Текст книги "Теория Фрейда (сборник)"

IV
Его зависимость от мужчин

Зависимость Фрейда от лица, обладающего качествами матери, не ограничивалась зависимостью от матери и жены. Она распространялась и на мужчин – старших, как, например, Брейер, ровесников, как, например, Флисс, и учеников, как, например, Юнг. Однако Фрейд яростно гордился своей независимостью и испытывал сильное отвращение к тому, чтобы быть чьим-то протеже. Гордость заставляла его подавлять осознание зависимости и полностью ее отрицать, разрывая дружеские связи, когда другу не удавалось полностью соответствовать материнской роли. Таким образом, его дружба всегда развивалась по одному сценарию: тесная связь в течение нескольких лет, потом полный разрыв, обычно доходящий до ненависти. Такова была участь дружеских отношений с Брейером, Флиссом, Юнгом, Адлером, Ранком и даже Ференци, преданным учеником, который никогда и не думал об отстранении от Фрейда и возглавляемого им движения.

Брейер, старший и успешный коллега, подарил Фрейду семя идеи, которой предстояло развиться в психоанализ. Брейер лечил пациентку, Анну О., и обнаружил, что, когда он вводил ее в гипнотическое состояние и заставлял рассказывать о том, что ее беспокоит, она избавлялась от болезненных симптомов (депрессии и растерянности). Брейер понял, что эти симптомы были вызваны эмоциональным потрясением, связанным с уходом пациентки за больным отцом; более того, он пришел к выводу, что иррациональные симптомы приобретают смысл, когда удается понять их причину. Таким образом, Брейер дал Фрейду самую важную подсказку, какую тот только получал в жизни, подсказку, на которой была основана центральная идея психоанализа. Кроме того, Брейер питал к Фрейду дружеские и отеческие чувства и оказывал ему существенную материальную поддержку. Как же закончились эти отношения? Конечно, постепенно между ними развились теоретические разногласия, поскольку Брейер соглашался с Фрейдом не во всем, что касалось роли сексуальных побуждений. Однако подобные теоретические расхождения не должны были бы нормально привести к личному разрыву, не говоря уже о ненависти, которую Фрейд испытывал к прежнему другу и благодетелю. Как считал Джонс, «одни только различия научных позиций не могут объяснить горечь, с которой Фрейд в девяностые годы писал о Брейере Флиссу. Если вспомнить, что́ Брейер значил для Фрейда в восьмидесятые годы, его щедрость, его понимание и симпатию, сочетание жизнерадостности и интеллектуальной стимуляции, исходившее от него, позднейшая перемена представляется поистине поразительной» [7; Vol. 1; 254–255].

Замечания, которые Фрейд делает в адрес Брейера, цитируются Джонсом по неопубликованным письмам к Флиссу. 6 февраля 1896 года Фрейд писал: «Было невозможно продолжать отношения с Брейером», а через год, 29 марта 1897 года: «Одного вида Брейера было достаточно, чтобы вызвать желание эмигрировать»[4]4
  Письма, о которых идет речь, не были включены в том писем Фрейда к Флиссу [5].


[Закрыть]. Джонс комментирует: «Это сильные выражения, есть и более сильные, которые не стоит воспроизводить» [7; Vol. 1; 255]. Что Брейер не отвечал Фрейду в том же духе, видно из того факта, что, когда Фрейд захотел вернуть долги, Брейер предложил засчитать ту сумму, которая причиталась Фрейду за лечение родственника Брейера.

Как можно объяснить этот переход от любви к отвращению? По словам самого Фрейда (и Джонс следует за ним в этой типично ортодоксальной интерпретации), такая амбивалентность была продолжением и повторением противоречивого отношения Фрейда к его племяннику (который был немного старше Фрейда) в детстве. Однако здесь, как часто случается, когда Фрейд толкует позднейшие события в качестве всего лишь повторений паттернов детства, игнорируется действительное значение такой двойственности. В начале этой главы была уже кратко упомянута тенденция Фрейда испытывать зависимость и одновременно стыдиться ее и ненавидеть. Приняв от другого человека помощь и симпатию, Фрейд отрицает зависимость, прекращая с этим человеком всякие отношения и исключая его из своей жизни. Джонс замечает и подчеркивает это горячее стремление Фрейда к независимости, однако отчасти из-за тенденции идеализировать Фрейда, а отчасти из-за недостаточности ортодоксальных теоретических построений не обращает внимания на склонность к зависимости в характере Фрейда и на конфликт между гордым стремлением к независимости и рецептивной зависимостью.

Нечто очень похожее случилось и с отношением Фрейда к Флиссу. Самой поразительной чертой этой начавшейся в 1897 году дружбы опять же была зависимость Фрейда от Флисса. Пока дружба длилась, Фрейд выплескивал на Флисса свои мысли, надежды и печали, всегда ожидая, что тот будет сочувствующим и заинтересованным слушателем.

Вот очень характерные примеры такого отношения к Флиссу. 3 января 1899 года Фрейд пишет: «Я живу в мрачной темноте, пока ты не придешь, и тогда изливаю на тебя все свои жалобы, зажигаю свой мигающий светильник от твоего надежного огня и снова чувствую себя хорошо» [5; 272]. В письме от 30 июня 1896 года говорится: «Я в довольно угнетенном настроении, и все, что могу сказать, – это что предвкушаю наш конгресс [так Фрейд называет их встречи] как утоление голода и жажды. Я не привезу с собой ничего, кроме пары открытых ушей и разинутого рта. Я также ожидаю великих вещей – такой уж я эгоист – ради собственных целей. У меня возникли некоторые сомнения насчет моей теории подавления, которые твоими соображениями – вроде того, что мужская и женская менструация может иметь место у одного и того же человека – могли бы быть разрешены. Тревога, химические факторы и т. д. – может быть, ты сможешь снабдить меня солидным основанием для того, чтобы прекратить объяснять явления психологически и перейти на твердую физиологическую почву» [5; 169].

Это письмо особенно интересно в данном контексте тем, каким языком пользуется Фрейд: Флисс должен утолить его «голод и жажду» – это характерное выражение неосознанной орально-рецептивной зависимости. Также любопытно и то, что Фрейд высказывает надежду на обнаружение основы для понимания неврозов в физиологии, а не в психологии. Такая надежда в определенной степени говорит о старой любви Фрейда к физиологии, но в то же время ее не следует воспринимать слишком серьезно. Фрейд на самом деле не нуждался в получении от Флисса новых идей, хотя в этом письме он, по-видимому, подобное желание выражает. Фрейд уже доказал такие свои необыкновенные творческие дарования, что нам следует рассматривать высказанные в этом письме мысли исключительно как стремление к удовлетворению чисто эмоциональной зависимости. Фрейду был нужен кто-то, кто поддержал бы его, успокоил, ободрил, выслушал и даже насытил – и многие годы Флисс был именно тем, кто выполнял эту функцию.

Общей картине вполне соответствует то, что отношения были выраженно односторонними, когда дело касалось интереса к другому участнику. Нельзя не заметить, что Фрейд за все годы переписки пишет почти исключительно о себе и своих идеях и почти не интересуется Флиссом. Встречаются выражения вежливого внимания к личным обстоятельствам Флисса, но они по большей части носят поверхностный характер. Фрейд сам заметил это; в письме от 12 февраля 1900 года он признается: «Мне даже немного стыдно писать тебе только о себе» [5; 309]. По-видимому, Флисс жаловался на отсутствие отклика со стороны Фрейда, потому что в письме Фрейда от 3 октября 1897 года говорится: «Но ты не должен ожидать ответа на все; надеюсь, ты сделаешь скидку на то, что отсутствие ответа связано с ограниченностью моих знаний в твоей области, которая лежит вне сферы моих интересов» [5; 278].

Как и в случае с Брейером, разрыв произошел после нескольких лет самой тесной дружбы, и причины этого укладываются в общую картину орально-рецептивной зависимости. Согласно Джонсу, «мы в точности не знаем», как произошло столкновение. «Опубликованная впоследствии версия Флисса заключалась в том, что Фрейд неожиданно яростно напал на него, что представляется весьма маловероятным» [7; Vol. 1; 314]. (Учитывая амбивалентность Фрейда в дружеских отношениях, признаваемую самим Фрейдом и даже Джонсом, представляется, что ничего невероятного в этом не было.) Однако каково бы ни было столкновение, в переписке можно обнаружить две совершенно очевидные его причины. Одной была критика Флиссом метода Фрейда: Флисс говорил, что Фрейд вчитывает пациентам собственные мысли. Фрейд, который никогда добродушно не воспринимал критику, в наименьшей мере принял бы ее от друга, чьей функцией было поддерживать, поощрять и восхищаться.

Другая причина разрыва может быть найдена в реакции Фрейда на притязания Флисса на идею бисексуальности, что опять же позволяет нам увидеть его рецептивные устремления. Главное открытие Флисса заключалось в том, что бисексуальность может быть обнаружена как у мужчин, так и у женщин.

«На последней встрече в Ахензее летом 1900 года Фрейд объявил об этом [о том, что все человеческие существа бисексуальны] своему другу как о новой идее, на что изумленный Флисс ответил: «Но я говорил тебе о том же во время наших вечерних прогулок в Бреслау [в 1897 году], а ты отказался принять эту идею». Фрейд совершенно забыл тот разговор и отрицал всякое знание о нем; только неделей позже к нему вернулось воспоминание» [7; Vol. 1; 314–315].

В примечании Джонс комментирует: «Случай тяжелой амнезии! Только за год до того Фрейд писал: «Ты, несомненно, прав насчет бисексуальности. Я также привыкаю рассматривать каждый половой акт как происходящий с участием четырех индивидов» (письмо от 1 августа 1899 года). А еще годом раньше он выражал свой энтузиазм в следующих словах: «Я подчеркиваю важность концепции бисексуальности и рассматриваю твою идею об этом как самую значительную для моей работы после идеи защиты» (письмо от 4 января 1898 года)».

Джонс не делает попытки объяснить эту «амнезию» психоаналитически. Однако ответ совершенно ясен: Фрейд имел тенденцию получать и поглощать, а поэтому был склонен, особенно в отношении самых близких друзей, считать, что всякая идея принадлежит ему, хотя прекрасно знал, что ее высказал друг. Этот механизм освещается еще более ярко письмом, которое Фрейд написал Флиссу 7 августа 1901 года, через год после той злополучной встречи в Ахензее: «Нельзя скрыть тот факт, что мы в какой-то мере отдалились друг от друга. Я вижу это по многим признакам. Ты дошел до предела своего непонимания, ты выступаешь против меня и говоришь, что «чтец мыслей просто вчитывает свои мысли в других людей», что лишает мою работу всякой ценности». Показав таким образом свое возмущение критическим замечанием Флисса, Фрейд делает поразительное заявление:

«А теперь о самом важном. Моя следующая книга, наверное, будет называться «Бисексуальность человека». Она будет касаться корня проблемы и содержать последнее слово на эту тему, которое мне удастся сказать, – последнее и самое глубокое. Сама идея принадлежит тебе. Ты помнишь, как я годы назад говорил тебе, когда ты все еще оставался специалистом по носоглотке и хирургом-отоларингологом, что решение проблемы лежит в сексуальности. Через несколько лет ты поправил меня и сказал: в бисексуальности; я увидел, что ты прав. Так что, может быть, мне придется еще больше позаимствовать у тебя; может быть, мне по чести следовало бы просить тебя добавить свое имя к моему на моей книге. Это означало бы расширение анатомо-биологической части, которая в моих руках оказалась бы совсем мизерной. Мне следовало бы сделать своей целью рассмотрение психического аспекта бисексуальности и раскрытие невротической стороны. Таков следующий проект, который, надеюсь, успешно соединит нас в научных вопросах снова» [5; 334–335].

Это письмо заслуживает детального анализа. Почему Фрейд объявляет о книге с названием, не вписывающимся в контекст его изучения неврозов, но содержащим ядро теории Флисса? Почему Фрейд, всегда проявлявший скромность, хвастает тем, что новая книга будет содержать «последнее и самое глубокое слово»? Совершенно ясно, что ответ на эти вопросы содержится в тех же обстоятельствах, по которым он в 1896 году хотел с помощью Флисса найти «солидное основание в физиологии» и по которым в 1900 году забыл об открытии Флиссом бисексуальности. Фрейд бессознательно стремился присвоить открытие своего друга не потому, что он в нем нуждался, но из-за глубокой рецептивной потребности в кормилице. Совершенно очевидно, что Фрейд, когда писал это письмо, осознавал конфликт с Флиссом и в особенности конфликт из-за авторства. Однако он хитро рационализирует собственные притязания. Признав, что сама идея принадлежит Флиссу, он напоминает ему, что в то время, когда Флисс «все еще оставался специалистом по носоглотке и хирургом-отоларингологом», он, Фрейд, уже открыл, что «решение проблемы лежит в сексуальности» и тем самым открытие Флисса является всего лишь «поправкой». Однако даже такая рационализация, по-видимому, самого Фрейда не удовлетворила, потому что он добавляет: ему по чести следовало бы просить Флисса добавить свое имя к его имени. Это высказано в форме предположения, но «таков следующий проект, который, надеюсь, успешно соединит нас в научных вопросах снова». Действительно, Фрейд никогда не написал такой книги, поскольку она совершенно не соответствовала главному направлению его мыслей. Вся идея заключалась в последней попытке заставить Флисса вернуться к роли кормилицы и в то же время в подготовке к полному разрыву, если Флисс окажется не готов принять эту функцию.

За этим последовало совсем немного писем. По-видимому, Флисс критиковал Фрейда за намерение написать «Бисексуальность человека». 19 сентября 1901 года Фрейд отвечал: «Я не понимаю твоего ответа по поводу бисексуальности. Несомненно, понимать друг друга очень трудно. Я, безусловно, не имел другого намерения, кроме обсуждения вопроса, поскольку мой взнос в теорию бисексуальности, включая тезис о подавлении и неврозе и тем самым зависимости от бессознательного, бисексуальность предполагает» [5; 377]. На самом деле объявление Фрейда о книге «Бисексуальность человека» производило совсем иное впечатление, чем объяснение в данном письме.

После этого было написано несколько довольно безличных писем, по большей части касавшихся пациентов, которых Флисс направлял к Фрейду; два последних письма содержат подробное описание назначения Фрейда профессором Венского университета. Они обозначили конец восьмилетней очень тесной дружбы.

Третьим человеком, которого с Фрейдом связывала дружба, хотя и гораздо менее близкая и интимная, был Юнг. Здесь мы находим такое же развитие: великие надежды, огромный энтузиазм, разрыв. Во взаимоотношениях Фрейда с Брейером, Флиссом и Юнгом обнаруживаются очевидные различия. Брейер был учителем Фрейда и дал ему главную новую идею, Флисс был равным, а Юнг – учеником. На поверхностный взгляд эти различия вступают в противоречие с предположением о том, что во всех трех случаях проявлялась зависимость Фрейда. Если это можно признать в отношении Брейера и даже Флисса, то как можно говорить о зависимости учителя от собственного ученика? Однако при использовании динамического подхода видно, что настоящее противоречие отсутствует. Существует очевидная осознанная зависимость от человека, обладающего качествами отца, от «волшебного помощника», от руководителя. Однако существует и неосознанная зависимость, когда доминирующая личность зависит от тех, кто зависит от нее. При таких симбиотических отношениях существует взаимная зависимость, только с одной стороны – осознанная, а с другой – бессознательная.

Такой характер зависимости становится совершенно ясным, если рассмотреть начало отношений Фрейда с Юнгом. Фрейду очень польстило то, что группа швейцарских психиатров, в том числе Блейлер, директор Бюргольцли[5]5
  Бюргольцли – психиатрическая клиника и университетская больница Цюрихского университета. – Примеч. пер.


[Закрыть], и его первый помощник Карл Густав Юнг активно заинтересовались психоанализом. «Фрейд, со своей стороны, – пишет Джонс, – испытывал не только благодарность за поддержку, пришедшую к нему издалека, но и нашел личность Юнга очень привлекательной. Он вскоре решил, что Юнгу предстоит сделаться его преемником, и иногда называл его «своим сыном и наследником». Фрейд высказывал мнение, что среди его последователей только Юнг и Гросс обладали истинно оригинальными умами. Юнгу предстояло стать Иисусом Навином, призванным исследовать землю обетованную психиатрии, в то время как самому Фрейду, подобно Моисею, было дано лишь глянуть на нее издалека» [7; Vol. 2; 32–34]. Однако в отношении Фрейда к Юнгу была и еще одна важная составляющая. До тех пор последователями Фрейда были в основном венцы и евреи. Фрейд чувствовал, что для окончательного успеха психоаналитического движения в мире необходимо, чтобы его возглавили «арийцы». Эту идею он ясно высказывал уже в 1908 году в письме к Карлу Абрахаму: Фрейд упрекал Абрахама за неуместную ссору с Юнгом и заканчивал письмо словами: «В конце концов, наши товарищи-арийцы совершенно для нас незаменимы; в противном случае психоанализ станет жертвой антисемитизма» [7; Vol. 2; 51].

За последующие два года это убеждение Фрейда только укрепилось. Во время Психоаналитического конгресса в Нюрнберге в 1910 году Фрейд «понял, что нужно воспользоваться возможностью создать более широкий базис для своей работы, чем тот, который мог быть обеспечен венскими евреями, и что нужно убедить в этом венских коллег. Узнав, что некоторые из них собрались для выражения протеста в номере Штекеля, он отправился к ним и обратился к собравшимся со страстным призывом к согласию. Он подчеркнул окружающую их патологическую враждебность и нужду во внешней поддержке для ее преодоления. Драматическим жестом сбросив пиджак, он воскликнул: «Мои враги хотели бы видеть меня голодающим; они готовы лишить меня последней рубашки!» [7; Vol. 2; 69–70].

Совершенно ясно, что происходило в уме Фрейда. Боязнь не только личного голода, но и голодной смерти психоаналитического движения заставляла его видеть в Юнге спасителя от этой напасти.

Фрейд стремился полностью привлечь Юнга на свою сторону, сделать из него своего наследника и лидера движения. Очень типичным проявлением этого желания стал эпизод во время отбытия Фрейда в Соединенные Штаты вместе с Юнгом и Ференци. Они вместе обедали, и Ференци при поддержке Фрейда убедил Юнга отказаться от принципа абстиненции и выпить с ними бокал вина. Принцип абстиненции связывал Юнга с его учителем Блейлером и многими другими швейцарскими коллегами. Бокал вина стал символом того, что Юнг отказывает в преданности Блейлеру и делается последователем Фрейда. Эта перемена установки привела к серьезным последствиям в отношениях Юнга и Блейлера. Насколько глубоко сам Фрейд прочувствовал символическое значение питейного ритуала, свидетельствует то, что немедленно после него Фрейд упал в обморок [7; Vol. 2; 55]. Если бы и были сомнения в психической причине обморока, они рассеялись бы тем фактом, что Фрейд и в другой раз упал в обморок при очень сходных обстоятельствах[6]6
  Описание этого Джонсом см. в [7; Vol. 2; 143ff].


[Закрыть]. На протяжении 1912 года отношения между Фрейдом и Юнгом стали ухудшаться. Фрейд узнал о лекциях Юнга в Нью-Йорке, на которых проявился антагонизм Юнга к теориям Фрейда и самому Фрейду. Более того, Юнг сообщил Фрейду, что кровосмесительные желания следует понимать не буквально, а как символ других устремлений. В ноябре 1912 года они встретились в Мюнхене. Фрейд упрекал Юнга в нелояльности, Юнг «чрезвычайно раскаивался», признал все ошибки и обещал исправиться. На следующий день за обедом Фрейд «начал упрекать двоих швейцарцев, Юнга и Риклина, в том, что они опубликовали в швейцарской печати статьи, проповедующие психоанализ, не упомянув его имени. Юнг ответил, что они сочли это излишним, поскольку имя Фрейда хорошо известно». Фрейд настаивал, и «я помню, – пишет Джонс, – что подумал: он принимает происшествие слишком близко к сердцу. Неожиданно, к нашему ужасу, он упал на пол, потеряв сознание. Физически крепкий Юнг быстро перенес его на кушетку в холле, где он скоро пришел в себя» [7; Vol. 1; 317]. Фрейд сам проанализировал случаи своих обмороков и выразил мнение, что они прослеживаются к воздействию, которое оказала на него смерть его маленького брата, когда ему было год и семь месяцев. Джонс добавляет: «Представляется, что Фрейд сам принадлежал к типу, представителей которого он описывал как «пострадавших от собственного успеха», в данном случае успеха в поражении соперника, самым ранним примером которого было осуществившееся желание смерти маленькому Джулиусу» [7; Vol. 2; 146]. Возможно, такая интерпретация и правильна, но нужно также учесть возможность того, что обморок стал символом беспомощности ребенка и его зависимости от матери. Такую возможность подтверждает тот факт, что несколькими годами ранее, когда Фрейд находился в том же городе и в том же отеле со своим другом Флиссом, он уже падал в обморок. Фрейд описывает этот инцидент в письме Джонсу и говорит: «В корне этого кроется что-то от неуправляемого гомосексуального чувства» [7; Vol. 1; 317]. Представляется гораздо более вероятным, что обмороки в присутствии Юнга и Флисса имеют одну и ту же причину: глубокую, хотя и неосознанную зависимость, находящую драматическое выражение в психосоматических симптомах.

Следует добавить, что Фрейд сам осознавал подобную склонность к зависимости, которую называл Schnorrer (нищенскими) фантазиями. В качестве одного примера он упоминает, что Рикетти в Париже, не имевшие детей и симпатизировавшие ему, вызвали у него мечту о наследовании части их богатства. Другая подобная фантазия была описана Фрейдом многими годами позднее. Он представил себе, что останавливает взбесившуюся лошадь, из экипажа выходит очень важная персона и говорит: «Вы мой спаситель, я обязан вам жизнью! Что я могу для вас сделать?» Собственная реакция Фрейда на эту фантазию весьма показательна: тогда он быстро подавил подобные мысли, но через несколько лет они вернулись к нему довольно забавным путем – оказалось, что он по ошибке приписал ситуацию рассказу Альфонса Доде. Это было неприятное воспоминание, поскольку к тому времени он преодолел свою раннюю нужду в покровительстве и яростно отвергал его. «Однако самая досадная часть этого всего – писал Фрейд – заключается в том факте, что мало есть такого, что я ненавидел бы сильнее, чем мысль о том, чтобы быть чьим-то протеже. Те примеры подобных явлений, которые мы видим в своей стране, отвращают от любого желания чего-то такого, а мой характер мало располагает к роли опекаемого ребенка. Я всегда испытывал сильное желание самому быть сильным» [7; Vol. 1; 188–189. – Курсив мой. – Э.Ф.].

Это одно из странно наивных высказываний Фрейда, совершенно явный знак сопротивления, тем не менее принимаемое им вполне серьезно. Именно в этом и заключался его конфликт: он хотел быть независимым, он ненавидел положение протеже – и одновременно желал защиты, восхищения, заботы; разрешить этот конфликт Фрейду так никогда и не удалось.

Если вернуться к дружбе Фрейда с Юнгом, то мы увидим, что она развивалась тем же путем, что и дружба с Брейером и Флиссом. Несмотря на непрестанные заверения Юнга в лояльности, их личные отношения и научные взгляды расходились все дальше, пока дело не дошло до окончательного и необратимого разрыва в 1914 году. Несомненно, это был тяжелый удар для Фрейда; он снова открыл свое сердце человеку, в котором видел того, кто обеспечит будущее психоаналитическому движению, поведал о своих тревогах и надеждах, – и снова оказался вынужден порвать отношения с ним. Впрочем, существовало одно отличие разрыва с Юнгом от прекращения отношений с Брейером, Флиссом, Адлером, Ранком, Штекелем и Ференци: научные расхождения с Юнгом были более фундаментальными. Фрейд был рационалистом, и его интерес к пониманию бессознательного основывался на желании контролировать и подчинять. Юнг, с другой стороны, принадлежал к сторонникам романтической, антирационалистической традиции. Он с подозрением относился к разуму и интеллекту, и бессознательное, представляющее нерациональную часть психики, для него было источником глубочайшей мудрости; для Юнга аналитическая терапия выполняла функцию помощи пациенту в установлении контакта с этим источником нерациональной мудрости и извлечении из него пользы. Интерес Юнга к бессознательному был восхищением романтика; отношение Фрейда было критическим отношением рационалиста. Они могли ненадолго встретиться на ходу, но шли в разных направлениях; разрыв был неизбежен.

Отношения Фрейда с некоторыми из тех его последователей, на которых он больше всего полагался, особенно с Адлером, Ранком и Ференци, развивались по тому же пути, что и отношения с Брейером, Флиссом и Юнгом: пылкая дружба, доверие, зависимость, которые рано или поздно сменялись подозрительностью и ненавистью. Некоторые из этих взаимоотношений будут обсуждаться ниже.