Текст книги "Внушаемый мозг"

С одной стороны, генетический тест показал, что я вал/мет, с другой – мои опиоидные рецепторы имеют в структуре аспарагин, что помогает им эффективно работать. Излишка дофамина у меня нет. Почему же плацебо мощно сработало, когда меня били током?

Обсуждая это, мы с Кэтрин Холл сошлись во мнении, что достоверных сведений недостаточно.

Начнем с того, что у нас нет полного списка веществ, поддерживающих механизм плацебо. Соответственно, мы не можем знать, как они взаимодействуют между собой, какие из них особенно важны. Что может спровоцировать плацебо и что его нейтрализует?

Исследования, на которые опирается Холл, не отвечают на очень важные вопросы. Так, многие испытуемые мет/мет в целом одинаково перенесли фиктивную иглотерапию, а добровольцы с аспарагином демонстрируют определенные реакции на инъекции солевого раствора. Однако все это не объясняет, что именно происходит в мозге больного, когда он приходит на прием к гомеопату.

Тем не менее теперь мы можем попытаться объяснить, почему некоторые люди реагируют на одно плацебо и нечувствительны к другому; почему один человек демонстрирует явную реакцию на плацебо, а у другого она незаметна; почему кажется, что плацебо обусловлено индивидуальными особенностями личности, ведь это совсем не так. Пациенты гомеопатов, члены моей бывшей христианской общины, китайская медицина – внезапно все эти явления обретают смысл. Возможно, дело в том, что у каждого собственная генетическая схема самоисцеления.

В отличие от меня, Холл не спешит делать выводы. Она говорит, что ее опыты привели к единственному открытию: работа в данной сфере имеет смысл только в случае, если принимаются во внимание генетические данные. Тестируете лекарство, избавляющее от зависимости? Изучите генетически обусловленные реакции испытуемых на опиаты. Исследуете новые средства от боли? Проверьте добровольцев на COMT-ген. Эксперименты с плацебо или фармакологические тесты должны учитывать информацию о возможном влиянии генов на результат.

* * *

Организуя плацебо-контроль нового препарата, фармакологические компании хотят выяснить лишь одно: действует ли он на людей. Но по-настоящему интересны детали. Крайне важно исследовать сложные сочетания реакций, происходящих в организме на фоне приема плацебо. Работает оно или нет – это уже второй вопрос.

Гюнтер Винклер (бывший исполнительный директор фармацевтической компании) был уверен, что главное при испытаниях – знать, подвержен ли конкретный участник эффекту плацебо. Винклер плотно занимался разработкой медикаментов на протяжении 23 лет. Ежегодно крупнейшие компании оценивают потенциал лекарств, которые отлично работают на крысах. Однако из них нужно выбрать одно или два, чтобы перейти на следующий уровень. Самый сложный и затратный этап – поиски и тестирование реальных пациентов для крупных исследований. По словам Винклера, на каждого участника эксперимента компания тратит время и другие ресурсы, эквивалентные 30 000 долларов. Чтобы просто доказать целесообразность тестирования, требуются сотни испытуемых. Этот факт позволяет представить масштаб общих затрат.

Выводы Кэтрин Холл о COMT-гене очень заинтересовали Гюнтера Винклера. Его работа была связана с препаратами, которые во многих случаях можно заменить плацебо. Например, он участвовал в создании лекарства от псориаза. Страдающие этим недугом крайне чувствительны к плацебо. Винклер связывал это с психологическим состоянием. Если больной отправляется в отпуск или исключает стрессы, симптомы исчезают. Винклер знал, что десятки лет можно изучать состояния, подобные псориазу, и, обобщив полученные данные, усовершенствовать лекарства для каждого из них. Если же в опытах будут участвовать только пациенты, устойчивые к плацебо, это позволит создать препарат широкого спектра действия.

Чем чаще состояние больных улучшается от плацебо, тем больше добровольцев нужно, чтобы доказать действенность нового лекарства. Если же исключить из испытаний людей мет/мет, в контрольной группе процент выздоровевших будет существенно ниже, то есть препарат пройдет тест на плацебо. Винклер приводит такие цифры. Если в контрольной группе улучшение самочувствия отмечено у 44 % испытуемых, то, как правило, нужно привлечь не менее 360 пациентов, чтобы получить статистически достоверные результаты. Если же плацебо сработает лишь в 24 % случаев, достаточно будет 72 испытуемых, чтобы доказать эффективность лекарства.

Гюнтер Винклер проработал в фарминдустрии не один десяток лет. У него были серьезные связи, он мог использовать тщательно охраняемые данные, недоступные ученым.

Винклер предложил одной компании исключить участников типа мет/мет из тестов нового антидепрессанта. Лекарство прошло сертификацию, что, конечно, было очень затратно. Компания пересмотрела результаты, как советовал Винклер. Оказалось, что, исследовав COMT-ген, действительно можно отсеять тех, на кого действует плацебо. И все из-за одной ступеньки в одной части ДНК.

Винклер немедленно запатентовал технологию и основал компанию, специализирующуюся на тестировании участников предстоящих экспериментов. Тесты отсеивали лишь небольшую часть добровольцев типа мет/мет, тем не менее производители очень хорошо экономили.

Ученые десятилетиями пытались определить тип человека, на которого активно действует плацебо. Наконец в этом направлении сделан первый шаг. Но серьезные проблемы остались. При успешном тестировании препарат может быть одобрен только для лечения людей вал/вал или вал/мет. С другой стороны, было бы здорово получить первые генетически обоснованные препараты и техники лечения с учетом особенностей ДНК. Представьте, что у вас, скажем, постоянно болит нога и медикаменты не помогают. Врач берет образец вашей ДНК, выясняет, что вы принадлежите к типу вал/вал, и выписывает лекарство. Вам этот состав поможет, но именно он не прошел бы плацебо-контроль.

Холл и Гюнтер отмечают, что пациенты мет/мет – счастливчики, они одинаково хорошо реагируют и на плацебо, и на действующие средства. Их мозг может усиливать реакцию, и эффект получается лучше, чем у непокладистых вал/вал. Если мет/мет разочаруется в официальной медицине, он обратится к иглоукалыванию, гомеопатии или исцелению верой. Не исключено, что эти методы ему помогут, в то время как с вал/вал все это, вероятно, не сработает.

Причем людям типа мет/мет даже не обязательно знать о своей предрасположенности. Как мы выяснили, многие реакции на плацебо происходят на подсознательном уровне, и неважно, знаем ли мы, что принимаем плацебо, или просто генетически к нему предрасположены.

Раньше ученые считали людей, восприимчивых к плацебо, «мутными», наивными, слабохарактерными. На самом же деле им просто повезло. Их мозг может лечить сам себя. Так кто же эти люди? Мы пока не знаем. Однако опыт Майка Полетича позволяет приблизиться к ответу на этот вопрос.

* * *

Майк вспоминает, как узнал о том, что перенес фиктивную операцию: «Это был удар под дых, и мне потребовалось время, чтобы оправиться».

Деморализованный человек вполне мог вновь поддаться болезни. Но Полетич решил, что не позволит недугу диктовать условия. Да, «новейшим лекарством» оказалась эндогенная реакция тела на ожидания, но источник исцеления был внутри него самого, и Майк взял ситуацию в свои руки. Три года после операции он не видел ухудшений самочувствия или подвижности и ощущал себя обновленным.

«Это не смертный приговор, – говорит он. – Это призыв к действию: заботься о себе, делай все, чтобы оставаться здоровым».

Определенно, реакция Полетича – самый долгосрочный зафиксированный эффект плацебо. Возможно, ему была нужна лишь мотивация, чтобы не хандрить и активно заняться здоровьем. С другой стороны, уверенность, что ему сделали новейшую чудо-операцию, могла изменить работу мозга. Что, если ожидание было толчком, позволившим мозгу распознать проблему и самостоятельно устранить ее?

Когда Полетичу впервые поставили диагноз, больше всего он боялся, что не увидит, как взрослеет сын, и не сможет принимать полноценное участие в его жизни: вместе играть в бейсбол и открывать мир. Когда я говорил с Майком, он готовился покататься с сыном на горных лыжах, а затем покорить скалы в Йосемитском национальном парке. Это не было результатом так называемого «позитивного мышления». Полетич верно ухватил суть функционирования собственного мозга и стал другим человеком.

«Это не самоубеждение и не самообман, – говорит он. – Ты просто должен верить, что контролируешь ситуацию, и болезнь тебе подчиняется. В этом и есть разница между верой и надеждой. Заявлений “Я поправлюсь!” недостаточно. Более точная формулировка: “Я знаю, что могу победить болезнь”».

Мы только начинаем понимать, насколько мощным средством может быть внушение при лечении тяжелых заболеваний. Исследуя исцеляющую силу мысли, проще всего посмотреть, как она влияет на боль. Но история Майка Полетича доказывает, что возможности плацебо гораздо шире. Известно, что это реальный, измеримый нейрохимический процесс в мозге. Мы кое-что знаем о том, как шаманы и врачи использовали его веками. Мы понимаем, что сила плацебо зависит от связей в мозге, от генетических особенностей, и это объясняет различия индивидуальных реакций.

Но относится ли сказанное ко всем видам плацебо? Есть ли реакции, которые только предстоит открыть? Например, рак почти не поддается плацебо, однако, похоже, его иногда излечивают какие-то сомнительные методы. Это обман? Или есть неизученные механизмы, позволяющие сознанию разрушать опухоль?

Мы многого не знаем о том, как срабатывают ожидания. Идет ли речь о биохимической реакции, статистической погрешности или самообмане пациента? Определенно, плацебо усиливает действие лекарств, но вступает ли в реакцию с ними?

Наиважнейший вопрос: что делать с результатами исследований? Допустим, появится возможность достоверно определять людей, наименее устойчивых к плацебо. Как использовать полученные данные? Отстранить их от всех медицинских исследований? Но в этом случае их следует «отстранить» и от приема лекарств, одобренных этими исследованиями. Изучение плацебо может сделать медицину персональной. Но в чем именно проявится индивидуализация? Будет ли учитываться комплекс особенностей каждого пациента? Или все ограничится тем, что людей поделят на группы и чьи-то реакции просто не будут учитывать?

Научиться контролировать плацебо – значит дать каждому из нас руководство по управлению собственным здоровьем. Однако плацебо – лишь одно из проявлений силы внушения.

Часть вторая. Трюки разума

Глава четвертая. Темная сторона внушения

Единственное, чего нужно бояться, – это самого страха.

Франклин Делано Рузвельт

В 1886 году к доктору Джону Маккензи обратилась женщина, страдавшая сильным поллинозом и астмой. Врач описал ее как упитанную, но физически слабую и нервную особу. Последнее могло быть как свойством ее натуры, так и последствием серьезной патологии матки, развившейся после родов. Более того, в лечении нуждались все члены семьи. Они страдали аллергией, астмой, головными болями и невралгией (это плохо диагностируемые таинственные боли, которые формируются в нервных окончаниях и, как правило, локализуются в определенной части тела). Похоже, доктор не был вполне уверен, что дама действительно больна. Поэтому он провел эксперимент: перед ее визитом поставил в кабинете розу. Как только пациентка увидела цветок, у нее началась сильная аллергическая реакция, которая переросла в приступ астмы.

Это могло бы быть расценено как издевательство, если бы роза не была искусственной. С тех пор психологи и аллергологи не перестают гадать, что же произошло с пациенткой. Была ли ее реакция настоящей? Была ли настоящей болезнь?

* * *

Мы уже говорили о пользе внушаемости. Она может облегчить боль, вылечить болезнь Паркинсона, сплотить людей. Но будьте очень осторожны! У плацебо есть темный, злобный антипод – ноцебо.

Напомню, что «плацебо» переводится с латыни как «понравлюсь». Так вот, «ноцебо» означает «наврежу». Если плацебо, вмешиваясь в мозговые процессы, успокаивает боль, то ноцебо провоцирует ее. Ноцебо можно вызвать в лабораторных условиях. Оно также связано с дофамином и опиатами. От него также зависят боль, тошнота, депрессия и тревожность. Разумеется, ноцебо усиливает их, а не помогает излечить.

Ноцебо может спровоцировать почти любую болезнь. Однако изучать его под контролем специалистов можно лишь через боль (разумеется, с полным соблюдением прав пациентов). Допустим, каждый раз после звонка колокольчика крыса получает удар током. Звонок – разряд. Звонок – разряд. В конце концов на звон колокольчика она станет реагировать так, будто получила удар током. Не исключено, что она почувствует боль. Так работает ноцебо. Людям не нужны такие условия, как крысам, – будет достаточно и пары слов.

Случай с женщиной и розой – один из первых задокументированных примеров ноцебо, хотя эксперимент проводился задолго до того, как слово вошло в обиход.

Многие современные исследования так или иначе учитывают этот феномен. В конце 1990-х годов (примерно в то же время, когда изучалась возможность блокировать плацебо налоксоном) Фабрицио Бенедетти изучал гормон холецистокинин (cholecystokinin, CCK). Это вещество играет ключевую роль в процессах, активирующих функции кишечника, включая пищеварение и выделение желудочного сока, а также отвечает за чувство насыщения после приема пищи.

Однако если ввести CCK искусственно, он спровоцирует тошноту, тревожность и даже панические атаки (что удобно для изучения паники в лабораторных условиях). К тому же, кажется, CCK усиливает боль, ослабляя действие внутренних опиатов. Именно это и интересовало Бенедетти. Он провел эксперименты с пациентами, поправляющимися после несложных операций. Испытуемых предупреждали, что вводимый препарат усилит боль. На самом же деле это был всего лишь соляной раствор. Считается, что укол соленой воды никак не воздействует на организм. (Правда, некоторые врачи таким образом лечат боли в спине. Если соляной раствор действительно эффективен, то все исследования, где он использовался как плацебо, не имеют научной ценности.)

Конечно же, пациенты, которым ввели соляной раствор, заявили об усилившейся боли. Затем Бенедетти, используя определенный препарат, блокировал рецепторы к гормону CCK. Другие ученые, как мы помним, применяли налоксон, чтобы препятствовать работе опиатов. В тех опытах пациенты вновь начинали чувствовать боль. В эксперименте Бенедетти блокирование рецепторов CCK принесло испытуемым облегчение. CCK для ноцебо – то же самое, что опиаты для плацебо: механизм, высвобождающий силу ожиданий. Блокирование опиатов «выключает» плацебо, и пациенты чувствуют себя хуже. Блокирование CCK «выключает» ноцебо, и боль слабеет.

Некоторые исследования позволяют предположить, что в результате реакции ноцебо возникает «облегченный» вариант настоящей боли без активации механизмов плацебо. Также считается, что ноцебо проще вызвать. Для «включения» плацебо нужно, чтобы пациент воспринял определенные установки. Для ноцебо это совершенно не обязательно. Так, Луана Коллока провела меня через два круга пыток, регулируемых цветовыми сигналами, чтобы в итоге активировать плацебо. Если бы она исследовала ноцебо, думаю, эксперимент был бы намного проще. Стоило просто сказать: «Будет очень больно», – и CCK вкупе с гормоном стресса кортизолом и обычной паникой сделали бы свое дело.

Почему же негативные ожидания сильнее позитивных? Представьте, что ноцебо и плацебо – два разных маршрута на карте. Они ведут в один пункт и, возможно, кое-где даже пересекаются, но все же это совершенно разные пути. И ноцебо гораздо короче. Это логично, ведь важно как можно быстрее воспринимать негативные сигналы, чтобы избежать боли (и в итоге остаться в живых). Луана Коллока заметила, что плацебо и ноцебо используют одни и те же сферы вознаграждений и ожиданий в мозге. Однако они не пересекаются в области, «ответственной» за чувство страха. Ключевую роль в управлении страхом и тревожностью играет гиппокамп. Он не участвует в плацебо, но довольно активно включается при ноцебо.

Если надежда усиливает плацебо, то ноцебо базируется на страхе. И это одно из самых сильных чувств. Взять, к примеру, заголовки материалов СМИ. Приятные, безусловно, могут заинтересовать: «Полезно ли вино?», «Кофе – новое чудесное лекарство», «Пять продуктов, которые полезнее, чем вы думали». Если же нужно наверняка завладеть вниманием аудитории, используется страх: «Вспышка Эболы? Кошмар, который может стать реальностью», «Бюстгальтеры вызывают рак?», «Вам кажется, что ваш кот хочет убить вас? Ученые полагают, что это может быть правдой». (Все эти примеры – настоящие. И да, ваш кот действительно хочет вас убить.)

Устрашающие заголовки нужны, чтобы произвести более сильное впечатление. В 2014 году, еще до того, как в США зарегистрировали первый случай смерти от Эболы, 25 % американцев беспокоились, что заражены они сами или их родственники. Тысячи людей приходили к врачам и утверждали, что у них есть симптомы Эболы. Состояние 650 человек было достаточно серьезным, чтобы сообщить об этих случаях федеральным властям. В итоге Эбола подтвердилась лишь у четверых: приезжего, который заразился в Либерии, двух медсестер, лечивших его, и врача, работавшего в зоне заражения.

Приведу еще один пример. Студенты медицинских вузов находят у себя признаки болезней из учебников (это так называемый синдром второго года обучения). Вы когда-нибудь слышали, чтобы это работало наоборот? Возможно ли, чтобы студент почувствовал себя прекрасно, изучая, например, функции здоровых органов? Конечно нет. Мы куда сильнее привязаны к страху, чем к облегчению. С точки зрения эволюции страх очень ценен. Кто, скорее всего, выживет: особь, которая пробует все попадающиеся грибы, или осторожная, которая не притрагивается к незнакомой пище? Конечно, первая, скорее всего, всегда будет сыта, а второй придется частенько терпеть голод. Но в конце концов первая отравится. Власть страха сильнее надежды и старше человечества. Мы наблюдаем страх у животных и у новорожденных, у которых еще не развиты более продвинутые области мозга. В целом, мир природы не так уж щедр на награды для тех, кто рискует. Если такие поощрения и есть, то они не идут ни в какое сравнение с наказаниями. Сама природа приучает нас к осторожности.

Описывая ноцебо, ученые часто упоминают его верных спутников – тревожность и мнительность. Например, зная, что ваше лекарство вызывает тошноту, вы почти наверняка сосредоточитесь на этом побочном эффекте и будете его ожидать.

Испытания методов лечения дают достаточно информации, чтобы понять принцип действия ноцебо. Возьмем исследования, в которых участвовал Майк Полетич. Согласно опубликованным результатам, участники группы плацебо чаще жаловались на побочные эффекты, чем те, кто перенес настоящую операцию. У пациентов, получавших фиктивное лечение, отмечено больше случаев болей в спине, конечностях, закатывания глаз, депрессии, тошноты, и на целых 60 % больше головных болей. Интересно, как в этой группе могло быть больше побочных эффектов, если с добровольцами в сущности ничего не произошло?

Оказывается, фантомные побочные эффекты довольно часто встречаются в плацебо-контролируемых тестах. Многие исследователи жаждут продемонстрировать безопасность своего препарата, поэтому обращают особое внимание: даже плацебо переносится хуже. Читая подобные отчеты, я всегда бываю озадачен этими цифрами. Не следует ли переименовать группу плацебо в ноцебо?

Мне интересно, могут ли страх и мнительность серьезно влиять на работу мозга. Может ли эффект ноцебо быть постоянным? Как бы это выглядело? После процедур в операционной страдают от болей 10 % пациентов. Среди поправляющихся после несчастных случаев жалуются на боли ровно столько же – 10 %. Можно предположить, что мозг создает что-то вроде шаблона, в соответствии с которым возникает привычка испытывать боль, тревожность, депрессию или тошноту. Может ли хроническая боль после операции быть продвинутой версией ноцебо? Вполне вероятно, что многие болезни – физическое проявление страха. Поняв этот механизм, можно найти способы их лечения.

В таком случае следует расширить наше понимание страха. Если ноцебо провоцирует хронические состояния, это, скорее, подсознательный процесс. Как и плацебо, ноцебо не контролируется сознанием и действует на людей вне зависимости от их желания.

Главная проблема в том, что о ноцебо у нас значительно меньше достоверных научных данных, чем о плацебо. Как вообще проводить эксперименты, цель которых – вызвать хроническую болезнь у здорового человека? И все-таки некоторые врачи вплотную занимаются такими проблемами. Это алгологи – специалисты по изучению боли.

Шон Макей из Стэнфорда (его вклад в изучение плацебо описан во второй главе) очень интересуется подсознательными механизмами, способными вызывать хронические боли. Он избегает термина «ноцебо», предпочитая ему более общий – «восприимчивость»: «Восприимчивый, уязвимый мозг, обеспокоившись негативной информацией, ухудшит ситуацию. Думаю, мозг может причинить вред».

По словам Шона Макея, цель новейших исследований в области боли – выяснить, почему на мощные сигналы об опасности люди реагируют совершенно по-разному. Нельзя напрямую связать эту восприимчивость ни с хронической болью, ни с уровнем устойчивости к плацебо. Как-то увязать плацебо и ноцебо вообще довольно сложно, ведь они действуют в разных областях мозга. Однако Макей, не понимая, что движет восприимчивостью, добился некоторых результатов в ее перенастройке. Он облегчил боль людей, которым ничто не помогало.

Шон Макей участвовал в создании так называемой «обратной связи фМРТ». Эта процедура позволяет пациенту контролировать боль, наблюдая за активностью собственного мозга. Я побывал в лаборатории Макея и опробовал методику на себе. К моей руке прикрепили горячую металлическую пластину. На кожу под ней нанесли жгучий перцовый крем, чтобы повысить чувствительность. Боль была очень сильной. По просьбе Макея я представил, что это не жжение, а тепло солнечных лучей, ласкающих кожу, и увидел, как постепенно снижается активность зоны мозга, отвечающей за боль (в этом случае – передняя поясная кора). Затем Макей попросил меня представить страшный ожог от лазера, и наблюдаемая зона мозга вновь активизировалась. То, что я думал о боли, моментально влияло на то, как я ее ощущал.

По словам Макея, это ничего не доказывает, но ставит вопрос, не возникают ли определенные хронические боли в самом мозге. Много раз испытав обратную связь фМРТ на пациентах с тяжелыми хроническими болями, он обнаружил, что, перестраивая сознание, люди могут изменить свои ощущения и даже полностью избавиться от боли. Значит ли это, что хронические боли, фибромиалгия и невралгия не что иное, как развившийся ноцебо?

Могут ли негативные ожидания вызывать хронические боли? Если так, то следует активнее изучать не просто боль, а ее восприятие мозгом. Доказательств пока слишком мало, и все же метод можно использовать, чтобы облегчить страдания.

Кристофер Спевак – специалист по боли в вашингтонском Национальном военном медицинском центре Уолтера Рида. Он наблюдал многих пациентов, раненных в сражениях и страдающих хроническими болями. Спевак не назовет с уверенностью источник такой боли. Он может находиться и в ране, и в сознании. Поэтому специалист учитывает обе возможности и в своей практике использует как традиционные медикаменты, так и «внутреннюю аптеку» пациентов. Прием болеутоляющего всегда сопровождается определенным чувственным дополнением: ароматом перечной мяты, ярким вкусом конфет или звуками любимой песни.

Пациент связывает уменьшение боли с ароматом, вкусом или звуком. Проходит совсем немного времени, и внутренний фармацевт начинает усмирять боль, получив знакомые сигналы. Со временем раненому требуется все меньше настоящих препаратов, и его сознание перестраивает алгоритм восприятия боли. Неужели Спеваку удалось перепрограммировать мозг и выключить ноцебо? Это пока неизвестно, но с уверенностью можно сказать, что метод работает и уже помог десяткам пострадавших.

Во многих случаях достичь аналогичного эффекта еще проще. Порой лучший выход – избегать негативных предположений. Исследователи из Гарварда выяснили, как доктора предупреждают рожениц о предстоящей эпидуральной анестезии. Рассматривались две формулировки: «Это как укус большой пчелы» и «Это местная анестезия, вызывающая онемение определенной области». Пациентки воспринимали боль по-разному, и это зависело от слов доктора.

Врачам следует помнить, что на приеме (как и в лаборатории) для активации ноцебо достаточно нескольких слов. Так, медперсоналу следует избегать просьбы: «Не волнуйтесь». Волнение пациента естественно. В данном случае «запрет» только усугубит ситуацию. Медработник должен учитывать страхи больного и не провоцировать их лишний раз, даже если нужно предупредить об опасности. В разговоре с пациентами лучше использовать прямые позитивные формулировки: «Вот что с вами происходит, и вот что мы собираемся делать». Так проще избежать ноцебо и победить боль.

* * *

Первобытная сила ноцебо идет из глубин мозга и, подобно плацебо, не зависит от нашего сознательного согласия или несогласия. Мы увидели, как это работает в лабораториях и кабинетах врачей. Но столкнуться с ноцебо можно почти на каждом шагу. От негативных ожиданий очень зависимы тошнота, иммунные реакции и вегетативная нервная система (она функционирует непроизвольно, влияя в том числе на дыхание или сердцебиение). Но их почти невозможно изучать отдельно от боли. Можете представить себе врача, который дает страдающему депрессией недействующее средство и говорит, что теперь он будет чувствовать себя еще более угнетенным? Или дает таблетку пациенту с болезнью Паркинсона, чтобы усугубить симптомы?

Нет сомнений в том, что негативные ожидания могут навредить здоровью. И хотя это не задокументировано, справедливо будет предположить, что, как и плацебо, ноцебо значительно усиливается общественным мнением и подходящей сказкой, которая отражается в туманных симптомах.

Вот пример. В 2010 году в сельских школах Бангладеш вспыхнула эпидемия загадочной болезни: у детей разболелись головы и животы. Началась она после того, как один ученик съел печенье из коробки с выцветшей этикеткой. Страх, что все печенья могли быть «прокляты», быстро разлетелся по школе, а затем по району. Десятки детей попали в больницу. Все поправились спустя несколько часов. Для Бангладеш это не первый и не последний пример массовой истерии. Похожие события время от времени происходят в разных регионах этой страны. Конечно, кто-то в этом случае действительно болеет. Кроме того, нельзя напрямую связать такую реакцию с ноцебо, который мы наблюдали в лаборатории. Происшедшее объяснили психосоматикой по двум причинам. Во-первых, как часто бывает с плацебо, симптомы быстро прошли. Во-вторых, отмеченные недомогания представляют собой типичные реакции на изменение ожиданий.

Конечно, Бангладеш не единственная в мире страна, пережившая истерию ноцебо. В 2007 году «запаниковала» Новая Зеландия. Кто-то предположил, что от населения скрывают правду об элтроксине (производитель немного изменил цвет и форму этого лекарства от заболеваний щитовидной железы). За восемнадцать месяцев медики зафиксировали две тысячи жалоб на побочные эффекты.

А вот еще пример. Педиатр из Нью-Йорка Нина Пирпоинт и ее последователи предупреждают об опасности так называемого синдрома ветряных турбин. По их словам, от этой болезни страдают люди, живущие недалеко от ветрогенераторов. Вращаясь, турбины якобы распространяют низкочастотные шумы. Этот гул не воспринимается человеком, однако, как уверяет Пирпоинт, может стать причиной различных болезней. Среди них астма, синдром Аспергера, анемия и аллергия. Это только те, что начинаются на «а». Пирпоинт насчитала целых 223 симптома, связанных с неуловимым шумом турбин.

Она опубликовала свою гипотезу в 2009 году, СМИ подхватили ее, и паника распространилась, как лесной пожар. Никто не обратил внимания, что Пирпоинт не эпидемиолог, не невролог, не специалист по акустике. Главное: огромные крутящиеся лопасти должны заставить вас беспокоиться. И «все знают», что этот коварный неразличимый гул («у-у-у-у-у-у») вызывает болезни. Их причина непонятна, а значит, и вылечить их невозможно. Страх делает людей мнительными («у-у-у-у-у-у»). Насморк, усталость и другие дискомфортные состояния объясняют шумами («у-у-у-у-у-у»).

Уже доказано, что некоторые люди воспринимают низкочастотные звуки. Для голосов большинства мужчин характерна частота около 120 Гц. Средняя частота женских голосов – около 210 Гц. Барри Уайт известен своим низким голосом – 90 Гц. Подавляющее большинство людей неспособны слышать звуки частотой ниже 20 Гц[9]9
  Частота самого низкого звука, издаваемого человеком, – 0,79 Гц. Это мировой рекорд, и принадлежит он певцу Тиму Стормсу. Человеческий слух такие звуки не воспринимает, так что даже сам Стормс их не слышит. Слоны общаются на частоте примерно 14 Гц, но рекордный звук Стормса слишком низок даже для них.


[Закрыть].

По некоторым данным, подсознательно мы можем воспринимать низкочастотные звуки, и они вызывают у нас легкое чувство тревоги или страха. Но пока не доказано ни это предположение, ни пагубное воздействие низкочастотных волн. Однако тысячи людей во всем мире уже невозможно переубедить, они уверены, что страдают от низкочастотного шума. Может ли некий феномен вредить здоровью одних людей и совершенно не действовать на других?

Этим вопросом задался Кит Петри, ученый из новозеландского Университета Окленда. Он разделил волонтеров на две группы по 27 человек. Одной группе рассказали об ужасной опасности ветровых турбин, другой – об их пользе для окружающей среды. Далее обе группы вывезли на фермы, расположенные рядом с ветрогенераторами. Половина добровольцев в каждой группе не услышали абсолютно ничего (напомню еще раз: подавляющее большинство людей вообще не воспринимают низкочастотные шумы). Те, кому сообщили о негативном воздействии турбин, жаловались на звон в ушах, усталость, проблемы с концентрацией внимания и снижение мотивации, независимо от того, слышали они звук или нет. Состояние тех, кто знал только положительные факты о ветрогенераторах, было намного лучше. Но все же они «что-то» ощущали. И этому есть объяснение. Спросите кого-нибудь, чувствует ли он усталость. В большинстве случаев вы получите утвердительный ответ.

Петри набрал новых добровольцев. На этот раз одним он рассказал о вредном воздействии турбин, а другим сообщил, что их волны устраняют проблемы со здоровьем. Естественно, реакции большинства были связаны с этой исходной информацией, независимо от того, слышали они что-нибудь или нет. Петри повторил эксперимент несколько раз, и результаты были неизменны. Все это не значит, что синдрома ветряных турбин не существует. Он может быть вполне ощутимым и даже ухудшать здоровье. Просто этот вред, скорее всего, вызывают не ветрогенераторы, а человеческий мозг, который упрямо «лезет не в свое дело».