Текст книги "Душа человека. Революция надежды (сборник)"

Но как обстоит дело с привязанностью к отцу? Несомненно, такая связь имеется как у мужчин, так и у женщин, в последнем случае она иногда переплетена с сексуальными желаниями. Вместе с тем создается впечатление, что связь с отцом никогда не достигает глубины привязанности к матери-семье-крови-земле. В то время как отец в известных особых случаях сам может стать фигурой матери, все же его функция обычно отличается от аналогичной функции матери. Она является человеком, ухаживающим за ребенком в первые годы его жизни, дающим ему чувство защищенности, которое является вечно неутоленным желанием у человека, привязанного к матери. Жизнь маленького ребенка зависит от матери – она может дать ему жизнь и снова отнять. Фигура матери является одновременно подательницей и разрушительницей жизни, она и та, кого любят, и та, кого боятся [24]24
   Ср., например, двойную роль индийской богини Кали в мифологии и символизирование матери в образах тигра, льва, ведьмы или колдуньи, пожирающей детей, в снах.


[Закрыть]. Напротив, у отца совсем другая функция. Он представляет закон и порядок, социальные правила и обязанности, установленные человеком, и он является тем, кто наказывает или вознаграждает. Его любовь подчинена условиям, и ее можно заслужить, если делать то, что он требует. По этой причине человек с привязанностью к отцу может скорее надеяться заслужить любовь отца; надо лишь делать то, что тот требует. Но эйфорическое чувство абсолютной, безусловной любви и безопасности и безусловной защиты только изредка переживается человеком в связи с привязанностью к отцу [25]25
   Я хотел бы лишь кратко указать на различия в структуре культур и религий, в центре которых находится либо мать, либо отец. Католические страны на юге Европы и в Латинской Америке и протестантские страны на севере Европы и в Северной Америке служат этому хорошим подтверждением. Психологическими различиями занимался Макс Вебер в своей «Протестантской этике»; сам я останавливался на этом в книге «Бегство от свободы». И у таких ориентированных на отца личностей мы лишь изредка наблюдаем ту глубокую регрессию, которую мы теперь намереваемся описать в связи с привязанностью к матери.


[Закрыть].

Уровень наиболее глубокой связи с матерью – это «инцестуальный симбиоз». Что означает в данном случае «симбиоз»? Существуют симбиозы различной степени, но их объединяет одно: личность, симбиотически связанная с другой личностью, становится неотъемлемой составной частью своего «хозяина», с которым она связана. Она не может без него жить, и когда эта связь находится под угрозой, она впадает в состояние сильнейшего страха и ужаса. (У пациентов, склонных к шизофрении, такое отделение может привести к неожиданному шизофреническому сбою.) Когда я говорю, что данная личность не может жить без другой личности, я вовсе не имею в виду, что она обязательно физически должна быть вместе со своим «хозяином»; она может видеться с ним или с ней лишь изредка, или «хозяин» может вообще уже умереть (в этом случае симбиоз принимает форму явления, которое институционализировано в известных культурах как «культ предков»). Эта привязанность по своей природе является связью посредством чувства и фантазии. Для человека, симбиотически связанного с другим, бывает очень трудно или вообще невозможно провести ясную разграничительную линию между собой и своим «хозяином». У него присутствует чувство, что он един с другим, является его частью, смешан с ним. Чем экстремальнее симбиоз, тем становится труднее провести ясную разграничительную линию между двумя личностями. По этой причине было бы заблуждением в тяжелых случаях говорить о «зависимости» симбиотически связанной личности от «хозяина». «Зависимость» предполагает ясное различение между двумя личностями, одна зависит от другой. В случае же симбиотического влечения симбиотически связанная личность может чувствовать иногда превосходство, иногда слабость, иногда равенство со своим «хозяином», но они всегда неотделимы друг от друга. Это симбиотическое единство лучше всего сравнить с единством матери и ее плода. Плод и мать – двое и все же едины. Нередко случается, что оба участника симбиотически связаны друг с другом обоюдно. В этом случае речь идет о folie а1 deux, которая не осознается обоими, поскольку они оба ощущают ее как реальность. В крайне регрессивных формах симбиоза действительно возникает неосознанное желание вернуться в лоно матери.

Часто это желание выражается в символической форме: в желании (или страхе) утонуть в океане или в боязни быть поглощенным землей. Речь идет о стремлении полностью потерять свою индивидуальность и снова стать единым с природой. Отсюда следует, что это глубокое регрессивное стремление находится в конфликте с желанием жить. Быть в материнском лоне означает устраняться от жизни. Я хочу этим сказать, что связь с матерью, а именно как тоска по ее любви, так и страх перед деструктивностью, является более сильной и элементарной, чем «эдипальная связь» Фрейда, которая, как он предполагал, восходит к сексуальным желаниям. Однако есть проблема, которая основана на несоответствии между нашим осознанным восприятием и неосознанной реальностью. Если кто-то вспоминает о своих сексуальных желаниях в отношении матери или фантазирует на эту тему, он наталкивается на сопротивление. Поскольку этому человеку известен предмет сексуальной страсти, для него он является лишь объектом, который не хочет воспринимать его сознание. Совершенно иначе обстоит дело с симбиотическим влечением, о котором здесь идет речь, желанием быть любимым как ребенок, совершенно отказаться от своей независимости, снова стать младенцем или даже вернуться в материнское лоно; все эти желания ни в коем случае не покрываются такими понятиями, как «любовь», «зависимость» или даже «сексуальное влечение». Все эти слова слишком бледны по сравнению с силой переживания, которое стоит за этим. То же самое относится к «страху перед матерью». Все мы знаем, что означает бояться кого-либо. Нас могут бранить, унижать и наказывать. У нас у всех есть подобный опыт, и все мы, в большей или меньшей степени, проявляли при этом мужество. Но знаем ли мы, каково нам придется, если нас затолкают в клетку со львом или если мы будем брошены в яму, наполненную змеями? Сможем ли мы выразить ужас, который охватит нас, когда мы окажемся обреченными на трусливую беспомощность? Но «страх» перед матерью представляет собой опыт как раз такого рода.

Имеющимися в нашем распоряжении словами едва ли можно выразить бессознательные переживания, и поэтому люди говорят о своей зависимости или о своем страхе, не имея правильного представления, о чем они говорят. Языком, адекватно выражающим подлинное переживание, был бы язык снов или символов мифологии и религии. Если мне снится, что я тону в океане (причем я испытываю смешанное чувство страха и наслаждения), или если мне снится, что я пытаюсь убежать от льва, который хочет меня проглотить, тогда сны действительно снятся мне на языке, который соответствует моему реальному переживанию. Наш повседневный язык, конечно, соответствует приобретенному жизненному опыту. Если же мы хотим проникнуть в глубь нашего подлинного состояния, мы по возможности должны забыть наш обычный язык и думать на забытом языке символов.

Патология инцестуального влечения, очевидно, зависит от соответствующего уровня регрессии. При доброкачественной форме инцестуального влечения едва ли можно говорить о патологии, кроме, возможно, немного преувеличенной зависимости от женщин и страхе перед ними. Чем глубже уровень регрессии, тем интенсивнее как зависимость, так и страх. На совершенно архаическом уровне они достигают степени, которая угрожает душевному здоровью. Существуют и другие патологические элементы, которые также зависят от глубины регрессии. Инцестуальное ориентирование, так же как нарциссизм, находится в конфликте с разумом и объективностью. Если мне не удается перерезать пуповину, если я стою на том, чтобы и дальше молиться идолу безопасности и защиты, то идол становится неприкосновенным. Если «мать» никогда не может быть не права, как в этом случае я могу объективно судить о другом человеке, если он находится в противоречии с «матерью» или отвергается ею? Это нарушение здравого суждения меньше бросается в глаза, если объектом связи является не мать, а семья, народ или собственная раса. Поскольку эта привязанность рассматривается как добродетель, то сильно выраженная связь, обусловленная национальной или религиозной принадлежностью, легко приводит к предвзятому и искаженному мнению, которое считают справедливым, поскольку оно разделяется всеми людьми, причастными к этой связи.

Важным патологическим признаком инцестуального влечения наряду с нарушением здравомыслия является неспособность видеть в другом человеческом существе полноценного человека. Людьми считаются лишь те, кто имеет кровное родство или происходит из той же земли; «чужак» – это варвар. Следствием является то, что я и сам для себя являюсь «чужаком», поскольку я могу переживать человечество только в изуродованной форме, которая представлена группой с общей кровью. Инцестуальное влечение нарушает или разрушает, в зависимости от степени регрессии, способность любить.

Еще один патологический симптом инцестуального влечения – конфликт с независимостью и целостностью. Человек, привязанный к матери и племени, не обладает свободой быть самим собой, иметь личные убеждения и соблюдать собственные обязательства. Он не может открыть себя миру и не может полностью принять его в себя; он постоянно находится в тюрьме своей расистско-национально-религиозной материнской связи. Только в той мере, в какой человек освободится от всевозможных инцестуальных связей, он полностью родится и сможет беспрепятственно двигаться вперед и стать самим собой.

Инцестуальное влечение обычно не распознается как таковое или оно находит такое рациональное обоснование, что кажется разумным. Некто, крепко связанный со своей матерью, может интерпретировать свою инцестуальную связь различным образом: «это моя обязанность служить ей», или «она так много для меня сделала, что я обязан ей своей жизнью», или «она так много страдала», или «она так достойна почитания». Если предметом влечения является не собственная мать, а нация, то будут иметь место те же самые рациональные объяснения. Они вращаются вокруг представления, что человек всем обязан своему народу или что этот народ является чем-то совершенно особенным и прекрасным.

Суммируя, можно сказать, что тенденция к связи с матерью или ее эквивалентами (кровью, семьей, племенем) присуща всем мужчинам и женщинам. Она находится в постоянном конфликте с противоположными тенденциями – рождением, движением вперед и ростом. В случае нормального развития тенденция роста берет верх. В случае тяжелой патологии побеждает регрессивная тенденция к симбиотическому объединению, и следствием является то, что человек в большей или меньшей степени теряет свои способности. Точка зрения Фрейда, согласно которой инцестуальные побуждения можно обнаружить у каждого ребенка, полностью справедлива, но его открытие имеет гораздо большее значение, чем полагал сам Фрейд. Инцестуальные желания являются прежде всего не результатом сексуальных устремлений, а представляют собой фундаментальную тенденцию в человеке: желание быть привязанным к тому, из чего человек вышел, страх стать свободным и страх быть уничтоженным этой фигурой, которой человек беспомощно предоставил себя, отказавшись от всякой независимости.

Теперь мы можем сравнить между собой все три ориентирования, о соотношении которых до сих пор шла речь в этой книге. В своих менее тяжких проявлениях некрофилия, нарциссизм и инцестуальное влечение весьма отличаются друг от друга, и часто случается так, что у кого-то имеется только одно из этих ориентирований, а два других отсутствуют. Ни одно из них в их доброкачественных формах не является причиной существенного нарушения разума, способности любить или интенсивной деструктивности. (В качестве примера я мог бы привести Франклина Д. Рузвельта. Он был в умеренной степени фиксирован на матери, умеренно нарциссичен и при этом был ярко выраженным биофильным человеком. В противоположность ему Гитлер был почти полностью некрофильным, нарциссичным и инцестуальным человеком.)

Но чем злокачественнее эти три ориентирования, тем больше они сходятся. Прежде всего имеется тесное родство между инцестуальным влечением и нарциссизмом. В той степени, в какой человек не полностью отделился от материнского лона или материнской груди, он не свободен вступать в отношения с другими людьми и любить их. Он и его мать (как единство) являются объектами его нарциссизма. В подобных случаях мы особенно отчетливо наблюдаем переплетение инцестуального влечения и нарциссизма. Эта специфическая смесь объясняет силу и иррациональность любого национального, расового, религиозного или политического фанатизма.

К совершенно архаическим формам инцестуального симбиоза и нарциссизма прибавляется еще и некрофилия. Стремление возвратиться в материнское лоно и в прошлое означает одновременно склонность к мертвому и разрушению. Когда экстремальные формы некрофилии, нарциссизма и инцестуального симбиоза сплетаются друг с другом, мы можем говорить о синдроме, который я назвал бы «синдромом распада». Кто страдает этим синдромом, тот зол в полном смысле этого слова, он совершает предательство в отношении жизни и роста, чтобы посвятить себя смерти и уродованию. Лучший пример человека, страдавшего синдромом распада, – Гитлер. Как уже было отмечено, он ощущал сильное влечение к мертвому и к разрушению; он был крайне нарциссичным человеком, для которого реальностью являлись лишь его собственные желания и мысли. И он был в высшей степени инцестуально связанным человеком. Каким бы образом ни рассматривать его отношения с матерью, их инцестуальный характер находит свое отражение прежде всего в его фанатической преданности расе и народу, который был с ним одной крови. Он был одержим идеей спасти германскую расу, препятствуя смешению ее крови. Как он заявлял в «Mein Kampf», речь шла, во-превых, о том, чтобы спасти ее от сифилиса; во-вторых, он хотел предохранить ее от осквернения со стороны евреев. Нарциссизм, смерть и инцест дали роковое смешение, которое сделало Гитлера врагом человечества и жизни. Эту триаду характерных черт метко описал Ричард Хьюз в своей книге «Лисица на чердаке»:

«…Как может его монистическое Я не понести потерь в результате полового акта, если сам по себе этот акт уже есть признание другого существа? Иначе говоря, не нанесет ли половой акт ущерб утвердившемуся в нем убеждению, что он – единственное и неповторимое живое ядро вселенной, единственное истинное воплощение Высшей Воли? Ибо за его сверхъестественным даром стояло именно это: подлинно существует только он, Гитлер. “Я есмь, и никто боле!” Во всей вселенной только он один – человеческая личность, остальное – предметы, а посему для него весь ряд “личных” местоимений был начисто лишен нормального эмоционального наполнения. Это придавало его замыслам грандиозность и безудержность, и зодчество его естественно должно было вылиться в политику, поскольку для него не существовало разницы в материале: люди для него были те же орудия или камни, но только – в подражание ему – в человеческом обличье. Все орудия для удобства пользования ими имеют рукоятки; эти же снабжены ушами. Бессмысленно испытывать любовь, или ненависть, или сострадание к камням (или говорить им правду).

Личность Гитлера являла собой то редкое болезненное состояние психики, при котором Я не прячется в тени, а открыто выступает на первый план, иначе говоря, то редкое болезненное состояние, когда аномалия эго не изживает себя и в уже возмужавшем и во всех других отношениях клинически здоровом интеллекте (ибо в новорожденном существе такое состояние пробуждающегося сознания, без сомнения, закономерно и может даже сохраняться еще и в детском возрасте). Так возмужавшее Я Гитлера разрослось в нечто огромное и нерасчленяемое, как злокачественная опухоль…

Страждущий безумец метался на своем ложе…

Ночь “Риенци”, та ночь его юности, проведенная в горах над Линцем после оперы, – она стала “поворотной” в его судьбе, ибо именно тогда, в ту ночь, он впервые осознал свое могущество – эту заключенную в нем силу. Когда, повинуясь повелению, он поднялся во тьме в горы, разве не были в единый миг показаны ему оттуда все царства мира? И, услыхав древний вопрос, донесенный до нас Евангелием, разве не рванулось все его существо ответить: “Да!” Разве не заключил он там, в горных высях, эту сделку на веки веков, скрепленную свидетельством ноябрьских звезд? Почему же теперь… теперь, когда он, подобно Риенци, вознесенный на гребень волны, растущей, всесокрушающей волны, должен был обрушиться на Берлин, эта волна начала спадать… Она спадала и спадала под ним, и опрокинула его вниз головой, и прокатилась над ним, погружая его все глубже и глубже в зеленую грохочущую бездну.

Он метался в отчаянии на своем ложе, он задыхался… тонул (а этого он страшился более всего на свете). Тонул? Так значит… значит, тогда, много лет назад, на мосту над Дунаем в окрестностях Линца… значит, тогда, в юности, тот подверженный меланхолии подросток совершил все же свой самоубийственный прыжок – и все, что было потом, это лишь сон! И этот грохот сейчас в ушах – в ушах грезящего, тонущего – это величественная песнь Дуная…

Чье-то мертвое запрокинутое лицо с открытыми, такими же, как у него, чуть навыкате, глазами наплывало на него из зеленоватой водяной глуби – лицо его покойной матери, каким оно запомнилось ему в последний раз: белое, с открытыми глазами, на белой подушке. Белое, мертвое, отрешенное от всего – даже от своей любви к нему.

Но лицо стало множиться – оно было теперь вокруг него в воде повсюду. Значит, эта вода, в которой он тонул, – это была она, его Мать!

И тогда он перестал сопротивляться. Он подтянул колени к подбородку и затих в этой эмбриональной позе: тонуть так тонуть.

Тут Гитлер наконец заснул» [26]26
   Цит. по: Хьюз Р. Лисица на чердаке. Деревянная пастушка. М., 1977. С. 234–236. – Примеч. пер.


[Закрыть].

В этом коротком отрывке собраны все элементы «синдрома распада», как это может сделать только великий писатель. Мы видим нарциссизм Гитлера, его стремление утопиться, причем вода является его матерью, и его склонность к мертвому символизируется лицом его умершей матери. Положение его тела – колени, подтянутые к подбородку, – означает желание вернуться в материнское лоно.

Гитлер представляет собой особо выдающийся пример «синдрома распада». Есть много людей, которые живут насилием, ненавистью, расизмом и нарциссическим национализмом и которые страдают этим синдромом. Это зачинщики насилия, войны и разрушения и их «верные сторонники». Среди них только тяжело ущербные открыто провозглашают свои истинные цели или даже полностью осознают их. Сначала они пытаются представить свою установку как любовь к родине, долг, дело чести и т. д. Но как только нормальная форма цивилизованной жизни разрушается, что случается во время больших международных войн или во время гражданской войны, у подобных людей нет больше необходимости угнетать свои самые глубокие желания. Тогда они поют гимны ненависти. Когда они могут служить смерти, они как раз вырастают до уровня жизни и развивают всю свою энергию. Война и атмосфера насилия, несомненно, являются теми ситуациями, в которых человек с «синдромом распада» полностью становится самим собой. Очень вероятно, что только меньшая часть населения мотивирована этим синдромом. Но тот факт, что ни они сами, ни те, кто не мотивирован подобным образом, не осознают этой подлинной мотивации, делает их опасными носителями заразной болезни, инфекции ненависти во время борьбы, конфликтов, «холодной» или «горячей» войн. Поэтому столь важно, чтобы они были распознаны такими, каковы они есть: людьми, которые любят мертвое, которые боятся независимости и для которых реальностью обладают только потребности их собственной группы. Их не надо изолировать физически, как это делают с прокаженными. Было бы достаточно, если бы нормальные люди среди нас поняли их изуродованное состояние и злокачественность их устремлений, скрытых за благочестивыми проповедями, чтобы эти нормальные люди могли выработать в себе известный иммунитет против их патологического влияния. К этому следует добавить, что необходимо учитывать следующее: не принимать слова за реальность и видеть насквозь обманчивые суждения тех, кто страдает болезнью, присущей только человеку: отрицанием жизни, прежде чем она угаснет [27]27
   Я хотел бы предложить эмпирическую программу исследования, которая с помощью «проективной анкеты» даст возможность установить, как часто встречаются люди, страдающие некрофилией, экстремальным нарциссизмом и инцестуальным симбиозом. Такая анкета может быть применена в ходе репрезентативного опроса различных слоев населения США. Это дало бы возможность не только установить, как часто встречается «синдром распада», но и в каком отношении он находится к другим факторам, таким как социально-экономическая ситуация, воспитание, религия и географическое положение.


[Закрыть]. Наш анализ некрофилии, нарциссизма и инцестуального влечения необходимо, хотя бы кратко, сравнить с теорией Фрейда.

Мышление, согласно Фрейду, основано на эволюционной схеме развития либидо: от нарциссической фазы к орально-рецептивной, орально-агрессивной и анально-садистской фазам и далее к фаллическому и генитальному ориентированию характера. По его мнению, причиной наиболее тяжелых форм душевного заболевания является фиксирование на наиболее ранних уровнях развития либидо (или регрессии к ним). Соответственно этому, например, регрессия к орально-рецептивному уровню рассматривается как более тяжелый патологический случай, чем регрессия к анально-садистскому уровню. Вместе с тем мой опыт клинических наблюдений не подтверждает этот общий принцип. Орально-рецептивное ориентирование находится гораздо ближе к жизни, чем анальное ориентирование; на основании этого в самых общих чертах можно предположить, что анальное ориентирование приводит к более тяжким заболеваниям, чем орально-рецептивное. Кроме того, орально-агрессивное ориентирование, вследствие содержащегося в нем элемента садизма и деструктивности, может привести к более тяжелым проявлениям болезни, чем орально-рецептивное. Отсюда следует вывод, противоположный концепции Фрейда. Наименее тяжелые заболевания сопутствуют орально-рецептивному ориентированию, наиболее тяжкие – орально-агрессивному, а самые тяжелые – анально-садистскому ориентированию. Если принять, что наблюдения Фрейда верны и что генетически последовательность развития протекает от орально-рецептивного к орально-агрессивному и, наконец, к анально-садистскому ориентированию, то мы вступаем в противоречие с его точкой зрения, согласно которой фиксирование на более ранней фазе дает более тяжелые проявления заболевания.

Я, конечно, не думаю, чтобы проблема могла быть решена посредством предположения, что соответствующие развитию более ранние формы ориентирования являются корнями более тяжелых патологических явлений. Я скорее придерживаюсь мнения, что каждое ориентирование проявляется на многих уровнях регрессии, которые простираются от нормальных до совершенно архаических, болезненных уровней. Так, например, орально-рецептивное ориентирование может возникнуть в мягкой форме, поскольку оно идет рука об руку со зрелой в общих чертах структурой характера, то есть с высокой степенью продуктивности. С другой стороны, оно может идти параллельно с высокой степенью нарциссизма и инцестуальным симбиозом; в этом случае орально-рецептивное ориентирование характеризуется экстремальной зависимостью и злокачественным заболеванием. То же самое относится к почти нормальному анальному характеру в сравнении с некрофильным характером. Я хотел бы предложить определять тяжесть заболевания не на основе различных уровней развития либидо, а по степени регрессии, которую можно установить внутри соответствующего ориентирования (орально-рецептивного, орально-агрессивного и т. д.).

Кроме того, следует учитывать, что мы имеем дело не только с ориентированиями, которые коренятся, как полагал Фрейд, в соответствующих эрогенных зонах («модусы ассимилирования»), но и с различными формами отношений (любовь, деструктивность и садомазохизм), которые находятся в известном родстве с различными модусами ассимилирования. Так, например, существует родство между орально-рецептивным и инцестуальным, между анальным и деструктивным ориентированиями. В этой книге я занимаюсь ориентированиями в области человеческих отношений (нарциссизм, некрофилия, инцестуальное влечение – это «модусы социализации»), а не модусами ассимилирования, но между обоими модусами ориентирования существует корреляция. Что же касается родства между некрофилией и анальным ориентированием, то в своей книге я подробно останавливался на этой корреляции. Корреляция существует между биофилией и «генитальным характером» так же, как и между инцестуальным влечением и оральным характером.

Я пытался показать, что каждое из трех описанных здесь ориентирований может проявляться на различных уровнях регрессии. Чем глубже регрессия при каждом ориентировании, тем более прослеживается тенденция к конвергенции всех трех. В состоянии крайней регрессии они конвергируют вплоть до вышеназванного «синдрома распада». Но и у личностей, достигших оптимальной зрелости, три ориентирования также имеют тенденцию к конвергенции. Противоположность некрофилии – биофилия, противоположность нарциссизму – любовь, противоположность инцестуальному симбиозу – независимость и свобода. Синдром этих трех установок я обозначил как «синдром роста».