Текст книги "И вдруг тебя не стало"

Глава 8

Еще до того, как я проснулась, я поняла, что нахожусь в больнице – запахи стерильности, инфекции и мочи были безошибочно узнаваемы. Открыв глаза, я увидела поднос в ногах моей кровати, на котором стояли накрытая тарелка и чашка с изогнутой соломинкой.

Я попыталась сесть, но мешала капельница, приклеенная к руке. Я вздрогнула от укола, когда игла вонзилась в кожу. В коридоре полицейский разговаривал с медсестрой. Я не слышала, что именно он говорил, но ее глаза были прищурены. Даже злы. Когда медсестра оглянулась, я закрыла глаза. Я услышала, как щелкнула дверь, и затем раздался голос полицейского:

– Эмили? Мне показалось, вы на секунду проснулись. Вы с нами?

Я знала, почему он здесь – вовсе не для того, чтобы защитить меня. Я могла совершить нечто ужасное. Непростительное.

– Здравствуйте, – сказала я.

Мужчина улыбнулся. Он был блондином лет тридцати.

– Привет. Я офицер Чэпмен. Я из полиции.

– Что же случилось?.. – спросила я. Мой голос сорвался на последнем слове. Я сглотнула и попыталась снова. – Что случилось до того, как я… попала сюда? – Я не смотрела в его глаза, мой взгляд останавливался либо над его головой, либо где-то рядом.

Все, что я помнила, – вспышка. Скорее даже ощущение сильного толчка, а не образ.

Полицейский посмотрел на меня ласково, но пристально.

Потом я вспомнила – моя рука на руле, онемевшее обожженное водкой горло. Огонь. Моя рука сжала край простыни так сильно, что заболели сломанные ногти.

Может, ничего этого и не было. Мне хотелось так думать. Однако это случилось, ведь иначе я бы не лежала в больнице и не разговаривала с полицейским. Опять.

– Вы попали в аварию. Помните это?

– Боже! Кто-то пострадал? Кто-нибудь из них…

Полицейский покачал головой.

– Вы – единственная раненая.

Я с огромным облегчением опустилась на подушку. Мысль о том, что я могла причинить кому-то боль, была словно удар под дых. Я сейчас совсем не хотела вести себя безрассудно.

Потом я вспомнила, куда ехала. На похороны Паоло. Я закашлялась, и мне стало больно.

– Я все пропустила? Похороны?

Он скорбно кивнул.

Я откинулась на подушку. В желудке было пусто, но меня затошнило.

– Какой сегодня день?

– Сегодня среда, вечер. Вы проспали последние двадцать четыре часа.

За открытыми жалюзи виднелась бетонная сторона парковки, освещенная послеполуденным солнцем.

– Офицер на месте происшествия заподозрил, что вы употребляли алкоголь, поэтому было необходимо взять кровь на анализ.

– Да, понимаю.

– После аварии вы не смогли подписать ордер на арест, да и сейчас вы не совсем в том состоянии, чтобы получить ордер.

– Что значит получить ордер?

– Оказаться в тюрьме.

Я ощутила головокружение, какое бывает, когда стоишь на краю очень, очень высоко и смотришь на бескрайний каньон. Я подняла руки над одеялом. Два пальца на моей левой руке были сломаны.

– Вы еще немного побудете в больнице.

Полицейский выпрямился и потер шею. Похоже, он готовился, прежде чем сообщить мне настолько плохие новости. Тут он снова улыбнулся.

– Я позову вашу медсестру.

Когда он ушел, я откинула одеяло. Моя левая нога ниже колена была в гипсе.

Сердце словно окаменело. Медсестра вернулась и ничего не сказала. Я тоже практически ничего не говорила. Мне нечего было сказать.

На следующее утро, когда на телефоне высветился номер офиса, я сразу поняла, что сейчас произойдет, – еще до того, как услышала голос босса.

– Здравствуйте, Эмили. – Его голос звучал как на записи. – Я хочу пожелать вам удачи в выздоровлении и в решении всех ваших юридических вопросов. К сожалению, сейчас я должен взять на ваше место другого сотрудника.

Босс слышал об аресте. Конечно, он был в курсе – все прознал. Я сказала ему, что понимаю его. Это было действительно так. Разве у него был выбор? К тому времени моя электронная рабочая почта уже была адски перегружена, и я знала, что люди, которые и так завалены работой, вовсю разбираются и с моими делами. Конечно, я не могла держать на него зла, но внутри у меня все оборвалось.

Босс закончил разговор на оптимистичной ноте. Он сказал, что вакансии открываются все время и кто знает, что может случиться через год.

Через год… Боже.

Я закончила разговор и начала бессильно всхлипывать, перевернув телефон экраном вниз. Я снова взглянула в окно, чтобы увидеть клин голубого неба.

Мои дети. Все их истории. Я больше не буду с ними работать. Я закрыла глаза. Я не могла в это поверить. Хотя нет, потеря работы была вполне логичным исходом.

Весь этот вечер мама просидела в кресле в ногах моей кровати. Ее красные очки для чтения балансировали на кончике носа. Мама пришла, чтобы снова увидеть хаос. Чтобы с ним разобраться.

Тихо бормотал телевизор. Она убрала волосы за уши и стала читать журнал. Я притворилась, что смотрю на экран, но на самом деле смотрела на маму. Я впервые задумалась – и это было очень странно, – проживу ли я так же долго, как она. Я знала, что у пациентов с биполярным расстройством продолжительность жизни меньше. Интересно, что я унаследовала от мамы, а что от отца, имя которого я не знала?

И я почти спросила об этом. В этот момент я почувствовала прилив мужества, возможно, из-за своего плачевного состояния – в конце концов, куда уже было хуже? – и открыла рот, чтобы спросить об отце.

Но внезапно, будто она читала статью именно об этом, мама закрыла журнал и предложила мне переехать.

Я не знала, сколько еще вытерпит мой эго. Было понятно, что, с ее точки зрения, она оказывает мне услугу, поэтому я действовала осторожно.

– Я не знаю, мам. Мне тридцать лет. Тебе не кажется, что это будет немного странно выглядеть?

– Так ты сведешь к минимуму свои расходы, – практично заметила мама. Она сделала паузу, поправляя очки на переносице. – Может, тебе придется присмотреть за Энди, если мне нужно будет навестить Кэрол.

Энди – бордер-колли, которого мама взяла к себе в прошлом году. Поскольку до этого у нее не было собак, она не слишком хорошо рассчитала время, необходимое для заботы о животных, а степень ответственности она не рассчитала тем более.

– О господи, – сказала я, в шоке от всего происходящего. Последнее, что мне было сейчас нужно, так это забота об Энди. Я почувствовала укол ревности, но постаралась не замечать его.

Энди действительно нуждался в уходе, но это была не его вина. К тому же я знала – мамино предложение было сделано из самых лучших побуждений, хотя где-то в глубине души я и ощутила разочарование. Подобная договоренность казалась еще одним препятствием между мной и выяснением того, что же случилось с Паоло.

Я вышла из больницы на двух костылях и в пластиковом ботинке до колена, который по весу был как шлакоблок. Будто медсестры, услышав о том, что я вожу в нетрезвом виде, специально сделали его очень тяжелым. На дорожке, ведущей к машине, было очень холодно: больничные кондиционеры работали против осеннего солнца, льющегося в окна. Я брела к парковке, и ботинок громко стучал при каждом шаге. На моей шее выступил теплый пот. Казалось, осень больше никогда не наступит.

Мама проводила меня через гараж, где я вдохнула первую за две недели порцию свежего воздуха. Я балансировала на костылях и прыгала на одной ноге, когда она открывала дверцу своей белой «Тойоты».

– Как твоя нога? – спросила она, наблюдая за моими маневрами.

– Я словно попала в медвежий капкан, который все еще на мне.

Утром следующего дня мама высадила меня у здания суда, куда я пошла оформляться. Я просто не хотела, чтобы она стала свидетельницей столь неприятного для меня события. Наш семейный адвокат объяснил мне, чего ожидать, и процесс пошел так, как он описал: металлоискатель, длинные очереди, зона ожидания, похожая на софтбольный блиндаж. Затем, когда назвали мое имя, меня быстро сфотографировали, и я, в порядке очереди, приложила пальцы к сканеру с зеленой подсветкой. После я наконец-то вышла и ощутила странную смесь облегчения и брошенности. Костыли, казалось, были единственными, кто меня поддерживал. Мое чувственное «я» сообщало, что я вот-вот впаду в самую глубокую в своей жизни депрессию. В большой мрак. Я огляделась в поисках белой маминой машины.

Наш адвокат позвонил позже.

– С учетом обстоятельств они делают вам конкретное предложение. Вы не оспариваете опасное вождение. Один год испытательного срока, один год с алкотестером для управления вашим автомобилем плюс судебные издержки и штраф. Хорошая сделка, Эмили. Предлагаю соглашаться.

Часть меня внезапно отвратила мысль, что похороны Паоло будут рассматриваться как разменная монета. Но другая рассчитывала на некоторые преимущества, ведь надо было понимать, что происходит.

Было и облегчение – я не попаду в тюрьму.

На следующий день я пошла в Совет по психологии – обсудить мою лицензию.

Зал заседаний, яркий свет, пот, оправдания.

Думаю, из-за того, что полицейские мне сочувствовали, ограничение было легким: год испытательного срока по моей лицензии, при условии, что я смогу найти руководителя, который будет контролировать всю мою работу.

На ум приходил только один человек.

Глава 9

Я смотрела на нижний край занавески в моей спальне, трепещущий под потолочным вентилятором, как крыло ската. Комната была погружена в такой глубокий мрак, что засветившийся экран моего зазвонившего телефона был будто ночник. Я вздохнула, когда увидела, кто звонит. Некоторые люди никогда тебя не бросают. На самом деле они даже становятся ближе, когда жить становится тяжелее. Марти был одним из них.

– Привет, Марти.

– Привет, – начал он, словно это я ему звонила и этот звонок был для него приятным сюрпризом. – Я просто узнать, как ты.

Я приподнялась на локте и потерла глаза.

– Я… не в лучшем виде.

Депрессия – как дно колодца. Вы смотрите на фигуры людей наверху и понимаете, что на поверхности по-прежнему есть мир, в котором вы привыкли жить.

Смех Марти был необыкновенно певучим, словно шум ветра. Я сразу представила себе его доброе лицо, когда он произнес:

– Ты не можешь лежать в постели вечно, подруга.

Было уже утро.

– Я знаю.

– Эмили.

– Знаю, знаю.

– Я слышал, тебя уволили с работы.

Я знала, что это случится, но все равно было неприятно. О таких вещах не напоминают, когда ты лежишь в постели.

– Как ты узнал? – спросила я.

Впрочем, это не имело значения. Марти знал половину людей в Нэшвилле. Было бы удивительно, если бы он не слышал о моей ситуации с работой.

Мы обсудили мой суд. Он означал арест лицензии психолога. Страшно подумать, как прозрачна иногда твоя жизнь. Ты думаешь, что ты единственный, кто знает, что происходит.

– Ты должна предоставить комиссии какую-то стратегию, – интуитивно предложил Марти. – Дай им знать, что ты хоть что-то делаешь с собой и находишься под присмотром.

– Разве?

– Да. Вот и я здесь. Через холл у меня пустой кабинет без психолога.

Я представила себе это здание – старое, обветшалое, но величественное. Здание книжного магазина, в квартале от Вест-Энда. Оно находилось практически через дорогу от Вандербильта – больницы, где я познакомилась с Марти при совсем других обстоятельствах.

Работать в офисе в этом здании, через холл от Марти, было бы идеальным вариантом. Я захотела этого, еще даже не увидев своего рабочего места.

– Марти, ты уверен?

По телефону мне показалось, что он пожал плечами.

– Я просто не знаю, что сказать. Спасибо?

– Поблагодаришь меня, когда приедешь.

Я вытерла слезы.

Впервые за три дня я приняла душ. Я стояла на одной ноге, как журавль, под холодной водой и чувствовала, как она смывает с меня усталость.

Мне стало легче. Я собрала волосы в мокрый хвост, надела повседневное платье и попыталась влезть в ботинки. Нога распухла и пульсировала, будто я ее надула. Боль исходила из самой плоти – обломки костей будто молили о том, чтобы их оставили в покое, чтобы они срослись. Я с силой вдавливала ботинок в мокрый пол, пока боль не стала невыносимой.

Моя лодыжка была скреплена штырем. У меня и раньше были травмы из-за занятий футболом, но ничего подобного со мной не случалось. Каждый шаг причинял боль.

Постоянное напоминание.

Я взяла из больницы прогулочный ботинок, который издавал странный щелчок каждый раз, когда я наступала на ногу. В первый день мне было все равно. Я думала, что теперь вечно буду жить в своей постели, в мамином доме. Но поскольку, похоже, мне предстояло кое-что сделать, природу этого щелчка надо было как-то вычислить, прежде чем он окончательно сведет меня с ума.

На кухне Энди лизал мне руку, пока я варила кофе. Я сказала маме, что иду к Марти. Перемещаться по городу мне теперь стало интереснее из-за всех ограничений и потому, что у меня теперь не было моей машины.

Мама направилась к двери, но остановилась.

– Знаешь, ты всегда можешь воспользоваться грузовиком в домике.

Она замолчала.

– Потом. Когда все уладится…

– Ха!

Я склонила голову набок.

Я давно научилась водить этот грузовик – черный «Форд Рейнджер» начала девяностых со сломанным одометром. Когда мне было пятнадцать, я делала пончики на его капоте; однажды врезалась боком в вяз; однажды даже пыталась перепрыгнуть на нем через канаву с моим двоюродным братом, у которого было ружье. Когда мы приземлились, он сломал два зуба. В колледже я целовалась с одним парнем в кабине, и мы размазали кетчуп по внутренней подсветке, чтобы «создать настроение». Когда я в последний раз проверяла грузовик, по краям лампы все еще торчали засохшие черные кусочки.

– Я проверю грузовик, если выйду, – ответила я маме.

В кладовке я нашла трость, принадлежавшую моему дедушке. Ту самую, которой он вытащил мою бабушку из реки. Деревянная, с резной ручкой наверху. Я проверила ее на прочность, навалившись всем весом. Может, это было не очень модно, но все лучше, чем на костылях.

Рядом лежало с полдюжины холстов, которые я начинала писать акриловыми красками. Зимняя ветка на синем небе в сумерках – темные цвета, горячий пепел, серая земля.

В парикмахерском салоне я попросила коротко меня подстричь и оставить только около дюйма.

– Пикси, – сказала она.

– Да, – подтвердила я.

Женщина подняла брови. Она принялась за работу, и флуоресцентный свет отражался на ее ножницах.

Когда я вышла, сразу провела рукой по голове и мельком увидела себя в окне салона. Мои волосы выглядели светлее и торчали в разные стороны: так мне хотелось выглядеть, когда я была моложе. Именно в этот момент я оставила надежду – как иногда выражаются – на лучшее прошлое.

Я снова запустила руку в свои липкие и теперь короткие светлые волосы и сделала глубокий вдох, обжегший мне легкие. А потом я сильно ударила себя по лицу. Достаточно сильно, чтобы почувствовать – моя щека покраснела. Я положила трость на тротуар, повернулась лицом к солнцу и подумала: «Хватит. Достаточно». Мне многое предстояло сделать.

Марти проработал в этом здании более тридцати лет. Он купил его в середине девяностых, когда его выставляли на продажу. Когда-нибудь он получит за него целое состояние, но сейчас Марти просто работал в центре города.

На крыше здания краска облупилась, как белый чеддер. Живые изгороди вдоль фасада росли свободно, перестав быть декоративными. Железные ворота были теплыми, когда я дотронулась до них, и их скрип напомнил звук из старого фильма. Позади меня шумно дышало послеполуденное дорожное движение.

Я подумала, не переехать ли мне в другой город. После озера, после аварии. «Еще есть время», – подумала я. Я могла бы найти место, где никого не знаю или, говоря точнее, где никто не знает меня, и могла бы начать все сначала.

Нет, я все сделаю.

Я схватилась за деревянную ручку дедушкиной трости и толкнула ворота.

Дорожка была неровной, словно ряд кривых зубов, из-за вылезших корней и многочисленных бурь. Кирпичи в ней уже давно ни на чем не держались и совсем расшатались – и я, развернувшись, чтобы закрыть ворота, поскользнулась. Я упала и, не успев сгруппироваться, рухнула локтем в бетонную пыль.

Ничего толком не поняв, я ощутила резкую боль.

На меня легла длинная тень. Я узнала очертания безумной белобрысой прически Берни Сандерса и мягкое шлепанье его серых теннисных туфель с зелеными шнурками.

– Ты собираешься пролежать там весь день? – спросил Марти.

Я улыбнулась, и капля пота упала с моего лба. Я сомкнула колени и перекатилась, чтобы сесть, стараясь не сверкать задом. Осмотрела грязные полосы на рукавах и крошечные порезы на ладонях.

– Пожалуй, этого делать не стоит, – сказала я.

Он сел рядом со мной на дорожке.

– Ты остригла волосы.

– Похоже, ты отрастил бороду.

Он дотронулся ладонью до подбородка, как будто хотел показать, что борода настоящая или что ее, при желании, можно потрогать. Марти улыбнулся, как Санта-Клаус.

Проезжавшая мимо машина замедлила ход. Водитель с любопытством посмотрел на нас. Никто из нас даже не попытался встать с тротуара.

– Твой кандидат сильно бы призадумался, готов ли он к такому.

Я вытерла лоб тыльной стороной ладони, радуясь, что сегодня решила не пользоваться косметикой.

– Или лучше просто переехать. В Бразилию или куда-то еще.

– В Бразилию?

«Или в Аргентину», – подумала я.

– Куда-нибудь еще.

– При этом они говорят, что только тот, кто падал сам, может помочь другому подняться.

Приятно слышать такое, сидя на земле.

Я на секунду задумалась.

– Ну, войти в твою обитель я рассчитывала несколько по-другому. Ну что, может, войдем?

Благодарность может стать повинностью и даже вызывать страх, если у тебя есть сомнения в том, что ты заслуживаешь доброты. Но как еще я могла себя чувствовать? Это была самая настоящая агония – принимать на себя эту массированную атаку доброжелательностью, – и я понимала, что долго не выдержу.

Я протиснулась через парадную дверь и рассмеялась, увидев лестницу. Я подумала, не пошутить ли про подъемник для инвалидов, но решила смолчать. Эту лестницу непросто было преодолеть и на двух ногах, без трости.

– Немного тесновато, – признал Марти.

Он снова прочитал мои мысли. Я последовала за ним на второй этаж, и стук моей трости и гипса отдавался эхом в старых панелях.

В коридоре я бросила взгляд на высокие потолки и рифленые деревянные половицы – такие бывают только в очень старых или, напротив, в очень современных домах. Офис Марти, заставленный книгами и семейными фотографиями, не изменился с тех пор, как я встретилась здесь с ним в первый раз. Пахло старой бумагой, как в библиотеке. Я не могла удержаться от мысли, что именно такой кабинет должен быть у настоящего психолога.

Я опустилась на диван и положила трость между подушками.

Марти рухнул в кресло, как будто мы были в его гостиной.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Насчет всего. Уверен, ты скучаешь по нему.

Я пожевала щеку. Я не знала, что сказать. Меня обуревали противоречивые чувства. Я испытывала вину от мысли о возвращении к нормальной жизни, когда ничего еще толком не выяснилось, однако я обязана была к ней вернуться – и по финансовым причинам, и потому, что могла сойти с ума без своей профессиональной жизни.

– Я многого не понимаю. Не могу понять. Что случилось… Паоло. – Я отчаянно пыталась не заплакать, но чувствовала, как щиплет глаза. – Прежде чем жизнь продолжится, мне нужны ответы. Но все, кажется, хотят, чтобы я забыла. Оставила то, что случилось, и своего любимого человека позади. А это невозможно.

Марти медленно вздохнул. Глубина его многолетнего опыта сияла в глазах.

– Это и есть самое трудное – идти вперед, несмотря на то, что многое еще не решено. Особенно в таком масштабе. Ты не можешь полностью сосредоточиться на нем, но и забыть его тоже не можешь. Какая-то часть жизни – может, как раз работа – должна продолжаться, даже когда ты пытаешься найти своего возлюбленного.

Я знала, Марти прав, и я не первый человек в истории, которому приходится функционировать, пока… Какое слово тут подходит? Это не горе и не одержимость. Просто какая-то часть меня навсегда осталась на том озере.

– Спасибо, – наконец, откашлявшись, произнесла я. – Обещаю, что ничего не испорчу.

– Я еще даже не предложил тебе работу. Ты еще ничего не видела.

– Но на всякий случай…

– Ладно, – сказал он ровным голосом.

– Ладно?

– Да, хорошо. Я тебе верю.

Словно для этого была причина. Я едва верила самой себе.

– Что происходит? Почему ты так добр ко мне?

– Тебе не кажется, что каждый заслуживает второй шанс? Не отвечай… Я это знаю. Мы оба знаем. Иначе мы бы не занимались такой работой.

Мы прошли через холл, и Марти открыл дверь кабинета. Солнечный свет заливал всю комнату. Деревянные полы сверкали. Пустота кабинета казалась местом для новых возможностей. Я чувствовала – труба зовет.

Все было за гранью совершенства.

Кроме моего бюджета.

Сквозь волнистое стекло виднелась красная кирпичная башня Вандербильта, похожая на фотографию с открытки. За ней можно было различить стены медицинского центра из стекла и бетона. Я представила тенистый дворик, где ждала Паоло на деревянной скамейке рядом со статуей читающей девушки. Тогда мне казалось, что его работа никогда не закончится. В четырех кварталах в противоположном направлении виднелась бледно-зеленая крыша психиатрической больницы.

Возвращаясь в коридор, я провела пальцем по книжной полке.

– Могу я себе это позволить? – спросила я. Мой голос эхом отозвался в пустоте.

Он назвал сумму, которая была более чем разумной. Мои руки дрожали от возбуждения.

– Итак, что ты думаешь?

– Марти, кто-нибудь снова доверит мне пациента? Ребенка?

– Ты со всем справишься. Просто тебе нужна небольшая помощь. Сейчас.

Хотела бы я, чтобы он был прав.

– Помнишь историю, которую ты мне рассказывала? Про помощь людям?

Глаза Марти, казалось, засияли. Я знала, что он имел в виду. Марти вспоминал об этом дюжину раз. Я знала, к чему он клонит, и это было как раз подходяще вовремя.

– Ты была в какой-то аптеке…

– В аптеке медицинского центра. – Я отчетливо помнила, потому что ждала тогда бабушку. Я расплачивалась там картой после какой-то очередной ерунды, в которую она вляпалась. – Да, – подтвердила я.

Он тепло улыбнулся и прижал пальцы к вискам.

– И краем глаза ты увидела женщину. Она шла прямо к окну, к огромному стеклу. Она куда-то смотрела, но не видела, что находится прямо перед ней. А ты видела.

– Верно.

– Она вошла прямо в стекло, и оно разбилось. Разлетелось на кусочки. Ты пожалела, что не успела вмешаться, предупредить ее. Ты не обязана быть идеальной, чтобы помочь, Эмили.

Вдруг я кое-что вспомнила. О том, что он делал раньше.

– Помнишь ту уловку, которую ты проделывал? Перерезанную веревку, которая снова становится целой?

Он кивнул, и по его глазам я поняла, что он уже давно не делал этого.

– Раньше мне это нравилось.

– Почему ты начал это делать?

– Люди хотят видеть что-то необъяснимое, чего они не понимают. Верить.

– Но пытаются ли они понять?

– Некоторые пытаются. Некоторые – нет. Дети хотят понять больше, чем взрослые. Взрослые чаще хотят забыться в фантазиях. Мир может быть жестоким. Они хотят отдохнуть от него.

– Ты мне покажешь? – попросила я, снова присев на край дивана.

Он нашел в ящике стола ножницы и шнурок, накинул его на руку. Артистично приподнял брови и потянул за него, поворачивая руку так, чтобы я могла увидеть, как он делает вторую петлю, разрезал и отпустил обратно.

Затем он потянул его.

Шнурок снова стал целым.

Потом он протянул шнурок мне, чтобы я проверила. Напряжение в моих руках и ногах ослабло, и я почувствовала желание отплатить Марти за его доброту. Он был прав: трюк был безумно прост. Никто не поверит, что он разрезал веревку и соединил обратно, если действительно этого не захочет.

Потом он вывел меня в коридор. Там я заметила еще одну лестницу. Я и не представляла, что в здании есть третий этаж. Я кивнула в ее сторону.

– Куда она ведет?

– О, это крыша. Летом я там загораю, – добавил он без тени стыда.

Я не смогла удержаться от смеха.

– Я уверена, что персонал медицинского центра ценит это.

– Это верно, – рассмеялся он, озорно приподняв бровь. – Вероятно, так оно и есть.