Текст книги "Искусство брать взятки"

Эраст Петрович Перцов
Искусство брать взятки. Рукопись, найденная в бумагах умершего титулярного советника Тяжалкина

Два письма
Вместо предисловия

Письмо издателя к NN

Милостивый государь NN!

Посылаю вам находку, которая случайно попалась мне на глаза при разбирании на сих днях бумаг покойного Тяжалкина. Рукопись сия показалась мне столь занимательной, что я тотчас же велел списать с нее копию для вас, зная, что вы великий любитель всяких редкостей. Мне было бы желательно знать, как вам покажется это сочинение.

Уездный наш стряпчий Кривотолкин сказывал мне, что когда покойный Тяжалкин в последний период жизни своей попал под следствие, то придумал отличный способ расположить к себе людей, от которых зависела его участь: стал читать их детям лекции об искусстве брать взятки. Он имел долговременную практику в своих теоретических познаниях, и не только дети, но приятели, знакомые Тяжалкина и даже вольные служители собирались в его доме. Кривотолкин тоже часто бывал. Он и теперь еще любит вспоминать о даре слова и о восторгах своего профессора.

Если судить по рассказам Кривотолкина, то лекции Тяжалкина имели большой успех у слушателей, хотя он не кончил, как говорят, полного курса.

Первая удача приманчива: теперь всякий раз я с большей охотой разбираю бумаги покойного, и если мне посчастливится еще находкой, то не премину поделиться с вами. Между тем, пожалуйста, не позабудьте сообщить ваше мнение о нынешней.

Издатель

Ответ NN издателю

Милостивый государь!

Прочитав присланную мне рукопись, я считаю бесполезным требовать доказательств, подлинно ли сочинение умершего Тяжалкина, даже существование которого кажется мне сомнительным. Скорее надлежит признать это юмористической шуткой над взяточниками, написанной от его имени для того, чтобы сим способом стать на ту точку, с которой сей предмет виднее со всех сторон и может быть осмеян удовлетворительнейшим образом. Точно так же поступил Сервантес по отношению к рыцарству: если б история Дон Кихота не была представлена под маской важности, то вряд ли бы она стала полезной. Как ни осуждайте, как ни презирайте то, что достойно осуждения и презрения, но только ирония одна способна произвести сильное действие.

По мнению моему, ваша рукопись порадует добрых людей, желающих отечеству своему блага, и огорчит тех, в чье будто бы наставление она писана. Если огорчит, то нравственная цель сочинения достигнута как нельзя лучше.

Имею честь, и пр.

NN

Лекция первая вступительная

Милостивые государи!

Осмеливаюсь преподать вам тайны искусства неизвестного мудрецам древним и времен новейших. Искусства, которое доныне не было приведено в систему, ни в одной стране мира не обнародовано ни письменным, ни печатным образом и остающееся прочным достоянием одних избранных под покровом недоступной скрытности. Угадываете ли вы, что составляет предмет моих лекций?

Я намерен говорить об искусстве брать взятки.

Я уже заранее предвидел радостный трепет ваших сердец, ибо здесь дело идет о кармане. А что ближе к вашему сердцу, как не карман! И без робости взошел я на кафедру с намерением возглашать вам твердым голосом истины, которые бесспорно драгоценнее всех истин в свете. Драгоценнее! Этого мало: яснее, очевиднее и, если можно выразиться, истиннее всех истин на свете, потому что совершенное их познание основывается на самой практике и всегда ведет к богатству. А богатство не есть ли ключ ко всем удовольствиям и преимуществам в жизни? Ведь сии последние и составляют счастье, за которым так усердно гоняются люди по всему земному шару.

Итак, милостивые господа, искусство брать взятки открывает нам прямой путь к счастью. Между тем все другие истины, даже по мнению самого ученейшего мудреца в целом человечестве, на чем большею частью основываются? На одном предположении вероятности. Какую цель себе избирают? Доказать, что все невидимое недостоверно, а все видимое – суета сует. Цель горестная, жалкая! Доказательство ничтожное! И к чему они чаще всего приводят? К славе, которая почти всегда совместна с пустотой желудка. Слава – дым: глотая его, легко можно поперхнуться; а пустота в желудке – самая беспокойная вещь в свете.

Так, милостивые государи, искусство брать взятки принадлежит к познаниям точным и требует напряженного внимания того, кто желает погрузиться в глубину его таинств.

Но нужно ли мне взывать к вашему вниманию? Оно уже изощрено самой необходимостью. Если бы в наше время позволено было искать разъяснения действий человеческих в движении планет и созвездий, как было во времена Тихо Браге и Брюса, то я стал бы торжественно уверять, что в небе существует звезда взяток и что все мы, находящиеся здесь в полном собрании, родились под влиянием сей звезды и невольно следуем ее внушению. Иначе чем бы, казалось, можно было изъяснить эту решительную готовность и смелость обирать просителей, невзирая на множество запретительных и подтвердительных указов о лихоимстве, на все письменные и действующие меры правительства искоренить сие так называемое злоупотребление!

Но, милостивые государи, я очень хорошо знаю, что в нашем ремесле нельзя верить никаким звездам, и потому постараюсь изъяснить другими причинами ваше неодолимое желание промышлять в службе лихоимством. Позвольте вопросить вас: какое другое звание могли бы избрать мы соответственно нашим знаниям, понятиям и наклонностям?

Военное? Но большая часть из нас с малолетства приучена к сидячей жизни. Иные не любят откровенности и прямодушия, всегда свойственных военному человеку. Другие не хотят трудиться физически, полностью зависеть от дисциплины и даже всегда быть в готовности умереть, и все это даром. Найдутся и такие, для которых приятнее опрятным образом лить чернила, чем пачкаться в крови человеческой. Лить чернила! Почему же не избрать звания литератора? Но для этого надобно посвятить целую жизнь наукам, знать языки, и преимущественно отечественный; а между нами (что таить греха?) и орфография едва известна понаслышке, и то под весьма неточным русским названием правописания.

Приняться за торговлю и купеческие обороты? Но и для этого нужны предварительные сведения, которых мы нисколько не имеем; притом начинать торговлю, даже и гнилыми яблоками, нельзя, не имея в кармане ничего, кроме воздуха. Почему не быть хоть сидельцами гостиного двора, биржевыми маклерами, приказчиками в конторе негоцианта и проч. Мало ли должностей, нисколько не унизительных для честного человека? Конечно много, но нашим путеводителем в жизни является не столько честь, как тщеславие о происхождении и желание почестей; к тому же все эти подобные должности требуют деятельности, умения обращаться с людьми, чистой нравственности. Все это очень трудно для нас, так как нам ни в одной школе не внушено ни умственной, ни телесной деятельности, просвещение влито насильственно через память, без ведома других способностей, которым при вступлении в свет не было средств обтереться между людьми и привыкнуть к тонкостям общежития.

Напротив, нет ничего легче, как прослыть хорошим дельцом в службе. Для этого нужно: во-первых, рекомендательное письмо от какой-либо важной и знатной особы; во-вторых, сноровка раболепно повиноваться прихотям старших и делать с совершенным видом чистосердечия все им угодное, хотя бы вопреки своим правилам и характеру; и, в-третьих, необходимо терпение – терпение просидеть на одном стуле пять или шесть часов, не двигаясь с места и только водя правой рукой по бумаге, чтобы потом через несколько десятков лет уйти в отставку с геморроем. Гомер часто искал сравнения качеств своих героев с качествами какого-либо животного; позвольте же мне, милостивые государи, таковое терпение уподобить благородному терпению вола, который, стоя на колесе машины и беспрерывно передвигая ногами, приводит его в движение, а сам не подается ни назад, ни вперед: ступени колеса ежеминутно под ним переменяются, а он, в величественном могуществе своем, остается все на одном и том же месте. Вот все, с чем начинают службу и доходят потом до штатного места, где уже ожидают возможность применить на практике теорию искусства брать взятки.

Но вы, быть может с обиженным самолюбием, подумаете, что я, говоря все это, желаю унижать почтенное звание, к которому и сам имею если не честь, то по крайней мере удовольствие принадлежать. На это я вам возражу следующим образом.

Известно, что храбрость, по сознанию целого человечества, есть первейшая добродетель, а мы, милостивые государи, не краснея от излишней скромности, можем сознаться, что нет на земле существа отважнее взяточника, – позвольте в вашем почтенном собрании употребить это название: мы не собираемся друг друга укорять и уличать.

Что обыкновенно удерживает людей в страхе? Суд Божий, суд гражданский и суд общественный, то есть потеря доброго имени; вот три главные пружины, которыми смиряются страсти и управляется механизм нравственности народной. Они останавливают смельчака, готового на все решиться; они укрощают даже свирепость воина среди ужасов самой битвы и понуждают руку, облитую кровью врага строптивого, простираться на помощь врагу покоряющемуся. Но сколь слабы сии пружины для удержания лихоимства! Признайтесь, милостивые государи, кому из нас придет мысль вспомнить о Боге и совести, когда проситель предлагает дань добровольную, чистосердечную? Кто устрашится суда Уголовной палаты, будучи твердо уверен, что в председателе и членах этой палаты найдет людей, сострадающих к участи себе подобных или даже обладающих высшей гениальной способностью брать взятки с самих взяточников. В таком случае какой скряга-взяточник не преклонит пред ними колена с благоговением и покорностью! Найдется ли между нами один столь малодушный, чтобы затрепетать от ужаса или хоть от стыда, когда и Уголовная палата (от чего, впрочем, боже сохрани!) объявит громогласно, что такого-де исключить из службы и впредь ни к каким делам не допускать? Кто тогда не покорится судьбе, всем в мире властвующей, и, даже не думая об апелляции, не принимая на себя труда показывать вид невинности, не поспешит возвратиться к своему ларцу и опочить на лаврах и миртах? Излишне было бы после сего упоминать о потере доброго имени! Для нас это такая малость, которую мы охотно, без торга, уступим за первую предложенную нам взятку. И не теряем ли мы доброго имени по несколько раз ежедневно в глазах всякого, кому продаем резолюции, справки и канцелярские тайны? Потеря доброго имени неразлучна с первым шагом на поприще взяток, даже по нашему собственному сознанию.

Итак, милостивые государи, для нас совсем не страшно то, при одном имени его трепещут народы: не вправе ли мы заключить, что храбрейший человек в целом мире есть взяточник?

Со временем я предложу вашему любопытству биографии знаменитых взяточников, где изображу малейшие подробности их жизни и их деяний, и вы тогда увидите, что все двенадцать подвигов Геркулеса ничто в сравнении с одним хорошим знатоком искусства брать взятки.

Из сего следовало бы, казалось, заключить, что взяточник заслуживает общее уважение во все времена и на обоих полушариях. Действительно, мы непременно покрылись бы всемирной славой. Я уверяю вас в том моим честным словом. Недостает только безделицы: надобно, чтобы целый мир принял наш образ мыслей.

Однако же, милостивые государи, может случиться, что некоторым из нас в минуту выговора за какой-либо проступок, в минуту очищения грехов на одре смерти напомнит – не совесть, ибо я полагаю, что вы век не будете иметь о ней ни слуха ни духа, – напомнит кто-нибудь из властей, что взятки – дело противоестественное и противозаконное. На сие, милостивые государи, имею честь предварить вас, что в пользу взяток есть два весьма сильных доказательства.

Во-первых, человеку дано побуждение снискивать себе пищу и удовольствие; а как взятки питают и радуют, то нет ни малейшего сомнения, что они свойственны природе человеческой.

Во-вторых, мир управляется соблазном. Почему же мы должны быть исключением из общего правила, когда купцы берут друг с друга взятки угощением и чаем; покупатели имений и откупщики боятся срывов; журналисты, которые так красноречиво силятся вооружить против нас целый свет, сии бичи нашего племени – и они, утешьтесь! – не чужды взяток: спросите о том книгопродавцев, изданные книги которых заслужили одобрение в их журналах; спросите молодых писателей, которых они поставили в числе образцовых: не стоили ли им эти лавры нескольких журнальных статеек?

Словом, где только от воли человека зависит заступить или дать другому дорогу, повредить или поспособствовать, там уже сама собой заводится взятка, хотя весьма часто и под иными бесчисленными названиями. Сие доказано будет своевременно в последующих лекциях.

Лекция вторая

Едва вступил я на мою кафедру, едва начал передавать вам мои мысли и чувства о предмете важном и умилительном для каждого из нас, как уже свист зависти старается заглушить мой слабый голос. Дошли до меня слухи, что некоторые недоброхотные люди желают вселить в вас недоверчивость ко мне и моим знаниям, утверждая, будто бы по моему слогу и образу выражений видно, что я никогда не бывал исправным дельцом: слог-де у него довольно чист и правилен, а как-де уже по давнишним справкам значится, что в слоге видна вся душа человека, то само собою разумеется, что слог взяточника не может быть ни чистым, ни правильным.

На сие, милостивые государи, имею честь доложить, не благоугодно ли взять в соображение, что ныне приказный язык изменился и подьячие XIX столетия пишут уже не таким варварским слогом, как писали их предки. Мы невольно покоряемся духу своего времени; притом же я обязался изъяснить вам предмет мой со всею ясностью, дабы все таинства оного были каждому из вас вразумительнее: по сей-то причине стараюсь я выражаться самым удовлетворительным образом. Но если бы где предстояла коренная надобность затемнить смысл речи, то я сумею ввернуть такой надлежащий крючок, что не распрямят его никакие законоведы всех судебных инстанций, начиная от уездного суда до общего собрания Правительствующего сената. На сей счет будьте благонадежны. В доказательство же моей службы долгом считаю представить на усмотрение ваше засвидетельствованную копию с моего формулярного списка, из коего усмотреть изволите, что: наследственного имения за мною никакого не имеется, а состоят за женой моей благоприобретенные 800 душ да каменный дом. В службу в уездный суд я вступил из вольноопределяющихся копиистом и в продолжение пятидесятилетнего служения был повышаем по выслуге лет в следующие чины вплоть до титулярного советника, в котором состою и ныне.

Предел его же не преидоша; попеременно переходил из одного места в другое, даже до высших должностей дослужился и по полицейской части, и по таможенной, и по строительной. Был в Уголовной палате не только судьей, но и подсудимым; в нюже меру мерите, возмерится и вам; неоднократно оставляем был в подозрении, с дозволением, однако, продолжать службу; получал выговоры за упущения в делах с отеческим наставлением поступать впредь осторожнее; избавлялся от суда по всемилостивейшим манифестам. Наконец ныне уволен от службы вовсе по болезни и по собственному прошению, но не получил аттестата по случаю производимого надо мною следствия по доносу господина Честина об учиненной мною противозаконной якобы выдаче паспорта.

Не явствует ли из всего хода моей службы, что я был в состоянии изведать все тайные ловушки и удочки, расставляемые просителям во всех присутственных местах. Ныне я решаюсь посвятить вам, милостивые государи, плоды моей опытности, в полной уверенности, что имею возможность быть полезным; делаю это единственно по чувству любви к ближнему, из человеколюбия, а не по иным соображениям.

Спешите, милостивые государи, спешите пользоваться моими советами, тем более что при нынешних бдительных и решительных мерах правительства искусство брать взятки начинает уже приходить в упадок и, быть может, тайне оного в скором времени долженствует навек погибнуть, к общему прискорбию всех нам подобных.

Приступимте же к делу.

Взятки взимаются трояким образом.

Во-первых, натурой; к сему разряду причисляются обеды, подарки на память любви и дружбы, сюрпризы в дни именин или рождения самого взяточника, его жены и детей. Нечаянно позабытые вещи на столе или вообще в доме взяточника, продажа движимого имущества и уступка дворовых людей, совершаемые на законном основании, разумеется без платежа денег и т. п. Сего рода взимание взяток, вероятно, введено в употребление первобытными лиходателями, в древнее время, когда еще господствовала меновая торговля товар на товар.

Взирайте на таковые взятки, как на все прадедовские обычаи, с сыновним благоговением и почтительностью, но принимайте оные с крайней осмотрительностью: мало соответствуя духу нынешнего времени, они могут подвергнуть вас бо́льшим неприятностям, чем подвергается историк, делая анахронизмы. Не забудьте, что взятая вещь всегда напоминает прежнего своего хозяина, следственно, не от вас зависит воспоминание о средстве, коим она перешла в ваши руки. Лучшим же из такого рода взяток справедливо почитаются обеды: такие взятки, скрываясь в безопасном месте, то есть в желудке, никогда не обличаются; и в летописях лихоимства не было еще примера, чтобы обеды доводили до суда и расправы.

Я сам знавал многих дельцов, которые постоянно несколько лет кормили завтраками просителей, не могущих давать им обедов, а просителей, дающих обеды, удовлетворяли, смотря по числу и качеству блюд, и которые притом во все время служения сохранили имя честных и бескорыстных чиновников.

Бывало, придет проситель к такому дельцу в дом. Очень хорошо, скажет бессребреник, я рассмотрю ваше дело в такой-то день после обеда. Если просителем случался человек догадливый, то он тотчас же приглашал дельца в упомянутый им день к себе откушать, и тогда успех дела зависел уже от искусства повара: иных стряпчих было не нужно; но если проситель не постигал таинственного смысла слов «после обеда», то пиши пропало.

Второго рода взятки появились на свете вместе с изобретением денег и взимаются ходячей монетою по курсу, но из всей государственной монеты предпочтительно выбирайте ассигнации, потому что они переходят из рук в руки без шума и без стука, легко обмениваются на серебро и золото, даже еще с прибытком, мало требуют места и удобно помещаются всюду: в карманах, за галстуком, в сапогах и за обшлагами рукавов…

Ах, милостивые государи, здесь не могу не вспомнить без слез о том золотом времени, когда шили кафтаны и фраки с непришивными обшлагами! Мода, наравне с прочим, вооружилась против нас и впоследствии истребила сии нарукавные закрома для денег. Одни только закоренелые подьячие в отдаленных губерниях еще решаются употреблять их!

Всякое ремесло имеет свои технические термины. Так и у нас брать деньгами называется вести дела на чистую; каждой из ассигнаций мы придаем особое название, основанное на отличительном ее признаке: пятирублевую называем синицей, десятирублевую – снегирем, двадцатипяти– и пятидесятирублевые – белыми голубями, сторублевые – щеголем, щегленком по ее величине и красивым узорам, а двухсотрублевые – пеструшкой, по пестроте ее изнанки. Сей язык весьма облегчит вам взаимный разговор друг с другом: «метил в голубя, а попал в синицу»; «не зевай, ведь у него садки пеструшек» – сии выражения громко произносятся в присутственном месте, перед зерцалом, при самих просителях, не возмущая общего спокойствия, не вызывая ни у кого удивления. Не правда ли, что сии превращения лоскутков разноцветной бумаги в певчих птиц и рыбу суть истинно поэтические вымыслы, ибо поэзия любит одушевления. Итак, милостивые государи, вы видите, что и взяточное дело не лишено поэзии.

Третьего рода взятки употребляются особами лучшего и знатного круга: это взаимные одолжения или по должности, или по приязни.

Иногда процесс решается в пользу одного тяжущегося на договоре, чтобы он в свою очередь доставил делопроизводителю такую-то выгоду по службе.

Иногда судья уступает наветам всем известного оглашенного ябедника единственно для того, чтобы, поссорившись с ним, не потерять партию в висте.

Иногда начальник смотрит сквозь пальцы на плутни своего секретаря, любя в нем славного малого, который как нельзя лучше исполняет его домашние поручения.

Иногда участь несчастливца делается еще горестнее от того, что какой-нибудь N обещался NN представить сына его в дом вельможи и принять под свое покровительство.

Иногда из угождения прекрасной даме мужа сажают под арест, да, милостивые государи, глазки красавицы – те же взятки.

Но ни времени, ни сил моих недостанет перечислять все случаи, где на решение дел имеют влияние знакомство, родство, кумовство, связи, сходство об раза мыслей и характеров, приличие и тысячи, тьмы тысяч светских отношений.

Вообще, взятки третьего рода долженствуют быть названы невещественными. К ним причисляются и похвалы, которыми писатели взаимно одалживают друг друга, так как сей класс людей все свое существование основывает на славе, то взятки у них берутся не чем иным, как славой.

Из сказанного мной вы, вероятно, уже сами вывели заключение, что взятки первого рода составляют низшую, первоначальную степень в нашем искусстве по времени своего происхождения и по удобству взимания; а третьего рода суть высшего образования и благороднейшего значения – это утонченность нашего искусства в той же мере, как и класс людей, между коим оные наиболее имеют обращения утонченнее других классов в общежитии и просвещении.

Взятки же второго рода составляют середину между первыми и третьими и несравненно употребительнее их обеих потому, что класс людей среднего ума и посредственного состояния многочисленнее прочих.

Итак, взятки разделяются на три рода, и это разделение проистекает из самого естества оных, – не очевидное ли это доказательство, что искусство брать взятки составляет также отрасль философии, ибо философия, особенно та, которая ныне движет умами, под названием новейшей, находит тройственность во всех силах и действиях природы.

Вот видите ли, и поэзия и философия имеют свои доли в нашем деле; но вправе ли мы думать, что тот, кто взяточник, тот уже и поэт и философ, следовательно, один вмещает в себе достоинство троих, тогда как поэт почти всегда остается только поэтом, философ – философом?

Вижу, милостивые государи, вижу, что у некоторых из вас уже на лице изображена готовность вопросить меня: разве нельзя брать взятки и в самой казне? И разве такие взятки не оставляют отдельного рода от взяток, получаемых с просителя?

Можно, милостивые государи, можно, только осторожно! Гордитесь своими познаниями; я буду гордиться таковыми слушателями. Почему не пользоваться казной в случае, когда она безмолвствует так же, как просители? Я сам… но скромность, а паче производимое в отношении меня следствие налагают молчание на уста мои. Могу только доложить вам, что доход, получаемый таким образом, не есть взятка; ибо, чтобы взять, надобно дать, казна же не дает, а мы сами простираем к ней руки; от сего-то и происходят выражения: нагревать руки, запустить лапу. Напротив, в нашем ремесле, если спросят: имеется ли доход? – то иначе нельзя отвечать, как глаголом: перепадает, потому что действительно в наши карманы деньги падают из карманов просителей, как снег на голову. На сем основании учение о доходе с казны не может войти в план нынешнего моего курса.

Сим окончим наше заседание. В будущий раз я постараюсь изложить вам способ взимания всех трех родов взяток.