Текст книги "Французский поцелуй"

Когда она возвращается к его рту, он, вне себя от острого наслаждения, пронизывающего его насквозь, закидывает голову назад и стонет. Слышит ее шепот, потому что ее возбуждение не уступает его; «Да, да, давай». И тогда он входит в нее до самого корня.

Потом они лежат рядом, глядя на лунный свет, льющийся на них сверху сквозь листья. Время от времени на крыльях бриза до них доносятся звуки продолжающейся вечеринки: зажигательная самба, чей-то короткий смех, звон стаканов, сдвигаемых вместе.

Они целовались, долго, сладостно, когда вдруг услышали голос Селесты, да так близко, что она не могла быть дальше, чем в нескольких шагах.

– Я счастлива, что могу дать вам все, что вы просите, – сказала она.

А затем – ответ Салот Сара:

– Должен с удовольствием отметить, что мы всегда получаем, что нам надо, в доме М. Вогеза.

Крис сразу перекатился на живот. Мать Сутан и Салот Сар, должно быть, на другой стороне изгороди. Сутан притулилась рядом, растрепанные после бурных объятий волосы щекотали его ухо.

– Могу предложить вам автоматы Калашникова, – услышали они слова Селесты. – Это лучшее оружие для ваших целей. Куда лучше, чем американские автоматические винтовки.

Салот Сар смеется.

– Вот это, дорогая моя Селеста, мне в вас больше всего нравится. Вы спец в таких вопросах, которые, по идее, должны бы быть за пределами вашей компетенции.

– Не женское это дело, вы хотите сказать?

– Пожалуй, да.

– У нас своего рода семейный подряд, – объяснила она. – Мой муж занимается теоретическими вопросами, а я – практическими.

– Вроде как организовать партию Калашниковых?

– Это у меня неплохо получается. Даже такой неожиданно большой заказ не обескуражил меня. – Селеста сказала это абсолютно без ноток хвастовства. – У меня многое хорошо получается. Я мастерица также давать советы. Вот вам, например, я бы посоветовала сменить имя.

– Имя? – переспросил Салот Cap. – Это, интересно, зачем?

– Чтобы сделать его более запоминающимся. Более легко узнаваемым. Имена очень много значат, видите ли. Особенно имена лидеров.

– Что вы хотите сказать?

– По-моему, вам следует называть себя Пол Потом.

– Пол Пот? – Салот Сар покатал эти слова во рту, словно пробуя их на вкус, – Это не кхмерское имя. И слова эти, правда, звучные, но ничего не значат.

– Тем лучше, – возразила Селеста. – Вы наполните их значением.

Салот Сар – или Пол Пот – засмеялся.

– Все-таки в вашем семейном подряде лидер – вы.

– Не сказала бы, – не согласилась Селеста. – Многие люди недооценивали моего мужа. И все они лишились власти.

– Конечно. Взаимопонимание между вами двумя просто потрясающее. Но что касается меня, то я не знаю, что бы мои Красные Кхмеры делали без вашей неоценимой помощи.

– Мы смогли собрать сегодня для вас весьма значительную сумму. Всех проняло ваше убедительное слово.

– Мои обязательства перед Красными Кхмерами сделали его таким.

– А как насчет остального камбоджийского народа?

– Да они же как овцы, – цинично бросил Салот Сар. – А, может, даже и хуже, поскольку развращены подачками со стола империалистов. И, что самое скверное, духовенство и интеллигенция ставят нам палки в колеса, действуя, таким образом, против их же собственного блага. Это серьезная проблема, и она требует скорейшего разрешения.

– И что же вы намереваетесь предпринять относительно них?

– Лучший способ избавиться от болезни, – ответил Салот Сар, – это отрезать заболевший член. Чтобы склонить баланс сил в нашу пользу, мы подрубим под американцами их длинные ноги. Потом отсечем им руки и, наконец, кастрируем, чтобы они навсегда забыли, как лезть в дела Камбоджи. Что я имею в виду под их руками, ногами и прочим? Прежде всего, это люди, которые работали с американцами – люди Лон Нола и Сианука. Они будут ликвидированы. Правительственные чиновники, распространявшие миф о бодрых чувствах американского народа к камбоджийскому, тоже будут ликвидированы. Ну а также интеллигенция и духовенство. Молодое поколение камбоджийцев будет перевоспитано в нашем духе. «С колыбели и до могилы», как учил меня ваш муж. Учи, как положено, детей, а здравомыслие взрослых приложится.

Крис поворачивается к Сутан. В ее глазах он читает только отчаяние. Вспоминает разговор с Селестой ее слова о том, что она стремится всей душой принять участие в каком-то большом деле. Социальное переустройство общества, говорила она. Восстание. Баррикады. Но то, что замышляет Салот Сар, это геноцид. Это бесчеловечно, немыслимо.

Он делает Сутан знак, и они отползают потихоньку от двух заговорщиков. Он шепчет на ухо Сутан:

– Elle est le mauvais ande de lui. Она оказывает на него плохое влияние.

– Я думаю, они плохо влияют друг на друга, – тихо говорит Сутан.

Крис уводит ее подальше от изгороди, будто под ней поселился клубок змей. – Надо что-то делать, – яростно бросает он.

– Надо поставить в известность власти.

Сутан посмотрела на него.

– Нет! – отрезала она.

Крис поражен.

– Что ты хочешь сказать своим «Нет!»? – Она поднялась на ноги. – Ты хорошо поняла, что мы сейчас с тобой слышали?

– Я молода, – ответила она. – Но глупость не всегда сопутствует молодости. – Эти слова дочери эхом перекликались с тем, что недавно говорила ему ее матушка. Она пошла по направлению к дому, где играл свои зажигательные мелодии латиноамериканский оркестр, где пенилось шампанское в граненом хрустале, где позвякивало столовое серебро.

Крис зло схватил ее за руку и, дернув, развернул ее лицом к себе.

– Сутан, этот Салот Cap собирается захватить власть в Камбодже, сместить баланс сил в Юго-Восточной Азии. Он собирается бороться с американским присутствием во Вьетнаме, ликвидировать все возможности противостоянию коммунизму в этом регионе. И, если ему удастся выставить американцев из Вьетнама, он займется своей собственной страной, Камбоджей. Ты слыхала его слова. Он поставит к стенке каждого священника, каждого образованного человека, чтобы они не мешали ему проводить «революционные преобразования», согласно идеологии, которую он здесь усвоил под руководством твоего отца, с помощью оружия, которое твое семейство поставляет Красным Кхмерам. То, что он собирается сотворить, называется геноцидом против его собственного народа. Неужели это до тебя не доходит? Неужели не тревожит? Или тебе это кажется чем-то незначительным и далеким, происходящим в другом мире, с которым ты не соприкасаешься?

Глаза Сутан сверкнули.

– Пусти меня! – крикнула она, оскалившись, как дикий зверек. Зубки белели в лунном свете. – Что ты переполошился? Все равно у него ничего не выйдет. Я знаю про его Красных Кхмеров. Шелупонь, не имеющая никакой поддержки в народе.

– Они куда более влиятельны, чем ты думаешь, – возразил Крис. – Я подслушал разговор Салот Сара с твоим отцом. Слабость Красных Кхмеров – это уже из области мифа. Насколько я понял, раньше у них и оружия-то не было. Теперь твое семейство позаботилось об этом. – Она стояла с каменным лицом, и ее невозмутимость еще больше подлила масла в огонь: гнев прямо-таки клокотал в нем. – В любом случае, можем ли мы рисковать, полагаясь на то, что у него ничего не выйдет? Неужели ты хочешь, чтобы это было у нас на совести? Что мы знали о намечающемся путче и помалкивали в тряпочку?

– Мели себе что хочешь. Мне до этого никакого дела нет.

– С тобой или без тебя, – сказал Крис, – но я пойду к властям и все им расскажу.

– Ты полный дурак, если думаешь, что я позволю тебе бросать тень на мою семью, – отчеканила она. – Кроме того, с их связями им ничего не стоит спрятать концы в воду. Я сомневаюсь, что даже в американском посольстве кто-нибудь станет слушать твой бред. Ты ничего не добьешься, только поставишь себя в идиотское положение.

Она, конечно, права, подумал Крис. Но мысль эта еще больше разозлила его.

– Ну и пусть! – крикнул он. – Я не могу сидеть, сложа руки. Я должен сделать что-то, хоть как-то попытаться остановить это безумие.

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? – закричала и она. – Если ты начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее, то мой отец быстренько организует тебе скорую смерть!

– Ты не можешь говорить такое серьезно. – Но она не шутила. Он понял это со всей ужасающей отчетливостью. Тебе еще надо так многому научиться в жизни,mon coureur cycliste.

Он понял, что он здесь так же бессилен, как Сутан – безразлична. Он понял, что в своей бесполезности они равны. Дурак же он был, когда бежал сюда – от жизни, от войны. Потому что война преследовала его по пятам, как гончий пес, до самой Франции. Все это время она пряталась за углом, таилась в тенях, чтобы обрушиться на него, когда он меньше всего ожидает: противопехотная мина на тропинке, рвущая на части не только плоть и кости, но и саму объективную реальность.

Глядя на внезапно посуровевшее лицо Сутан, он подумал, что ему бы сейчас в руки гром и молнию, или хотя бы бомбу какую-нибудь, чтобы взорвать эту ночь к чертовой матери! Но ничего у него не было, ничего. Он абсолютно не был готов ни к чему, как голый человек на голой земле.

Но главное даже и не в этом. Главное, что он не только не готов к тому, чтобы взять на себя труд бороться с отголосками войны, докатившимися и до Франции, но даже и не желает в душе делать это.

Ненависть к себе за то, что он опять увиливает от ответственности, распространилось и на нее. Не в силах решить свой внутренний конфликт каким-либо иным способом, он бьет Сутан по лицу так, что она кубарем летит на землю.

Сутан так поражена, что даже не заплакала. Она только молча лежит на земле, прижав руку к горящей щеке, и смотрит на него.

– Никому не позволено так обращаться со мой. – Ее голос стегает, как хлыст. – Убирайся. Видеть тебя больше не хочу.

* * *

Охристые и темно-зеленые квадраты полей проносятся мимо, ветер обтекает по бокам его все подавшееся вперед тело. Крис нажимает на педали, наращивает скорость, увеличивает нагрузки, проходя вдвое, втрое большие расстояния, по сравнению с его ежедневной нормой того месяца, когда он только что приехал во Францию. Все его мысли посвящены Тур де Франс, вся энергия расходуется с прицелом на гонку, потому что она теперь – это все, что у него есть. Стоит ему отвлечься от нее, как его тут же одолевает такая черная меланхолия, что от нее леденеет сердце.

Во время этих долгих и утомительных тренировок на дорогах Горного Прованса ему кажется, что он изгнал Сутан из памяти, но каждую ночь, стоит его усталому телу расслабиться и позволить ему провалиться в сон, как она уже тут как тут.

Он встречается с ней в снах, полных латиноамериканских ритмов, которые заманивают его в ослепительно освещенный дом. Ее удивительные каре-зеленые глаза гипнотизируют его, ее сладостные объятия влекут. Он тянется к ней руками, он входит в нее с тихим стоном, чтобы обнаружить, что это в Селесту, а не в Сутан, вонзился он с таким слепым, таким яростным отчаянием.

После таких снов он пробуждается с такой кошмарной эрекцией, что аж в паху ломит. Сердцебиение и сухость во рту прогоняют остатки сна и он лежит в скомканной постели, пока горечь, переполняющая все его существо, не заставит его подняться, молча одеться, выкатить свой велик и умчаться во тьму навстречу брезжущему рассвету.

Он тоскует по Сутан. Но то, что он потерял радость общения с ней, ее любовь, ее теплоту, не могло не случиться. Это, как Салот Сар говорил о своей победе, – неизбежность. Как приход муссонов.

Несмотря на то, что он говорил Сутан тогда в саду, он так и не рассказал никому о подслушанном разговоре между Селестой Вогез и Салот Саром. Он очень тоскует по Сутан, но эта тоска, как он понимает, вряд ли может быть достаточным наказанием для него за то, что он все еще держит про себя свою тайну. В душе он знает, что ему не хочется подвергать себя опасности. Он мучается сознанием собственной трусости, но не может ее отрицать перед самим собой.

Солнце устало нещадно палить и забежало за черную тучу. Полил дождь. Крис прибавил скорости и поравнялся со своей командой, с ребятами, с которыми он разделит победу или поражение в Тур де Франс. Завтра они вылетают в Париж. Слазят на Эйфелеву башню, посмотрят собор Парижской Богоматери, увидят площадь Бастилии, сходят в Лувр. Обычно достопримечательности только утомляют его, вместо того, чтобы вселять благоговейное почтение к себе. Он как-то всегда теряется в них, как Иона в чреве кита. А особенно в его теперешнем состоянии.

В Париже его продолжает мучить беспокойство. Плохо спит по ночам. В голове постоянно какой-то звон, как в потревоженном улье. Мысли, как пчелы, маются в бесполезной суете. Наконец решается сходить в американское посольство. Посол, как назло, в отъезде, а первый секретарь занят какими-то делами.

Прождав полтора часа, Крис заходит в комнату, полную громоздкой мебели, напоминающей чудовищной величины детские кубики. В комнате господствует полумрак, словно внезапно наступили сумерки. Самым примечательным предметом является вентилятор, и Крис догадывается, что это, конечно, не кабинет самого посла.

Он рассказывает о Салот Саре и Камбодже какому-то прыщавому юнцу, сидящему за столом. Он вряд ли старше меня самого, думает Крис. Когда рассказ уже приближался к середине, юнец вдруг перебил его словами: «Извините, так как, вы сказали, вас зовут?» Когда Крис ответил, прыщавый кивнул с умным видом. Все время он держал в руке перо и водил им по бумаге, но, когда Крис туда ненароком заглянул, он увидал, что тот рисует девку с большими грудями.

Мне надо поговорить с первым секретарем Посольства, закончил Крис.

Боюсь, это невозможно, сказал прыщавый юнец скучающим, авторитетным тоном бывалого бюрократа. Улыбнулся деланной улыбкой, дорисовывая кромку сверхмини-юбки.

Крис встал.

– У вас все? – спросил прыщавый юнец.

В гостиничном номере Крис написал письмо Послу США во Франции, переписал аккуратно и отослал. Что еще он мог сделать? Больше ничего и не придумаешь, что сделать. Как Сутан и предсказывала.

Группа уже ждет его в вестибюле. Едут на север, в Рубо. В поезде они нервничают, обсуждают различные тактические приемы, стратегии... И вот, наконец, в полдень, под дождем они борются за старт на опасно скользких, мощеных булыжником улочках. А потом они два дня едут через Бельгию и Голландию по безупречно ухоженным городам-паркам. Опять пересекают границу Франции вблизи Мезирэ, взбираются на длинные пологие склоны холмов, проносятся вдоль дорог, обсаженных по обе стороны деревьями, мимо старинных каменных крепостей, свидетелей тех времен, когда Франция еще не была Францией.

Они прыскают воду в пересохшие рты, когда убийственная жара особенно допекает. При ярком солнце он видит перед собой Сутан, и при проливном дожде он тоже видит ее. И даже во время короткого сна – каждый раз в другом городе – она не отстает от него. Каждой своей жилкой, каждой больной мышцей он чувствует ее отсутствие. Она или, возможно, то, что она символизировала для него, – как открытая рана в его душе, которая никак не может зарубцеваться, и которую он постоянно бередит.

Не первый, и не второй, но каждый день он идет впереди стаи, ни на минуту не выпуская из виду желтую майку лидера. День за днем, по мере того, как гонка продолжает наматывать кишки участников на колеса их машин, когда начинает сказываться усталость и выдержка начинает сдавать, Тур де Франс постепенно вырастает в его сознании, превращаясь в нечто аналогичное поискам Святого Грааля. Как будто пересечение финишной линии явится каким-то спасением, очищением духа, прощением греха, связанного с тем, что он сейчас находится здесь, вдали от войны.

В последний день велогонки, под предгрозовым небом, Крис опять в непосредственной близости к желтой майке. Париж, который оставался недостижимой мечтой двадцать два дня, – вот он.

К тому времени, когда они покидали Кретейль – оборку на нижней юбке великого города, по выражению велосипедистов – вдоль всей дороги, по которой проходила велогонка уже начали выстраиваться толпы зрителей – сплошная людская полоса двенадцать – четырнадцать человек в глубину. Крис чувствует, как коллективное дыхание зрителей подталкивает его в спину, как ветер. Болит каждая клеточка тела, но адреналин, его верный помощник, поступает исправно, и он набирает скорость, обходит сначала француза Троя, затем одного за другим Юрко из Югославии и Спартана из Бельгии.

Только двое остаются впереди него: Мадлер и Кастель. Кастель, француз, который едет в желтой майке лидера последние три дня, жмет по-прежнему впереди: в родном доме, как известно, и стены помогают. Мадлер, жилистый швейцарец, который лидерствовал в гонке на первых шести этапах, повис у Кастеля на хвосте и висит весь этот долгий, трудный, последний день.

Крис, хотя и подбирался вплотную к лидеру несколько раз, смог покрасоваться в желтой майке только в продолжение одного этапа. Один раз – как раз после того, как они проехали Баллон д'Альзас во время шестого этапа – механическая поломка заставила его потерять одиннадцать секунд – целую вечность для гонщика. От Тононле-Бэ до Шамонэ – девятый этап – он был так близок к желтой майке, что мог дотянуться до нее рукой, когда они с Кастелем пересекли финишную линию один за другим, с интервалом в несколько сотых секунды. А из Динье – на двенадцатый этап – он выехал в желтой майке лидера, которую он отвоевал все-таки у Кастеля.

Но это все неважно теперь, думает Крис. В конце концов, финиш на Елисейских Полях – вот что важно. Я вижу это прекрасное мужское тело, облаченное в желтую майку, как оно пересекает финишную линию под Триумфальной Аркой,говорила Сутан, проводя ладонями по его груди. О Боже, сделай так, чтобы ее слова сбылись!

Сначала дела складывались неблагоприятно для него. Велогонки вообще спорт, в котором заправилами являются страны центральной Европы. Уже само его включение в команду было маленькой сенсацией, и журналисты, освещающие подготовку к гонке, носились с ним, как со знаменитостью. И потом, когда он смог держаться наравне с сильнейшими и даже смог обогнать многих зарекомендовавших себя профессионалов. Он хорошо себя показал и в рывках, и в затяжных спусках, а особенно во время трудных этапов во Французских Альпах, где многие пророчили, что он сдохнет.

И вот теперь, в последний день, у него были законные шансы выиграть и всю гонку. Если он придет сегодня первым, то у него будет достаточное количество очков, чтобы быть провозглашенным победителем.

Кто бы его сейчас мог узнать? Он потерял почти десять фунтов, весь зарос рыжеватой щетиной, потому что не было времени бриться. Поймав на днях отражение своего лица в витрине магазина, когда он становился на старт, начиная новый этап, он поразился, до чего он сейчас похож на кельтского воина, которым часто воображал себя в детстве. Таким бы его хотел видеть отец.

Его сознание, отупевшее от усталости и, одновременно, подстегиваемое неимоверным количеством адреналина, поступающего в кровь, сконцентрировано только на одном: на финише. Как и другие гонщики, он уже давно перешагнул через состояние организма, называемое изнеможением. Как в трансе – древние считали, что в такие моменты человек близок к божеству – лидеры гонки рвались к сердцу Парижа, чтобы, описав шесть кругов по Елисейским Полям, сорвать ленту, протянутую поперек Триумфальной Арки.

Толпы и толпы народа. Как они вопят, выкликая имена своих любимцев, когда те проносятся мимо! Крис слышит и свое собственное имя. Удивительно!

Внизу широкого, прекрасного бульвара Крис в конце концов обгоняет Мадлера, чемпиона Швейцарии. На всю жизнь он запомнит остолбенелое выражение на лице велосипедиста.

Теперь уже и спину Кастеля видит Крис. Ног своих он давно не чувствует. Плечи, сгорбленные навстречу ветру и дождю, будто залиты цементом. Они уже проходят пятый круг по Елисейским Полям. Двадцать два дня борьбы позади, только считанные минуты остаются до конца изнурительной гонки – ничтожно малое время.

Крис все уменьшает расстояние между собой и лидером, – медленно, но неумолимо. На последнем круге Кастель слегка оскользнулся на предательски мокром асфальте, и Крис выиграл, пожалуй, три или даже четыре секунды. Его переднее колесо уже на уровне заднего колеса велосипеда Кастеля.

Он пытается вырвать и эти оставшиеся несколько футов, но отчаянным усилием Кастель не дает ему догнать себя. Крис уже видит и финишную линию, пока еще далекую, но зовущую, как песня сирен.

Теперь он знает, что надо сделать еще один рывок, всего один. Вместо того, чтобы продолжать пытаться обойти Кастеля, он слегка отстает и оказывается прямо позади лидера. Тотчас же чувствует, как заметно уменьшилось сопротивление воздуха. Он собирается с силами, идя спокойным коридором в кильватере Кастеля.

И вот, когда до конца остается триста ярдов, он начинает последнее ускорение, идя сначала относительно спокойно, но постоянно наращивая скорость, пока ноги не начали работать на полную мощность. Тогда он вырвался навстречу ветру справа от Кастеля и начал его перегонять. Вот он проходит мимо пораженного француза и бросается к финишу, чтобы завоевать, как и предсказывала Сутан, желтую майку под Триумфальной Аркой.

Все мелькает перед его глазами. Он до такой степени увлечен, что сначала не замечает собаки, выскочившей из-под ног полицейских, стоящих шпалерами до самой Арки, чтобы зрители не мешали стартовать спортсменам.

Собака была уже совсем рядом, когда ее силуэт зарегистрировался его сознанием. Но и это была бы не беда на сухом асфальте: вильнул слегка рулем – и все в порядке. Но мокрая дорожка, которая только несколько минут назад подвела Кастеля, сыграла с Крисом жестокую шутку.

Крис вильнул рулем, чтобы избежать столкновения с собакой, колеса заскользили, потеряли сцепление с дорогой, и Крис стремглав полетел на землю, а его машина упала всей тяжестью на его ногу и бедро.

Боль обожгла его, сразу же густо потекла кровь. Он услыхал крики, низкие звуки клаксона подъезжающей машины скорой помощи. Видит – под странным углом, поскольку лежит боком – ноги людей, бегущих со всех сторон к нему.

Поднимает голову и видит Кастеля, пересекающего финишную линию – выгнув спину, вскинув руки над головой, сжав кулаки в победном жесте. Переводит взгляд на свои ноги и видит открытую рану: кровь хлещет, сквозь развороченное мясо проглядывает кость. Никогда в жизни не видал он ничего более обнаженного и белого, чем эта кость.

Он откидывается назад, на чьи-то руки. Испытывает большое облегчение, когда двое полицейских снимают с него придавивший больную ногу велосипед. Затем боль вновь обрушивается на него, и он теряет сознание.

* * *

Собака. Блохастая, вонючая тварь. Надо было прямо на нее ехать, думает он. А потом мысль: все равно было бы то же самое. Все равно бы сверзился.

Как будто чей-то посторонний голос: Какая разница? Все уже позади.

Потом думает: Если бы я налетел на нее, мог бы и убить. Нет, не могу я лишить жизни живое существо.

Он открывает глаза и, к своему величайшему удивлению, видит Сутан.

– Зачем ты здесь?

Видеть тебя больше не хочу,сказала она тогда.

– Я приехала сюда, – сказала она, наклоняясь над ним, простертым на больничной койке, – чтобы видеть, как ты победишь их всех. И ты бы мог.

Я бы мог, думает он. Какой точно смысл она вкладывает в эти слова?

– Собака...

– Я видела все, – сказала Сутан. – И первой прорвалась через полицейский заслон. Это я поддерживала тебя за спину, когда с тебя снимали велосипед. И сюда приехала с тобой на машине скорой помощи.

Он смотрел на нее и думал, что же он все-таки чувствует, кроме пустоты на душе? Похоже, он вернется из Франции ни с чем.

– Нога...

– С ней будет все в порядке. Врачи говорят...

– Но такой, как прежде, она уже не будет. – Крис видит, что Сутан отвела глаза. – Во всяком случае, в Тур де Франс мне больше не участвовать.

– Да, – подтвердила она. – С этим покончено.

Ну а тогда, подумал Крис, пропади все пропадом. Он откинулся на подушки и закрыл глаза.

– Все-таки, зачем ты здесь, Сутан?

– Я думала..., – она оборвала сама себя. Он слышит, как она расхаживает по комнате, очевидно, раздумывая. Наконец, говорит: – Ты написал одно письмо.

– Да, о Салот Саре и Камбодже. Я был в нашем посольстве в Париже, но никто там не хотел меня слушать. Поэтому я был вынужден написать Послу лично, небеспристрастное ходатайство за народ Камбоджи. Я рад, что письму дан ход.

– Ничего из этого не вышло. Расследование замяли, как я и предсказывала. – Она подняла на него глаза. – Ты бросил тень на моих родителей. Я предупреждала тебя, что этого не следует делать.

– Ну и что? – А, пропади этот Салот Сар, пропади Камбоджа, и пропадом пропади родители Сутан!

– А то! Ты ничего не достиг, а лишь сам влип в историю. Ты сам спросил меня, вот я и объясняю. Вот почему я здесь. Через несколько дней ты сможешь покинуть больницу. Как только тебя отпустят отсюда, немедленно беги из Франции.

Теперь он открыл глаза, и сразу же в памяти прозвучали ее слова: Если ты начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее, то мой отец быстренько организует тебе скорую смерть!Но он уже слишком разозлился, чтобы промолчать и сейчас. – А то что?

У Сутан на глазах слезы.

– Я не хочу, чтобы тебе было плохо. – Она кусает губы, чтобы не расплакаться. – Вот я и пришла. Это все, что я могла для тебя сделать. Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказала слишком много.

Она идет к дверям, останавливается, вцепившись в стальную ручку, словно отпусти она ее, и сразу силы покинут ее и она упадет на пол.

– Тебе следовало выиграть гонку, Крис, – как-то устало произносит она. – В моей памяти ты навсегда останешься в желтой майке.

С ее уходом больничная палата сжалась до размеров тюремной камеры. Словно приступ клаустрофобии, подумал Крис. Стало трудно дышать. Лежа в своей постели, он задыхался и потел от страха.

В коридоре раздались чьи-то шаги. Он затаил дыхание и ждал, когда человек пройдет мимо палаты. Но он не прошел, а остановился у его двери. Наверно с ножом, подумал Крис, беспощадный и страшный, он пришел, чтобы заткнуть мне рот навеки. Вот она, моя скорая смерть.

Крис в ужасе пытается сесть в кровати, но, как в страшном сне, чувствует, что не может пошевелить и пальцем. Да уже и поздно что-либо делать. Дверь открывается настежь и заходит смуглый человек.

Он улыбается Крису и говорит:

– Я д-р Деверо. Ну, как мы себя сегодня чувствуем, мосье Хэй?