Текст книги "Искусство быть"

5. «Антиавторитаризм»

Другим препятствием служит страх перед всем, что считается авторитарным, так сказать, «давит» на личность и требует дисциплины. Эта фобия сознательно выдается за желание свободы, полной свободы самому принимать решения. (В своей концепции свободы Жан-Поль Сартр дал философское обоснование этому идеалу.) У этого страха много причин. И прежде всего это социально-экономические причины. Капиталистическая экономика базируется на принципе свободы, свободы продавать и покупать без любого вмешательства или ограничения, свободы действовать без ограничения какими-либо моральными или политическими принципами – за исключением лишь ограничений, однозначно определенных законом, которые в целом направлены на предотвращение умышленного вреда другим людям.

Но даже с учетом того, что буржуазная свобода в целом имеет экономическую основу, невозможно понять столь страстное стремление к свободе, если не принять во внимание, что это желание также зиждется на сильной глубинной потребности: потребности быть самим собой, а не средством, используемым другими в своих целях.

Это экзистенциальное желание свободы постепенно было подавлено; желание защитить свою собственность привело к тому, что подлинное стремление к свободе превратилось всего лишь в идеологию. И действительно, в последние десятилетия мы видим, казалось бы, парадоксальную тенденцию. В западных демократиях авторитаризм значительно уменьшился, но вместе с ним значительно уменьшилась и фактическая свобода личности. Изменился не сам факт зависимости, а ее форма. В девятнадцатом веке те, кто правил, использовали явные, непосредственные полномочия: короли, правительства, священники, начальники, родители, учителя. С изменением методов производства, в особенности благодаря возрастанию роли машин, а также вследствие замены концепции тяжелого труда и экономии на идеал потребления («счастья») явное подчинение той или иной личности сменилось подчинением организации — бесконечному конвейеру, гигантским предприятиям, правительствам, убеждающим человека, что он свободен, что все делается в его интересах, что он, народ, и есть истинный начальник. И хотя из-за гигантской силы и размеров бюрократического аппарата государства, армии, промышленности, замены персонифицированного начальника безличной бюрократией человек стал даже более беспомощным, чем раньше, – но свое бессилие он сейчас не осознает.

Для защиты от такого индивидуально и социально раздражающего сознания и был создан идеал абсолютной, неограниченной «личной» свободы. Одним из проявлений этого стало установление сексуальной свободы. Как молодые люди, так и многие из их средних лет родителей попытались реализовать этот идеал свободы, отвергая любые ограничения в сфере сексуальных отношений. Отчасти этот процесс был весьма благотворным. После двух тысяч лет религиозных осуждений сексуальные желания и их удовлетворение перестали считаться греховными, и соответственно уменьшились постоянное чувство вины и готовность искупить эту вину новым приступом покорности. Но даже принимая во внимание историческое значение «сексуальной революции», не следует игнорировать ее некоторые другие, менее благоприятные «побочные эффекты». Дело в том, что она попыталась установить свободу прихоти вместо свободы воли.

В чем тут разница? Прихоть – это любое спонтанно возникающее желание без какой-либо структурной связи с личностью в целом и ее целями (для маленьких детей это вполне нормально). Само по себе желание – даже самое иррациональное и мимолетное – сегодня требует своего исполнения; пренебрежение им или даже попытка отложить исполнение расцениваются как нарушение личной свободы. Если мужчина случайно встречает женщину, если у него есть несколько свободных часов и ему скучно, ему вполне может прийти в голову идея с ней переспать. Как только эта идея возникла, он решает действовать соответствующим образом – и не обязательно потому, что женщина его особенно привлекает, или потому, что его сексуальные потребности так велики, а из-за настоятельной потребности реализовать то, что даже он сам воспринимает как прихоть. Или, скажем, одинокий подросток идет по улице, и ему неожиданно приходит в голову мысль о том, как будет здорово пырнуть ножом проходящую мимо молодую медсестру, – и он ее убивает. Это не просто несколько примеров того, как люди потворствуют своим прихотям. В том, что в первом случае это секс, а во втором – убийство, конечно, есть существенная разница. Но общее в них то, что они носят характер прихоти. Между этими крайностями лежит масса примеров, и каждый может их для себя найти.

Основной критерий прихоти заключается в ответе на вопрос «Почему бы и нет?», а не на вопрос «Зачем?». Я уверен, что любой, кто тщательно наблюдает за поведением людей, убедится, как неожиданно часто они, отвечая на вопрос, сделали бы они то или другое, начинают с фразы «А почему бы и нет?». Это «А почему бы и нет?» подразумевает, что люди поступают определенным образом лишь потому, что не находят причин так не делать, а не потому, что находят причины делать именно это; это значит, что перед нами прихоть, а не проявление воли. Выполнение прихоти – это, в сущности, результат глубокой внутренней пассивности, смешанной с желанием избежать скуки. Желание основано на активности, прихоть – на пассивности.

Самой важной областью, в которой проявляется иллюзия личной свободы, является сфера потребления. Потребитель – это король супермаркетов и автомобильных рынков. Множество брендов каждого товара состязается за его благосклонность. Они долгие месяцы пытались соблазнить его с телеэкранов, и когда он покупает, то кажется себе могущественным человеком, который совершенно свободно делает выбор между мыльным порошком А, В или С – каждый из которых умоляет его отдать им свой голос, словно кандидаты на выборах. Покупатель-король не понимает, что он не влияет на то, что ему предлагают, да и «выбора» у него нет, так как различные бренды в основном схожи, а иногда даже производятся одной и той же корпорацией.

Можно сформулировать общий психологический закон: чем сильнее ощущение бессилия и чем сильнее безволие, тем больше растет либо подчинение, либо навязчивое желание удовлетворить свои прихоти и настоять на своем произвольном желании.

Подведем некоторые итоги. Главное оправдание мании своеволия – это концепция антиавторитаризма. Конечно, борьба с авторитаризмом все еще имеет большое позитивное значение. Но антиавторитаризм может стать – и уже стал – оправданием для нарциссического потворства своим желаниям, для по-детски изнеженной жизни, полной неограниченных наслаждений, в которой, согласно Герберту Маркузе, даже примат генитальной сексуальности представляется авторитарным, поскольку он ограничивает свободу догенитальных, то есть анальных извращений. Наконец, боязнь авторитаризма служит оправданием своеобразного вида безумия – желания убежать от реальности. Ведь реальность накладывает на человека свои законы, избежать подчинения которым он может только во сне или в состоянии транса – или безумия.

Часть III

6. «Желать что-то одно»

Первым условием для достижения более чем скромных успехов в любой области, включая искусство бытия, является «желать что-то одно»[10]10
  См.: Kierkegaard S. Purity of the Heart and to Will One Thing: Spiritual Preparation for the Office of Confession. (New York: Harper and Brothers, 1938).


[Закрыть]. «Желать что-то одно» предполагает принятие решения, посвящение себя одной цели. Это означает, что человек целиком отдает и посвящает себя одному предмету, который он выбрал, что вся его энергия направлена на достижение избранной цели.

Если же энергия разделена по различным направлениям, это не только уменьшает энергию стремления к цели, но и приводит к эффекту взаимного ослабления потоков энергии из-за возникновения постоянных конфликтов между ними.

Наглядным примером здесь может служить навязчивый невроз. Воля человека, который не уверен, должен ли он делать нечто одно или другое, прямо противоположное, чье отношение к самым важным в его жизни людям является чересчур неопределенным, может быть полностью парализована, исключая принятие любого решения и в конечном счете осуществления каких-либо действий. В «обычном» случае, когда цели не являются явно противоположными, впустую тратится меньшее количество энергии; тем не менее возможность достижения любой цели значительно уменьшается. Собственно, даже не важно, какова эта цель: материальная или духовная, высоконравственная или аморальная. Грабителю банков нужно стремиться к одной цели не меньше, чем ученому или скрипачу, при условии, что они хотят сделать свое дело как нельзя лучше или хотя бы компетентно. Половинчатость приведет одного в тюрьму, других к тому, что они соответственно станут бесполезным и скучающим преподавателем колледжа и исполнителем в составе второсортного оркестра. Конечно, если речь идет не о профессионалах, дела будут обстоять по-иному: вор, вероятно, попадет в тюрьму, ученый, возможно, разочаруется в себе, тогда как скрипач-любитель будет вполне доволен своей деятельностью при условии, что он не ждет от себя совершенства.

Легко заметить, что неразрешенные внутренние противоречия целей у людей встречаются довольно часто. Отчасти они вызваны расхождениями в нашей культуре, которое задает людям противоположные нравственные нормы, когда христианское милосердие и альтруизм противостоят буржуазному безразличию и эгоизму. И хотя на практике эгоизм обычно преобладает, но довольно много людей все еще находится под влиянием старых норм поведения, хотя и не настолько сильным, чтобы изменить их образ жизни.

В современном индустриальном обществе возможностей полностью посвятить себя чему-либо одному стало намного меньше. В самом деле, если рабочий на бесконечном конвейере, бюрократ, перекладывающий бумаги, дворник или человек, продающий марки на почте, попытались бы делать свое дело от всей души и с полной концентрацией воли, они могли бы сойти с ума. Поэтому человек старается как можно больше отвлечься от работы и занять свой ум любыми размышлениями, мечтами – или просто ничем. И все же еще есть некоторые профессии, которые позволяют самосовершенствоваться. Назовем несколько таких профессий: ученый, врач, художник, даже секретарша, у которой интересная работа, медсестра, водитель автобуса, редактор, пилот, плотник. Увы, возрастающая механизация и рутинизация работы сокращают эти возможности все больше и больше.

Начнем с того, что даже ручная или канцелярская работа не обязательно должна быть автоматизирована и до такой степени однообразна, как сейчас. Как показали недавние эксперименты, можно уменьшить монотонность работы и создать условия для определенного роста интереса и мастерства, повернув вспять процесс чрезмерной специализации и изменив методы производства так, чтобы работник мог сам выбирать свой режим работы и таким образом перестал сводить ее к повторению одного или двух механических движений. Однако при любом массовом промышленном производстве существуют ограничения, до которых работа позволяет развивать интерес и стремление к совершенству.

Совсем другое дело, когда мы говорим не о техническом, а о социальном аспекте труда. Это еще более очевидно сегодня, когда почти вся работа осуществляется командой – от автозавода до исследовательского института. Каждый находится в сети межличностных отношений и является ее частью, в той или иной степени и тем или иным способом. Социальная обстановка, в которой я живу, – это часть моей собственной жизни; она влияет на меня, как и я влияю на нее. Если бы синие – и белые – воротнички в промышленности или медсестры и другие работники больниц перестали быть «наемниками», а сами участвовали в управлении своими организациями, если бы они смогли вместе со всеми, кто там работает, сформировать некое сообщество, то перед ними встала бы задача достижения совершенства путем рациональной организации и качества человеческих отношений. При такой продуктивной работе каждый мог бы продуктивно строить и свою собственную жизнь[11]11
  Более подробное обсуждение этого тезиса см. в книге: Э. Фромм. Здоровое общество (Fromm E. The Sane Sosiety. N. Y.: Rinehart & Co,1955).


[Закрыть].

Кроме рабочего места как социального института, оптимальная организация общества в целом дает каждому возможность вносить свой вклад с полной отдачей. Однако для этого необходимо, чтобы общество и его политический представитель, государство, перестали быть силой, стоящей над гражданином и направленной против него, а являлись бы результатом его работы. На нынешней стадии отчуждения это совершенно невозможно; в гуманистическом же обществе, помимо личной жизни человека, общество само становится самым важным следствием его деятельности – и цели обоих совпадают.

7. Бодрствовать

Сегодня среди искателей новых путей много говорят об изменении и расширении сознания. Обычно имеется в виду нечто вроде «увидеть мир в новом свете», особенно в физическом смысле, когда цвета и формы проявляются с большей яркостью или в совершенно оригинальном виде. Для достижения этого состояния измененного сознания рекомендуются самые различные способы, в основном психоделические наркотики различной силы и самонаведенный транс. Никто не может отрицать возможности возникновения таких измененных состояний сознания, но лишь немногие из тех, кто относятся к ним с таким энтузиазмом, поднимают вопрос о том, зачем кому-то изменять свое сознание, если даже в своем нормальном состоянии бытия он еще не достиг состояния нормально развитого сознания. Фактом является то, что большинство тех, кто так жаждет изменить свое сознание, достигли не более развитого состояния сознания, чем те, кто просто пьет кофе, принимает алкоголь или курит сигареты. Разгул расширенного сознания – это бегство от его узости, и после такого «путешествия» люди не отличаются от того, какими они были прежде и какими были все это время другие, а именно наполовину бодрствующими.

Термин «наполовину бодрствующие» требует некоторых пояснений, и прежде всего потому, что я ввел его, чтобы обозначить обычное состояние разума большинства людей. Мы уверены, что можем твердо отличить сон и бодрствование, и до определенной степени это действительно так. Существуют четкие физиологические – то есть химические и электрические – различия между этими двумя состояниями. С психобиологической точки зрения эти различия можно описать следующим образом: в состоянии бодрствования индивид занят добыванием пищи и крова, других необходимых для жизни вещей, а также защитой от опасностей, главным образом вступая в борьбу или убегая, либо, если речь идет о человеческом обществе, прибегая к переговорам ради достижения компромисса, чтобы избежать обеих одинаково опасных альтернатив. В состоянии сна человек освобождается от необходимости что-то делать для своего выживания, ему не нужно работать, и только сигналы тревоги, например, необычный шум, могут разбудить его для самообороны. Он обращен внутрь себя и способен формулировать послания самому себе, творить, придумывать и реализовывать планы, в которых отражаются его желания, страхи и самые глубокие озарения, касающиеся себя и других. Эти озарения становятся возможными потому, что он не одурманен голосами здравого смысла и иллюзий, которые воздействуют на него, когда он не спит[12]12
  См. более подробный анализ в книге: Э. Фромм. Забытый язык (E. Fromm, The Forgotten Language. N. Y.: Rinehart & Co,1951).


[Закрыть].

Как это ни парадоксально, но мы фактически больше бодрствуем, когда спим. Наши сны часто свидетельствуют о нашей творческой деятельности, а наши дневные мечтания – о нашей умственной лени. Тем не менее состояния сна и бодрствования не являются чем-то единообразным. В каждом состоянии существует множество подсостояний – от чуткого сна до глубокого, состояний, в которых мы видим сны (наблюдатель может это заметить по движению глаз, и эта стадия технически называется БДГ-сон), и состояний, в которых мы не видим сны.

Также известно о существовании явных различий и в состоянии бодрствования; их изучали, анализируя различные виды электрических волн, излучаемых мозгом. Несмотря на то что наши научные знания в этой сфере все еще минимальны, эмпирическое самонаблюдение все же может снабдить нас данными, которые мы еще не получаем более объективным путем. Все признают разницу в состояниях настороженности, открытости, живости ума по сравнению с состояниями определенной вялости или невнимания. В то же время общеизвестно, что эти два состояния могут сменять друг друга очень быстро, так что обычные объяснения, что человек не выспался или «просто устал», можно исключить. Интересно проанализировать, какие факторы сменяют состояние «усталости» на состояние напряженного внимания.

Самым очевидным примером является влияние других людей. Тот же самый мужчина, который сидит и выполняет свою привычную работу четко, но без особого интереса, сосредоточившись лишь в той степени, какая требуется, чтобы сделать ее правильно, выходит из конторы и встречает женщину, в которую влюблен. И тут он внезапно становится другим человеком – активным, остроумным, привлекательным, полным жизни, энергичным. Этот переход можно назвать переходом от полусна к полноценному бодрствованию. Или противоположный случай: женатый мужчина, целиком поглощенный работой, которая ему интересна, может быть очень активным и бодрым; но когда он приходит домой, то может полностью измениться. Он может стать скучающим, полусонным, он хочет посмотреть телевизор, выпить, надеясь, что это будет его стимулировать. Когда же это не помогает, может последовать бессвязный разговор с женой, затем опять телевизор и вздох облегчения, когда день заканчивается – плюс иногда немного безучастного секса. (Это, конечно, происходит только в «усталых браках», когда люди уже давно не любят друг друга – если вообще когда-то любили.)

Есть и другие мотивы, также стимулирующие бодрствование: опасность, шанс выиграть, или уничтожить, или завоевать, или удовлетворить любую из страстей, которые могут стимулировать человека. С полным на то основанием можно сказать: «Скажи мне, что тебя пробуждает, и я скажу, кто ты».

Однако было бы ошибкой утверждать, что качество полного пробуждения не зависит от стимула, который к нему привел. Человек, который разбужен ожиданием опасности, будет чрезвычайно внимателен ко всем факторам, относящимся к этой угрозе, тогда как человек, пробужденный к жизни шансом выиграть в азартной игре, останется совершенно безразличным к мнению своей жены о его пристрастии к азартным играм. Если говорить в более общем плане, мы пробуждаемся так и до той степени, как этого требует стоящая перед нами жизненно важная задача (например, работа или защита своих жизненно важных интересов) или страстное устремление (например, стремление к деньгам). От этого частичного и, как мы видели, прагматичного бодрствования отличается состояние полного бодрствования. В этом состоянии человек осознает не только то, что ему необходимо осознавать для выживания или удовлетворения своих страстных устремлений, он осознает себя и окружающий мир (людей и природу). Человек не смутно, а четко видит и внешнюю сторону, и причины. Мир становится совершенно реальным; каждая деталь и все детали в их сочетании и взаимодействии приобретают глубокий смысл. Создается ощущение, будто перед глазами постоянно находилась некая вуаль – которой мы не замечали – и теперь она вдруг упала.

Вот пример бодрствования, известный каждому. Мы уже много раз видели лицо того или иного человека – это может быть родственник, друг, знакомый, товарищ по работе. И вот однажды, по причинам, которых мы зачастую не понимаем, мы неожиданно видим его лицо совершенно по-новому. Оно словно приобрело новое измерение. Для нас оно полностью оживает (даже если оно бесстрастно). Мы видим его с необыкновенной ясностью, отчетливостью, реалистичностью. Мы видим в нем человека – не его «проблемы», не его прошлое, не то, что приводит нас к теоретическим умозаключениям – только его в его «сущности». Он может быть злым или добрым, сильным или слабым, грубым или деликатным (в любом сочетании этих качеств), для нас он стал тем, кто он есть, и его лицо сохраняется в нашей памяти. Мы уже никогда не сможем воспринимать его в таком неопределенном, неясном, отчужденном виде, в каком он представлялся нам раньше. И дело, конечно, не только в самом лице, которое стало настолько выразительным. Для довольно многих людей не меньше, если не больше, значат руки, форма тела, жесты и движения.

Два человека смотрят друг на друга и осознают друг друга. Они видят друг друга в их уникальной сущности, между ними нет барьеров, нет тумана; они видят в состоянии интенсивного бодрствования. В этом процессе прямого, беспрепятственного осознания они не думают друг о друге, не поднимают психологических вопросов, не спрашивают, как человек стал таким, какой он есть, как он будет развиваться, хороший он или злой; они просто осознают. Позже они, несомненно, могут думать друг о друге; они могут анализировать, оценивать, выяснять – но если они будут думать в момент осознания, то само осознание от этого пострадает.