Текст книги "Сильнодействующее средство"

9
Изабель

16 марта

На днях я нашла у папы старый учебник латыни. Для меня будто новый мир открылся.

Я обнаружила корни такого количества английских слов! Это было страшно увлекательно.

Я боялась, что папа меня заругает, когда узнает, что я потратила часть драгоценного времени на что-то, помимо точных наук. И очень удивилась, когда он сказал, что у меня потрясающая интуиция. И что этот так называемый «мертвый» язык – не только хорошая гимнастика для ума, но что если я его выучу, то смогу запросто обсуждать «химические темы» и такие слова, как «карбонат» или «ферментация», будут мне понятны без перевода.

В первый раз папа обрадовался, что я заинтересовалась чем-то, помимо наших занятий. Наверное, как раз потому, что это оказалась латынь, которая служит основой терминологии многих естественных наук.

Хорошая новость – Питера только что приняли в университетскую футбольную команду. Я так рада!

* * *

Изабель только-только исполнилось одиннадцать, когда она сдала экзамены за курс средней школы, что теоретически давало ей возможность поступать в колледж – конечно, при условии, что она успешно преодолеет единый экзамен – так называемый «тест академических способностей».

Дождливым воскресным утром в октябре 1983 года Рей с Мюриэл (которая еще силилась удержать за собой хотя бы небольшую роль в духовном развитии дочери) отвезли Изабель в ближайшую среднюю школу. Вместе с учащимися выпускного класса – на пять, а то и шесть лет старше ее – девочка писала ответы на вопросы единого экзамена, по которым вузы потом станут судить об уровне ее гуманитарных и математических способностей. Затем был обеденный перерыв, во время которого Рей подкреплял силы дочери шоколадными пирожными. После этого Изабель сдала еще три дополнительных экзамена – по физике, математике и латинскому языку.

На первом листе экзаменационной работы она указала названия учебных заведений, куда хотела бы ее переслать, – Калифорнийский университет в Сан-Диего и Беркли.

Второй вуз в этом коротком списке был упомянут по предложению Рея – просто чтобы посмотреть, как результаты Изабель будут восприняты в лучшем университете штата. Разумеется, речь не шла о том, чтобы отсылать дочь учиться в другой город в столь юном возрасте.

Изабель освободилась только вечером, но вышла из школы бодрая, как будто день еще только начался.

Ее оптимизм оказался обоснованным – когда пришли результаты тестов, выяснилось, что Изабель набрала ровно 1600 баллов по двум основным экзаменам и показала такие высокие знания по дополнительным предметам, что оба университета выразили готовность зачислить ее сразу на старшие курсы. Хотя об этом она мечтала меньше всего.

И все же ни одна здравомыслящая и уважающая себя приемная комиссия не могла проигнорировать такой немаловажный факт, как возраст абитуриентки. Ректоры обоих университетов прислали родителям Изабель письмо с предложением повременить с поступлением годик-другой – к примеру, поучить пока какой-нибудь иностранный язык.

Рея это не смутило, и он вызвался отвезти дочь в Беркли на машине на собеседование.

– Ты же говорил, что в Беркли посылаешь документы просто наудачу? А теперь тащишь ее туда? Не слишком ли ты увлекся? – позволила себе возразить Мюриэл. – Зачем ехать в такую даль, если Изабель не собирается туда поступать?

Но одного только взгляда на мужа оказалось достаточным, чтобы разгадать его тайный замысел. Мюриэл набрала в грудь побольше воздуха и твердым голосом заявила:

– Нет, Рей. Считай, что это последняя капля. Мы не едем ни в какой Беркли.

Ответ мужа ее потряс.

– Разве я говорил, что поедем мы?

– Господи, – взорвалась Мюриэл, – да ты рехнулся! Неужели ты думаешь, что хоть один суд в этом штате присудит тебе опеку над двенадцатилетней девочкой?

Рей сохранял олимпийское спокойствие.

– Кто говорит об опеке? Мы с тобой не собираемся разводиться. Мы просто поступаем так, как будет лучше для нашей дочери.

– И ты считаешь, что оторвать девочку от матери в такой ответственный период ее жизни будет лучше для нее?

– С точки зрения интеллекта – да.

– Тебя только это волнует, да? – разбушевалась Мюриэл. – Что ж, я больше не намерена наблюдать, как ты калечишь нашу дочь. Я пойду в суд и добьюсь запрета.

Рей улыбнулся. В этой улыбке можно было безошибочно угадать жестокость.

– Никуда ты не пойдешь. Ты ведь прекрасно понимаешь, что она никогда не будет счастлива, если ты разлучишь ее со мной. Твои действия будут иметь обратный эффект. Так что, Мюриэл, подумай об этом хорошенько.

Помолчав, он добавил:

– А пока я отвезу Изабель в Сан-Франциско.

* * *

У председателя приемной комиссии университета Беркли имелись не только восторженные рекомендательные письма о юной абитуриентке, но и пара конфиденциальных посланий, которые вызвали у него определенную тревогу. Первое письмо было от председателя экзаменационной комиссии школы, в которой Изабель сдавала единые испытания. Этот преподаватель лично проводил с девочкой устный экзамен. Второе письмо пришло от матери Изабель. В обоих случаях, в весьма похожих выражениях, речь шла о «противоестественно близких отношениях между девочкой и отцом».

Эти тревожные опасения подтвердились, едва декан Кендалл открыл дверь и пригласил девочку войти. Он опешил: отец следовал за ней по пятам. Оказавшись в щекотливом положении, профессор подчеркнуто холодным тоном произнес:

– Мистер да Коста, если не возражаете, я бы хотел побеседовать с вашей дочерью наедине.

– Но ведь… – начал Реймонд, но до него тут же дошла нелепость ситуации.

– Прошу меня извинить, – спокойно оборвал его декан, – но, если она достаточно взрослая, чтобы поступать в колледж, полагаю, ей будет тем более под силу побеседовать со мной без вашей помощи.

– Ну да, конечно, – пробормотал Реймонд, испытывая неловкость. – Вы совершенно правы. – Он повернулся к дочери: – Я буду ждать в коридоре, дорогая.

Оставшись с девочкой наедине, декан Кендалл проявил верх деликатности. Одаренность ребенка не вызывала сомнений, но так же ясно было и наличие некоторых серьезных проблем. Ни словом не упоминая об отце, декан как бы между делом спросил:

– Изабель, если мы тебя примем учиться, ты сможешь жить в общежитии с другими девушками? Многим из них будет вдвое больше лет, чем тебе. Что ты на это скажешь?

– Нет, – жизнерадостно ответила та. – Я буду жить с папой.

– Да-да, конечно, – согласился декан. – На первых порах это было бы разумно. Но ты не считаешь, что это… как бы тебе объяснить? Что это отразилось бы на твоей личной жизни?

Девочка лучезарно улыбнулась.

– Ну что вы! К тому же мне еще рано думать о личной жизни.

Попрощавшись с папой и дочерью, декан испытал противоречивые чувства. «Слишком мала. Совсем еще ребенок. Личность еще не сформирована. На самом деле ей бы поучиться в подготовительной школе, пока не повзрослеет. Но черт побери, если ее не возьмем мы, то наверняка перехватит Гарвард!»

Раздираемый чувствами вины и жадности, декан скрепя сердце составил письмо, уведомляющее Изабель да Коста о приеме в университет. Ей предлагалось место на первом курсе физического факультета.

* * *

Соблюдая видимость объективности, Рей позволил высказаться и жене. Мюриэл с трудом сдерживала возмущение.

– Рей, я тебя ненавижу за то, что ты сделал с дочерью. И со мной. Но ты прав, в суд я не пойду. По одной простой причине: в отличие от тебя мне небезразлично, кем она в конечном счете вырастет. И в отличие от тебя я хочу, чтобы она стала взрослым – и счастливым! – человеком. Я не хочу, чтобы она пала жертвой родительской тяжбы.

Рей слушал молча, рассчитывая, что, выпустив пар, Мюриэл поостынет. Тактика себя оправдала, и в конечном счете Мюриэл ничего не оставалось, как капитулировать.

– Забирай ее, если это так необходимо, но хотя бы не вычеркивай меня из ее жизни.

Муж быстро согласился на ее условия перемирия, которое правильнее было бы назвать безоговорочной капитуляцией. Не показывая своего триумфа, он тихо произнес:

– Клянусь тебе, этого хочет сама Изабель. Можешь ее спросить. В Беркли один из самых сильных физфаков в мире. Все каникулы мы будем проводить дома, обещаю тебе. – Помолчав, он спросил: – Ну что, договорились?

– Да, – тяжело вздохнула Мюриэл. – Только семьи у нас больше нет.

* * *

Едва отъехав от дома, Изабель забеспокоилась:

– Папа, ты мою скрипку взял?

Отец сурово повернулся к ней:

– Вообще-то я…

– Тогда вернемся.

– Дорогая, я это сделал намеренно. Ты теперь студентка, и на развлечения у тебя времени не будет.

– Но ты же знаешь, я так люблю играть…

Рей не ответил.

– Папа, я знаю, ты считаешь, что скрипка как-то привязывает меня к дому. Но клянусь тебе, она нужна мне сама по себе!

– Конечно, конечно, – поспешно согласился отец. – Извини, это я виноват. Я попрошу, чтобы нам ее прислали.

– Или мама привезет, когда приедет в гости.

С угрюмым видом Реймонд ответил:

– Да-да… Конечно.

Это прозвучало не слишком убедительно.

* * *

24 августа

В начале нашего путешествия я чувствовала возбуждение и радость, как чувствовал бы на моем месте каждый человек, отправляющийся в дальние края. Но чем ближе мы подъезжали к Беркли, тем страшнее мне становилось.

Одно дело – выполнять вузовские задания под руководством собственного отца. И совсем другое – насколько я могу себе представить – сидеть в аудитории со студентами, которые вдвое тебя старше и, возможно, вдвое умней. Папа всеми силами старался меня успокоить, и мы даже детально изучили с ним университетский каталог (он вел машину, а я читала вслух), чтобы убедиться, что мы выбрали нужные учебные курсы.

Если не считать «Введения в мировую литературу», на котором я сама настояла – хотя папа грозился все равно меня от него освободить, – все остальные предметы были из категории продвинутых. Мы выбрали пять разделов физики – квантовую механику, электромагнетизм, оптику, теорию элементарных частиц и физику твердого тела.

Кроме того, мы будем много заниматься прикладной математикой – там есть такие курсы, как «Вычислительные системы» и «Программные комплексы».

Мне кажется, благодаря разговору на научные темы мы худо-бедно справились с нахлынувшими переживаниями.

И все равно, оказавшись в Беркли, я почувствовала себя на грани паники. А когда мы добрались до симпатичной квартирки, которую папа для нас снял на Пьемонт-авеню, я чуть не расплакалась оттого, что надо было столько книг затащить на третий этаж.

Хорошо еще, что внизу оказались трое студентов атлетического вида. Они все были в спортивных джемперах с отрезанными рукавами – наверное, специально, чтобы бицепсами похвастаться. Они-то и помогли нам затащить вещи наверх.

Папа хотел дать парням на чай, но они сделали вид, что засмущались. Они, видите ли, предпочли бы, чтоб мы с ними выпили пивка!

Отец обещал, что в другой раз сделаем это обязательно. Но когда ребята ушли, он мне шепнул: «Нужны они нам! Лучше не создавать прецедент».

Насколько я знаю, двенадцатилетних студентов, кроме меня, на курсе нет, так что вряд ли мне удастся найти себе подходящих друзей.

Мы распаковали вещи. Начали, конечно, с книг. Потом отец вышел на улицу, купил огромную пиццу, и мы поели в последний раз перед тем, что папа назвал пугающим термином – «начало новой главы» в моей жизни.

Я долго ворочалась в постели, никак не могла уснуть.

Странно, но меня не пугала перспектива учебы как таковой. Я боялась общения с людьми. Тем более что папа не предупредил меня, какой сюрприз меня ждет наутро.

Потом я наконец поняла причину своей бессонницы. Она никак не была связана с тем, что должно было случиться на другой день.

Я вылезла из-под одеяла, нашла свой рюкзак и достала своего лучшего друга.

Стоило мне положить рядом с собой мишку, как я тут же уснула.

10
Адам

У Адама и Тони оказалось множество товарищей по уединению. Летом Кейп-Код полон отдыхающих, которых можно поделить на две почти равные категории – представителей бостонского и вашингтонского истеблишмента.

Оба крайне редко брали выходные и отгулы, так что у них накопилось столько отпусков, что истратить их полностью было бы затруднительно. И все же, поскольку, по ироничному выражению Тони, август в Вашингтоне – мертвый сезон (если только не случается какой-нибудь «Уотергейт»), она со спокойной душой уехала отдыхать, оставив дверь кабинета на замке. Кроме того, Тони с недоумением осознала, что на данный момент не работа занимает самое важное место в ее жизни.

Оба удивлялись тому, насколько легко они влились в окружение друг друга.

– Тут дело вот в чем, – рассуждал вслух Адам. – Я общаюсь с теми, кто ищет магическую пулю, а твое окружение разрабатывает управляемые ракеты. Так что мы, можно сказать, сошлись на почве вооружений.

Однако они сумели так распорядиться своим временем, чтобы как можно чаще оставаться вдвоем. Будь то утренняя пробежка по берегу или вечерний костер – они наслаждались обществом друг друга. А физическая близость с каждым разом доставляла им все большее удовольствие.

На август выпадало тридцатилетие Антонии. Ее пожелания по поводу празднования оказались на удивление незамысловатыми: обед на открытом воздухе в ресторане курортного отеля «Си-Спрей» в Чатеме.

Адама ее выбор сперва озадачил. Но ровно до того момента, как он увидел, где именно она заказала столик. Рядом с гигантским бассейном.

Глядя ему прямо в глаза, Тони нежно произнесла:

– Перед тем как мы приступим к пиршеству, я хочу получить полагающийся мне подарок.

Проследив за ее взглядом, устремленным на вышку для прыжков, Адам понял, чего от него ждут.

– Плавки, надеюсь, при тебе? – спросила Тони.

– Да. Точнее – на мне.

Она улыбнулась.

– Отлично. А теперь продемонстрируй мне былую доблесть Адама Куперсмита. Кажется, этот мальчик умел летать?

– Перестань, Тони, столько лет прошло…

– Это будет принято во внимание высоким жюри, – радостно возвестила она. – Ну давай же, прыгни для меня разок.

Адам двинулся в раздевалку, быстро разделся, сделал пару наклонов, чтобы размять мышцы, и, волнуясь, направился к вышке.

Он шагал по лестнице, утешая себя тем, что это все-таки не спортивная вышка, а вдвое ниже. Поднявшись на мостик, Адам занял стойку, а внизу все вдруг разом смолкли: при виде его мускулатуры и уверенной позы все предвкушали предстоящее зрелище. Адам сделал глубокий вдох, шагнул вперед, оттолкнулся и мастерски «ласточкой» вошел в воду.

Он вынырнул, отыскал глазами Тони и покричал:

– Довольна?

– Ни в коем случае, – улыбнулась она. – Я не успокоюсь, пока не увижу хотя бы одно сальто.

– Хочешь, чтобы я шею себе сломал? – заныл Адам.

– Нет, – покачала головой Тони. – Хочу убедиться, что ты мне не зря хвалился.

Он рассмеялся, подплыл к краю бассейна и одним ловким движением вскочил на бортик.

Когда Адам вновь появился на вышке, даже официанты замерли и задрали головы вверх. По его жилам побежал адреналин, сердце бешено забилось. Адам быстро шагнул к краю мостика, высоко подпрыгнул, поджал ноги, перекувырнулся через голову и чисто вошел в воду.

На сей раз наградой ему были общие аплодисменты.

Гордый собой, Адам повернулся к Тони, ожидая похвалы. Та с восторгом хлопала в ладоши.

– Еще! – прокричала она, как юная поклонница на рок-концерте.

– Нет, – помотал головой Адам. – Теперь твоя очередь.

– Ладно, – уступила она. – Давай обедать.

Возвращаясь вечером в свое бунгало, Тони снова заговорила о том, что произошло днем.

– Знаешь, – сказала она, – на вышке ты совсем другой человек. Когда ты летишь к воде, ты такой красивый… Даже не знаю, с чем сравнить.

* * *

Когда они обустроили свое бунгало, Лиз приняла их приглашение погостить, благо в саду имелся и небольшой гостевой домик.

Обстоятельства, при которых две женщины встретились во второй раз, разительно отличались от их первого знакомства. На похоронах Макса Тони держалась в сторонке и всячески выражала свое сочувствие. Сейчас же она отчетливо уловила силу привязанности между Адамом и Лиз, и в ней проснулось инстинктивное чувство соперничества.

Демонстрируя, как того требовали приличия, интерес к детскому психоанализу, Тони в то же время не считала нужным особенно скромничать относительно своей работы в министерстве.

Она в открытую говорила о влиянии, которое ей пришлось пустить в ход, когда она направила судебных исполнителей для охраны директора одной клиники во Флориде, который по просьбе беременных женщин делал им аборты.

В этой связи у них с Адамом состоялся единственный неприятный разговор за все время, что они были вместе.

– Жаль, что ты недолюбливаешь Лиз, – заметил он по возможности беспечным тоном.

– С чего ты взял?

– Считай, что это мое предположение, – ответил он. – Ну скажи, при всех твоих заслугах, так ли уж обязательно было хвастаться тем, что ты отстаивала чье-то право на аборт, перед женщиной, страдающей бесплодием?

– Перестань, Адам, – рассердилась Тони. – Извини, если я, как ты говоришь, «хвасталась». Но ведь Лиз живет в реальном мире, в котором большинство женщин могут иметь детей и рожают их. Ты же не можешь всю жизнь ограждать ее от разговоров, травмирующих ее психику.

– Ладно, не нужно только седлать моего любимого конька и говорить о деторождении. Просто впредь постарайся быть тактичнее, хорошо?

Тони уже научилась распознавать момент и, когда требуется, могла сменить пластинку.

– Вот в чем твоя неотразимость: в тебе непостижимым образом сочетаются трепетность натуры и мужская сексуальность.

Устоять перед столь явной лестью он не смог. И мгновенно переключился на гораздо более волнующие мысли.

* * *

Остаток месяца пролетел со скоростью оборотов центрифуги, которая в данном случае разгоняла частицы душевной энергии.

В последние курортные выходные наступила кульминация.

Как-то само собой вышло, что сразу после утренней прогулки они занялись укладкой чемоданов. Сборы происходили в той самой спальне, где они провели весь этот счастливый месяц. Теперь же между ними словно происходила беззвучная, но жаркая дискуссия.

Неожиданно Адам пробурчал:

– Не хочу, чтобы это кончалось.

Тони подняла на него взгляд, исполненный боли от предстоящей разлуки.

– Я тоже, – тихо сказала она.

После неловкой паузы Адам закончил:

– Тони, это не должно вот так закончиться.

– Мы будем в каком-то часе лёта друг от друга, – напомнила она, отлично понимая, что это слабое утешение.

– Нет, – не унимался Адам, – этого мало. Мы должны быть вместе.

Он был прав. Именно в этом и заключалось самое главное.

Тони посмотрела на него и спросила:

– Думаешь, ты смог бы жить в Вашингтоне? В Институте здравоохранения возможностей не меньше, чем в Гарварде.

– А может, лучше тебе перебраться? В Бостоне полно знаменитых адвокатских контор.

– Адам, для меня Вашингтон – совершенно особенное место. Я не могу объяснить словами, что такое динамика политической власти. Я еще в самом начале карьеры – и не только в правительстве. С января я начинаю вести еженедельный семинар по конституционному праву в Джорджтауне, это для меня большая честь.

– Перестань, Тони, – ласково произнес он. – В стране полно знаменитых юридических школ, и Гарвардская по праву считается самой прославленной.

Она уронила голову и едва слышно проговорила:

– Черт, я знала, что этим все кончится. Я только не знала, что будет так больно. У меня просто сердце рвется на части.

Адам в тот же миг заключил ее в объятия.

– Пожалуйста, Тони, – взмолился он. – Я люблю тебя. Ты мне нужна. Обещай, что хотя бы подумаешь.

– А ты думал, почему я весь месяц так мучилась?

– Послушай, давай не будем спешить.

Она опять опустила голову.

– Не могу.

Адам опешил.

– Ты хочешь сказать, что готова расстаться со мной ради карьеры?

Тони подняла на него сияющие глаза.

– Да!

– Что – да? – спросил он, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног.

– Да, Адам, я тебя люблю и хочу стать твоей женой. И если для этого надо переехать в Бостон, что ж, я согласна.

Адам вновь воспрянул духом. Он был вне себя от счастья. Но его тут же стали одолевать сомнения и угрызения совести, ведь из-за него Тони придется идти на большую жертву.

Они поцеловались и упали на постель. И предались такой страсти, что Тони опоздала на прямой рейс до Вашингтона. Иными словами, теперь им оставалось только ехать на машине в аэропорт Логан в Бостоне. В этом были и свои преимущества: они еще два часа будут вместе!

* * *

Это было похоже на извержение вулкана.

– Нет, Куперсмит, ни в коем случае. Сначала реки повернут вспять! – проревел Томас Хартнелл, для убедительности грохнув кулаком по столу. – Ты ни при каких обстоятельствах не затащишь мою дочь в эту глухомань. И городом-то назвать язык не повернется.

– Папа, ради бога, успокойся.

– Так, Шкипер, ты исчезни, я с ним сам разберусь.

– Нет уж! Речь идет о моем будущем. Точнее – о том, как вы собираетесь меня делить между собой.

Тони осталась смотреть, как воюют два самых дорогих ей человека. Дело зашло так далеко, что в какой-то момент ей показалось, что сейчас в ход пойдут кулаки.

– Мистер Хартнелл, вы меня выслушаете или нет, в конце концов? – не выдержал Адам.

– Могу вас огорчить, доктор Куперсмит, ничего интересного вы мне сообщить не сможете. И хочу вас опередить: я признаю, что обязан вам жизнью, но дочерью я вам никак не обязан! Она для меня дороже жизни.

– Сэр, я же не в Тимбукту ее увожу.

– Если вы готовы выслушать мое мнение, то любая географическая точка за пределами Вашингтона является неприемлемой. Адам, как вы не поймете: мне достаточно снять эту трубку – и через десять секунд вы получите место в Институте здравоохранения и зарплату вдвое выше нынешней. Сдался вам этот Гарвард!

– Мне очень трудно это объяснить, – негромко сказал Адам. – Считайте, что мое объяснение заключено в одном имени: Макс Рудольф.

– Но он уже умер! Вы можете все его проекты продолжить здесь. А заодно и его жену сюда перевезти. Тащите уж все скопом.

После небольшой заминки Адам признался:

– Я понимаю, вы сочтете меня безумцем, но это для меня не одно и то же. Когда я вхожу в его лабораторию, он как будто еще там. И когда я со своего места заглядываю в его застекленный кабинет, я словно вижу его за столом. А если я спрашиваю у него совета, он нет-нет да и ответит.

Тони пришла в восхищение от бесстрашия, которое Адам проявил перед всесокрушающей тактикой ее могущественного отца. Никто и никогда не говорил с Боссом таким независимым тоном.

– Какой же вы упрямец, – проворчал Хартнелл.

И все же, при всей храбрости, Адам не нашел в себе сил открыть свои сокровенные мотивы, которые заключались как раз в том, чтобы вырвать Тони из-под влияния отца. Ему казалось, что Босс ее подавляет.

Наконец Тони сама разрубила гордиев узел.

– Пап, если тебе интересно мое мнение, то я намерена быть там, где будет Адам. То есть в Бостоне.

– А твоя карьера? Забыла? Готова пустить ее псу под хвост ради этого лабораторного червя?

– А ты попробуй взглянуть на это моими глазами, – парировала она. – Карьера-то у меня была, а вот настоящего мужчины, такого, чтоб как за каменной стеной, – никогда. А это куда важней.

– Шкипер, доверься мне. Ты увлекающаяся натура. Ты уже имела опыт…

Адам вскинулся:

– Это совсем не то!

Хартнелл гневно повернулся к нему:

– А тебя, мальчишка, я уже достаточно терпел! Даю тебе тридцать секунд развернуться кругом и покинуть мой дом.

– Нет, папа, – перебила Тони. – Нам понадобится не менее часа.

– Что?! – не на шутку распалился старик.

Дочь кивнула и тихо сказала:

– Мне надо сложить вещи. Потому что я еду вместе с ним.

* * *

Через два месяца Тони и Адам обвенчались в церкви Святого Иоанна на Лафайетт-сквер – так называемой «президентской» церкви, как раз напротив Белого дома. Среди приглашенных был и хозяин Овального кабинета – несомненно, в знак уважения к человеку, который в немалой степени привел его на вершину власти.

Вручая единственную дочь жениху, могущественный Томас Хартнелл выдавил из себя улыбку.

А министр юстиции произнес тост за свадебным столом.