Текст книги "Кайсё"

– А сейчас, я думаю, стоит поговорить о моральной стороне деятельности якудза. Плод, как говорится, созрел. Оставим мафию в покое.

– Именно. Я сейчас и говорю о законном бизнесе, который мы частично контролируем или хотели бы контролировать. Внедриться в такие конгломераты не так уж просто. У нас есть определенные связи с американскими службами, а также с немалым количеством банковских агентств. Нам приходится быть очень осмотрительными в наших торгово-закупочных делах, чтобы на нас не легла и тень подозрения. Нельзя привлекать внимание.

– Для чего вы все это мне говорите, Оками-сан? – удивился Николас. – Вам должно быть известно, что я не симпатизирую якудза. Мне кажется предосудительным то, как они наживаются на слабостях простых людей.

– Ты высказался откровенно, – сказал Оками. – Позволь и мне. Ты ничего не знаешь о том, что мы делаем, чем занимаемся, что намереваемся сделать. Ты обвиняешь нас безосновательно и в этом ушел недалеко от наших врагов.

– Совсем наоборот, – холодно улыбнулся Николас. – По крайней мере, я кое-что знаю о личной жизни оябунов.

– Но не о моей.

Видя, что Николас молчит, Оками сам был вынужден продолжить беседу:

– Ты вовсе не надеешься на успех нашего предприятия?

– Успех вашего, да.

– Твой отец совсем не так подходил к рассмотрению дел.

Николас отставил чашку.

– Мой отец жил в иное время. Он всегда чувствовал себя, как на войне, даже когда участвовал в работе по возрождению Японии, уже после капитуляции.

– В воспоминаниях нет необходимости, – мягко сказал Оками. – Ведь я был вместе с ним.

Мягкая улыбка Оками сменилась пристальным прямым взглядом:

– Твои резкие слова причиняют мне боль. Уж нам с тобой не следует воевать.

– Будем считать, что боевые действия явились результатом неведения. Я ведь до сих пор не знаю истоков и происхождения долга моего отца вам.

– Мы поклялись, что эта тайна останется между нами.

Николас промолчал; нависшая тишина стала настолько тягостной, что Оками понял – пора уже выходить из этого патового положения.

– Ты бы смог отречься от клятвы, данной своему отцу? – неожиданно и резко спросил Оками. – И ты хочешь, чтобы я отрекся от клятвы, данной ему?

– Ваши отношения с моим отцом имели, так сказать, свою собственную жизнь. Сейчас вам предстоит иметь дело со мной. Вы и я должны найти пути к нашему собственному взаимопониманию. Только на этой основе можно надеяться на развитие отношений.

Оками, казалось, удивился.

– Ты говоришь о... союзничестве?

Николас кивнул.

– Возможно, да. Но как бы ни сложились наши отношения, вам не следует рассчитывать на то, что меня можно будет использовать в качестве слепого орудия.

– Но твой отец...

– Оками-сан, постарайтесь понять. Я ведь не только сын своего отца.

Оками поднялся и, повернувшись, спиной к Николасу, подошел к окну и принялся рассматривать канал, вглядываясь куда-то в даль. Задумавшись над возникшей проблемой, он машинально похлопывал в ладони. А о чем собственно думать – Николас выразился достаточно ясно, почти ультимативно: расскажите мне о происхождении долга, иначе разговор окончен.

Сейчас, размышлял Николас, для Оками весь вопрос упирается в то, чтобы не потерять лица.

– Твой отец был экстраординарным мужчиной, – без лишних вступительных слов начал Оками. – И эта его исключительность проявлялась во многих сферах, о некоторых даже ты не имеешь понятия. В некотором смысле твой отец был художником. То, что он видел, не было в прямом смысле реальностью; это было в большей степени то, что лежало те этой реальности. Проще говоря, твой отец угадывал потенциальные возможности в любой ситуации и знал, каким образом разработать эту ситуацию так, чтобы эти потенциальные возможности были реализованы в самом ближайшем будущем.

Николас заметил, как распрямилась спина Оками; казалось, воспоминания о тех годах, когда он работал рука об руку с полковником Денисом Линнером, стряхнули с него груз прожитых лет.

– С твоим отцом мы встретились при довольно странных обстоятельствах, не имеющих никакого отношения к бизнесу. Дело в том, что моя сестра сходила по нему с ума, и именно она свела меня с твоем отцом. Она настояла, чтобы я встретился с ним, – думаю, простой атрибут вежливости итеки. Я тогда еще подумал, что, увидев его, сразу же возненавижу. Но это было до того, как я его узнал.

Оками сделал глубокий вдох, будто подзаряжаясь энергией.

– Ты, несомненно, знаешь, что специальное подразделение армейской полиции генерала Макартура нередко вступало в контакт с определенной группой людей из якудза. Мы были нужны им для борьбы с коммунистами, предотвращения коммунистического проникновения в Японию и помощи в установлении нового демократического порядка по американскому образцу. Вначале я и другие вроде меня чувствовали себя как между Сциллой и Харибдой, зажатыми между двумя союзническими политическими системами, каждая из которых могла извратить основу японского образа жизни. Но, естественно, из этих двух различных систем коммунизм нагонял больше страха и был более ненавистен – поэтому мы и примкнули к американцам. А что еще нам оставалось делать? Этот вопрос в то время мы постоянно задавали сами себе, и именно его бесконечно дебатировали с твоим отцом.

Но коммунизм был не просто угрозой. Коммунисты были открытыми врагами, поэтому специальному полицейскому подразделению американцев не стоило особого труда их опознавать. Все это так, но твой отец вышел на опаснейшую группу, занимающуюся подрывной деятельностью, глубоко законспирированную и не примыкающую ни к той, ни к другой политической группировке. И вот именно этих людей твой отец выследил и нанял меня к себе в помощь – необходимо было уничтожить эту мразь.

Оками наконец повернулся лицом к Николасу и уселся на одну из подушек. Он скрестил ноги и откинул руку на подоконник.

– Ты должен понять, Линнер-сан, то были времена беззакония. В стране процветал черный рынок, и любой предприимчивый тип мог заработать состояние в считанные месяцы – естественно, при наличии связей и товара.

Совсем просто это было сделать в том случае, если, к примеру, ты был офицером американской военной полиции. В этом случае вся страна, считай, была у тебя в руках. И ты был ее законом.

Твой отец начал разрабатывать связи токийского черного рынка и обнаружил, что им заправляет некий капитан по имени Джонатан Леонард из военной полиции, человек насколько безжалостный, настолько и неразборчивый в средствах. Кроме того, у него была исключительно надежная крыша, и сколько твой отец ни старался, никакого компрометирующего материала так и не нашел. А тем временем капитан Леонард наводнял город всякой ненужной дрянью: стрелковым оружием, боеприпасами, другим самым разнообразным вооружением и... наркотиками. Огромным количеством наркотиков.

Откуда он брал всю эту контрабанду? Где хранил? Как была организована сеть распространителей? К моему величайшему удивлению, я обнаружил, что некий кобун из якудза вовлечен в торговлю на уличном уровне. Этим занимались разочарованные беспринципные солдаты, готовые за подачку или, что еще противней, за обещание новой, более высокой ступени на иерархической лестнице травить свой народ. Гневу моему не было предела.

Но кто стоял за ними? Капитан Леонард? Почему бы нет. Он был один из тех, у кого имелись связи. Твой отец начал копать еще глубже и обнаружил, что перед самым вступлением в армию Леонард официально поменял имя. Данное ему при рождении имя было Джон Леонфорте.

Оками кивнул.

– Совершенно верно, Линнер-сан. Он был младшим братом Альфонсе Леонфорте, видного дона мафии, которая терроризировала Штаты как во время войны, так и после. Альфонсе единолично консолидировал группировки мафии по всему Восточному побережью, взял под контроль нью-йоркский морской порт, строительную промышленность и транспортные перевозки между штатами, то есть ключевые, наиболее быстро набиравшие силы в пятидесятых годах отрасли и сферы.

– По-моему, я читал в биографии, опубликованной несколько лет тому назад, что младший брат Ала Леонфорте умер во время службы в армии.

– Правильно, – согласился Оками. – Я убил его.

Некоторое время Николас изучающе смотрел на Оками. Затем встал, подошел к буфету и налил себе бренди. Он выпил его залпом, дождался, пока согревающая влага прольется в желудок, и только после этого вновь повернулся к Оками.

– Вы хотите сказать, что убили Джонни Леонфорте по приказу моего отца?

Оками сделал последний глоток кофе и отложил чашку.

– Здесь есть нечто, чего ты не читал в биографии. Последним приказом Альфонсе Леонфорте, прежде чем он ушел на покой, был приказ убить Джеймса Хоффу. А ты знаешь, почему не нашли его труп? Я расскажу тебе. В то время у Леонфорте был хороший друг – высокопоставленный сенатор из Нью-Йорка. Забыл его имя, но это не важно. Если хочешь, можешь найти его имя в биографии. У этого сенатора был дом, летний дом, если мне не изменяет память, на Шелтер-Айленд. Ты знаешь это место, Линнер-сан?

– Очень хорошо знаю, – ответил Николас, испытывая чувство, будто что-то оседает у него в животе.

Оками кивнул.

– Мне не доводилось там бывать, но хотелось бы выбраться туда в один прекрасный денек. Должно быть, очень красивое, очень уединенное место.

– Все так, и даже больше.

Оками вновь наклонил голову.

– Как я уже сказал, у сенатора был дом, куда он приезжал отдохнуть и расслабиться. Леонфорте любил это место, но в дневные часы появляться там ему было запрещено. Видимо, слишком опасно для сенатора. На территории росли два японских клена – изумительные экземпляры, даже в то время. Леонфорте безумно нравились эти деревья, особенно осенью, когда листья становились алыми.

Так вот, возможно, сенатор несколько запустил деревья, и Леонфорте решил, что они нуждаются в несколько необычном компосте; возможно, он своеобразно подшутил над своим другом. Кто знает? Столько лет прошло. Но именно туда направил Леонфорте своих громил, чтобы они закопали Хоффу под корнями кленов сенатора. Мне говорили, что деревья до сих пор там и еще великолепнее, чем прежде.

Николас потер лоб и спросил:

– И это тот парень, младшего брата которого вы убили?

– Не убил, – поправил Оками. – Не совсем так. Мы вступили в единоборство, он и я. Меня можно обвинить только в том, что я спровоцировал этот поединок, да. Помнится, он был крутым и сильным и, несомненно, имел инстинкт к выживанию. Но я в те годы прекрасно владел боевыми искусствами, а ведь все эти виды борьбы... – он пожал плечами. – Трудно держать такие удары. Впрочем, не тебе объяснять.

Николас взглянул на свои собственные руки, прекрасно понимая, что имеет в виду Оками. На моих ведь тоже, подумал Николас, не одна смерть. Он перевел взгляд на Оками. Он хотел спросить старика, приказывал ли отец ему убить Джонни Леонфорте, однако посчитал, что тот все равно откровенно не ответит. На секунду задумавшись, он задал другой вопрос:

– После смерти капитана Леонарда что-нибудь изменилось? Перестал действовать черный рынок? Прекратилась контрабанда?

Оками медлил с ответом.

– На некоторое время, – наконец произнес он, и Нику показалось, что после этого признания он с удовольствием поставил бы точку. – Но затем, к удивлению твоего отца, все началось сначала. И на этот раз ни он, ни я не смогли выйти на источник.

– Вы тоже были этому удивлены? – зашевелился на своей подушке Николас.

По губам Оками скользнула улыбка, свойственная профессорам в те моменты, когда студенты-отличники задают им подковыристые вопросы.

– Хочешь верь, а хочешь не верь, я знаю об американской мафии больше, чем когда-либо знал твой отец. Я изучал этот вопрос, даже совершил поездку на Сицилию, – он махнул рукой, – впрочем, это уже другая история. Определенно известно те, что там, где замешан один Леонфорте, замешаны и остальные члены этого семейства.

– Вы имеете в виду Альфонсе?

Оками покачал головой.

– Их было четыре брата. Один погиб в катастрофе – утонул, перевернувшись в лодке, еще будучи студентом колледжа. Хотя... слова «катастрофа», «инцидент» вряд ли употребляются в прямом значении среди этих людей, в особенности если это относится к человеку, чье место должен был унаследовать Альфонсе. В любом случае Пол Леонфорте умер молодым, и осталась темная лошадка Фрэнсис. Он переехал в Сан-Франциско и там остался – несмотря на энергичные возражения Альфонсе. Но Фрэнк всегда был себе на уме. Он прекрасно представлял, что, сколько бы личной власти у него ни было, ему все равно придется исполнять чьи-то приказы столь долго, сколько он будет оставаться на Восточном побережье. Он не желал иметь дело со старшим братом, поэтому все его возражения пропустил мимо ушей. На Западном побережье он решил создать собственную империю, и это ему блестяще удалось. У него было трое детей: дочь и два сына. Один из сыновей, Майкл, заслуженный и увенчанный наградами ветеран войны во Вьетнаме, умер. Другой, Чезаре, благодаря отцу, сейчас является доном западной части Соединенных Штатов. Он основной соперник дона Восточного побережья Доминика Гольдони.

Оками что-то промычал и усмехнулся.

– Чезаре называют Дрянным Моллюском. Тебе кажется, что это шутка, но это не так. Знаешь, как он начал завоевывать авторитет и добиваться положения в организации? Его послали убить соперника своего отца. Этот парень сидел в местном ресторанчике и уплетал спагетти с сырыми съедобными моллюсками – венерками. Рассказывают, что, после того как Чезаре выстрелом из пистолета разнес ему череп, забрызгав мозгами весь костюм-тройку, он наклонился над ним с еще дымящимся револьвером и пошутил: «Посмотри, что сделали с тобой эти дрянные моллюски».

Оками издал лающий смешок, но тут же оборвал себя.

– Но я отклонился от темы. Рассуждая логически, мы тогда с твоим отцом думали, что Франк являлся основным поставщиком Джона, но, для того чтобы подтвердить эту теорию, либо твоему отцу, либо мне нужно было отправиться в Сан-Франциско, где в то время у нас не было никаких связей. Кроме того, как раз в тот период в Токио начались инспирированные коммунистами забастовки докеров, и эти события отвлекли наше внимание.

Николас налил себе еще бренди, затем подошел к Оками и сел рядом с ним. Они смотрели на темные воды Гранд-канала с отраженными в них видами окружающих площадей.

– Значит, тайна так и не была раскрыта, – наконец произнес Николас.

– Нет. Но сейчас я чувствую, что значительно приблизился к ее разгадке, – задумчиво сказал Оками.

– Что вы имеете в виду?

Оками повернул голову и внимательно посмотрел на Николаса.

– Вот что. В то время как я пытался легализовать якудза, кто-то, кого я не знаю, налаживал связи с мафией, и сейчас я подозреваю, взаимопонимание было достигнуто, и сделано все это было в тот период, когда в Японии служил Джонни Леонфорте.

Глаза Оками блеснули, поймав отражение воды в канале.

– Линнер-сан, я убежден, что этот «кто-то» – явно блестящий ум – стоит за недавней перестройкой мафии. Все старые доны с их понятиями чести, семьи оказались не у дел, им на смену пришли продажные шакалы, хлыщеватые выскочки, единственно что умеющие делать, так это считать деньги, готовые продать душу за лишний миллион дохода – и выходит так, что продали они душу этому самому типу, который каким-то дьявольским образом сколотил международный конгломерат.

Подобного рода конгломерат – это долевое разделение подпольных связей и ресурсов как на востоке, так и на западе; своеобразный гигант, криминальный кэйрэцу, с лапищами, способными обхватить весь земной шар.

Этот монстр сможет оказывать большее влияние на всю мировую экономику, чем нынешние правительства США и Германии. Ты представляешь, к какому хаосу и опустошению все это может привести? Мировой легальный бизнес будет в прямом смысле кормить их, позволяя им становиться все более могущественными.

– Но ведь существуют же правительственные структуры – ЦРУ, например, – они могут противостоять этой угрозе.

– Допустим, что это так, – сказал Оками. – Однако недавно я по своим каналам сделал несколько запросов. Оказывается, тайна, связанная с тем, что случилось с Леонфорте в послевоенной Японии, лежит глубже, чем твой отец и я могли себе представить; я уверен, связи, которые установил Леонфорте, были, по меньшей мере, полуофициальными. Ужасно то, что Леонфорте действовал под эгидой некоторых деятелей внутри двух правительств – Японии и Америки. Годайсю – это конечный результат. Ты даже не можешь себе представить, насколько они влиятельны. Их щупальца могут дотянуться до самых высоких коридоров власти в Вашингтоне и Токио.

– Вы упомянули, что вам требуется время на разработку собственного плана.

– Да. В прошлом году я пытался собрать силы, способные положить конец бесчинствам Годайсю. Я взвалил на себя огромную ношу, исчерпал последние силы, использовал все резервы своего могущественного влияния Кайсё. Сейчас наступила завершающая фаза, и я знаю: либо я добьюсь всего, либо все потеряю. Если я выживу, то уничтожу Годайсю, в противном случае они станут силой, которую никто и ничто не остановит. Ты должен обеспечить меня необходимым временем для завершения моего плана. Ни у кого другого нет твоего опыта, ни к кому другому я не стал бы обращаться.

Оками зажег сигарету, но очень быстро загасил ее, не чувствуя вкуса.

– Откровенно говоря, Линнер-сан, мое нетерпение покончить с Годайсю привело к тому, что я вошел в контакт с некоторыми людьми, которых я не могу в открытую контролировать и которым не могу до конца доверять. И я не знаю, сделал ли я удачный ход или сморозил глупость.

Он прошел по комнате, и свет площадей вокруг канала играл у него на лице, делая его чем-то похожим на портрет кисти Тициана.

– Определенно мне известно одно – я подвергаю себя смертельной опасности. Мне уже сообщили, что один из моих союзников, Доминик Гольдони, единственный, кому я мог доверять, уже убит. И сейчас я убежден, что мое доскональное знание Годайсю и мои попытки ликвидировать эту организацию поставили и на мне метку смерти.

Нью-Йорк – Токио – Вашингтон

Маргарита Гольдони, вернувшись домой со спящей дочкой на руках, нашла там своего мужа в окружении целой когорты телохранителей, готовых выступить на поиски Роберта. Тони был приверженцем старой школы – очень методичен. Поэтому-то Доминик и назначил его стражем семейного бизнеса.

Честно говоря, Маргарита боялась возвращаться домой. Однако все ее страхи улетучились в тот момент, как Тони распахнул дверь. Он не спросил ее ни о том, куда ее увозили, не поинтересовался мерой ее вины в смерти брата и даже тем, как она добралась до дома. Он задал ей всего лишь один вопрос:

– Тебя трогали?

Даже не «трогал ли он тебя» – поскольку личность гипотетического насильника его нисколько не волновала.

По большому счету, ответы жены вообще для него ничего не значили. Он уже решил ее судьбу, не в силах внутренне примириться с тем, во что она, по его мнению, превратилась.

Он всегда хотел видеть в ней Мадонну, но теперь вся ее святость была для него утрачена навеки.

Она сказала ему, что нет.

Она сказала, что Франсину постоянно поили наркотиками, что было правдой, а также то, что ее саму везли с завязанными глазами, – это уже было ложью. Но в силах ли она объяснить кому-нибудь, в особенности же ему, что произошло на самом деле? Совершить дьявольское действо – это одно, а позже признаться в нем – это уже совсем другое, чего бы она никогда не вынесла.

Он пропустил ее слова мимо ушей; его это не интересовало. Он не захотел даже подойти к ней, стоял в стороне, глаза холодные, неверящие, как будто она подцепила проказу после этой странной поездки.

Несмотря на то, что она была в отчаянии и на грани эмоционального стресса, Тони не давал ей возможности отдохнуть и требовал помощи. Он жаждал мести.

– Боже милостивый, Тони, мы даже не знаем его настоящего имени! – воскликнула она.

У Тони был злобный вид, который появлялся у него в те моменты, когда ему хотелось запихать контракт в глотку своего конкурента.

– Но ты нам нужна, Маргарита. Сейчас, когда ребенок в безопасности, ты в деталях опишешь художнику внешность этого негодяя. Нам требуется только его лицо. Этот тип ведь азиат; думаешь, мы не сможем найти его?

Она сделала глубокий вдох и медленно, раздельно сказала:

– Тони, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Он сказал, что будет следить за нами, что, если мы что-нибудь предпримем, он похитит Франсину.

На это Тони лишь махнул рукой.

– Слова, одни слова. Он пытался запугать тебя, вот и все. Сама подумай, Маргарита, каким, черт побери, образом он сможет наблюдать за тем, что делается у нас? Даже фэбээровцы не так уж сильны в этом, а уж в их-то распоряжении целая армия агентов.

Он покачал головой почти жалостливо.

– Ты – женщина, и ему известно, что тебя можно запугать. Подобного рода типы делают это постоянно. Позволь мне заняться этим вопросом. Мы схватим ублюдка еще до того, как он отправится в сортир.

Она приложила руку к виску, будто этим надеялась успокоить свой пульс и унять поднимающуюся в душе волну ужаса. Она чувствовала себя маленькой беспомощной девочкой, обожавшей посидеть на коленях у отца.

В отчаянии она воскликнула:

– Ты не знаешь его! Он похитит ее. Он сможет это сделать.

Она старалась говорить спокойно, но голос ее сломался, а из глаз хлынули слезы.

– Франсина с нами, цела и невредима. Во имя Иисуса, оставь все как есть.

– Оставить все как есть? Ты, должно быть, бестолковая дура, у тебя напрочь отсутствуют мозги. Этот сукин сын ворвался в мой дом, напал на меня, унизил меня, заставил уничтожать следы той резня, которую он учинил в моем доме. Этот дом, Маргарита, – святое место. Даже этот долбанный Дрянной Моллюск Леонфорте – и тот не решился осквернить дом. – Его лицо налилось кровью. – Святая дева! Маргарита, ведь он убил твоего брата.

Подавленная его силой и праведным гневом, она молчала – такое бывало, когда в ярость приходил ее отец.

Тони подозвал телохранителей к себе, дал им какие-то указания. Затем подошел к телефону и сделал несколько звонков, после чего вошел в ванную, где она принимала душ, и сказал:

– Укладывай вещи. Вы с Франсиной отправляетесь в путешествие.

Маргарита уставилась на него:

– Она и так пропустила много занятий в школе. Мне бы не хотелось...

– Делай, что я говорю!

Она подчинилась.

Тона закончил свои приготовления и вновь появился в спальне в тот момент, когда она одевалась.

– Никто не знает, куда вы едете. За исключением нескольких наиболее доверенных людей здесь и человека, с которым я говорил по телефону. Это его дом, и это наш человек, поэтому у тебя нет причин для беспокойства.

Одни из людей Тони отнес вниз упакованный ею чемодан. Тонн взял на руки спящую Франсину и спустился вслед за ними. Он пытался вынуть из пальцев девочки Риана – ее любимого медвежонка – но та не выпускала игрушку. Этот потрепанный медвежонок был воспоминанием ее детства, и, даже превратившись в почти девушку, она не расставалась с ним.

Во дворе Маргарита забралась в «линкольн», и Тони передал ей Франсину. Рядом сели телохранители, за и перед «линкольном» ехали автомобили с охраной.

– Увидимся, когда все это закончится, – сказал Тони, хлопнув ладонью по крыше машины.

Только после того как они миновали жилые дома, Маргарита осознала, что он не поцеловал ее, он вообще не притронулся к ней с того момента, как она вошла в дом.

Франсина тихо спала на коленях матери, прижав к груди Риана, а Маргарита ласково поглаживала дочь по голове, точно так же, как гладила ее в детстве, когда та болела. Пока они мчались в ночи, она не переставала думать о том, что же задумал Тони, и беспокойство ее росло. Она утешала себя мыслью, что без ее помощи мужу не удастся заполучить портрет Роберта, но во тьме, которая ее окружала, утешение это было весьма слабым.

Они подъехали к каменному особняку в Нью-Гемшпире за час до рассвета. Охранник из первой машины вошел в дом, включил свет, осмотрел самым тщательным образом помещение и только затем дал сигнал шоферу «линкольна».

Маргарита сама внесла Франсину в спальню и уложила девочку в постель. Риана прислонила к стене так, чтобы дочь, если проснется, сразу увидела бы его. Затем отправилась в спальню, предназначенную для нее.

Засни она – сон избавил бы ее от жутких мыслей и видений. Но, находясь в каком-то пограничном состоянии, она видела себя идущей по дороге к смерти, свою дочь – в наркотическом ступоре, их паническое бегство. Все это представало перед ней как в волшебном зеркале, образы всплывали из глубин ее подсознания, занятого одной-единственной мыслью – как уберечь дочь от грозящей ей смертельной опасности. Вызванные ее исступленным состоянием кошмары заняли место сна.

Очнувшись около полудня, она долго не могла разлепить слипшиеся глаза, у нее было такое ощущение, что она только минуту назад погрузилась в сои. Выброшенный нервным приступом в кровь адреналин заставил ее болезненно вздрогнуть; Маргарита бросилась в ванную, едва успела согнуться над унитазом, как ее вырвало, а из глаз потекли слезы.

Позже она взглянула на Франсину, которая все еще спала, приняла душ и оделась. На кухне она бесцельно слонялась вокруг стола с накрытым на нем завтраком, который приготовил телохранитель, дюжий мужчина с глазами енота и доброй улыбкой. Наконец, усевшись, долго катала вареные яйца по тарелке, размышляя о том, насколько широко распространяется ее отвращение к мужу.

Наконец появилась Франсина, взъерошенная, с замутненными глазами. Маргарите пришлось объяснить дочери, где они находятся и по какой причине.

– Конечно, – вяло проговорила Франсина. – Тони.

Девочке хотелось домой, она соскучилась но друзьям. Маргарита сделала максимум возможного, чтобы утешить дочь, но это оказалось бесполезным занятием – ей так и не удалось найти подхода и вывести Франсину из состояния отчужденности. Но, по крайней мере, матери удалось убедить дочь в необходимости хоть что-нибудь съесть на завтрак. Странное дело, снадобья, которые готовил Роберт и давал нить Франсине, оказалось, не имеют стойкого эффекта.

Часом позже на кухню зашел еще одни охранник и что-то сказал тому мощному телохранителю, который готовил им завтрак.

– Что случилось? – спросила Маргарита с беспокойством, переходящим в панику.

– Возможно, ничего, – сказал телохранитель, однако улыбка исчезла с его лица. – Они нашли посылку во дворе. Адресована Франсине.

Франсина выглядела ошеломленной. Подскочив на стуле, Маргарита вскрякнула:

– Я хочу ее видеть.

Телохранитель отрицательно покачал головой.

– Этого не следует делать, миссис де Камилло. Мне кажется, что вам с дочерью пока будет лучше отправиться в мою комнату. Сол побудет с вами.

Из маленькой спальни ей было слышно, как телохранитель разговаривает по телефону с Тони.

Не прошло и двух часов, как тот появился сам. Вначале Маргарита услышала звук твуп, твуп, твуп, издаваемый вращающимся несущим винтом вертолета; высота и сила звука усиливались по мере его приближения.

Через некоторое время ей разрешили выйти из комнаты, однако Франсину она оставила вместе с Солом.

Коробка лежала на буфете в прихожей. Тони, не сказав ни слова, сделал знак одному из своих людей, чтобы тот открыл ее. Внутри оказался сверток, смешно обернутый розовой лентой с бантом. Когда подручный Тони развернул сверток, глаза присутствующих застыли на его содержимом.

Маргарита пронзительно вскрикнула.

На розовой гофрированной бумаге покоился Риан – любимый игрушечный медвежонок Франсины.

Она бросилась в спальню, где спала Франсина, и бессмысленно остановила свой взгляд на неубранной кровати и на том месте, куда она вчера положила Риана. Игрушка исчезла.

– Пресвятая дева Мария!

Услышав шаги Тони, Маргарита, чтобы не сорваться на крик, зажала зубами согнутые пальцы.

– Тони, он был в доме, он был совсем рядом с ней, – ее голос сорвался, и ей пришлось сделать паузу, чтобы хоть как-нибудь взять себя в руки. – Я сама положила игрушку на ее кровать прошлой ночью.

Она повернулась, и ее широко раскрытые глаза уставились на мужа:

– Теперь ты понимаешь, о чем я тебе говорила? Это предупреждение. Что толку в нашем приезде сюда? Какой толк от охраны? Ведь ты не послушал меня. Вся охрана мира не спасет нас. От него нельзя спрятаться. Если мы не согласимся на его условия, то мы потеряем Франсину.

– Успокойся, – автоматически пробормотал Тони, но Маргарита заметила бледность его лица даже под кварцевым загаром.

– Пожалуйста, послушай меня, Тони. Я больше не вынесу мыслей о том, что Франсине грозят еще более жестокие испытания, нежели те, которые она уже перенесла. Одному Господу известно, что ей запомнилось из всего этого кошмара: она никогда не заведет со мной об этом разговор. Умоляю тебя ради нашей дочери. Оставь все, как есть.

Неужели отчаяние, сквозившее в ее словах, было настолько убедительным, что смогло заставить Тони отказаться от своих намерений?

Что же еще я тебе дал, Маргарита? Сейчас ты познала, что у тебя есть сила воли... сделать все, что пожелаешь.

– Хорошо, – наконец согласился он. – Будь по-твоему. Собирайтесь, и быстрее в вертолет. Мы убираемся отсюда к чертовой матери.

* * *

Все идет именно к этому, подумала Жюстина, чувствуя, как мускулистое бедро Рика Миллара прижимается к ее ноге под ресторанным столиком. Он хочет меня – хочет всю, без остатка.

Затем вновь пришла непрошеная мысль: давно мужчина не приводил меня в такое состояние.

Горячие слезы жгли ей глаза, и ей пришлось отвернуться и быстрым движением тыльной стороны рук вытереть лицо. Жюстина всегда боялась признаться в своей чувствительности. Для чего ей было защищаться – она прекрасно осознавала, что, когда он положит ей руку на плечо, она не найдет в себе сил противиться ему.

Но не сегодня, не здесь. Он настоящий мужчина, будет только лучше, если она еще немного запасется терпением. Ощущая рядом с собой его присутствие, Жюстина представляла себя лихорадочно бредущей в течение многих дней по пустыне и неожиданно падающей в изнеможении у оазиса. Вот она, вода, – рядом. Холодная, чистая. Кто обвинит ее в том, что она напьется из этого источника.

– Кажется, сегодня вечером нам удалось преодолеть разделявшую нас дистанцию, – заметил Рик, разливая в бокалы вино. – Неужели тебе было так плохо с того дня, как мы расстались?

– Неужели я была такой недотрогой?

Наклонившись, он поцеловал ее. Она почувствовала его вкус на своих губах, а легкое прикосновение его языка заставило ее тело совсем расслабиться.

– Да, именно. – Рик перевел дыхание. – Больше не буду спрашивать. Когда сама захочешь рассказать – сделаешь это. С удовольствием послушаю.

– Интересно, – сказала Жюстина, отстраняясь от него. – Ты приехал сюда, чтобы соблазнить меня?