Текст книги "Сильнодействующее средство"

11
Адам

Доктор Адам Куперсмит с супругой сняли квартиру на последнем этаже престижного дома на Бикон-хилл. И Тони засела за подготовку к приемному экзамену в адвокатскую коллегию Массачусетса.

Оба были страстно увлечены карьерой и друг другом. Потом они станут вспоминать этот период как самое счастливое время своей жизни вдвоем.

Освободившись с работы часов в одиннадцать, они вливались в толпу таких же яппи, которые заполняли рестораны и бары на Чарльз-стрит, превращая весь район в одну гигантскую вечеринку.

Когда Тони отправилась на поиски работы, недостатка в адвокатских конторах, жаждущих причислить к своему штату бывшего помощника министра юстиции (а Тони получила повышение в должности как раз перед увольнением), не ощущалось. С точки зрения зарплаты, не говоря уже о престижности, заманчивее всех оказалась фирма «Девейн и Остеррайх».

Адам меж тем добился заметных успехов в работе, которая была начата его учителем. Новый руководитель наконец-то нашел время изучить его отчет о работе по теме идиопатических привычных выкидышей.

Каванаг был не глуп, особенно когда дело касалось реальной ценности научного проекта. Он быстро уловил в проводимых Адамом исследованиях огромный потенциал, как научный, так и практический.

И великодушным жестом восстановил в его штате две должности докторов-исследователей, которых до этого самолично ликвидировал.

Кроме того, он без конца напоминал о том, что в возглавляемой им с недавних пор лаборатории установлен новый порядок научных публикаций.

– Макс любил держаться в тени, – с многозначительной улыбкой растолковывал он. – Я же предпочитаю свет. И поскольку я возглавляю лабораторию, то хотел бы, чтобы мое имя в списке авторов стояло первым.

С точки зрения этики его требование было вопиющим, однако в научном мире, к сожалению, такая практика была далеко не редкостью. Адам изо всех сил старался не лезть на рожон и подчиняться новым «правилам», убеждая себя, что это производственная необходимость. Он должен закончить то, что начал еще вместе с Максом. Едва ли англичанин присвоит себе и публикацию, к которой вообще не имел никакого отношения. Увы, амбиции этого гражданина были гораздо выше его моральных принципов.

– Правило есть правило, старина. Давай-ка сразу все сделаем как надо. Конечно, фамилию Макса надо будет обвести в рамку – ну, как это делается, когда человек уже умер.

И статья пошла в международный журнал «Проблемы репродукции» как результат изначального совместного труда английского и американского ученых, которые и знакомы-то друг с другом не были. Неужели Каванаг в самом деле думал, что медицинское сообщество отнесется к этому так называемому соавторству с доверием и уважением?

Адам решил не высовываться и продолжал свои эксперименты. Тони тем временем с успехом осуществила то, что сама назвала «двойной игрой». Практически одновременно она получила приглашение из коллегии адвокатов штата и положительный результат теста на беременность.

Вдохновленный перспективой отцовства, Адам работал с удвоенной энергией. Его будто подхлестывало подсознательное научное соперничество. За последующие месяцы он повторил все эксперименты Макса Рудольфа, отмеченные в его толстом лабораторном журнале, применив кортикостероиды для подавления эмбриотоксической реакции в организме ожидающих потомства белых мышей.

После немалых душевных мук, вызванных необходимостью сопоставить побочные действия стероидов и их вероятную эффективность, он скрепя сердце приступил к лечению женщин, чьи анализы показывали, что они смогут иметь детей только в случае, если удастся каким-то образом подавить опасные токсины.

Насколько возможно, он старался ограничить свое присутствие на работе – будь то лаборатория или клиника – дневными часами, чтобы не обделять Тони своим вниманием и заботой.

Ее стремление во всем быть лучшей и независимой касалось и беременности. Усилием воли Тони заставляла себя ничего не менять в распорядке дня и работе, невзирая на утреннюю тошноту. Она ни разу не позвонила Адаму в лабораторию, чтобы паническим тоном сообщить о спазмах матки, – она сама прочла всю необходимую литературу и знала, что так называемые сокращения Брэкстона – Хикса не что иное, как ложные схватки.

На тридцать девятой неделе беременности у Тони начались роды. Она в точности исполняла все требования акушеров и, в нужный момент «раздышавшись», благополучно произвела на свет трехкилограммовую Хедер Элизабет Куперсмит.

Наверное, в истории американской адвокатуры Тони была первой, кто оформил отпуск по уходу за младенцем. И тут же обратилась за услугами няни, дабы немедленно вернуться к работе.

Лиз, воспринявшая свою роль крестной со всей серьезностью, не стала скрывать недоумения по этому поводу.

– Я знаю, так теперь модно делать. Но маму малышке никто не заменит, тем более в таком возрасте, – дипломатично заметила она.

Тони постаралась ответить как можно более вежливо:

– А если мама должна работать?

– Ну, если должна, тогда конечно, – согласилась Лиз.

– Вот и хорошо, – с нажимом произнесла Тони. – Это как раз мой случай.

Вечером Тони пожаловалась Адаму на вмешательство Лиз, которое казалось ей слишком назойливым.

– В следующий раз, когда будешь говорить с этой женщиной по душам, объясни ей, пожалуйста, что я согласилась на ее роль крестной нашего ребенка, но не на роль моей свекрови.

– Она же старается как лучше, – слабо возражал Адам.

– Охотно верю, – признала Тони. – Но не могу же я компенсировать ей бездетность.

* * *

В обеденный перерыв, когда вся лаборатория усаживалась за принесенные из дома сэндвичи и кофе, Адам решил поделиться с коллегами своей радостью. Огласив вслух компьютерную распечатку, он торжественно возвестил:

– Мы побили собственный рекорд. И все благодаря стероидам. Семьдесят процентов наших самых безнадежных наконец преодолели первую треть беременности. Вариантов два: или мы имеем дело с чудом, или мы гении…

Младший научный сотрудник Лен Кутник расплылся:

– Может, поставим на голосование, а, шеф?

– Позвольте вам напомнить, доктор, тут лаборатория, а не избирательный участок, – рассмеялся Адам. – Окончательные выводы я сделаю, когда дождусь рождения детей.

И он дождался. Больше того – процесс принял совершенно неожиданный поворот: почти все женщины, которым прежде не удавалось сохранить беременность, после благополучного рождения первого ребенка начинали производить на свет здоровых малышей одного за другим.

Но чем было объяснить столь поразительный феномен? Почему больные, долгое время страдавшие серьезной патологией, вдруг ее побеждали? Ответ на этот вопрос мог стать ключом к разгадке всей тайны.

А пока результат исследований нельзя было признать удовлетворительным. Беременные женщины начали жаловаться на побочное действие стероидов – избыточный вес, отек конечностей, заплывшее лицо. Не говоря уже о риске глаукомы, диабета и функциональной зависимости от препарата – хотя такое наблюдалось в редких случаях. Макса Рудольфа это бы точно не порадовало.

Тем временем проблема репродукции стала актуальна и для самого Адама. Хедер было уже почти три года, и Адам все чаще заговаривал о втором ребенке.

– Мне хватает Хедер, – отвечала Тони. – Если честно, я не представляю себе, как можно управляться с двумя детьми, не бросая адвокатской практики.

– Дети быстро растут, – возразил Адам.

– Это я знаю, – ответила жена. – Только не вижу смысла в том, чтобы увеличивать и без того разросшееся население Земли.

– Тони, мы с тобой не в Китае живем. А кроме того, наукой установлено, что единственному ребенку в семье грозят серьезные психологические проблемы.

– Я тоже была единственным ребенком в семье, – напомнила она. – Я ведь никогда со своими братьями не жила. И ничего. Кажется, не страдаю.

«Я бы не стал говорить так уверенно», – подумал Адам, а вслух сказал:

– Тони, ты себе представить не можешь, какие душевные страдания мне приходится видеть изо дня в день. Передо мной проходят женщины, которые готовы на любые мучения, лишь бы родить. Они воспринимают детей как дар божий. И так оно и есть на самом деле. А ты… Совершенно здоровая женщина – и лишаешь себя радости, за которую иные готовы все отдать. Когда я прихожу домой и ко мне бросается наша девочка, я – самый счастливый человек на свете.

– Ты уверен, что тут не примешивается самолюбие? – предположила Тони. – Может, ты просто считаешь, что у твоих пациенток появится дополнительная уверенность, если они будут знать, что у тебя куча детей?

– Еще один ребенок? И это ты называешь кучей детей? – Адам не на шутку рассердился.

– Ну, это ты сейчас так говоришь. Но если опять родится девочка, не сомневаюсь, тебе захочется лепить их до тех пор, пока не получится мальчик.

– Если честно, может, ты и права. Но разве такое желание противоестественно?

– Ладно, – сказала Тони, теряя терпение. – Раз уж мы ссоримся, давай обсудим разом все неприятные моменты. Имей в виду: я ни за что не разрешу тебе назвать его Максом! Ты ведь об этом мечтаешь, так?

– Совсем необязательно, – солгал он. И скрепя сердце добавил: – Если хочешь, назовем его Томасом. Или Маленьким Боссом.

К его удивлению, Тони от этого предложения нисколько не смягчилась.

– Так, – объявила она сердито, – хоть в чем-то вы с моим отцом совпали. Но я не позволю вам давить на меня с двух сторон. Какое имя ни придумывай – малыш все равно до двух лет спать не даст, а я пока не готова снова через это пройти.

Тони растаптывала мечту Адама с небрежностью человека, беспечно наступившего на тонкое стекло.

Какое-то время Адам сидел молча. В душе он был страшно обижен. Потом сами собой вырвались слова:

– Вот уж такого я никак не ожидал…

– Хочешь сказать, жалеешь, что женился? – прямо спросила Тони.

– Нет, конечно, – возразил он. – Просто очередную мечту придется убрать в папку с грифом «Невыполнимо». Вместе с золотой олимпийской медалью по прыжкам в воду.

Тони чувствовала, что ссора зашла слишком далеко, и поспешила исправить положение. Она нежно обняла мужа и решила польстить его самолюбию.

– Дорогой, ты кое-что забыл. Ты сам еще ребенок и нуждаешься в материнской ласке. Я связала свою жизнь с гением. И хочу обеспечить ему надлежащую заботу, чтобы он смог получить Нобелевскую премию. Поверь мне, мы все делаем правильно.

* * *

Хедер росла, а ее мама все дольше и дольше засиживалась на работе, предоставив Адаму следить за тем, чтобы девочка не все время оставалась на попечении нянь, которых у Тони в запасе был целый взвод.

Временами Адам не мог заставить себя уйти, даже если дочь спала: вдруг ей приснится страшный сон, а утешать ребенка будет не мама или папа, а нанятая за деньги чужая тетка.

К радости дочери, в такие дни он надевал на нее теплую одежду прямо поверх пижамки и брал с собой в лабораторию. Там он укладывал ребенка на диван вместе с лягушонком Кермитом, укрывал пледом, и девочка спала ровно до того момента, как надо было ехать домой.

На самом деле Адаму такой порядок даже начинал нравиться – куда приятнее смотреть на дочку, чем тревожиться, как она там.

Бывали, однако, случаи, когда его вызывали к неотложному больному и приходилось по телефону умолять Тони приехать и приглядеть за ребенком.

Однажды такой разговор произошел в разгар оживленного совещания с партнерами по адвокатской конторе. Тони никак не могла встать и уйти.

– Адам, когда ты наконец поймешь, что ты не единственный хирург на свете? – набросилась она на него. – Возьми и поручи это дело кому-то еще.

– А ты когда поймешь, что мать не может все время перепоручать другим свои обязанности? – взорвался он.

* * *

Адам записался в местный загородный клуб и стал по воскресеньям возить Хедер в бассейн. Это был специальный утренний сеанс для родителей с детьми, и мамы и папы вдохновенно учили своих малышей плавать по-собачьи.

Хедер оказалась способной ученицей. Девочка все время рвалась продемонстрировать папе, как хорошо она умеет плавать.

По дороге домой она обычно рассуждала о том, кем станет, когда вырастет. На тот момент в ее планах было две задачи – стать доктором и прыгуном в воду.

В лаборатории тем временем грянул взрыв, привлекший внимание мировой прессы. Предшествовавшие скандалу события держались в такой строгой тайне, что даже Адам с Тони узнали о нем только после того, как гром прогремел.

Йен Каванаг сделал себе имя в научном мире – а также и состояние – преимущественно на службе в компании «Гематикс», биотехнологической корпорации, по заказу которой проводил испытания нового искусственного кровезаменителя, разработанного для больных гемофилией. Считалось, что это более перспективная субстанция по сравнению с имевшимися ранее.

Новаторская диссертация Каванага доказывала эффективность препарата и существенно подняла репутацию ученого в глазах научного сообщества – как и акции «Гематикс» на фондовом рынке.

Однако последовавшие попытки других лабораторий повторить эксперимент Каванага успехом не увенчались. Раздавались все более настойчивые голоса с требованием обнародовать его исходные данные. Никого не убедили жалкие оправдания англичанина, ссылавшегося на то, что электронные таблицы для обработки первоначальных данных, дескать, бесследно исчезли.

Стоило редактору научного отдела «Бостон глоб» учуять первые признаки назревающего скандала, как он поднял шум и недвусмысленно обвинил прославленного профессора Каванага в подтасовке научных данных. Скандал подхватили все крупнейшие агентства.

Ни у кого в Гарвардском университете не было сомнений, что Каванаг виновен. Карающий меч просвистел, мгновенно перерубив все нити, связывающие проштрафившегося ученого с этим достойным научным учреждением.

Утром, когда пребывающий в счастливом неведении Адам подъехал к служебной парковке, его остановил полицейский и сообщил, что проезд на территорию закрыт.

– Но я здесь работаю! – возмутился Адам.

– Послушайте, доктор, у меня приказ. А кроме того, насколько я слышал, тут кое-какие головы слетели, так что не исключено, что ваш пропуск на стоянку уже недействителен.

С трудом пристроив машину на Киркланд-стрит, Адам, вне себя от злости, бегом домчался до лаборатории.

На подходе к зданию он с изумлением различил толпу журналистов, телесъемочные группы и, что самое странное, полицию.

Адам протолкнулся через толпу и увидел, как под руководством офицеров полицейского управления старшекурсники выносят из здания коробки документов и загружают их в пикап профессора Каванага.

Администратор в форме вежливо, но твердо втолковывал растрепанному, небритому англичанину – Адам еще никогда не видел его в таком состоянии, – что тот больше на факультете не работает. Соответственно, со своего рабочего места ему разрешено забрать только личные вещи.

– Позвольте вам напомнить, доктор Каванаг, что сделать это надо до полудня – после этого в лаборатории будут поставлены новые замки.

Все это время репортеры наперебой выкрикивали свои вопросы, на которые, впрочем, никто не реагировал.

В дверях стоял еще один кордон. Их постоянный охранник по имени Мэл беспомощно держался в сторонке, в то время как его обязанности взял на себя один из старших офицеров охраны. В руках он держал списки допущенных и не допущенных в здание.

На Адама вдруг напал страх – что, если он тоже в черном списке? С трепетом он назвал себя.

Офицер бросил быстрый взгляд на его пропуск и учтиво произнес:

– Пожалуйста, проходите, профессор Куперсмит.

Поднявшись на десятый этаж, Адам набрал номер Тони. Надо срочно сообщить ей, что у него все в порядке.

– Хочешь сказать, тебя не перехватили? – удивилась жена.

– Кто?

– Репортеры, конечно. Они не задержали тебя внизу?

– Да с чего бы? – Адам почувствовал, что раздражается. – К этому грязному делу я не имею никакого отношения.

– Конечно нет, дорогой, – нежно произнесла Тони. – Зато ты имеешь очень большое отношение к лаборатории.

– Не понимаю тебя.

– Как только ты ушел, позвонил декан. Но тебя уже было не догнать. Жаль, что ты меня до сих пор не послушал и не установил себе телефон в машине.

– Да в чем дело-то? – нетерпеливо спросил Адам.

– Дело в тебе, мой дорогой, – ответила она. – Только в тебе. Начиная с двенадцати часов сегодняшнего дня ты официально исполняешь обязанности заведующего лабораторией. Кажется, в таких случаях принято выдвигать три кандидатуры? Так вот, в вашем случае это ты, ты и еще раз ты.

Адам присвистнул.

– А знаешь, Тони, выходит, я не зря столько терпел. Может, подъедешь? Посидим в факультетском клубе? Отведаем наконец знаменитого гарвардского стейка из конины?

Он положил трубку. Сердце у Адама бешено стучало. Он тут же набрал другой номер.

– Привет, Лиз, у меня потрясающие новости. – Голос у него дрогнул. – Мне наконец дают место заведующего.

* * *

Как только оборудование Адама перенесли и установили рядом с застекленным кабинетом, он издал приказ о зачислении в штат трех новых сотрудников – Дерека Поттера из Калифорнийского технологического, Марии Сулейман из Массачусетского технологического и Карло Пизани из Венеции.

В первый же обеденный перерыв после назначения Адам, на правах нового руководителя, заставил каждого сотрудника доложить о ходе своих исследований, после чего попросил всех высказываться. А в конце сам подвел черту:

– У меня такое ощущение, словно мы роем где-то в глубине и не замечаем чего-то совершенно очевидного. Давайте сделаем вот что: каждый представит себя начинающим исследователем и тщательно, шаг за шагом, проанализирует физиологические изменения, которые влечет за собой нормальная беременность. Может, тогда мы сможем установить тот момент, когда наши «проблемные» женщины перестают нуждаться в стероидах и могут сами вынашивать плод?

Все покивали, продолжая жевать бутерброды и одновременно делая пометки в блокнотах. Каждый составил список изменений, происходящих в организме женщины в первые три месяца беременности, – и цель оказалась достигнута. Ответ был очевиден.

– Как это мы раньше не додумались? – удивился Лен Кутник.

– Это оттого, что мы работали каждый сам по себе, – предположил Пизани. – А когда шеф собирает нас вместе, то мы начинаем напрягать мозги, чтобы произвести на него впечатление. – Повернувшись к Адаму, он спросил: – Я прав, профессо́ре?

– Прав, Карло, – согласился Адам. После чего предложил провести серию экспериментов: – Давайте проверим, нельзя ли обезопасить плод большими локализованными дозами гормона, пока к делу не подключится плацента. Есть желающие?

Все руки взметнулись вверх. В команду победителей хотел войти каждый.

Не обнаружилось недостатка и в беременных женщинах, согласных участвовать в эксперименте. К тому же побочные эффекты в данном случае были существенно менее пагубны по сравнению со стероидами.

Несколько месяцев ушло на разработку программы эксперимента и подбор участников. К середине второго года работы у Адама уже были ощутимые результаты. Однако сам механизм был ему не ясен. Адам получил ответ на вопрос, который не мог пока еще четко сформулировать.

Хотя наука в жизни Адама играла важную роль, все-таки главное место он отводил семье. А тут все обстояло далеко не так благополучно, как в лаборатории.

В отличие от мужа, одержимого отцовством, Тони не задавалась целью стать лучшей матерью для своего ребенка. Адам с трудом мирился с ее отношением, он утешал себя тем, что это временное явление, что его надо пережить и тогда они сблизятся еще больше и станут еще сильнее любить друг друга. Он отказывался видеть то, что происходило в действительности.

Им все меньше было что сказать друг другу.

12
Изабель

«ДВЕНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА СТАНОВИТСЯ СТУДЕНТКОЙ БЕРКЛИ

Вундеркинд на физфаке

(Из материалов Ассошиэйтед Пресс)

Двор Калифорнийского университета всегда был окрашен в торжественные тона. Но вчера на несколько часов он погрузился в атмосферу подлинной коронации.

В этот день регистрировались первокурсники, и все студенты от мала до велика столпились у входа, мечтая хоть одним глазком глянуть на юную леди, вознамерившуюся вписать новую страницу в историю университета.

По сравнению со зрителями двенадцатилетняя Изабель да Коста держалась куда более собранно, когда шла по огороженной канатами дорожке, специально обустроенной университетской полицией в предвидении ажиотажа по поводу появления самой юной первокурсницы за столетнюю историю этого прославленного вуза.

Сопровождаемая своим отцом, сорокашестилетним физиком-лаборантом, Изабель держалась не по возрасту строго.

Из толпы фотографов, жаждущих подобраться поближе и сделать удачный снимок, неслось: “Посмотри сюда, Изабель!” и: “Улыбочку, детка!” – а та невозмутимо прошествовала во двор университета, чтобы зарегистрироваться в списке первокурсников 1988 года…»

* * *

Парадоксально, но если кто и не спал всю предшествующую ночь, так это был Реймонд. В то время как Изабель, обнявшись с мишкой, мирно посапывала в соседней комнате, он до утра прошагал из угла в угол.

Рей и сам не понимал, с чего он так разволновался.

Но, покопавшись в сокровенных уголках собственной души, он был вынужден смириться с неизбежным. «Уже завтра что-то изменится. Сегодня дочь еще принадлежит мне. Наутро она станет принадлежать всему миру». Почему-то при этом Реймонд забывал о том, что сам повинен в этой шумихе.

Декан Кендалл заранее предвидел определенный ажиотаж и дал журналистам тридцать минут – «ни секунды больше», – чтобы задать юному дарованию свои вопросы.

Без нескольких минут двенадцать Изабель ступила под лучи софитов. Реймонд же, что было для него нехарактерно, остался в тени.

– Мы слышали, вы собираетесь специализироваться в физике, Изабель. Не скажете, почему вы отдали предпочтение именно этой научной дисциплине? – поинтересовалась Натали Роз из Юнайтед Пресс Интернэшнл.

– Это довольно трудно объяснить, – ответила девочка, заглушаемая треском фотокамер. – Меня всегда тянуло докопаться, как устроен мир. В три года я разобрала часы-кукушку.

Одобрительный смех.

Корреспондент «Нью-Йорк таймс»:

– А как ваши занятия музыкой? Вы планируете играть в университетском оркестре?

Изабель мельком взглянула на отца и ответила:

– Только если мне дадут там солировать. И исполнять «Весну» и «Лето» из «Времен года».

Снова смех. Она всех очаровала.

* * *

Появившиеся на другой день статьи были написаны с учетом целевой аудитории. Если более серьезные газеты выдвигали на первый план собранность и ум девочки, то таблоиды прохаживались по той роли, какую в ее жизни играет отец. Аллюзии приводились в духе известного из литературы образа властного демонического гипнотизера Свенгали.

Понятно, что эти чересчур эмоциональные, полные домыслов публикации сильно расстроили Изабель.

– Папа, это нечестно, – чуть не в слезах говорила она. – В одной газетенке тебя даже обозвали «демоническим чревовещателем».

– Не обращай внимания, солнышко, – успокаивал отец. – Мы же с тобой знаем, что это неправда, и не нужно читать все, что понапишут эти журналюги. В их представлении информировать читателя значит открыть публике имя парикмахера, у которого Рейган красит волосы.

Изабель не успокаивалась.

– Пап, я все это понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Все равно меня это огорчает. Неужели ты не мог договориться с деканом Кендаллом, чтобы меня регистрировали в каком-нибудь укромном месте – например, у него в кабинете? Я чувствую себя какой-то обезьянкой в зоопарке Сан-Диего.

– Мы с ним об этом говорили, – объяснил Реймонд, и это было правдой. После чего ловко соврал: – Но он рассудил, что раз ты хочешь, чтобы к тебе относились как к полноценной студентке, надо смириться с оглаской. А если затыкать журналистам рот, у них только аппетит разыграется. Пока что он обещал, что охрана студгородка будет следить за тем, чтобы эти паразиты не осаждали учебные аудитории.

– Ты правду говоришь? Эти обвинения тебя не задевают? – тревожилась Изабель.

– Ни в малейшей степени, – ответил отец. – Тем более что мы знаем, что это все вранье.

Он говорил весьма убедительно, поскольку про себя уже решил, что в ближайшие годы будет в центре всеобщего внимания, и это только хорошо.

В конце концов, нахваливать гений дочери – почти то же самое, что превозносить ее отца.

* * *

В физической лаборатории университета Сан-Диего Реймонд взял бессрочный отпуск. Впрочем, заведующий кафедрой профессор Киношита доверительно поделился с коллегами опасениями, что на возвращение Реймонда лучше не рассчитывать.

Это означало, что средств к существованию Рей на данный момент был лишен. В то же время на нем лежала обязанность не только обеспечить жильем и пропитанием себя и дочь, но и выплачивать половину кредита за дом, что он клятвенно обещал Мюриэл, желая загладить свою вину.

Он бы мог нажать на физический факультет Беркли, чтобы его взяли инженером в лабораторию, учитывая его опыт. В отличие от декана Кендалла тут не испытывали никаких угрызений совести, зачисляя двенадцатилетнюю девочку. Талант есть талант. Однако Реймонд решил сделать ставку на свои педагогические навыки.

Благодаря шумихе вокруг Изабель он тоже превратился в своего рода знаменитость. Реймонд стал развешивать на факультетских досках объявлений свои карточки, предлагая услуги по подготовке любого студента, испытывающего трудности с освоением того или иного раздела физики. И спрос превзошел все его ожидания, при том что Реймонд запросил за уроки по тридцать долларов.

И в самом деле: стоило какому-нибудь сообразительному студенту объявить родителям, что отец Изабель да Коста предлагает частные уроки, как те немедленно требовали от отпрыска использовать эту уникальную возможность: вдруг мистер да Коста сотворит чудеса и с их чадом.

Реймонд считал это проявлением их потаенных чаяний, поскольку многие родители в душе тешат себя надеждой, что их ребенок гений, а для развития его талантов просто не было создано необходимых условий.

Реймонд предусмотрительно назначал уроки на субботу – на утро или, наоборот, от семи до десяти вечера, когда он твердо знал, что Изабель будет сидеть в соседней комнате за учебниками.

Воскресные дни целиком принадлежали отцу и дочери. Когда позволяла погода, они отправлялись на экскурсию, а иногда просто на пикник на другой берег бухты в парк Голден-гейт.

Именно в такие моменты Изабель, уже вступившая в период физиологического созревания, с особой остротой ощущала тоску по тем маленьким радостям жизни, которых была лишена. На нее неизгладимое впечатление производили не только парочки – молодые и старые, – рука в руке прогуливающиеся по парку, но даже многочисленные бегуны на дорожках парка, с наслаждением вдыхающие бодрящий воздух и ведущие непринужденную беседу друг с другом.

Насколько естественно было бы обсудить такие вещи с мамой – однако телефонное общение с Мюриэл у девочки ограничивалось тремя разговорами в неделю, которые всякий раз повергали ее в непонятную неловкость. Если бы даже при них не присутствовал отец, она бы все равно чувствовала себя предательницей, делясь какими-то переживаниями с мамой, а не с отцом. Со своей стороны, Мюриэл ничего не оставалось, как довольствоваться догадками о том, что волнует дочь, и обсуждать эти проблемы в форме монолога.

Как бы рано Изабель ни проснулась, Реймонд уже стоял у плиты и готовил ей питательный завтрак – в нем должно было быть достаточно белков для роста и углеводов для поддержания силы и мыслительной деятельности. Он превратился в настоящего специалиста по здоровому питанию и с жадностью вчитывался не только в новейшие публикации диетологов из Гарварда и института Джона Хопкинса, но и изучал доступные ему электронные базы данных.

Когда около полуночи Реймонд ложился спать, дочь обычно еще сидела за книгами – учеба так увлекала ее, что порой наутро она не могла точно ответить, в котором часу отправилась спать.

Со стороны могло показаться, что Изабель живет как отшельница, однако она была в курсе происходящих событий, поскольку регулярно слушала популярный радиоканал Сан-Франциско. Как только до нее доносился отцовский храп, девочка открывала нижний ящик стола, доставала наушники и с интересом следила, как в прямом эфире обсуждаются все злободневные темы, такие как распространение СПИДа, права женщин, рейгановская программа «звездных войн». Изабель также была в курсе жарких, а подчас гневных дискуссий на тему абортов. Это ее особенно волновало, поскольку, как всякую девочку, вступившую в период полового созревания, Изабель крайне занимали все вопросы, связанные с беременностью и деторождением.

К тринадцати годам Изабель отчетливо почувствовала, что в ее организме происходят какие-то изменения. Из-за этого она испытывала какую-то внутреннюю тревогу. Нет, с научной точки зрения тут все было ясно, она уже давным-давно прочла все книги о репродукции человека. Умом она понимала, что снижение секреции шишковидной железы при одновременной активизации коры надпочечников, сопровождающейся появлением волосяного покрова в зоне гениталий, является признаком полового созревания.

Другое дело было справиться с этим в реальной жизни.

* * *

25 февраля

Я знала, что это должно случиться. Я мечтала, тревожилась, боялась и ждала, чтобы это наконец произошло.

Но когда это свершилось, я оказалась совершенно не готова.

Был вечер, я делала лабораторную работу и очень спешила, чтобы закончить до ужина.

Но тут у меня как-то заныла поясница. И я почувствовала, что подмокаю. Я выбежала в туалет и быстро сняла джинсы, чтобы посмотреть, что там.

И увидела пятна крови.

У меня началась первая менструация.

Я так разволновалась, что не знала, смеяться мне или плакать.

Боль немного отпустила, и я вернулась к работе, но оказалось, что совершенно не могу сосредоточиться.

Все мои мысли были заняты важностью происходящего в моем организме. В приемной у зубного мне попадались журналы для подростков – так вот, там все время пишут о том, какой это важный период, когда ты «становишься женщиной». На самом деле все было совсем иначе. Все оказалось намного сложней, чем пишут в этих журналах. Я-то знала, как с этим справиться, но как это воспримет папа?

* * *

Изабель не хотела признаваться отцу. Точнее, не хотела посвящать его во все физиологические подробности. Но знать-то он должен, это она твердо решила. Хотя в глубине души ее мучили опасения, что он рассердится.

Но теперь перед ней встала дилемма практического свойства. Поскольку Реймонд почти никогда не оставлял ее одну – казалось, он считает безопасной территорией только книжные лавки, – то ей надо было каким-то образом достать то, что ей теперь понадобится раз в месяц.

Она сказала себе, что решит эту проблему в ближайший же поход в супермаркет.