Текст книги "Голодное пламя"

Эрик Аксл Сунд
Слабость Виктории Бергман. Голодное пламя

Памяти нас, предателей, посвящается

 
Тоска ясней у женщины-пилота.
Она сидит нередко перед Мимой,
застыв. Ее прекрасные глаза
меняются, загадочно сияют,
 
 
соприкоснувшись с непостижимым.
Пылают в них огни тоски,
голодный этот пламень ищет пищи,
чтоб поддержать тепло и свет души.
 
 
Она сказала года три назад:
– Гораздо лучше будет, если мы
бестрепетно осушим чашу смерти
за трапезой прощальной и исчезнем[1]1
  Перевод И. Бочкаревой.


[Закрыть].
 

Харри Мартинсон

Аниара

© Erik Axl Sund, 2011

© Е. Тепляшина, перевод на русский язык, 2015

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015 Издательство CORPUS ®

Свободное падение

Ужас приходит в Стокгольм. Темно-синий плащ, чуть темнее вечернего неба над Юргорденом и заливом Ладугордсландсвикен. Светлые волосы, голубые глаза, сумочка на плече. Тесные красные туфли натерли пятки, но она привыкла. Мозоли теперь – часть ее личности. Благодаря боли она всегда начеку.

Если бы только она могла простить, она обрела бы свободу – она сама и те, кто будет прощен. Столько лет она пыталась все забыть, но ей это так и не удалось.

Она и сама не понимает, что ее месть организована как цепная реакция.

Снежный ком пришел в движение четверть жизни назад в гимназии Сигтуны, в сарае с инструментами. Едва лишь сдвинувшись с места, ком подмял ее под себя – и покатился в сторону неизбежного.

Что знали скатавшие этот снежный ком о его дальнейшей судьбе? Скорее всего – ничего. Наверное, они просто стали жить дальше. Забыли о том событии, словно оно было невинной игрой, которая началась и закончилась в том сарае.

А она продолжает двигаться. Время для нее несущественно, оно не лечит.

Ненависть не тает. Напротив, она затвердевает все больше и острыми кристаллами льда покрывает все ее существо.

Вечер прохладный, воздух влажен от ливней, которые идут один за другим всю вторую половину дня. Со стороны американских горок доносятся вопли. Она поднимается, проводит щеткой по волосам, осматривается. Делает глубокий вдох и вспоминает, зачем пришла сюда.

У нее есть цель. Она знает, что должна сделать.

Под башней перестроенной смотровой площадки, чуть наискосок, – переполох. Двое охранников уводят какого-то мужчину, рядом бежит, плача, маленькая девочка. Наверное, его дочка.

На земле лежит женщина, рядом с ней – разбитая бутылка. Над женщиной склонились люди. Кто-то вызывает врача.

Осколки стекла бросают резкие блики на влажный после дождя асфальт.

Она понимает: момент, когда надо действовать, вот-вот настанет, хоть все и не так, как она спланировала. Случай упростил ей задачу. Упростил настолько, что никто не поймет, что произошло.

Мальчика она видит неподалеку. Он совсем один у калитки, ведущей к аттракциону «Свободное падение».

Простить что-то, что можно простить, – никакое не прощение, думает она. Настоящее, чистое прощение – это простить непростительное. Такое под силу только богу.

Мальчик растерянно озирается, и она медленно идет к нему, а он поворачивается, отворачивается от нее.

Своим движением он почти до смешного облегчил ей задачу – незаметно зайти ему за спину. Теперь до него всего пара метров. Мальчик по-прежнему стоит к ней спиной, словно высматривая кого-то.

Настоящее прощение глупо, безумно и наивно, думает она. Но она ожидает, что виновные станут выказывать раскаяние, а значит, прощение никогда не осуществится. Воспоминание есть и останется раной, которой не дано затянуться.

Она берет мальчика за руку.

Вздрогнув, он оборачивается, и в то же мгновение она втыкает иглу мальчику в левое плечо.

Несколько секунд он изумленно смотрит ей в глаза, а потом у него подгибаются ноги. Она подхватывает мальчика и усаживает на ближайшую скамейку.

Никто не заметил ее маневра.

Все как всегда.

Видя, как лежащая на земле женщина начинает шевелиться, она вынимает что-то из сумочки и осторожно надевает мальчику на голову.

Розовая пластмассовая маска представляет собой свиное рыло.

«Грёна Лунд»

Комиссар уголовной полиции Жанетт Чильберг точно помнила, где находилась, когда узнала, что на Свеавэген убит премьер-министр Улоф Пальме.

Она сидела в такси, на полпути в Фарсту, и мужчина рядом с ней курил ментоловую сигарету. Тихий дождь, дурнота – слишком много пива.

Как Томас Равелли отразил мяч в пенальти в матче с Румынией на чемпионате мира 1994 года, она смотрела по черно-белому телевизору в баре на Курнхамнсторг. Владелец бара тогда угощал всех пивом.

Когда потерпел крушение паром «Эстония», она лежала с гриппом и смотрела «Крестного отца».

Более ранние воспоминания включали The Clash в Хувет, подкрашенный блеском для губ поцелуй на школьной вечеринке в третьем классе и день, когда она в первый раз отперла дверь дома в Гамла Эншеде и назвала его своим домом.

Но миг, когда исчез Юхан, она так и не могла вспомнить.

Там навсегда осталось черное пятно. Десять минут, которые стерлись из памяти. Которые украл алкаш из «Грёна Лунд». Переосвежившийся сантехник из Флена, случайно заехавший в столицу.

Шаг в сторону, взгляд вверх. Юхан и София висят в корзине, поднимаются, и кружится голова, хотя Жанетт прочно стоит на земле. Какое-то перевернутое головокружение. Снизу вверх, а не наоборот. Башня кажется такой хрупкой, сиденья – примитивно сконструированными, и любая неисправность в воображении Жанетт оборачивается катастрофой.

И вдруг – звук разбившегося стекла.

Возбужденный голос.

Кто-то плачет. Корзина ползет все выше. Какой-то мужчина угрожающе приближается к Жанетт, она отстраняется. Юхан, хохоча, что-то произносит.

Скоро они окажутся в самой высокой точке.

– Убью, д-дьявол!

Кто-то толкает ее в спину. Жанетт видит, что мужчина не в состоянии контролировать свои движения. Алкоголь сделал его ноги слишком длинными, суставы закостеневшими, а оглушенную нервную систему – слишком медлительной.

Мужчина спотыкается и мешком валится на землю.

Жанетт поднимает взгляд. Косо свисают, болтаются ноги Юхана и Софии.

Корзина ненадолго останавливается.

Мужчина поднимается. Лицо в царапинах от камешков и асфальта.

Детский плач.

– Папа!

Малышка лет шести, в руке розовая сахарная вата.

– Пойдем, папочка! Я хочу домой.

Мужчина не отвечает. Он озирается в поисках противника, на которого можно было бы излить свое разочарование.

Жанетт, движимая полицейским рефлексом, действует не раздумывая. Она касается плеча мужчины и произносит:

– Послушайте, успокойтесь-ка.

Ее цель – направить мысли скандалиста по другому пути. Увести его от недовольства.

Мужчина оборачивается. Глаза мутные, красные. Печальные и разочарованные, почти пристыженные.

– Папа… – повторяет девочка, но мужчина не реагирует. Он таращится в никуда, взгляд расфокусирован.

– Ты еще кто такая? – Он стряхивает руку Жанетт. – Пошла на хрен!

У него изо рта пахнет чем-то едким, губы покрыты тонкой белой пленкой.

– Я только хотела…

В тот же миг Жанетт слышит, как корзина начинает падение. Вопли смешанного со страхом восторга заставляют ее сбиться, потерять бдительность.

Она видит Юхана – волосы дыбом, рот широко открыт в громком крике.

И видит Софию.

Она слышит девочку.

– Нет, папа! Нет!

И поэтому не замечает, как мужчина рядом с ней заносит руку.

Бутылка бьет Жанетт в висок, и в глазах чернеет.

Мыс Принца Эугена-Вальдемара

Подобно людям, которым всю жизнь капитально не везет, но которые все же не теряют надежды, Жанетт Чильберг в своей полицейской ипостаси испытывала стойкое отвращение ко всему, от чего хоть немного веяло пессимизмом.

Она никогда не сдавалась. Поэтому когда сержант Шварц, словно провоцируя ее, принялся ныть о плохой погоде, усталости и о том, что они застряли на месте в поисках Юхана, последовала единственно возможная реакция.

Лицо Жанетт налилось краской.

– Ну и черт с тобой! Катись домой, все равно от тебя толку ни хрена!

Подействовало. Шварц попятился, как пристыженный пес, а Олунд индифферентно остался стоять. Жанетт так разозлилась, что рана под повязкой запульсировала.

Немного успокоившись, Жанетт со вздохом махнула на Шварца обеими руками:

– Понял? Ты свободен.

– Идем… – Олунд взял Шварца за локоть, намереваясь увести. Сделав несколько шагов, он обернулся к Жанетт, изобразив на лице оптимизм.

– Мы присоединимся к тем, на Бекхольмене. Может, там от нас будет больше пользы?

– Нет, не «мы». Шварц едет домой. Ясно?

Олунд молча кивнул в ответ, и вскоре Жанетт осталась одна.

Сейчас она стояла, широко раскрыв глаза и окоченев от холода, напротив кормы корабля-музея «Васа», и ждала Йенса Хуртига – тот, едва получив известие об исчезновении Юхана, прервал отпуск, чтобы принять участие в поисках.

Увидев полицейскую машину без маркировки, медленно приближавшуюся со стороны Галэрпаркена, Жанетт поняла: это Хуртиг, а с ним кто-то еще. Свидетель, который утверждает, что видел какого-то мальчика одного у воды вчера поздно вечером. Они с Хуртигом уже говорили по рации, и Жанетт понимала: не стоит слишком надеяться на показания этого свидетеля. И все же она убеждала себя не отказываться от надежды, будь та надежда тщетная или нет.

Жанетт попыталась собраться с мыслями и восстановить события последних часов.

Юхан и София исчезли, они просто внезапно пропали. Прождав полчаса, Жанетт начала действовать в соответствии с инструкциями: по громкоговорителям было объявлено о том, что Юхана ищут, а сама Жанетт топталась, сама не своя, возле информационной стойки. Завидев что-то, могущее иметь хоть какое-то отношение к Юхану, Жанетт срывалась с места, но каждый раз ей приходилось возвращаться к стойке. Незадолго до того, как ее надежды окончательно пошли прахом, появились охранники из службы безопасности парка – вместе с ними Жанетт вернулась к беспорядочным поискам. Они нашли Софию, лежащую на одной из гравийных дорожек и окруженную толпой. Растолкав зевак, Жанетт рассмотрела Софию. Лицо, которое совсем недавно было сама свобода, теперь, казалось, только усиливало тревогу и неопределенность. София была без сознания. Жанетт сомневалась даже, что София сможет узнать ее. Сказать, куда делся Юхан, она и подавно не в состоянии. Жанетт не могла остаться с ней – надо было искать дальше.

Прошло еще полчаса, прежде чем Жанетт связалась с коллегами-полицейскими. Но ни она, ни те двадцать с лишним полицейских, которые обследовали дно водоемов неподалеку от парка и прочесывали Юргорден, Юхана не обнаружили. Не обнаружила мальчика и ни одна из оборудованных рацией машин, экипажам которых раздали его приметы и которые патрулировали центр города.

И вот объявления снова звучат по всему парку. Сорок пять минут назад это не дало результатов.

Жанетт знала, что действовала правильно, но действовала как робот. Робот, парализованный чувствами. Такой вот оксюморон. Жесткий, холодный и рациональный с виду, но управляемый хаотичными импульсами. Злость, раздражение, страх, тревога, смятение и готовность покориться судьбе, которые она испытала в течение ночи, слиплись в один мутный ком.

Осталось единственное отчетливое чувство – ощущение собственной никчемности.

И не только в том, что касается Юхана.

Жанетт думала о Софии.

Как она там?

Жанетт звонила ей несколько раз, но безрезультатно. Если бы София знала что-нибудь о Юхане, она ведь позвонила бы? Или ей известно нечто такое, что ей надо собраться с силами, чтобы сообщить об этом?

Наплевать, подумала Жанетт и прогнала мысли, на которых лучше не останавливаться. Надо сосредоточиться.

Машина остановилась, и из нее вылез Хуртиг.

– Вот черт. Выглядит неважно. – Он кивнул на обмотанную бинтами голову Жанетт.

Жанетт знала, что все выглядит хуже, чем есть на самом деле. Рану от удара бутылкой зашили сразу, но бинт, куртка и футболка были в крови.

– Все нормально. И тебе не обязательно было отказываться от Квиккйокка из-за меня.

Хуртиг пожал плечами:

– Глупости. Да и что мне там делать? Снеговиков лепить?

В первый раз за двенадцать часов Жанетт улыбнулась:

– Далеко успел уехать?

– До Лонгселе. Надо было только спрыгнуть с перрона, сесть на автобус и вернуться в Стокгольм.

Они коротко обнялись. Ничего больше говорить не надо. Жанетт знала: Хуртиг понимает, как она благодарна ему за то, что он приехал.

Жанетт открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья и помогла выйти пожилой даме. Пока Хуртиг показывал женщине фотографию Юхана, Жанетт поняла: на свидетельство старухи полагаться не стоит. Та не смогла даже сказать точно, какого цвета одежда была на Юхане.

– Вы видели его именно здесь? – Жанетт указала на каменистый берег возле мостков, где покачивался пришвартованный плавучий маяк «Финнгрунд».

Старуха кивнула. Она дрожала от холода.

– Он лежал среди камней, спал, я стала трясти его, чтобы привести в чувство. Ну и ну, сказала я ему. Пьяный. Такой молодой – и уже…

– Да-да. – Жанетт теряла терпение. – Он что-нибудь говорил?

– Да у него язык заплетался. Если и сказал что – я не разобрала.

Хуртиг вынул фотографию Юхана и показал женщине еще раз:

– Но вы все же не можете сказать точно, что видели именно этого мальчика?

– Ну, я говорила, что у него были волосы того же цвета, но лицо… Трудно сказать. Он же пьяный был.

Вздохнув, Жанетт пошла по подъездной дорожке вдоль каменистого берега. «Пьяный? – подумала она. – Юхан? Чушь собачья».

Посмотрела на лежащий напротив Шеппсхольмен, тонувший в болезненно-сером тумане.

И откуда этот адский холод?

Жанетт спустилась к воде, шагнула на камни:

– Вот здесь он лежал? Вы уверены?

– Уверена, – решительно сказала женщина. – Где-то здесь.

Где-то здесь, подумала Жанетт, наблюдая, как почтенная дама протирает толстые стекла очков полой пальто.

Ее охватило разочарование. Единственное, что у них есть, – эта вот полуслепая тетушка, которая, как бы ни хотелось Жанетт надеяться на противоположное, просто плохой свидетель.

Жанетт присела на корточки, ища доказательств того, что Юхан был здесь. Лоскут одежды, сумку, ключи. Что угодно.

Но вокруг были только холодные камни, блестящие от морских волн и дождевой воды.

Хуртиг повернулся к женщине:

– А потом он отсюда ушел? К Юнибаккену?[2]2
  Юнибаккен – детский культурно-развлекательный центр, музей сказок на Юргордене.


[Закрыть]

– Нет… – Женщина вынула из кармана пальто носовой платок и громко высморкалась. – Пошел, ноги заплетались. Так напился, что еле держался прямо…

Жанетт начала свирепеть:

– Но он ушел вон туда? К Юнибаккену?

Старуха кивнула и снова высморкалась.

В этот момент мимо них по Юргордсвэген проехала машина спецтранспорта, судя по звуку сирены – куда-то в глубь острова.

– Опять ложная тревога? – Хуртиг пристально посмотрел на Жанетт.

Та покачала головой. Она совсем упала духом.

Она уже в третий раз слышала сирену «скорой помощи», но ни в одной из тех машин не было Юхана.

– Я звоню Миккельсену, – сказала Жанетт.

– В уголовную полицию? – озадаченно уточнил Хуртиг.

– Да. На мой взгляд, он – лучший для подобных случаев. – Жанетт распрямилась и быстро зашагала по камням к дорожке, ведущей наверх.

– Ты имеешь в виду преступления против детей? – Хуртиг тут же пожалел о сказанном. – Я хочу сказать – мы ведь не знаем, в чем дело.

– Может, и не против детей, но исключать такую версию нельзя. И это Миккельсен организовывал поиски на Бекхольмене, в «Грёна Лунд» и на Вальдемарсудде.

Хуртиг кивнул и с жалостью поглядел на нее.

Да брось, подумала Жанетт и отвернулась. На хрен мне не нужно сочувствие. Я тогда совсем расклеюсь.

– Я звоню ему.

Вынув мобильный телефон, Жанетт обнаружила, что он разрядился, и в ту же минуту из машины Хуртига, припаркованной метрах в десяти, послышался треск рации.

Жанетт все поняла, и тело словно налилось свинцом.

Как будто вся кровь стекла в ноги и потащила ее под землю.

Юхана нашли.

Каролинская больница

Сначала бригада «скорой» решила, что мальчик мертв.

Его нашли возле старинной мельницы на Вальдемарсудде. Дыхание и мозговая деятельность едва угадывались.

Мальчик сильно пострадал от переохлаждения, к тому же в течение необычно холодной августовской ночи его явно несколько раз рвало.

Кислота из желудка попала в легкие, и врачи опасались внутренних повреждений.

Когда Жанетт села в «скорую», которая должна была отвезти ее сына в отделение интенсивной терапии Каролинской больницы, было уже начало одиннадцатого.

Палата была затемнена, но слабый свет предвечернего солнца пробивался сквозь жалюзи, и полосы оранжевого света образовали узор на голой груди Юхана. Ритмично мигающие датчики аппарата искусственного кровообращения отбрасывали свет на кровать. Жанетт словно очутилась во сне.

Она погладила сына по руке, бросила взгляд на измерительный прибор, стоящий возле кровати.

Температура тела начинает приближаться к нормальной. Почти тридцать шесть градусов.

Жанетт знала, что в крови Юхана обнаружили высокое содержание алкоголя. На момент поступления в больницу – почти три промилле.

Она ни на минуту не сомкнула глаз, тело онемело. Жанетт не могла даже определить, насколько в такт бьется сердце и пульсирует рана на лбу. Незнакомые мысли эхом отдавались в голове – разочарованные, злые, испуганные, безумные и пораженческие одновременно.

Она всегда была рациональным человеком. До этого самого дня.

Жанетт смотрела на лежащего сына. В первый раз он лежит в больнице. Нет, во второй. Первый раз был тринадцать лет назад, когда он родился. В тот раз она, Жанетт, была совершенно спокойна. Так хорошо подготовилась, что предугадала кесарево сечение еще до решения врачей.

А сейчас у нее не было шанса подготовиться.

Жанетт крепче сжала руку сына. Все еще холодная, но теперь у Юхана более расслабленный, спокойный вид. В палате тишина, только жужжат и гудят аппараты.

– Эй, – прошептала она, сознавая, что человек даже без сознания может слышать. – Врачи думают, что все будет хорошо.

Тут она прервала свою попытку вдохнуть в Юхана надежду.

Врачи думают? Скорее не знают, что сказать.

Когда Юхана привезли сюда, поднялся страшный переполох. Врачи уложили мальчика на койку головой вниз и принялись удалять то, что скопилось у него в дыхательных путях.

Частицы жидкости. Могло оказаться, что ткани легких повреждены кислотой.

В худшем случае.

Ее отчаянные вопросы и объяснения врачей – деловитые, но бессодержательные.

Злость и разочарование порождали один и тот же вопрос: почему, черт вас дери, вы ничего не знаете?

Врачи могли рассказать об ЭКГ-контроле, кислороде и трубках капельницы, объяснить, каким образом вставленный в пищевод зонд помогает контролировать температуру тела и как аппарат искусственного кровообращения восстанавливает общую температуру.

Они могли рассказать о критическом охлаждении, о том, какие последствия для человека может иметь долгое пребывание ночью в холодной воде, под дождем и сильным ветром.

Могли сообщить, что алкоголь расширяет кровеносные сосуды, отчего температура тела катастрофически падает, что при понижении уровня сахара в крови возрастает риск поражений мозга.

Могли рассказать, могли объяснить.

Говорили, что, с их точки зрения, опасность вроде бы миновала, сообщали, что содержание газов в крови и рентгеновский снимок легких на первый взгляд выглядят ободряюще.

Что это означает?

Газы в крови? На первый взгляд? Что, с их точки зрения, опасность, кажется, миновала?

Они думают. Но наверняка ничего не знают.

Если Юхан в состоянии слышать, то он слышал все, что говорилось в этой палате. Она, Жанетт, не может солгать ему. Она положила руку на щеку сына. Никакой лжи.

В палату вошел Хуртиг, и поток мыслей Жанетт прервался.

– Как он?

– Он жив, и он поправится. Все спокойно, Йенс. Поезжай домой.

Бандхаген

Молния ударяет в землю сто раз в секунду, что составляет около восьми миллионов раз в день. Самая сильная в этом году гроза обрушилась на Стокгольм, и в двадцать две минуты одиннадцатого молния ударила в два места одновременно. В Бандхагене на юге, а также неподалеку от Каролинской больницы в Сольне.

Сержант уголовной полиции Йенс Хуртиг стоял на больничной парковке, собираясь ехать домой, когда телефон снова зазвонил. Прежде чем ответить, Йенс открыл дверцу машины и забрался на водительское сиденье. Звонок был от начальника полицейского управления Денниса Биллинга. Тот явно хотел знать, что случилось.

Йенс сунул наушник в ухо и произнес в трубку:

– Хуртиг.

– Я слышал, вы нашли мальчика Жанетт. Как он? – Шеф явно беспокоился.

– Ему дали снотворное, Жанетт там с ним. – Хуртиг сунул ключ в зажигание и завел машину. – Слава богу, угрозы для жизни как будто нет.

– Отлично, отлично. Тогда, надо надеяться, она вернется через несколько дней. – Шеф пожевал губами. – А как насчет тебя?

– В смысле?

– Устал или сможешь съездить в Бандхаген насчет одного дела?

– Вы о чем?

– Я хочу сказать… сейчас, когда Чильберг не на работе, у тебя появился шанс проявить себя. Написать отчет, произвести хорошее впечатление, если ты понимаешь, о чем я.

– Отлично понимаю. – Йенс повернул на Норра-Ленкен. – Что за дело?

– Нашли мертвую женщину, возможно изнасилованную.

– Хорошо. Еду прямо сейчас.

– Вот такие темпы мне нравятся. Ты отличный мужик, Йенс. Увидимся завтра.

– Конечно.

– И вот еще что… – Биллинг сглотнул. – Передай Жанетт – я не против, если она какое-то время посидит дома, с сыном. Честно говоря, я считаю, что ей бы надо получше заботиться о своей семье. Я слыхал, Оке от нее ушел.

– В смысле? – Хуртигу начинали надоедать намеки шефа. – Хотите, чтобы я сказал ей – оставайся дома, потому что шеф считает, что женщинам нечего делать на службе, а надо им сидеть дома и хлопотать вокруг мужа и детей?

– Черт, Йенс, ну перестань. Я думал, мы поняли друг друга и…

– То, что мы мужчины, – перебил Хуртиг, – не означает, что у нас одинаковые взгляды на жизнь.

– Ну конечно нет. – Шеф вздохнул. – Я подумал, может быть…

– Не знаю, не знаю. До скорого. – Хуртиг нажал «отбой», не дожидаясь, пока Биллинг сморозит еще какую-нибудь ерунду или отпустит очередную дурацкую шутку.

Возле съезда на Сольну он окинул взглядом «Пампас Марину»[3]3
  «Пампас Марина» – крупнейшая в Стокгольме частная гавань для малых судов.


[Закрыть] и ряды парусных лодок.

Лодка, подумал он. Куплю себе лодку.

На школьную спортплощадку Бандхагена обрушился дождь. Сержант уголовной полиции Йенс Хуртиг натянул капюшон и захлопнул дверцу машины. Огляделся, узнал местность.

Несколько раз он бывал здесь в качестве зрителя, когда Жанетт Чильберг играла в составе полицейской сборной. Он вспомнил свое удивление тому, что она так здорово играет – лучше многих игроков-мужчин, а в роли атакующего полузащитника и вовсе изобретательнее их всех. Пробивала открывающиеся подачи, видела пространство как никто.

Хуртиг с удивлением замечал, что Жанетт-футболистка ведет себя на поле так же, как Жанетт-начальница – в кабинете. Авторитетно, но без давления.

Когда в какой-то момент игры ее товарищи по команде начали возбужденно жаловаться на судейство, она встала между ними, утихомиривая скандалистов. Ее слушал даже судья.

Хуртиг подумал: как она там? У него не было своих детей, да он к этому и не стремился, но понимал, что Жанетт сейчас очень нелегко. Кто позаботится о ней теперь, когда Оке удрал?

Хуртиг знал, что история с убитыми мальчиками захватила Жанетт целиком.

И теперь, когда беда случилась с ее собственным сыном, Хуртигу хотелось быть для Жанетт чем-то большим, чем помощник. Хотелось быть другом.

Он ненавидел иерархию, хотя всю жизнь отлично вписывался в нее. Люди имеют разную ценность, и все в конце концов сводится к одной-единственной вещи. К деньгам. Ты – это твой конверт с зарплатой.

Он подумал о тех безымянных мальчиках. Ничто не имеет ценности в шведском обществе. Ничто, кроме системы. Но если один человек пропал, значит, должен быть и другой – тот, кто его потерял.

Классовое общество никто не отменял, просто классы теперь называются по-другому. Знать, духовенство, мещане и крестьяне – или высшее общество и низшее общество. Рабочие или капиталисты.

Мужчины или женщины. Не играет роли.

Сейчас «умеренные»[4]4
  Умеренная коалиционная партия (консерваторы).


[Закрыть] называют себя новой рабочей партией, хотя пекутся в первую очередь о самых толстых кошельках. А в самом низу общественной пирамиды – те, у кого вообще нет кошелька. Те, у кого нет документов.

Опечаленный, Хуртиг побежал к строениям возле гравийных площадок.

Шварц и Олунд ждали его под крышей раздевалки. Увидев Хуртига, они замахали ему.

– Черт, ну и погода! – Хуртиг провел рукой по лбу, стер с глаз дождевые капли. Небо осветилось молнией, и он вздрогнул.

– Боишься грозы, шеф? – Шварц кулаком ткнул его в плечо, улыбнулся.

– Так что тут?

– Мертвая женщина. – Олунд пожал плечами. – Вероятно, была изнасилована, после чего ее забили насмерть. Пока рассмотреть трудновато, но ребята уже ставят палатку. Надо подождать.

Хуртиг кивнул и плотнее натянул куртку. Вдоль длинных сторон футбольного поля помещались огромные прожекторы, и Хуртиг подумал, не позвать ли дежурного, чтобы зажечь их. Но нет, это значило бы нарываться на проблемы. Журналисты наверняка слышали вызов по полицейскому каналу и могут явиться в любой момент. Галдящая толпа местных жителей – совсем не то, что ему сейчас нужно. Лучше всего действовать как можно незаметнее.

– Кто приехал? Не Рюден, а?

Олунд покачал головой:

– Нет. Биллинг сказал – Иво Андрич, потому что мы и раньше с ним работали.

– А я думал, Андрич в отпуске.

Когда Хуртиг в последний раз беседовал с судебным медиком, босниец намекнул, что после расследования по делу убитых мальчиков он вполне может позволить себе долгий отдых.

Сообщение о том, что дело считается закрытым, Андрич расценил как личную неудачу.

– Нет, вряд ли. – Олунд достал упаковку жвачки. – Я слыхал, он уволился, когда нам пришлось прекратить расследование по мальчикам-беженцам. Черт его знает, может, нам самим надо было прекратить… Хотите? – Он протянул упаковку.

Хуртиг тоже чувствовал все это – бессильное отчаяние, смирение.

Приказ спустили сверху, и Хуртиг понял: расследование прекратили, потому что мальчики были нелегальными беженцами. Детьми без удостоверения личности, которых никто не искал, и потому расследование оказалось не таким важным, как если бы речь шла о каких-нибудь светловолосых и синеглазых детках из Мёрбю или Бруммы. Идиоты чертовы, подумал Хуртиг. Душевные инвалиды.

Даже если бы им не удалось поймать убийцу, они установили бы хоть несколько имен. Но все стоит денег, а на этих детей всем наплевать.

Персоны нон грата.

То, что люди одинаково ценны, – это не абсолютная истина.

Спросив разрешения, Хуртиг сунулся в белую палатку и узнал о положении вещей, после чего повернулся и взмахнул руками; в ту же минуту резко сверкнуло, и молния залила футбольное поле белым светом.

Хуртиг аж подскочил. Нахмурился. Он явно чувствовал себя неуютно.

– Андрич скоро приедет. Техники говорят – никаких неясностей. Они уже проверили место. Первые заключения получим через пару часов.

– Что значит – никаких неясностей? – Шварц вопросительно посмотрел на него.

– Личность женщины уже установили. Рядом лежала сумочка с бумажником. На водительских правах значится «Элисабет Карлссон». Явно изнасиловали, а потом убили. Но на этот вопрос ответит Андрич, когда осмотрит тело.

Хуртиг потер замерзшие руки.

– Техники выполняют свою работу, два патруля с собаками прочесывают район, в управлении ищут возможных родственников. Что еще надо сделать?

– Может, кофе? – Шварц невозмутимо направился к машине.

Дождевая вода с шумом лилась из водосточных труб, образуя на гравии большие лужи.

«Как у него это получается?» – подумал Хуртиг и направился следом.