Текст книги "Русские в Берлине. Сражения за столицу Третьего рейха и оккупация. 1945"

Они были приписаны к:

девяти укрепленным участкам (дивизионные штабы без коммуникаций);

тридцати вспомогательным штабам участков (полковые штабы)

a) 12 армейских батальонов (оперативных); 20 батальонов «Клаузевиц»;

7 отдельных рот (оперативных); 14 рот «Клаузевиц»

б) 69 батальонов фольксштурма (оперативных);

47 батальонов «Клаузевиц»

в) 2 усиленные противотанковые роты;

9 артиллерийских батарей;

41 зенитная батарея (с большинством стационарных орудий);

81 ударный зенитный расчет (с 80 % мобильных установок)

Имелось в наличии следующее вооружение:

(Большая часть тяжелых орудий не мобильна)[55]55
  Автор не упомянул 250 танков и штурмовых орудий, находившихся на вооружении оборонявшихся на конец 25 апреля, а также про огромное количество фаустпатронов. Кроме того, с учетом артиллерии отходивших в город соединений на конец 25 апреля у оборонявшихся имелось 3000 орудий и минометов.


[Закрыть].

Чем ближе русские подходили к пригородам Берлина, тем больше немецких войск откатывалось в город. Однако среди них оказалось всего два соединения, имевшие артиллерию и танки: 56-й танковый корпус генерала Вейдлинга и танковая дивизия «Мюнхеберг» генерала Муммерта. Эти цифры не учитывают части СС, подчиненные напрямую Гиммлеру, моряков, которые сменили род свойственной им деятельности, или бойцов парашютной дивизии Геринга из Каринхалле. Точные данные по количественной и ударной силе этих подразделений недоступны. Возможно, они насчитывали примерно 20 000 человек[56]56
  Цифра сильно занижена. На 16 апреля 56-й танковый корпус насчитывал до 50 000 человек. В Берлин прорвались до 15 000 плюс остатки упомянутых танковых и парашютной дивизий. Всего, видимо, более 30 000.


[Закрыть]; их состояние было в основном хорошим, а снаряжение вполне адекватным – по крайней мере, в том, что касалось легкого вооружения и фаустпатронов.

Глава 8. Рукотворный хаос

В глазах своего окружения в последние дни войны фюрер и Верховный главнокомандующий, похоже, превратился в немощного старика.

Капитан Герхард Болдт, один из немногих заслуживающих доверия свидетелей из бункера фюрера, повествует о следующей сцене в последние дни Рейхсканцелярии:

«Отворилась дверь, и вошел Гитлер, в сопровождении прихрамывающего Геббельса и Бормана. Фюрер пожал руки Кребсу и всем нам, а затем сделал несколько шагов к комнате для совещаний. Похоже, его спина еще больше сгорбилась, а походка стала еще менее твердой. Лицо фюрера обрюзгло, и он действительно выглядел как больной старик… Я должен был сделать личный доклад Гитлеру. Докладывая, я отшатнулся назад из-за непроизвольного покачивания его головы. Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не сбиться с мысли, когда он начал на ощупь искать карту и провел над ней своей трясущейся рукой…»

Тем не менее Гитлер все еще был командующим и оставался им до самого конца. Хаос, который он сам столь искусно создал, следовало поддерживать любой ценой. Однако, в отличие от 1944 года, когда заговор армии против него был так безжалостно подавлен, сейчас Гитлер не обладал таким количеством приспешников, чтобы помешать Вейдлингу и остальным сложить оружие – если бы они того захотели. Однако немецким офицерам и в голову не приходило ни отдать подобный приказ, ни положить конец боевым действиям в Берлине путем пассивного неповиновения. И хотя подавляющее большинство из них время от времени сомневалось в способностях Гитлера как командующего, отзываясь о нем как о сумасшедшем и преступнике, и хотя верхушка немецкой армии, как следует из их мемуаров, теперь возлагает вину за поражение Германии на всех его этапах на Гитлера, никто из них не осмелился возражать ему, даже когда его приказы шли вразрез с тем самым кодексом чести, которым офицерский корпус оправдывал и оправдывает свою преданность фюреру.

Изначально Гитлер являлся Верховным главнокомандующим всеми объединенными вооруженными силами, но, самое главное, в декабре 1941 года он также обрел непосредственный контроль над сухопутными войсками. В результате начальник Генерального штаба сухопутных войск был низведен до роли обычного адъютанта.

Когда русские оказались в опасной близости, Генеральный штаб сухопутных войск, который прежде последовал за Гитлером в его ставку в Восточной Пруссии, вернулся на старое место в Цоссене, примерно в 30 км от центра Берлина. Здесь высокоэффективное Верховное командование и огромную разведывательную сеть разместили в бесчисленных казармах, бункерах и железобетонных строениях, замаскированных под сельские дома. Старшие офицеры Генерального штаба сухопутных войск расположились в лагере «Майбах II», тогда как штаб оперативного руководства находился в лагере «Майбах I». Начальник штаба оперативного руководства вермахта Йодль, как и Кейтель, проживали в Далеме, жилом пригороде Берлина.

Таким образом, немецкое Верховное командование оказалось распределенным по трем центрам – бункер фюрера, Далем и Цоссен. А Гитлер все продолжал дробить его. 15 апреля, когда стало ясно, что союзники собрались расчленить Германию на несколько частей, он разделил армию на две группы: «А» на севере и «В» на юге.

Но вышло так, что план фюрера расстроил маршал Жуков, танки которого 20 апреля оказались в 15 км от Цоссена[57]57
  Автор ошибается – это были танки 1-го Украинского фронта Конева.


[Закрыть]. В результате тысячам офицеров, унтер-офицеров, переводчиков, картографов, караульных и сигнальщиков пришлось спасаться оттуда бегством. Эта представительная процессия с темно-красными лампасами на брюках сначала переместилась в здание коммерческого училища в Ванзе (жилой пригород Берлина) и в соседние деревни. Здесь штаб разделился. Основная масса направилась на юг, едва успев проскочить в район возле Берхтесгадена в Баварии, и 23–24 апреля образовала «штаб южного командования» – у которого, увы, не имелось войск, чтобы ими командовать. Тем временем начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил, фельдмаршал Кейтель, и начальник штаба оперативного руководства, генерал-полковник Йодль, сформировали «северный пункт командования». Постепенно эти «августейшие особы» переместились во Фленсбург, рядом с датской границей, где «война на бумаге» продолжала вестись самым безукоризненным образом, даже после капитуляции Германии.

Оборону самого Берлина доверили военному коменданту, который подчинялся напрямую фюреру и, таким образом, как говорили офицеры штаба, был сам себе закон.

Первым комендантом Берлина стал генерал Рейман. Он издал «Основополагающий приказ об обороне Берлина», разместил свой командный пункт на Гогенцоллерндамм и практически никогда не имел возможности встретиться с фюрером в его бункере. 7 марта, когда он заступил на этот пост, его войска оценивались в 125 000 человек. На самом деле их было не более 94 000, причем 60 000 из них являлись членами фольксштурма и, в качестве таковых, находились под юрисдикцией гражданских властей.

Такая хаотическая мешанина подчиненности стала прямым следствием того, что фюрер не объявил военное положение во всем рейхе сразу, как только противник пересек его границу. Причина состояла в том, что он хотел воспрепятствовать тому, чтобы в руках армии сосредоточилась вся исполнительная власть. Бразды правления государством должны были оставаться в руках нескольких партийных руководителей – гауляйтеров и различных уполномоченных по обороне, то есть в руках партии.

Уполномоченным по обороне и гауляйтером Берлина был Йозеф Геббельс, который, в качестве такового, возомнил себя истинным защитником Берлина. В отличие от генерала Реймана он всегда мог спихнуть с себя ответственность, ссылаясь на один из приказов Гитлера или просто заявляя, что такой приказ имел место быть. Каждый понедельник Геббельс проводил военный совет в доме неподалеку от Бранденбургских ворот, на котором военный комендант обязан был присутствовать в качестве обычного подчиненного. Здесь Геббельс раздавал указания и разглагольствовал перед представителями люфтваффе, гражданской обороны, муниципальных властей, включая бургомистра, перед начальником полиции, начальником городской охраны (должность отдельная от коменданта города), старшими офицерами СС и полиции, главой берлинского административного округа, штурмовиками и представителями промышленности. Также подробно обсуждались проблемы обороны и снабжения.

Как-то раз Рейман спросил, разработаны ли какие-либо планы относительно трех миллионов гражданского населения. На что Геббельс ответил, что вопрос об их эвакуации даже не стоит. А когда Рейман предложил, чтобы из Берлина вывезли хотя бы детей в возрасте до десяти лет (таких насчитывалось 120 000), Геббельс резко ответил, что для этого тоже нет никакой возможности. Рейман спросил, какие приготовления сделаны, чтобы обеспечить молоком младенцев, раз город отрезан, на что Геббельс заявил, что у них в наличии имеется трехмесячный запас консервированного молока (что было совершеннейшей неправдой).

Вот и получалось, что комендант беспокоился о благополучии младенцев, а гауляйтер – о делах военных, особенно о снабжении оружием и боеприпасами. Когда Рейман обнаружил, что большая часть фольксштурма не вооружена, он спросил Геббельса, что тот намерен предпринять по этому поводу. Ответ был следующим: на данный момент берлинские заводы по-прежнему работают на Восточный фронт, но, как только Берлин окажется в окружении, в наличии будет иметься достаточное количество оружия и боеприпасов. (Когда это произошло на самом деле, заводы уже больше не работали.)

Хотя за укрепление зданий отвечал военный комендант, предоставлением рабочей силы опять же занимался уполномоченный по обороне. Рейман настаивал на минимум 100 000 рабочих ежедневно. В лучшие дни чиновникам Геббельса удавалось набрать до 30 000 человек, однако это вовсе не означало, что всех их могли доставить к месту работ. Еще даже до советского наступления вся организация оказалась столь беспорядочной, что людям из Шпандау и Пихельсдорфа было приказано отправляться со своими лопатами в Карлсхорст (на другом краю города), тогда как жителей Темпельхофа определяли на работы в Шпандау. Многим работникам требовался целый день, чтобы добраться до места, поскольку общественный транспорт по большей части прекратил работать, а там, где этого пока не случилось, из-за воздушных налетов случались длительные перерывы в движении.

Два батальона фольксштурма, якобы подчинявшиеся Рейману, были расквартированы в Бранденбурге, что на самом деле означало их подчинение гауляйтеру Штюрцу, который проживал в Потсдаме и соперничал с Геббельсом. В конце концов Штюрц забрал эти батальоны и разместил их в Шпревальде, в расположении 9-й армии. Сделал он это только для того, чтобы позлить Геббельса, и последнему так и не удалось вернуть батальоны обратно. Под давлением Геббельса и не имея доступа к фюреру, Рейман пытался установить контакты с вермахтом, однако никто не хотел участвовать в этой сваре. Все, что удалось Рейману, – это перевести берлинский оборонительный район под командование группы армий «Висла» генерала Хейнрици[58]58
  Хейнрици Готхард (1886–1974) – немецкий военачальник, участник обеих мировых войн; во время Второй мировой войны заслужил репутацию одного из лучших оборонительных тактиков вермахта, за что получил от коллег и подчиненных прозвище «наш ядовитый гном».


[Закрыть]. Когда Рейман, вооруженный великолепными картами и схемами, докладывал своему новому командиру, начальник штаба Хейнрици, бросив один-единственный взгляд на бумаги и увидев, что у генерала нет ни оружия, ни людей, в ярости воскликнул: «Да мне плевать! Пусть эти кретины в Берлине сами выкарабкиваются как хотят!» Не приходится сомневаться, что он имел в виду обитателей бункера фюрера.

Непрестанные усилия Реймана сделать хоть что-нибудь увенчались еще одним, менее значительным, успехом: он поступил в распоряжение начальника штаба армии, генерала Кребса, который квартировал в бункере фюрера, где исполнял роль своего рода противовеса Геббельсу. Но это вовсе не означало, что Рейман мог реализовать свое желание видеть установленный в Берлине определенный порядок подчиненности; он даже не добился контроля над мостами Берлина. Их, как решил лично Гитлер, следовало подготовить к уничтожению по его команде. В соответствии с этим Реймана обеспечили взрывчаткой, доставленной издалека – из Любека и Мюнхена, – и командир саперов Реймана, полковник Лебек, приказал набить специально сделанные для этого ниши динамитом. Однако тут вмешался Шпеер[59]59
  Шпеер Альберт (1905–1981) – государственный деятель Германии, личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и боеприпасов.


[Закрыть], министр вооружений и противник всех чисто разрушительных приказов. Он заявил, что мосты перешли в его ведение, и убедил Гитлера приказать полковнику Лебеку убрать все заряды.

Как только Рейман с трудом устранил некоторые из худших недостатков в своей «зоне боевых действий», тут же поссорился с Геббельсом и был попросту отстранен от должности. Его преемник, старый нацист полковник Кетхер, смог удержаться на этом посту всего два дня.

24 апреля комендантом стал командир 56-го танкового корпуса генерал Гельмут Вейдлинг, который наконец привел свежие силы для поддержки защитников Берлина. С его назначением оборона Берлина перестала быть просто фарсом.

Если бы нам потребовалось описать десять дней хаоса между вступлением Красной армии в восточные пригороды Берлина (20 апреля) и смертью Гитлера (30 апреля); если бы наше описание должно было представлять собой не более и не менее чем стратегический обзор ведения боевых действий в большом городе и если бы нам одновременно нужно было показать, что произошло с людьми, которые не сражались и даже не были пригодны для боя – некоторые из первых так и не добрались до своих позиций, – то нельзя придумать ничего лучшего, чем представить хронологический отчет, основанный на всех опубликованных фрагментах. Их вполне достаточно, чтобы заполнить несколько здоровенных шкафов, а ведь остается еще большее количество неопубликованных материалов. Здесь мы постараемся избегать акцентирования шокирующих и ужасающих моментов.

Не то чтобы таких историй не хватало. Нам рассказывали, что повсюду в центре города висели повешенные на фонарных столбах и мостах люди с табличками, сообщающими об их пораженчестве и предательстве. В других местах мы читаем:

«Повсюду валялись трупы. По некоторым из них проехали грузовики, и они были страшно обезображены. Еще не рухнувшие стены были изрешечены пулями. Никто точно не знал, откуда они прилетели и кто стрелял» (из неопубликованного отчета дивизии «Мюнхеберг» о пребывании в Берлине; цитата взята из копии, принадлежащей полковнику фон Дуффингу).

Или:

«На Кантштрассе горело множество машин. Соседний отель «Савой» был разрушен до основания… Возле Белль-Альянс-плац стояла невыносимая вонь от разлагающихся трупов… Вокруг станции «Зоопарк» люди лихорадочно рыли индивидуальные окопы…» (Там же; запись за 29 апреля 1945 г.)

Или еще:

«На севере и на юге вместе с нашими войсками двигались потоки беженцев, пытаясь выбраться на запад. Вся сцена действия представляла собой мешанину грузовиков, артиллерийских тягачей, полевых кухонь, санитарных машин, бензовозов, повозок, тачек, детских колясок – серая, апатичная, изможденная масса, лишенная всяческих эмоций, сомневающаяся и отчаявшаяся, солдаты во всевозможной форме или наполовину гражданской одежде, измученные беспомощные женщины, хныкающие дети…» (Юрген Торвальд. Великий исход – Die grosse Flucht. Штутгарт.)

Глава 9. Хронология конца (20–30 апреля 1945 года)

В хронологическом изложении этого периода хаоса мы не имеем возможности придерживаться обычного порядка описания военных операций: (а) план кампании; (б) результаты – поскольку такой подход предполагает существование разумной программы действий. Как мы уже видели, в случае Берлина ее попросту не существовало. И хотя приказ об обороне Берлина имел вид вполне приемлемого документа, он не был выражен рациональным языком, что – не говоря уж о грубых и обычных ошибках, которыми он грешил, – являлось выдающимся достижением того, что принято называть «прусским духом». (См. гл. 4. – Авт.)

Мы уже видели, как полковнику Гансу Рефиору пришлось самому ломать голову над тем, что именно он должен был сделать для обороны столицы. Построив весь свой план на основании возможного подхода резервной армии, он просто расширил линию, за пределами которой безумие выдается за метод, и отстранился от личной ответственности. Потому что, как и миллионы сгрудившихся в подвалах беззащитных людей, он прекрасно знал, что русское наступление неотвратимо и что конец оставался всего лишь вопросом времени. Не было ни сил, ни тем более времени для хоть сколь-нибудь целесообразного маневра.

Каким бы ни было «планирование», оно базировалось на фантазиях; исходя из собственных иллюзий, не только Гитлер и Борман строили сумасбродные планы, но и такие люди, как начальник Генерального штаба сухопутных войск, генерал Кребс, который в те последние несколько дней часто производил впечатление человека, желающего сыграть роль доброй крестной-феи. Он постоянно висел на телефоне, снабжая своих ближайших подчиненных успокаивающими и обнадеживающими новостями, в которые, возможно, и сам не верил. При этом он вел себя таким образом, который может быть описан только как постыдный и неуклюжий. Должно быть, он и сам это осознал, когда покончил с собой.

Моральное состояние тех, кто помогал Германии захватить больше территорий, чем она завоевывала за всю свою предшествующую историю, можно описать одним лишь словом – жалкое. Они не проявили ни грана достоинства, не совершили ничего героического.

Советская помпезность по поводу «штурма Берлина» не должна вводить нас в заблуждение: когда весь «штурм» сводится до соответствующих пропорций, мы обнаруживаем полторы группы армий, зачищающих город от велосипедных банд гитлерюгенда. Помпезность здесь тем более неуместна, поскольку Красная армия во время своего наступления от Волги до Берлина в достаточной мере доказала свой пыл и отвагу.

Да и немецкие источники со своей «величайшей катастрофой всех времен» выглядели ничуть не менее помпезными. Вот как подавал это в марте 1945 года Геббельс: «Если мы пойдем ко дну, вместе с нами утонет вся немецкая нация, покрытая такой славой, что даже через тысячу лет героический апокалипсис немецкого народа будет занимать почетное место во всемирной истории». Видимо, именно у него большинство современных историков черпают свои аллюзии. В конце концов, место действия выглядело настолько драматичным, что даже Вагнер не смог бы мечтать о чем-то более театральном: пустынный городской пейзаж, море пылающих развороченных руин, тропинки на месте прекрасных улиц, где некогда стояли богатые магазины, а над всем этим рев бомбардировщиков, град воющих снарядов и огненные траектории ракет «сталинских орга́нов». В таком окружении борьба и страдания были просто обязаны приобрести героические пропорции, и если повествование вдруг не соответствует фактам, если на повестку дня вышли убийство, подлость, ужас, безразличие, слепое упрямство, страх и самоубийство, то тем хуже для фактов.

Тогда мало удивительного в том, что настоящий ужас Берлина чаще всего игнорируется: людей, проводящих ночи, дни, недели, даже месяцы в плохо оборудованных подвалах, сбившихся в так называемые «сообщества», хотя точнее было бы охарактеризовать их как «общества взаимной неприязни». Разумеется, такой вид ужаса не вписывается в общую немецкую концепцию грандиозной катастрофы. Следы этого можно обнаружить лишь в немногих дневниках.

Бесславный и достойный сожаления – вот на что был похож конец Берлина. Он не имел ничего общего с самой славной «победой за всю историю» или героическим «тевтонским апокалипсисом». Всего две фигуры в истории Берлина способны пробудить некоторое человеческое любопытство: Геббельс и Вейдлинг. Геббельс находился на стороне зла, что трудно оспорить; нет сомнений в том, что он совершил шестикратное детоубийство во благо историков, руководствуясь принципом, им же самим и утвержденным, что человек может прославиться через негативные – как и через позитивные – деяния, если только они достаточно чудовищны. Вейдлинг же более трагическая фигура. С лицом стервятника, со своим вечным моноклем, в бриджах для верховой езды и в светлых гетрах, он повел себя по-мужски, когда окончательно взял на себя ответственность и сдался в плен, полностью осознавая, что теперь, когда все его вышестоящее руководство мертво или сбежало, русские возложат всю ответственность за берлинское фиаско именно на него. Возможно, ему стало безразлично, поскольку он был вынужден проглотить самую горькую пилюлю в своей жизни: безоговорочную капитуляцию Берлина.

На следующих страницах мы попытаемся привести в некоторый порядок то, что может быть названо «военным скелетом» Берлинской операции – разве что слово «скелет» предполагает упорядоченное расположение костей, а не груду обломков, которую ни один анатом не смог бы когда-либо собрать в единое целое.

20 апреля 1945 года

«В 13:50 дальнобойные орудия 79-го армейского корпуса (3-й армии) дали первые два залпа по фашистской столице – в качестве салюта ко дню рождения фюрера. Улицы города опустели, и длинные очереди перед продовольственными магазинами исчезли, словно по мановению волшебной палочки. Предыдущей ночью, сразу после речи Геббельса, взвыли сирены – танковая тревога… Гитлеру преподнесли еще один подарок на день рождения: призыв молодых людей 1929 года рождения. «Эти пятнадцати– и шестнадцатилетние мальчики желают быть зачисленными в ряды СС, чтобы умереть за своего фюрера», – сказал Аксман (руководитель гитлерюгенда). На этот раз гости входили не по красным коврам, а по влажным и грязным ступеням лестницы. Фашистские лидеры появились в приемной Гитлера, размером не больше железнодорожной платформы, пройдя через ряды эсэсовцев. …Гитлер уже почти не походил на человеческое существо. Его подергивающееся лицо превратилось в мрачную восковую маску, фанатичный взгляд исчез, голова низко наклонена. Он приветствовал поздравляющих едва заметным кивком. Днем ранее Геббельс заявил: «У нашего фюрера отменное здоровье».

Последовавшее затем ежедневное совещание оказалось последним, в котором приняли участие Геринг, Гиммлер, Риббентроп и остальные члены преступной нацистской партии. Большинство из присутствующих поддерживали идею перевода правительства и военного командования на юг. Хотя такой план в открытую не упоминался, всем было очевидно, что на судьбе Берлина поставлен крест. На юге уже начались прямые переговоры с англо-американским командованием. Геббельс, по личным причинам, настаивал, что все должны оставаться в Берлине. Он рассчитывал стать второй величиной в фашистской иерархии, поскольку являлся «рейхскомиссаром по обороне» (Г. Розанов. Крушение фашистской Германии. Москва).

Геббельс без обиняков признал, что более нет никакой надежды удержать фронт на Одере. «Теперь это битва за Берлин», – чуть ли не с гордостью заявил он.

Незадолго до появления русских близ штабов вермахта в Цоссене заместитель начальника штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта генерал Винтер напомнил собравшимся офицерам о дне рождения Гитлера и, впервые в этом кругу, выразил мнение, что война может закончиться для Германии очень плохо. После чего все они немедленно упаковали вещи и сбежали. Только близость противника заставила генерала реалистично оценить обстановку и, в соответствии с этим, выразить свое мнение.

Согласно неполным отчетам, 20 апреля было подбито 226 советских танков. И на самом деле немецкие фаустпатроны, какими бы примитивными они ни были, преподнесли русским неприятный сюрприз.

В тот день Геббельс тоже произнес речь в честь дня рождения Гитлера. С этой целью он отправился на первый этаж особняка близ Бранденбургских ворот, где в пустой комнате установили кафедру и микрофон. Не успел Геббельс произнести и пары фраз, как рядом с домом разорвался снаряд. Геббельс прервал свою речь и, под звон бьющихся вокруг оконных стекол, прикрыл рукой микрофон, дабы берлинцам в их подвалах не был слышен грохот.

Во всем остальном в Берлине почти не было заметно признаков празднования дня рождения фюрера, хотя на разрушенных зданиях на Лютцовплац повесили большие свежие плакаты: «Спасибо фюреру за все. Д-р Геббельс». А в Моабите, рабочем районе, прямо рядом с тюрьмой, через всю улицу натянули транспарант, гласивший: «Мы все в одной упряжке. Вплоть до фюрера». Гражданам самим предоставлялось право истолковывать это зашифрованное послание как им заблагорассудится.

В Вандлице, где теперь наблюдалось изобилие армейских и партийных штаб-квартир, все выглядело спокойно. В нескольких километрах от передовых русских танков местный партийный босс праздновал день рождения Гитлера на вокзальной площади. Еще распевали национальные гимны («Германия превыше всего», «Песнь Хорста Весселя»), как на это собрание с неба обрушились советские истребители, которые накрыли площадь пулеметным огнем. Многие были убиты или ранены.

Когда граф Бернадот прибыл в Берлин, чтобы обсудить с Гиммлером условия тайной капитуляции, бригаденфюрер СС Шелленберг сообщил ему, что Гиммлера в Берлине нет. Бернадот попросил о встрече следующей ночью. В своем дневнике он записал, что Берлин превратился в «безмолвный город». «Баррикады достроены, люди бродят повсюду в ожидании того, что случится». Безмолвие длилось недолго – воздушная тревога загнала графа на несколько часов в бомбоубежище шведской дипломатической миссии.

Гитлер требовал, чтобы новый начальник штаба люфтваффе, генерал Коллер, отправил новейшие реактивные самолеты на уничтожение наступающих русских под Люббеном. Однако Коллер был вынужден сказать ему, что связи с Чехией, где базировались эти самолеты, нет, и поэтому он не может гарантировать требуемых вылетов. Гитлер настаивал: «Я должен иметь ваши личные гарантии, что мои приказы будут исполнены!» Этот разговор произошел на приеме в честь дня рождения. Тем временем русские угрожали перерезать последнюю дорогу на юг. Коллер посоветовал Кейтелю, Йодлю и Герингу поспешить, если они хотят выбраться отсюда. Геринг намек понял. Перед этим он пригнал из Каринхалле к канцелярии несколько груженых грузовиков. Теперь он решил исправить ошибку и убраться отсюда. Позднее его примеру отважились последовать два генерала.

Насчет того, решил ли Гитлер остаться в Берлине к моменту празднования своего дня рождения, отчеты сильно разнятся. Однако это вполне возможно. Совершенно точно, что его торопили выехать на юг Баварии и что ему потребовалось довольно много времени, чтобы принять решение.

Штабы вермахта готовились к эвакуации Цоссена. По непонятным причинам русские задержались близ Барута, давая, таким образом, немецкому Верховному командованию время, чтобы упаковать свои документы. Позднее тем же вечером Гитлер наконец объявил, что остается в Берлине. Он не оставлял надежды, что русских все еще можно остановить на подступах к городу, и, в соответствии с этим, приказал генералу СС Штайнеру атаковать близ Ораниенбурга наступающие с северо-востока передовые танковые части, представлявшие для столицы прямую угрозу. Штайнер мог рассчитывать на три сильно потрепанные и плохо оснащенные дивизии, которые, все вместе взятые, не достигали численности одной дивизии русских[60]60
  Советские дивизии перед началом наступления 16 апреля на Одере насчитывали в среднем 5000 человек. Три дивизии Штайнера были равны нескольким советским дивизиям.


[Закрыть]. Миссия Штайнера поддерживала в фюрере бодрость духа последние несколько дней его жизни. Он поочередно цеплялся за три воображаемые соломинки: помощь Берлину с севера от генерала Штайнера; помощь от 12-й армии Венка с запада; помощь от 9-й армии генерала Буссе с юга.

Из дивизий Штайнера и из 12-й армии Венка ни одно соединение не добралось до города; из 9-й армии только 56-й танковый корпус вошел в Берлин по прямому указанию Гитлера.

На разрушенных стенах Берлина появилось объявление коменданта Берлина: «Всем военнослужащим, находящимся в Берлине и отставшим от своих частей, всем отпускникам, всем военнослужащим, проезжающим через Берлин, выздоравливающим и раненым приказано немедленно явиться в казармы на Фон-Зект-штрассе с запасом еды на 24 часа». Мартин Борман сделал в своем дневнике следующую запись: «Сегодня день рождения фюрера. К сожалению, обстановка совсем не праздничная. Передовая группа получила приказ вылететь в Зальцбург».

Русские начали втягиваться в предместья Берлина. В тот день были сделаны последние фотографии Гитлера: фюрер осматривает небольшой почетный караул гитлерюгенда, построенный во дворе Рейхсканцелярии по случаю его дня рождения.

Вместе с бегством Верховного командования из Цоссена развалилось все организованное немецкое сопротивление. Что не помешало отдельным военным штабам всех уровней продолжать играть в войну с традиционными помпой и ритуалами.