всю жизнь, включилась бы, а инстинкт выживания мог бы подтолкнуть его вверх. И, конечно, я бы что-нибудь услышала – всплеск, борьбу.

Однако я ничего не слышала. Ничего не помнила. Только спокойный сон без сновидений.

Какая-то бессмыслица. И только абстрагировавшись от ярости, которая проистекала из полного неведения, я могла себе представить, какой, с точки зрения детектива Мейсона, Эмили Файерстоун могла казаться подозрительной.

Исчез Паоло, но каким-то образом в привидение превратилась я. «Я позволила этому случиться», – иногда думала я. Однажды ночью мне приснилось, что в мире закончился воздух. Все, кто остался в живых, хватали ртом пустоту, а потом свет погас.

И затем я проснулась.

Ужасный укол мстительного гнева скрутил меня изнутри. Озеро, огромная сосущая тьма поглотила Паоло. Я не просто так его боялась, а никто меня не слушал.

Подняться по лестнице было настоящим подвигом. Принять душ было большим достижением. О макияже не могло быть и речи, как, впрочем, и о работе – я отпросилась еще на неделю, так ни разу не появившись.

До моей любви к Паоло существовала другая жизнь, но мне было странно вновь открыть ее для себя. Реликвии, предметы, пережившие Паоло, заставляли меня чувствовать себя какой-то наивной. В холодильнике я нашла продукты, купленные несколько месяцев назад, причем половина упаковок была с вегетарианскими бургерами. Две упаковки были все еще заморожены. Я держала в руках холодный картон и пыталась вспомнить, о чем я думала, когда покупала их в супермаркете. Я надеялась, что мы перейдем на более здоровое питание.

Возвращаться к этим мыслям было невыносимо. Отсутствие любимого человека делало жизнь похожей на дом без пола. По ночам сухой ветер хлестал в окна, сотрясая их так, как будто кто-то хотел войти. Если бы кто-то это сделал, я поняла, что у меня не было бы сил бороться с ним.

Я могла заснуть только в коконе, который сплетался вокруг меня благодаря таблеткам. Я знала, что некоторые из них я принимать не должна, но все равно их принимала. Мои сны были похожи на галлюцинации – какие-то волны, разверзающиеся, как гигантская челюсть, или вдруг я терялась в музее, будучи и ребенком, и женщиной одновременно. Мне снилось, что Солнце превратилось в Луну, а потом взошло так высоко и засветило так ярко, что пошел дождь ртутного цвета, который озарял все вокруг.

В четверг утром я спустилась вниз. Строгий, ровный голос диктора местных новостей заполнял собой кухню. Мамины глаза были прикованы к экрану, ее рука рассеянно помешивала ложкой кофе.

Я стерла последние остатки сна из уголков глаз.

– Что такое? – спросила я.

Она молча смотрела новости, прищурившись, будто сомневаясь.

– Мам?

– Извини. Это ужасно, – последнее слово мама прошептала. – Ты в порядке?

Мама повернулась, коснулась моей руки, но я уже смотрела через ее плечо.

– Что случилось? – спросила я.

Мама заколебалась. Родительский инстинкт подсказывал ей не торопиться с объяснениями.

– Кого-то убили. На Гейнер Ридж, – произнесла она, оглянулась на экран и положила руку на горло.

Она подняла руки со столешницы, оставив на ней нечеткие отпечатки ладоней, и сжала их вместе.

– Конечно, убийство в любом месте – это ужасно, но на Гейнер Ридж?

– Знаю, – сказала я, сама не веря своим ушам. Это было непопулярное место – ни живописных пейзажей, чтобы привлечь туристов, ни воды, чтобы заманить рыбаков. Просто сельская, неразвитая часть штата. Это название можно было увидеть только на топографических картах, висящих в магазинах без банкоматов неподалеку от этого места, да и там рядом с названием даже не было точки. На мгновение эта новость заполнила мое сознание, затмив печаль и смятение, которые я все еще испытывала из-за исчезновения Паоло.

Мама озвучила мои мысли:

– Однако, ну и место для убийства.

Она медленно покачала головой.

Я прожила в Нэшвилле почти всю свою жизнь, а там была только однажды, много лет назад. Я два часа петляла по проселочным дорогам, чтобы найти заброшенную тропу.

– Есть серьезные подозрения, – сказал диктор, – что, возможно, это первое убийство, зафиксированное в округе за последние пять лет.

Я почувствовала дрожь.

Неужели весь мир сошел с ума? Я ощутила, как на моем лбу выступил пот: полицейская лента, офицеры в форме, стоящие позади полицейской машины, крутой склон лесистой долины…

Мне стало нехорошо.

– Прости, – сказала я. – Я снова лягу.

Мама последовала за мной наверх, ее темная фигура была словно вырезана в дверном проеме. Ее голова была немного наклонена, она потерла руки, прежде чем сесть на край моей неубранной кровати. Мама быстро оглядела скомканное белье на полу – в комнате стояла полутьма из-за задернутых занавесок. Она коснулась моих волос, заправила их за левое ухо. Я видела, как ее горло задвигалось, когда мама сглотнула. Я знала – она, как никто другой, понимает меня.

Глава 7

Мои мысли снова и снова возвращались к ночи на лодке. Воспоминания были похожи на фильм Запрудера, только обо мне – я могла смотреть и перематывать их снова и снова, перебирая детали. Я сказала себе: «Должно быть, я что-то упустила, какую-то подсказку, которая помогла бы мне все понять, но какую именно?» Я представляла, как он плавно ныряет с лодки, и пыталась понять, как такой опытный пловец мог упасть в воду и потерять контроль над ситуацией.

Я обдумывала вопросы детектива Мейсона, и его скептицизм только укрепил мою уверенность. Нет, ни днем, ни вечером мы не встречали никого, кроме той семьи. И нет, мы не были ни пьяны, ни под кайфом. Мы не ругались – возможно, это была самая невыносимая деталь – до самого момента исчезновения Паоло. Мы действительно идеально провели время. Что я упустила? Как такой теплый и чудесный день мог закончиться тем, что Паоло Феррера исчез? Вот что меня поражало. Во мне тлела искра самоосуждения за то, что я ослабила свою бдительность, за то, что я, по всей видимости, слишком расслабилась.

Через неделю после того, как моего молодого человека объявили в розыск, семья Паоло решила устроить небольшую поминальную службу и назначила ее на утро следующего понедельника. В глубине души я рассердилась на них, хотела позвонить и отчитать их за то, что они сдались, за то, что приняли смерть Паоло, но у меня самой не было четкого плана, как все исправить, и я была уверена, что родные Паоло расстроены и растеряны не меньше моего.

Чтобы жить с биполярным расстройством, вы должны неустанно раскладывать все по полочкам. Я сказала себе, что даже если для всех остальных похороны означают точку в конце предложения – завершение, – для меня это будет запятая. В своем уме я не приняла, что Паоло ушел от нас, но и пропускать службу тоже не стоило.

За ночь до этого у меня были короткие промежутки сна. Покой приходил ко мне искромсанным на короткие мгновения, словно конфетти. Утром я сварила кофе и включила музыку. Музыка управляет нашими мыслями. И по какой-то причине мне захотелось вспомнить начало фильма «Большое разочарование» – в частности, сцену похорон, где персонажи впервые предстают перед нами. Они приезжают, чтобы попрощаться с Кевином Костнером. Я прибавила громкость. Песня Heard It Through the Grapevine не дала тишине поглотить меня. Я воображала себе Уильяма Херта, пока отыскивала таблетки и проглатывала последние две. Мои пальцы сжали ковер, когда горечь обожгла горло.

Зазвонил телефон. Мама.

Она была на приеме у врача.

– Дорогая, они еще не закончили. Ты в порядке? Мы можем встретиться на службе?

Я посмотрела на часы. Было уже 9.30, и служба начиналась через час.

– Ты где?

– Первые приемы всегда назначаются вовремя. Они никогда так не опаздывали. Прости, я застряла.

Мысли в моей голове путались. Она встретит меня в церкви. Мы уйдем вместе. Мама хотела знать, все ли в порядке. Я снова посмотрела на часы.

– Не волнуйся, – ответила я. – Все в порядке. Встретимся там.

– Прямо перед началом.

– Прямо перед началом, – эхом отозвалась я.

– Мне очень жаль, – добавила мама уже тише. – Это все еще кажется нереальным.

Такое дело. Я положила трубку и швырнула расческу через всю спальню на кровать, где лежала карта озера. Нереальным. Я попыталась сосчитать, сколько раз она встречалась с Паоло, потому что назначить встречу с врачом на утро его похорон показалось мне жестом… Я не знала, чего именно. Может, безразличия.

Телефон все еще был в моей руке, когда я сбежала вниз по лестнице. Предстоявшие похороны включили во мне что-то вроде сумасшедшего автопилота. Из этого состояния стоило бы выйти, но оно охватило меня, как лихорадка. «Как Брюс Баннер, ставший Халком» – так однажды в моем кабинете описал это один парень, и я тогда улыбнулась, полностью его понимая. Существовала только одна вещь, которую необходимо было сделать, и только одно желание – сделать это. В этот момент становишься наблюдателем – как человек, бегущий во сне. Депрессия была как акула в «Челюстях»: даже если она не видна на поверхности, всегда знаешь, что она есть и хочет тебя поглотить. Иногда внутри у меня вспыхивала тревога, предупреждая, что депрессия приближается: как плавник, кружащий в ленивых волнах.

У меня в морозилке случайно оказалась водка. Кто-то принес ее несколько месяцев назад, чтобы приготовить рождественские напитки. Я вылила напиток на лед, подкрасила апельсиновым соком и, потягивая этот коктейль, включила душ. Когда я сглотнула, стало холодно, во рту приятно защипало и онемело. Лед гремел и кружился в стакане. Горьковато. Я поняла, почему пациенты иногда режут себя. Ты хочешь, чтобы телесные ощущения соответствовали твоим чувствам.

Зазвонил телефон, номер был незнакомый, и я переключилась на голосовую почту. Люди звонили всю неделю.

– Ш-ш-ш, – сказала я телефону. – Я не могу.

Выйдя из душа, я осушила стакан, вернулась на кухню и повторила ту же самую процедуру: лед, водка, апельсиновый сок.

Потом высушила волосы и попыталась накраситься. Я сделала музыку громче и надела платье. Я бодро напевала, таким образом подавляя чувства. Будущие два часа казались неким сумрачным местом, куда я не хотела идти, но должна была.

Я сказала себе, что знаю, как пить. Я занималась этим с четырнадцати лет. К тому времени, когда дядя сел на край моей кровати, когда я собирала вещи, чтобы ехать в колледж, с желанием поговорить со мной об алкоголе в кампусе, я уже была на стольких вечеринках и придерживала волосы стольких друзей… Возможно, я могла бы кое-чему научить своего дядю.

Я проверила свежесть своего дыхания и решила взять Uber.

Телефон зазвонил снова. Я поменяла настройки, чтобы его отключить.

Ожидая водителя в течение минут десяти, я наблюдала, как темнеют облака. Мой телефон показывал мне, что парень ездит кругами. Мой кабриолет стоял на обочине, как собака, которую хотят выгулять. Похоже, начинался дождь.

Наконец водитель позвонил, совсем потерявшись.

– Нет, в другую сторону, – ответила я.

Я повесила трубку в полной уверенности, что он найдет меня. Плотные облака продолжали наступать. Я могла промокнуть.

Я не хотела появляться промокшей, поэтому просто отменила поездку, крутанула ключи на указательном пальце и направилась к обочине. Казалось, ничего плохого не могло случиться – все несчастья со мной уже случились.

Я развернулась перед своим домом, когда облака расступились. Катастрофа была предотвращена. Я разгладила платье.

До церкви – пять минут езды. Мама и братья Паоло будут там. Я буду сидеть по другую сторону прохода. Я включила радио, чтобы что-нибудь послушать, но ничего не подходило – музыка была либо слишком радостная, либо, наоборот, слишком злобная. Или, что еще хуже, романтичная. Я взяла телефон, чтобы найти какую-нибудь песню, но тут же положила его обратно. «Не глупи, – подумала я. – Сосредоточься. Церковь в пяти минутах езды».

На красном сигнале светофора я опустила зеркало. Мои глаза выглядели чужими – глаза человека, который пользовался косметикой. Я отрыгнула немного водки в кулак. «Хорошо, – подумала я. – Я прекрасно выгляжу». Затем свет переключился. Тротуар выглядел так, будто был освещен изнутри. Я заехала на вершину холма на Вудмонт, и мой телефон снова «загорелся».

– Прекрати, – сказала я. – Перестань мне звонить.

Я протянула руку и перевернула телефон на сиденье. Подняв глаза, я услышала пронзительный сигнал. Но времени не оставалось. Из-за спущенного колеса столкновение не было лобовым – та машина закрутила мою. В итоге получилась задняя посадка в заросшую канаву под дождем.

В воздухе висел дым. Все подушки безопасности были раскрыты. Оказывается, мне было любопытно, как они выглядят, когда срабатывают, – я никогда об этом не думала. Шок. Мой сигнал застрял на одной ноте, которая звучала как низкий вой дикой птицы. Лобовое стекло было в паутине трещин, и сквозь них я видела языки пламени, поднимающиеся от двигателя.

Вылезай. Вылезай из-под подушек безопасности, посмотри сквозь черный дым. Посмотри, что ты наделала.

Мне удалось открыть дверь, но нога не слушалась. Она прогнулась подо мной, явно сломанная, и я упала лицом в грязь, пахнущую бензином. Меня пронзила боль, какую я никогда раньше не чувствовала. Она ничем не напоминала боль спортсмена, боль, которую можно успокоить с помощью льда и с которой потом – как вы прекрасно знаете – справится ваше молодое тело. Эта боль молнией прошла сквозь мою ногу – вывих, разрыв, жуткого вида порез. Боль горела, как огонь, под моей кожей.

Я закричала, мои локти уперлись в землю. Я потянулась к другой машине левой рукой и увидела, что два пальца тянутся в неправильном направлении, как ветви деревьев после шторма. Я доберусь туда.

Это шок.

Я уже слышала сирену.

Я не могла заглянуть в заднюю часть машины из-за неудобного угла наклона. Я видела только ленивые серые облака, медленно и размеренно плывущие по небу, и равнодушный дождь. Я задыхалась, мой крик превратился в громкий шепот.

– Вы в порядке? – попыталась произнести я. Конечно, нет.

Дверь со стороны водителя распахнулась, и из нее вылетела мать, зовущая своего сына.

От асфальта шел пар, обжигая мне ноги. Посреди дороги я услышала визг тормозов и еще один сигнал. Я выплюнула что-то изо рта. Обломки зубов. Кровь капала с моей нижней губы и растекалась по пятнистому асфальту. Мой взгляд сфокусировался на осколке стекла, который поймал луч солнца, когда сирена превратилась в крик, такой выразительный и громкий, что мне захотелось отвернуться от него.

– Боже мой, – сказал кто-то. – Да я никогда… – произнес еще чей-то голос.

Третий человек стащил меня с дороги.

– У нее может быть переломан позвоночник, – предупредил первый голос. – Не передвигайте ее слишком быстро.

У меня может быть переломан позвоночник. Боже мой, пожалуйста, не дай мне навредить этому ребенку. Никому не дай навредить. Пожалуйста, не дай мне причинить никому боль. Только не боль.

– Она без сознания, – сказал кто-то. – Точно без сознания.

Я помню эти слова.