Текст книги "Возвращение Борна"

– Это верно. Международная система безопасности всеобъемлюща и весьма эффективна. Вооруженное нападение обречено на неудачу и приведет лишь к вашей гибели. Но у меня имеется план, благодаря которому мы сумеем не только проникнуть в отель «Оскьюлид», но и получим возможность за один раз прикончить всех, кто будет там находиться, и при этом даже не привлечем к себе внимания. Через несколько часов после того, как это произойдет, вы получите все, о чем ваш народ мечтал веками.

– Халид Мурат боялся будущего, которое нас ожидает, того, что мы, чеченцы, могли бы достигнуть! – От праведного гнева щеки Арсенова залила краска. – Мир слишком долго игнорировал нас. Россия вгоняет нас в землю, а тем временем их собратья по оружию, американцы, смотрят на все это и не предпринимают ничего, чтобы помочь нам. На Ближний Восток они швыряют миллиарды, а Чечне не достается ни цента.

У Спалко был довольный вид преподавателя, любимый ученик которого демонстрирует высочайший уровень познаний перед лицом экзаменационной комиссии. Его глаза горели торжеством.

– Скоро все будет иначе. Еще пять дней – и у ваших ног окажется весь мир: власть, уважение людей, которые бросили вас на произвол судьбы и еще вчера плевали на ваши головы, и Россия, и исламский мир, и Запад, и, в особенности, Соединенные Штаты!

– Речь идет о том, что мы изменим весь мировой порядок, Зина! – с горячностью воскликнул Арсенов.

– Но как? – спросила женщина. – Разве это возможно?

– Ровно через три дня встречайте меня в Найроби, – сказал Спалко, – и тогда вы все увидите собственными глазами.

* * *

Вода – черная, глубокая, живая – смыкается над головой, и все его существо пронизывает непередаваемый ужас. Он борется за жизнь ожесточенно, отчаянно, пытаясь вырваться на поверхность, но что-то свинцовым грузом тянет его на дно. Тогда он опускает голову вниз и видит тянущуюся из глубины толстую, увитую водорослями веревку, верхний конец которой привязан к его левой лодыжке. Другой ее конец теряется далеко внизу, в черной толще воды. Но, что бы там ни находилось, оно очень тяжелое и непреодолимо увлекает его ко дну, поскольку веревка туго натянута. Стараясь освободиться, он из последних сил тянет руку вниз, опухшие пальцы скребут веревку, пытаясь развязать узел. И вот Будда, медленно вращаясь в воде, начинает свободное падение и вскоре скрывается в непроглядной черноте…

Хан, как всегда, проснулся мгновенно, ощущая невыносимую боль утраты. Он лежал на скомканных, пропитанных потом простынях. В течение некоторого времени обрывки регулярно посещавшего его ночного кошмара продолжали пульсировать в его мозгу. Он непроизвольно протянул руку и прикоснулся к своей левой лодыжке, словно желая убедиться в том, что веревки там нет. Затем – уже бодро, даже с удовольствием – пробежался пальцами по тугим мускулам на своем животе и груди, пока не нащупал маленькую, вырезанную из камня фигурку Будды, висевшую на золотой цепочке у него на шее. Он не снимал ее никогда, даже ложась спать. Разумеется, Будда оказался на месте. Это был его талисман, хотя сам он пытался убедить себя в том, что не верит ни в какие талисманы.

С недовольным ворчанием Хан поднялся с кровати, прошлепал босиком в ванную комнату и побрызгал холодной водой себе в лицо. Затем – включил лампу и несколько секунд моргал от яркого света. Приблизив лицо к зеркалу, он стал рассматривать свое отражение с такой тщательностью, словно видел его впервые в жизни.

Вернувшись в спальню, Хан включил лампу на тумбочке, присел на край кровати и уже в который раз стал перечитывать досье, полученное от Спалко. Ничто в нем не давало ни малейшего повода предположить, что Вебб может обладать теми способностями и навыками, которые этот человек в полной мере продемонстрировал Хану. Он прикоснулся к огромному багровому кровоподтеку на шее, вспомнил про сеть, умело изготовленную Веббом из длинной лозы и мастерски установленную по всем правилам диверсантской науки. Затем Хан со злостью вырвал из папки и скомкал единственный хранившийся там листок, оказавшийся не просто бесполезным, а вовсе никчемным, поскольку не приблизил его ни на шаг к пониманию того, что на самом деле представляет собой его мишень. Спалко снабдил его либо неполной, либо абсолютно ложной информацией.

Хан предполагал, что самому Спалко точно известно, кто такой и чем на самом деле занимается Дэвид Вебб. Необходимо было выяснить, не ведет ли Спалко какую-нибудь хитрую игру, в которую вовлечен Вебб. Потому что у Хана в связи с Дэвидом Веббом имелись собственные планы, и помешать их осуществлению не сможет никто, даже такой человек, как Степан Спалко.

Вздохнув, он погасил свет и снова лег на спину, но сон к нему уже не шел. В его мозгу теснились самые разные предположения. До того момента, когда он согласился выполнить задание Спалко, Хан даже не подозревал о том, что Дэвид Вебб жив. Вряд ли он взялся бы за это дело, если бы Спалко не использовал в качестве наживки именно Дэвида Вебба. Он заранее знал, что Хан не устоит перед соблазном отыскать Вебба и разделаться с ним. Более того, Спалко, судя по всему, все больше начинал верить в то, что Хан является его собственностью, а Хан, в свою очередь, все глубже убеждался в том, что Спалко страдает ярко выраженной манией величия.

В джунглях Камбоджи, где ему пришлось выживать, будучи еще совсем ребенком, Хану не доводилось иметь дело с мегаломаньяками. Жаркий влажный климат, непрекращающийся хаос войны, отсутствие уверенности в том, что удастся дожить до завтрашнего дня, – все это вместе приводило людей на грань безумия. Оказавшись в столь невыносимой среде, слабые умирали, сильные выживали, меняясь и приспосабливаясь к первобытным условиям жизни.

Лежа в кровати, Хан поочередно прикасался к шрамам на своем теле. Это был своего рода ритуал, с помощью которого он пытался защитить себя. Нет, не от новых телесных ран, которые в любой момент мог нанести ему другой взрослый и сильный человек, а от безымянного ужаса, мурашками бегущего по коже ребенка, когда он оказывается в убийственной ночной черноте. Просыпаясь от подобных кошмаров, дети обычно бегут в спальню родителей, забираются к ним под одеяло и, оказавшись в этом уютном, теплом гнездышке, вскоре засыпают. Но у Хана не было ни родителей, ни кого-либо другого, кто мог бы утешить его. Напротив, он был вынужден изо дня в день вырываться из цепких когтей взрослых подонков, рассматривавших его в качестве либо товара, либо средства удовлетворения своих извращенных сексуальных потребностей. Рабство – вот единственное, что он знал на протяжении многих лет. Он находился в рабстве то у белых, то у желтокожих, с которыми Хана то и дело сводила его несчастная судьба. Он не принадлежал ни к одному из цивилизованных миров, который мог бы вступиться за него, и обидчики безошибочно угадывали это. Он являлся полукровкой, и поэтому его осыпали бранью, проклинали, били, унижали, уничтожали его человеческое достоинство так, чтобы оно больше никогда не смогло возродиться.

И все же он не сломался, сумев перенести все испытания. Цель его повседневного существования заключалась только в одном – выжить. Но на собственном горьком опыте Хан понял: убежать от очередной опасности недостаточно, поскольку те, в рабстве у которых ты находился, непременно найдут тебя, настигнут и жестоко накажут. Подобное случалось с ним дважды, и дважды после этого он оказывался на грани смерти. Именно тогда Хан осознал, что для выживания необходимо нечто большее. Если хочешь остаться в живых, ты должен и сам научиться убивать.

* * *

Часы показывали почти пять утра, когда группа захвата из состава спецназа ЦРУ подкрадывалась к мотелю, наблюдение за которым она в течение некоторого времени вела, укрывшись за машинами полицейского кордона на главном шоссе. О появлении в мотеле Джейсона Борна ЦРУ сообщил ночной портье, очнувшись после изрядной дозы таблеток ксанакса и увидевший лицо Борна, смотревшее на него с телеэкрана. Сначала он крепко ущипнул себя за ляжку, решив, что переусердствовал, «катая колеса», а затем снял трубку телефона и набрал номер, указанный на экране.

Командир группы захвата предусмотрительно отдал приказ выключить все фонари, горевшие возле мотеля, чтобы его люди имели возможность приблизиться к зданию в полной темноте. Однако в тот момент, когда спецназовцы начали выдвигаться на исходную позицию, трейлер-рефрижератор, припаркованный у дальнего конца мотеля, включил двигатель и зажег фары, осветив мощными лучами часть притаившейся команды. Главный спецназовец стал ожесточенно размахивать руками, веля незадачливому водителю выключить фары, а затем подбежал к грузовику и приказал бедолаге немедленно убираться ко всем чертям. Шофер, с вытаращенными от страха глазами, сделал то, что от него требовали: выключив фары и поспешно выехав с автомобильной стоянки, он вырулил на главное шоссе и вдавил педаль акселератора в пол.

Командир подал знак своим людям, и бойцы бесшумно направились к комнате Борна. Еще один знак – и двое из них отделились от группы и, обойдя здание с тыла, остановились у окна нужного номера. Выждав двадцать минут, командир отдал своим подчиненным приказ надеть противогазы. После этого двое стоявших у окна выстрелили внутрь комнаты гранатами со слезоточивым газом. Главный рубанул воздух рукой, и бойцы ворвались в комнату, сорвав дверь с петель. Из двух валявшихся на полу гранат с шипением выползали клубы удушливого белого дыма. На экране включенного телевизора, транслировавшего канал Си-эн-эн, застыло лицо человека, которого им было приказано захватить. На заляпанном, вытоптанном ковре валялись остатки поспешной трапезы, постель была разобрана и смята. Однако, кроме самих спецназовцев, в комнате не оказалось ни одной живой души.

* * *

Рефрижератор на полном ходу удалялся от мотеля, а в его кузове, доверху уставленном пластиковыми коробками со свежей клубникой, лежал Джейсон Борн. Он удобно устроился в паре метров выше уровня пола, соорудив себе уютное, хотя и несколько холодное гнездышко из коробок, не позволявших ему свалиться на крутых виражах. Проникнув в кузов, он тщательно запер за собой дверь. Все грузовые машины этого класса были оснащены специальными устройствами, позволяющими запирать и отпирать двери как снаружи, так и изнутри, чтобы никто по нелепой случайности не оказался заблокированным в ледяных внутренностях холодильника на колесах.

Включив на несколько секунд свой карманный фонарик, он увидел между рядами проход – достаточно широкий, чтобы по нему сумел пройти взрослый мужчина. В верхней части правой стенки кузова располагалась решетка вентиляционного отверстия, через которую должен был выходить нагревшийся воздух, уступая место холодному, который нагнетался мощным компрессором.

Внезапно рефрижератор начал тормозить, а затем и вовсе остановился. Все чувства Борна обострились до предела. По всей видимости, это был полицейский кордон.

В течение не менее пяти минут царила полная тишина, а затем послышалось грубое лязганье засовов открывающейся двери кузова и раздались голоса:

– Вы подбирали кого-нибудь, кто голосовал на дороге, мистер Гай? – донесся до ушей Борна голос одного из полицейских.

– Нет, сэр, я на дороге вообще никогда и никого не подбираю, – ответил водитель. – А что случилось-то?

– Взгляните на эту фотографию. Вы, случаем, не видели этого человека?

– Не-а!

– А что везете?

– Свежую клубнику, – ответил Гай. – Послушайте, офицеры, имейте совесть! Когда перевозишь такой нежный груз, нельзя расхлебянивать двери! Представляете, какой штраф мне придется заплатить, если клубника, не приведи бог, испортится?

Послышалось чье-то ворчание, потом мощный луч фонаря заплясал по внутренностям рефрижератора.

– Ладно, приятель, закрывай, – буркнул полицейский. Луч фонаря погас, грохнула дверь кузова, и по центральному проходу, отразившись от противоположной стенки, прокатилось гулкое эхо.

Борн подождал, пока грузовик, направляясь по шоссе к стольному городу Вашингтону, наберет скорость, и только затем выбрался из своего клубничного убежища. Мысли в его голове теснили друг друга. Копы наверняка показали Гаю фотографию Дэвида Вебба, которая уже транслировалась по Си-эн-эн.

Через полчаса равномерный шум гладкого шоссейного покрытия под колесами прекратился. Машина остановилась, и из-за металлических стен кузова стали доноситься обычные для любого города звуки дорожного движения. Пора выбираться наружу!

Борн подошел к двери и надавил на поршень предохранителя. Тот не поддался. Он предпринял еще одну попытку, приложив на сей раз гораздо более мощное усилие. Ничего! Ругаясь прерывающимся от усилий голосом, Борн вытащил из кармана фонарь, найденный в кухне Конклина, и, направив его луч на замок, увидел удручающую картину: механизм был изуродован – окончательно и бесповоротно.

Глава 5

Директор Центрального разведывательного управления находился на традиционном вечернем совещании, проводимом Робертой Алонсо-Ортис, помощником президента США по национальной безопасности. Они встретились в комнате ситуационных игр Белого дома – круглом помещении в недрах резиденции американских президентов. Множество комнат, расположенных над их головами, украшенных деревянными панелями и изумительной красоты инкрустациями, ассоциировались в сознании большинства американцев с историей их страны. Но здесь, в самой нижней части здания, в полной степени ощущалась вся мощь пентагоновских олигархов, создававших эти лабиринты на протяжении многих десятилетий. Вырубленное в древней скальной породе, расположенное ниже фундамента Белого дома, это помещение было настолько огромным, что угнетало своими размерами. Это был подлинный храм неуязвимости.

Алонсо-Ортис, директор ЦРУ, их помощники, а также наиболее доверенные сотрудники Секретной службы уже, наверное, в сотый раз обсуждали схему обеспечения безопасности грядущей встречи на высшем уровне в Рейкьявике, в ходе которой президенты России, США и ведущих государств исламского мира должны были обсудить пути борьбы с международным терроризмом. На большом экране поочередно меняли друг друга подробнейшие поэтажные планы отеля «Оскьюлид» и информация, касающаяся всего, что так или иначе сопряжено с обеспечением безопасности помещения: входы и выходы, лифты, крыша, окна и так далее. Была налажена прямая видеосвязь с Рейкьявиком, где уже работал специально откомандированный туда директором агентства Джеми Халл, так что он тоже имел возможность участвовать в совещании.

– Мы не имеем права допустить ни малейшей ошибки, – говорила Алонсо-Ортис. Она великолепно выглядела: с черными как вороново крыло волосами и яркими, светящимися умом глазами. – Все составляющие части нашей схемы должны сработать безукоризненно. Любая, пусть даже самая микроскопическая брешь в обеспечении безопасности может привести к поистине катастрофическим последствиям. Под откос будут пущены все те колоссальные усилия, которые на протяжении последних полутора лет прилагал наш президент, выстраивая выгодную для нас систему взаимоотношений с ведущими государствами исламского мира. Мне нет нужды рассказывать вам, – продолжала она, – о том, что за фасадом показной готовности арабов к сотрудничеству скрывается глубоко укоренившееся недоверие к западным ценностям, этическим нормам иудейско-христианского мира и всему, что страны Запада исповедуют. Даже малейший намек на то, что наш президент обманул их, будет иметь незамедлительные и ужасные последствия.

Алонсо-Ортис обвела взглядом собравшихся за столом. У этой женщины был удивительный дар: она могла обращаться сразу ко многим людям, но при этом каждому казалось, что она разговаривает именно с ним.

– Не допускайте ошибок, джентльмены. В противном случае мы можем получить – я не преувеличиваю, поверьте! – глобальную войну, повсеместный джихад, какого мы еще не видели и, возможно, даже не в состоянии себе вообразить.

Она уже хотела предоставить слово Джеми Халлу, как тут в комнату вошел молодой стройный мужчина, бесшумно приблизился к директору ЦРУ и вручил ему запечатанный конверт.

– Прошу прощения, доктор Алонсо-Ортис, – извинился Директор, а затем разорвал конверт и стал читать находившееся в нем послание. По мере чтения пульс у него учащался. Помощник президента по национальной безопасности не любила, когда проводимые ею совещания прерывались, да еще столь бесцеремонным образом. Зная, что она пристально смотрит на него, Директор тем не менее отодвинул стул и встал.

Алонсо-Ортис адресовала ему протокольно-вежливую улыбку. Губы ее были сжаты столь плотно, что стали почти не видны.

– Надеюсь, у вас имеются достаточно веские основания для того, чтобы столь внезапно покинуть наше совещание?

– Не сомневайтесь, доктор Алонсо-Ортис, основания – более чем веские.

Директор, хотя и был ветераном политических баталий, хоть и обладал благодаря занимаемому посту достаточно большой властью, все же не собирался бодаться с человеком, мнение которого значило для президента больше, чем любое другое. Поэтому он ничем не выдал овладевшее им раздражение. На самом деле Директор питал по отношению к Алонсо-Ортис глубочайшую антипатию, причем – по двум причинам одновременно. Во-первых, она отодвинула его в сторону и узурпировала то место рядом с президентом, которое традиционно принадлежало ему. Во-вторых, она была женщиной. Именно поэтому Директор воспользовался тем немногим, что пока еще оставалось в его власти, – правом не сообщать ей причину своего внезапного ухода. А ей, он не сомневался, больше всего на свете хотелось бы о ней узнать.

Улыбка помощника президента по национальной безопасности стала еще тоньше.

– В таком случае я была бы чрезвычайно признательна, если бы в ближайшее время вы самым подробным образом проинформировали меня о тех чрезвычайных обстоятельствах, которые заставляют вас покинуть наше совещание в данный момент.

– Всенепременнейшим образом… – буркнул Директор, выходя из комнаты, а когда дверь за его спиной закрылась, добавил: – Ваше величество!

Агент, который принес ему пакет, а теперь шел рядом, не удержался и фыркнул.

* * *

Директору потребовалось меньше пятнадцати минут, чтобы добраться до штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, где приезда шефа с нетерпением дожидалось все руководство агентства. Поводом для этого экстренного собрания послужило убийство Александра Конклина и доктора Морриса Панова. Главным подозреваемым являлся Джейсон Борн.

За большим столом собрались мужчины с сосредоточенными лицами, в строгих, безупречно сшитых костюмах и начищенных до блеска ботинках. Цветные рубахи с яркими воротниками были не для них. Привыкшие находиться в коридорах власти, эти люди были столь же выдержанны, сколь и их одежда. Они придерживались консервативных взглядов, являлись выпускниками лучших университетов, отпрысками приличных семей, сыновьями респектабельных отцов, пристроивших их в уважаемые ведомства. Поэтому все они излучали уверенность правильных людей, подлинных лидеров, обладающих аналитическим умом, прозорливостью и энергией – свойствами, необходимыми, чтобы безукоризненно делать свое дело. А комната, в которой они сейчас находились, являлась сердцем секретного мира – компактного, но протянувшего свои щупальца во все концы света.

Как только Директор вошел и занял свое место, свет в комнате стал меркнуть, а на проекционном экране возникло изображение двух лежащих на полу тел – фотография, сделанная криминалистами на месте преступления.

– Ради всего святого, – закричал вдруг Директор, – уберите это! Что за безумие? Мы не можем, не должны видеть этих людей вот так, в таком виде!

Мартин Линдрос, его заместитель, нажал кнопку, и экран погас.

– Чтобы ввести всех в курс дела, сообщаю, что вчера мы получили подтверждение: машина, обнаруженная у дома Александра Конклина, принадлежит Дэвиду Веббу.

Директор кашлянул, и Линдрос, поняв намек, умолк.

– Давайте называть вещи своими именами, – заговорил Директор, подавшись вперед и положив кулаки на блестящую поверхность стола. – Возможно, внешний мир действительно знает этого человека под именем Дэвида Вебба, но в этих стенах он известен как Джейсон Борн. Вот давайте и будем называть его этим именем.

– Есть, сэр! – отчеканил Линдрос, понимая, что шеф находится в дурном расположении духа и любая попытка возразить ему чревата крупными неприятностями. Линдросу не было нужды сверяться со своими записями, столь свежи были в памяти последние события и то, что ему удалось выяснить.

– В последний раз Вебба… э-э-э… то есть Борна видели в студенческом городке Джорджтаунского университета примерно за час до убийства. Имеется свидетель, заметивший его бегущим к машине. Можно предположить, что оттуда Борн поехал прямиком к дому Конклина. В момент убийства или примерно в это время Борн определенно находился в доме. Отпечатки его пальцев обнаружены на стоявшем в библиотеке бокале с недопитым скотчем.

– А пистолет, который нашли на месте преступления? – спросил Директор. – Это из него застрелили несчастных?

– Да, сэр, баллистики утверждают это с абсолютной определенностью.

– И оружие принадлежит Борну? Ты в этом уверен, Мартин?

Линдрос сверился с лежавшим перед ним листком и затем передал его шефу.

– Регистрационные органы подтверждают, что оружие принадлежит Дэвиду Веббу. Нашему Дэвиду Веббу.

– Сукин сын! – Руки Директора тряслись. – Есть ли на пистолете отпечатки пальцев этого ублюдка?

– Пистолет был тщательно вытерт, – ответил Линдрос, заглянув еще в один листок. – На нем не нашли вообще никаких отпечатков.

– Виден почерк профессионала. – Директор сразу как-то постарел и съежился. Терять старых друзей – всегда тяжело.

– Да, сэр, совершенно верно.

– А где сам Борн? – прорычал Директор. Было видно, что само упоминание этого имени причиняет ему боль.

– Ранним утром мы получили сообщение о том, что Борн остановился в мотеле «Вирджиния», неподалеку от одного из дорожных кордонов, – стал докладывать Линдрос. – Местность была немедленно оцеплена, к мотелю выслана группа захвата. Но даже если Борн и находился там какое-то время, то к моменту прибытия спецназа его уже и след простыл. Он словно растворился в воздухе.

– Проклятье! – Щеки Директора раскраснелись от гнева.

К Линдросу бесшумно подошел его помощник и вручил ему лист бумаги. Изучив его содержание, мужчина поднял глаза на своего начальника.

– Еще раньше, сэр, я направил группу захвата в дом Борна – на тот случай, если он там объявится или выйдет на связь с женой. Дом оказался заперт и пуст. Никаких признаков жены Борна и двух его детей. Дальнейшее расследование позволило выяснить, что она приехала в школу и забрала детей прямо посередине уроков без каких-либо объяснений.

– Значит, все сходится! – Директора ЦРУ, казалось, вот-вот хватит удар. – Он постоянно опережает нас. А почему? Потому что он спланировал эти убийства заранее и продумал все вплоть до мелочей.

Во время недолгой поездки от Белого дома до Лэнгли Директор позволил эмоциям взять верх над собой. Сначала – убийство Алекса, потом – эта стерва Алонсо-Ортис со своими интригами… Поэтому на совещание он пришел уже на взводе. Теперь же, увидев ужасные фотографии убитых, он был готов вынести самый страшный приговор, не дожидаясь конца расследования. Весь дрожа, Старик, как за глаза называли его подчиненные, поднялся со своего места.

– Теперь мне совершенно ясно, что Борн окончательно «сошел с катушек» и превратился в настоящего маньяка. Александр Конклин был моим старым и преданным другом. Я не в состоянии подсчитать, сколько раз он ставил на карту не только свою репутацию, но и саму жизнь – во имя нашей организации, во имя нашей страны! Он был подлинным патриотом – во всех смыслах этого слова, человеком, которым мы по праву гордились.

Линдрос, слушая эту прочувствованную речь, вспоминал многочисленные случаи, когда Старик разражался яростными тирадами, направленными против ковбойской тактики Конклина, его тайных акций и вылазок, достойных разве что сорвиголовы. Превозносить покойников – обычное дело, но Линдрос полагал, что в их работе недопустимо и глупо закрывать глаза на опасные тенденции, наблюдающиеся среди агентов – как бывших, так и нынешних. Это в полной мере относилось и к Джейсону Борну. Он входил в категорию так называемых «спящих» или, проще говоря, законсервированных агентов. Самая худшая разновидность, поскольку их невозможно держать под контролем. Когда-то Борна вернули к активной работе, но не по его желанию, а в силу сложившихся обстоятельств. Линдрос знал о Борне очень мало и намеревался исправить это упущение сразу после того, как закончится совещание.

– Если у Александра Конклина и было единственное слабое место, его ахиллесова пята, то это именно Джейсон Борн, – продолжал тем временем Старик. – За много лет до того, как этот человек сошелся со своей нынешней женой, Мэри, он потерял всю свою семью – жену-тайку и двоих детей. Это произошло во время налета на Пномпень. Борн почти обезумел от горя, и именно тогда Алекс подобрал его на одной из улиц Сайгона и обучил своему ремеслу. Но и спустя годы, несмотря на то что психику Борна пытался восстановить сам доктор Панов, удерживать его под контролем было чрезвычайно сложно, хотя Панов в своих регулярных отчетах утверждал обратное. Каким-то образом он также попал под влияние Борна. Я предупреждал Алекса много раз, – продолжал Старик, – я умолял его вызвать Борна и подвергнуть его доскональной экспертизе со стороны наших экспертов-психологов, но он так и не согласился. Алекс, упокой Господи его душу, мог быть очень упрямым. Он верил в Борна.

Лицо директора ЦРУ покрывали мелкие капельки пота, его зрачки расширились.

– И чем обернулась эта вера? Алекса и Мо пристрелили, как собак, и сделал это тот самый агент, которого они, по их твердому убеждению, полностью контролировали. Истина же заключается в том, что Борн – неконтролируем! К тому же он опасен, как ядовитая змея. – Директор ударил кулаком по столу. – Я не допущу, чтобы эти хладнокровные, подлые убийства остались безнаказанными! Приказываю: любой ценой найти Джейсона Борна и уничтожить его.

* * *

Борн поежился. Он уже успел продрогнуть до костей. Подняв голову, он навел луч фонарика на решетку вентиляционного люка, а затем, пройдя по центральному проходу, приблизился к нему и вскарабкался на бастион из ящиков с клубникой. Чтобы вывернуть шурупы, на которых крепилась решетка, Борн использовал лезвие выкидного ножа. В кузов грузовика проник мягкий свет наступающего утра. Борн надеялся, что отверстие окажется достаточно широким и ему удастся пролезть в него.

Постаравшись максимально сузить плечи, Борн втиснул голову в люк и стал дергаться в разные стороны. Поначалу все шло хорошо и ему удалось продвинуться на несколько дюймов, но затем движение прекратилось. Борн отчаянно дернулся, но – безуспешно. Он застрял. Выдохнув из легких весь воздух, он заставил тело расслабиться, а затем рванулся вперед, сильно оттолкнувшись ногами. Ящики посыпались в проход, но ему все же удалось продвинуться еще чуть-чуть. Борн нащупал ногами ящики слева от себя, снова оттолкнулся от них и продвинулся еще немного. Повторив этот маневр несколько раз, Борн наконец сумел протиснуть в отверстие верхнюю часть туловища. Моргая, он смотрел на розовеющее небо, по которому плыли пушистые облака, меняющие свои очертания по мере того, как рефрижератор продолжал свой путь. Ухватившись за край крыши, Борн вытащил себя из люка, подтянулся и через секунду уже сидел на крыше кузова.

На первом же светофоре, когда машина остановилась на красный свет, Борн спрыгнул вниз, упал и перекатился, чтобы смягчить удар об асфальт. Поднявшись на ноги, он переместился с проезжей части на тротуар и отряхнулся. Когда трейлер, выбросив облако сизого дыма, тронулся, Борн приветливо помахал ничего не подозревающему Гаю.

Он находился на окраине Вашингтона, в его северо-восточном – самом бедном – районе. Небо все больше светлело, длинные тени рассветных часов отступали перед восходящим солнцем. В отдалении слышался шум дорожного движения, завывание полицейских сирен. Борн сделал глубокий вдох. Несмотря на обычный для города смог, воздух показался ему удивительно свежим. Возможно, он просто улавливал в нем запах свободы, особенно вкусный после долгой ночи, в течение которой он боролся за свою жизнь.

Борн шел до тех пор, пока не увидел полощущиеся в смутном еще утреннем свете красно-сине-белые треугольные вымпелы. Магазин, торгующий подержанными машинами, был еще закрыт. Борн зашел на безлюдную площадку, где были выставлены автомобили, выбрал первый попавшийся и, свинтив номерные знаки с соседней машины, установил их на «свою». Затем он взломал замок водительской двери, завел мотор, соединив напрямую провода зажигания, и через двадцать секунд уже мчался по улице.

Борн остановил машину возле допотопного вагончика-закусочной, облицованного листами хромированного металла. Это был настоящий реликт, чудом дошедший до сегодняшних дней из середины пятидесятых. На его крыше красовалась гигантская кофейная чашка, неоновые трубки, сплетавшиеся в название этого монстра, давно отслужили свой век. Внутри было жарко и душно, запах кофе и перегоревшего масла пропитал все поверхности. Слева стоял громоздкий кассовый аппарат и длинный ряд высоких табуретов с виниловыми сиденьями и хромированными ножками. Справа, напротив вереницы мутных от грязи окон, находились кабинки, в каждой из которых был установлен музыкальный аппарат с набором заезженных мелодий. Брось в прорезь четвертак – и наслаждайся.

Когда Борн вошел, звякнул колокольчик на двери, и головы всех посетителей повернулись в его сторону. Он оказался единственным белым в этом сомнительном заведении, и на его приветливую улыбку никто не ответил. Кто-то просто не проявил к его появлению никакого интереса, другие сочли это дурным предзнаменованием, предвестником неприятностей.

Игнорируя враждебные взгляды, Борн проскользнул в замызганную кабинку. Официантка с копной кучерявых рыжих волос и лицом как у Эрты Китт[2]2
  Китт Эрта – знаменитая американская чернокожая певица и актриса.


[Закрыть] бросила на стол засиженное мухами меню и наполнила его чашку горячим кофе. Ее яркие глаза, грешащие разве что избытком макияжа, изучали его с любопытством и с чем-то еще… Сопереживанием, что ли?

– Не обращай внимания на наших придурочных клиентов, солнышко. Они просто испугались тебя.

Борн съел малоаппетитный завтрак – яйца, бекон, картошку по-деревенски и запил все это чашкой крепчайшего кофе. Еда была на редкость безвкусной, но ему был необходим протеин, а кофеин должен был снять накопившуюся усталость и напряжение – пусть даже временно.