Книга: Мотель «Парадиз» - Эрик Маккормак

В последнее время я часто ловлю себя на мысли, что мне оч не хочется читать про неуравновешенных, душевнобольных, в общем – про психов. Хочется наоборот чего-то спокойного. Поэтому книга оказалась для меня идеальна, ведь о том, что речь идёт о психе, а вернее, от лица психа, мы узнаём буквально в самом конце. И как узнаём! «Друг» гг говорит ему, что ни в одном архиве нет ни одного упоминания как обо всех людях, о которых тот повествует в течение всей повести, так и о самом гг и его семье (никаких из этих Стивенсонов никогда не было). Всё! Всё остальное кроме этой реплики подано глазами гг, и одной лишь этой фразой, единственной, идущей вразрез со всем повествованием, полностью опровергается. Стоит ли говорить, что фраза вызвала ярое отрицание, смятение и полное непонимание у гг.

«Мотель» явно похож на «Книгу рыб» Фланагана (интересно, кто первый был): и тут и там всё повествование – целиком вымысел душевнобольного гг, и тут и там – путешествия на другие континенты и острова. И у обеих книг есть недостатки, затянутость. Но эта, пожалуй, более реалистична, и потому мне именно своей большей обоснованностью даже нравится, а та — нет, от Фланагана я просто устал. Кроме того, «Мотель» целостнее «Книги рыб», там только иллюзии описаны, а здесь в итоге лоб в лоб столкновение с реальностью. И если там Фланаган прямым текстом вынужден был объяснить в эпилоге, что вот, это был псих с множественной личностью, то тут все гораздо изящнее, читателю предстоит самому разгадать загадку

Я вообще склоняюсь к тому, что «Мотель Парадиз» — это название психбольницы. С отсылкой к парадизу — потустороннему по сути пространству. Как, кстати, и Конец радуг у Винджа — название дома престарелых.

Кстати мне кажется, что если перечитывать с начала, зная, что гг псих, то можно будет проследить и предположить, откуда что взялось в его фантазиях. И тот факт, что гг с вероятностью в 95% сам находится в психбольнице, уже позволяет провести параллель между ним, совершенно забывшим, кто он такой, надевшим на себя личину выдуманного Стивенсона, и потеряшками из Института потерянных из его рассказа.

***

Можно ли вспомнить всю свою жизнь за несколько секунд? Отрезок, занявший энное количество лет, может ли он уместиться в эти чёртовы секунды до? Эзра вспомнил маму, скорее, не саму маму, а её пахучие волосы, собранные сзади заколкой в форме переплетённых змей и одну тёмную прядь, тонкую струйку, чудом сохранившуюся в пересохшем седом ручье. Мысли-детали. Вспомнил серебристый смех старика, с которым довелось беседовать. Клумбу в виде человека. Игрушечную голову красотки на ниточке (страшилка, которой так любил пугать старший брат). Лужу крови на кафельном полу. Змеиное лицо участкового врача. Копну сена на чердаке, заменявшую деду постель. Тёплое тело первой девушки. Психбольницу, затерянную в дебрях на острове, где он проходил летнюю практику. Железный штырь, плавно входящий в плоть. Бродягу на пляже. Пришвартованный корабль и матросов и костра. Ледяную ухмылку бабушки. Слепую даму. Костёр из книг. Руку с красным маникюром... руку... с... красным... маникюром...

- Эзра, руку с красным маникюром! Ты представляешь! Эзра словно вынырнул из глубокого сна. Липкий холодный пот змейками струился по спине. - Руку! Ты представляешь, руку! Ингрид щебетала без остановки, но и это не помогало. Монотонное чириканье её птичьего голоска и поток чепухи вводили в транс. Он резко вдавил педаль тормоза. - Так, Ингрид, мы уже четыре города проехали, я устал. Теперь твоя очередь садиться за руль! Эзра вышел из машины и кивком указал ей на водительское сидение. Горный пейзаж вокруг уже сменили поля, а извивающаяся лента дороги уступила место прямой, уходящей вдаль линии. - Погнали, красотка! – Эзра включил радио и откинулся на пассажирское сидение. - Что это за песня? – поинтересовалась Ингрид. - «Drive» The Paradise Motel.

И ничего особенного в книге нет. Даже дойдя до великой Тайны в конце. Кажется нет, пока не дашь всей сцене аллегорическую окраску.

Не утешительно ли это, знать, что умрёшь от руки любимого?

На прошлой неделе к нам поступил довольно необычный пациент. С первого, беглого взгляда он создавал впечатление обычного старика, скованного бременем лет и глубокой стадией маразма, но приглядевшись, можно было понять, что старик-то в своем уме и лишь чем-то очень озадачен и опечален.

Каждый день он садился в кресло у окна общей комнаты и не отрываясь смотрел на свои ладони, лежащие на коленях. Я пытался заниматься своими привычными делами, но каждый раз мыслями возвращался к этому старику, пытаясь разгадать немую загадку его личности. Однажды старик поднял на меня глаза и сказал:

— Внимательно взгляните на мои ладони. Видите? Я полностью потерял нить своей жизнь. Где эта линия, которая определяла мое существование с момента рождения до сегодняшнего дня? Кем я был до этой минуты? Как думаете, каково однажды узнать, что тот, кем вы себя считаете на самом деле фикция? К чему это вас приведет? Я потерял почву под ногами и оказался здесь — в этом милом отельчике, в богом забытом городе, в компании таких милых людей, как вы…

«Какой, к черту, отельчик?» — подумал я. Но ничего не сказал. Я видел отчаяние и безысходность в глазах старика, и кто я такой, чтобы лишать его последней надежды на связь с реальностью. К тому же, я не был так уж уверен, что все мы не являемся милыми постояльцами милого отельчика в богом забытом городе.

— Позвольте поинтересоваться, что же с вами случилось? — спросил я, внутренне содрогаясь и уже жалея об этом вопросе. Грудь стянуло привычное чувство тревоги, ладони вспотели. Старик откинулся на спинку своего кресла и шумно вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха. «АААА!» — завопил тот самый внутренний голос, который старается уберечь меня от непрошенных историй, глаза судорожно начали искать путь к отступлению. Но было поздно, старик начал.

— С чего же мне начать? Мое детство…

Мое детство прошло, или лучше сказать «пролетело», в небольшом городке на севере Шотландии. Я рано остался без родителей, меня и моих братьев воспитывала бабка. Отца с матерью я совсем не помню, они умерли, когда мне было три года. Бабка придумала какую-то невнятную историю об автокатастрофе, но в студенческие годы мне удалось найти шокирующие газетные статьи, в которых довольно подробно освещались подробности их гибели. Полиция нашла их тела, распятые и распотрошенные. Следствие показало, что они стали жертвами религиозного культа, члены которого, чувствуя приближение конца света, пытались ускорить его наступление человеческими жертвами. Детские годы я провел в одиночестве, в компании толстых книг и собственных фантазий, поэтому, когда пришло время выбирать университет, я без особых раздумий пошел изучать английскую литературу в Университет Глазго. Будучи студентом, я еще не раз столкнулся со смертью: группа студентов отправилась в путешествие по реке Клайд и не вернулась. Самое загадочное в этой истории то, что корабль нашли спустя неделю, накренившийся и печальный, но полностью невредимый и пустой. Тела студентов так и не обнаружили. В Университете был объявлен траур, и я на какое-то время отправился домой.

Мой старший брат Дуглас страдал каким-то душевным расстройством и испытывал немыслимые муки, проживая свою жизнь. Но об этом мы узнали только когда он покончил с собой и был обнаружен его дневник. Он испытывал отвращение к своему собственному телу, он просыпался, смотрел на свои руки, покрытые рыжеватыми волосками, проводил ладонью по короткой щетине на подбородке, вглядывался в голубизну своих мутных глаз… Дуглас считал, что он слишком огромный, слишком белый, слишком грубый. Каждый раз, посетив туалет, он гадливо морщился и стонал, питая по капле ненависть к себе. В конце концов Дуглас осознал, что жить ему вроде как незачем, и он провел несколько мучительных дней, заперевшись в своей комнате, без воды и еды. Он пытался очистить свой организм от нечистот, наполнявших его, и к концу его заточения он сделал такую запись в своем дневнике: «Я чист и прекрасен, наконец! Я невесом! Я отрываюсь от земли и покидаю эту бренную землю, которую и так слишком долго топтал своими жалкими ступнями». В его словах присутствует некая доля поэзии, не находите?

Мой средний брат, Алан, был прекрасен, как греческий бог. Его любили женщины, у него была хорошая работа, и даже наша добрая бабка любила его больше всех. Поэтому его смерть просто оглушила нас. Как оказалось, у Алана появилась любимая девушка, Бетти, которой мой братец навешал лапши на уши, он дарил ей подарки и возил в путешествия, постепенно погружаясь в трясину долгов и займов. В конце концов Алан украл на работе довольно крупную сумму денег и уже не знал, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Однажды он просто пришел домой пораньше, включил в духовке газ и засунул в нее голову, но потом, видимо, он изменил свое решение и присел перекурить. От квартиры, как, впрочем, и от Алана, почти ничего не осталось.

Именно в тот момент я стал подозревать какую-то связь между собой и этими страшными смертями. Моя бабушка поскользнулась в ванной, ударилось головой о бортик и, потеряв сознание, утонула. Жена повесилась в компании других молодых и прекрасных женщин, вместе с которыми она организовала группу «Великолепные и мертвые».

Люди стали избегать меня, да и я их, на самом деле, начал сторониться. Я купил дом на скалистом побережье, в деревушке, насчитывающей не более 200 жителей, я вел тихую однообразную жизнь и начал писать. Я стал одержим смертью, свои «смертельные фантазии» я выносил на бумагу и становилось легче. Я выбрал себе псевдоним: Алан МакДуглас, даже мое новое имя было мертво. Меня даже печатали и я даже был популярен в узких кругах депрессивно настроенной молодежи, они как губка впитывали всю боль и горести этого мира и ходили с опущенными лицами. Некоторые из них навещали меня, но все они в итоге уезжали разочарованными: вместо адепта смерти они встречали сгорбленного беловолосого старика, который ничего не мог им дать, кроме своих грошовых ужасов. В конце концов я тоже решил уйти. Однажды утром я отправился на пляж, море было неспокойно, и пляж был совершенно пуст. Я вошел в море, лег на спину, и волны швыряли меня из стороны в сторону, в каком-то удаленном уголке моего разума начал мерцать страх смерти, но я так давно жил с этой мыслью, что мерцание так и не перешло в огонь. В конце концов меня кто-то увидел и меня спасли, но я был в ужасном состоянии. В больнице я рассказал врачам историю своей жизни, они были шокированы и старались окружить меня любовью и заботой. Через несколько недель мою палату посетил врач, которого я ни разу не встречал до этого. Он попросил меня повторить свою историю, выслушал ее до конца… А потом сказал, что сотрудники больницы внимательно проверили все данные: в сороковые годы в Шотландии не было никакого религиозного культа, которые приносили бы человеческие жертвы, не нашлось никакой информации по моим братьям и бабушке, человек с моим именем никогда не учился в Университете Глазго, там никогда не исчезала группа студентов, не было никаких жен-самоубийц и писателя по имени Алан МакДуглас тоже никто никогда не печатал. Доктор оставил меня в одиночестве обдумать все услышанное, а через несколько дней меня отправили отдохнуть сюда — в Мотель Парадиз. И я, честно говоря, никак не могу понять, что было моей жизнью? Кем был я и все те, что меня окружали?

Старик замолк и опустил голову. Я был потрясен его рассказом и поспешил в свою палату сделать запись в своем дневнике, пока подробности этого необычного разговора не стерлись из моей памяти. Я много размышлял: что, если моя жизнь тоже фикция? Как отделить то, что происходит на самом деле, а что лишь является плодом нашей фантазии?

Комментарий доктора М. Обрица: Во время личной беседы с пациентом еще раз уточнить детали этого знакомства. Пациента с подобной историей в нашу клинику никогда не поступало!

Часть первая. Герой моего повествования, он же я, он же человек, сидящий в кресле-качалке в саду, родился и вырос в далёком Тамбове. С детства родители прививали ему любовь к Богу нашему и повесили иконку над его кроватью. С детства герой исправно смотрел на иконку перед сном, совершенно не понимая, куда приведёт его это безобидное занятие через несколько десятков лет. В сад с подсолнухами.

Часть вторая. Путешествуя по захолустным городкам своего края, наш Герой мало знакомился с людьми, был необщителен, скромен, даже застенчив. И к своим 47 годам не познал ласки ни одной женщины. Неряшливая одежда и вечно непромытые волосы отталкивающе действовали на окружающих, а заросшая поповская бородка довершала образ бомжа. И вот однажды, плетясь как обычно на работу, Герой задумался и прошагал мимо нужного поворота. Опомнившись и поняв свою ошибку, он свернул на параллельную нужной улицу и зашагал как ни в чём не бывало. Тогда я даже не подозревал, что свернул не на другую улицу, а на дорогу, ведущую туда, где узнаю всю правду. В сад с подсолнухами.

Часть третья. Он шагал и шагал вперёд, пока не услышал молитвенных песнопений из приоткрытых дверей церкви. В его, то есть моей, памяти всплыло расплывчатое лицо с иконки над кроватью, и ноги сами свернули в ворота с крестами. На дорожке к приоткрытым дверям ютились на влажных от росы бордюрных камнях цыганки в пёстрых блестящих юбках. На одной руке у каждой мирно посапывал ребёнок, завёрнутый в грязные тряпки, другая рука была протянута к вошедшему. Вокруг Героя засуетились детишки постарше, злые глаза и заискивающие улыбки дико сочетались на выпачканных лицах. С трудом продравшись через этот флешмоб, Герой вошёл в церковь, задев кирпичик на пороге. Дверь звучно захлопнулась за спиной, и прихожане вздрогнули. Утренняя литургия только началась, но воздух помещения уже был отравлен запахом пота и мочи древних полунемощных бабулек, рассредоточенных по залу и толкущихся возле икон. Герой сосредоточенно стал вслушиваться в слова служителя, но почувствовал, что его дёргают за рукав. - Молодой человек! Молодооооой человееееееек! Вы что? Не видите???? Вон там лампадка потухла! Надо зажечь! Народ в радиусе 5 метров начал суетиться вокруг злополучной лампадки, забыв о цели прихода в это скучное место. Из бокового зала показался еще один служитель и встал рядом с умолкшим первым. Он поднял руки и зычным голосом загремел на весь храм: - Грешны ли вы, дети Бога нашего? - Грешны! Грешны! - засуетились бабульки. По углам дружно заревели младенцы. - Грешны ли вы в обмане? - Грешны! Грешны... - Грешны ли вы в прелюбодеянии? - Грешны, грешны... - Грешны ли вы перед своими близкими? - Грешны... - Грешны ли вы... - Грешны! Так продолжалось минут 5. Я, то есть Герой, совсем не чувствовал себя грешным, но внимательные бабульки больно тыкали его локтями и цыкали. Он кивал головой и сиротливо оглядывался по сторонам в поисках убежища. Часть четвёртая. Убежища не нашлось. Удушливый запах пота, горящего воска и ладана, неимоверная духота и гнетущая атмосфера НЕединения с этой фанатичной толпой, каящейся в несуществующих грехах и не осознающей реальных, стали колыбелью страха для меня. Щемящее чувство отвращение скрутило желудок в тугой узел. Внезапно его вырвало на впередистоящую, он попятился, пошатнулся, начал заваливаться на спину и кубарем выкатился из церкви, больно ударившись затылком. Это происшествие вызвало еще одну волну возмущенных взглядов через плечо и цыканий. Кое-как поднявшись на ноги, Герой растолкал цыганят и бросился наутёк.

Часть пятая. Добравшись к полудню до дома, Герой побрёл в сад. И задремал в любимом кресле. Его разбудил настойчивый птичий писк. Открыв глаза, он увидел давнего знакомого, слишком загадочного и непостоянного , чтобы запоминать его имена, ведь каждый раз он представлялся по-новому. - Знаешь, Герой, я не могу понять, зачем ты звал меня на этот разговор. Зачем ты звонил мне и просил узнать про Исповедь. Ты ведь и так всё знаешь. Но я был там, и всё разузнал еще раз. Специально для тебя. И узнал я вот что: нет и никогда не было никакой церкви и никаких служителей и потных бабулек, как не было и Исповеди; нет и никогда не было никакой иконки над кроватью, как не было и никакой кровати; никогда не существовало местечка под названием "Тамбов" и в нём никогда не жил человек в неряшливой одежде и с непромытыми волосами, которого бы звали "Герой". Вот и всё, что мне удалось раскопать.

Часть шестая. Солнечный теплый сентябрьский полдень. Такой полдень я предпочитаю проводить в кресле-качалке в саду и слушать, как птицы порхают над подсолнухами и лущат семечки. Я наблюдаю, как шелуха разлетается вертолётиками вокруг растений и усыпает землю, складываясь в затейливые рисунки, похожие на неизвестные письмена у моих ног, и, по мере удаления, сливаясь в единое поле завитков и букв. Их невозможно разобрать...

Здания лежали, как поломанные буквы какого-то алфавита, остатки текста повычеркнуты дождем.

Прошлое часто представляется мне осенним полем кукурузы, оставшейся догнивать на корню.

Кому хочется еще дозы, загляните в цитаты в моем профиле, я там завалила просто до невозможности, из книжки-малышки на 288 страниц навыписывала больше, чем из каких-то многотомников, и теперь сижу, любуюсь на эти "жемчужины мысли" и пищу от восторга. Да, любовь к цитатам - еще один читательский грешок, который за мной водится.

Второй мой читательский грех, в котором каюсь - падка я на всякую жуть. Вот чтоб прям на пределе наркомании и сюрреализма. Ну вот что сделает нормальный читатель, если встретит где-нибудь весьма жуткое описание того, как муж расчленил свою жену, а части ее тела зашил в животы своих четырех детей, и кошке с собакой тоже досталось? Правильно, любой нормальный человек ужаснется. Может, даже побежит блевать в туалет. А я что, а мне интересно, куда он дел то, что не полезло. И что вообще у мужика в голове творилось. Интересно же, куда людская крыша едет и какие глюки при этом ловит. И поэтому, если жуть интересная, я могу наплевать на наличие связного сюжета, я могу даже забыть, что финал вышел каким-то обломным и невнятным (ну seriously?!), я все равно буду пищать от восторга, потому что на первых страницах мне скормили вот такую вот вкусную жуть.

Третий мой читательский грешок - это любовь к загадкам. Особенно, когда загадка эта кроется в тайнах человеческой психологии и сознания/подсознания. Маккормак в этом плане тоже восхищает. Ну зашили четырем детям конечности их собственной матери в живот. Но Маккормак на этом не ограничивается. Он показывает нам судьбы этих четверых детей и позволяет понаблюдать, как у них самих потом сносило крышу. Точнее, сносило ли? Я склонна полагать, что скорее да, чем нет, поскольку нормальных смертей, как и нормальных жизней у них не очень-то наблюдалось. И вот ради такой хорошей загадки я прям готова продать душу читательскому дьяволу, если такой вообще существует. Грешна, несомненно, каюсь!

В общем, Маккормак шикарен, потакает всем моим грешкам и вполне успешно уводит с праведного пути чтения хорошей классики с правильными нравственными уроками и наставлениями. Я уже успела порадоваться, что по счастливой случайности начала свое знакомство с ним как раз с дебютного романа, и на русской переведено еще несколько книг. Да и автор вроде бы еще жив. Автор, пиши еще! Я понимаю, ты старенький дядечка уже, судя по году рождения, и вполне возможно, что ты сейчас сам дремлешь в плетеном кресле на крыльце мотеля "Парадиз", но божечки, пиши еще! Ибо шикарно у тебя получается. Да, бессовестную эксплуатацию любимых авторов тоже можно записать в список моих прегрешений. Виновна по всем статьям, вот только прекращать не собираюсь...