Текст книги "Закон скорпиона"

Глава 4. Гвиневра

В следующий раз я увидела Элиана только через десять дней.

Довольно часто бывает, что Дитя перемирия, прибывшее в обитель, некоторое время обучают приватно, прежде чем присоединить к когорте, но Элиан не выходил к нам дольше, чем кто-либо на моей памяти. А потом, в один прекрасный день…

Мы убирали молодую картошку. Хан и я вилами выкапывали кусты, а остальные собирали клубни и складывали на решето. Я подняла голову, сморгнуть пот с глаз, и увидела, как вниз по склону к нам идет Элиан.

У меня перехватило дыхание. С Элианом шел надзиратель.

Надзирателя вообще редко увидишь на улице, а этот был особенно специфичен. Школа кишит надзирателями разнообразных видов, но по большей части они выглядят как переросшие пауки-сенокосцы – ростом по колено, тощие и проворные. Надзиратель Элиана был мощным, как скорпион, высотой мне по пояс, а суставчатые лапы легко преодолевали вскопанные участки земли и грядки.

На краю борозды, оставшейся после выкопанной картошки, Элиан и эта штука остановились.

Элиан метнул к надзирателю нервный взгляд, удостоил собравшихся подобием кривой улыбки и сказал:

– Привет. Я Спартак, и я пришел, чтобы возглавить восстание рабов и повести вас против несправедливой систе…

Надсмотрщик прикоснулся к животу Элиана, и «Спартак» с криком рухнул на землю.

Если быть точным, он издал всего один крик. Но такой громкий и такой… Не могу даже описать его. Подобный звук мог бы издать человек, если бы его превратили в зверя. В этом крике не было ни человеческого достоинства, ни отпечатка цивилизации. Такие звуки нам, Детям перемирия, редко доводилось слышать, и по всему саду сразу вскинулись белые фигуры, словно кто-то вспугнул стадо.

Небывалый – вот каков был этот звук. Неведомый. Мы здесь не кричим.

Не вслух, по крайней мере.

Элиан сложился пополам, уткнувшись головой в горку грязной картошки. Надзиратель-скорпион сделал в его сто рону два деликатных шажка. Элиан вздрогнул, приподнялся на одной руке. Но локоть подогнулся, и он растянулся на земле.

У меня сжалось сердце, и я наклонилась помочь – но как только я двинулась, надзиратель выпрямился, едва слышно пощелкивая сочленениями. Я замерла. Его радужная оболочка задвигалась вперед-назад. Чего он от меня ожидал? Требовалось, чтобы я оставила Элиана? Или чтобы помогла ему? Я застыла, как кролик перед удавом, положив руку на вздрагивающее плечо Элиана. Голова надзирателя вращалась, как башня танка, фиксируя положение присутствующих.

Ближе всех ко мне и Элиану стояли Тэнди и Грего, но они были парализованы страхом. Тэнди словно превратили в дерево. Искусственные глаза Грего совсем почернели. Сканирующий луч надзирателя проходил по ним, но они даже не двигались.

Надзиратель остановился на Да Ся. И она, умница, сложила ладони и поклонилась ему. Затем шагнула вперед и присела у другого бока Элиана. Мы вдвоем приподняли его, каждая придерживая ему плечо, и помогли сесть, а затем встать. Ему и правда обстригли волосы, обрили по самый скальп. Я была так близко, что видела колючий ежик на голове, видела, как у Элиана судорожно двигается горло.

Покачиваясь, Элиан повис между Да Ся и мной. Находиться так близко с незнакомым человеком было не по себе. Я чувствовала его запах, ощущала его тепло. Видела все скрытые ранки и шрамы у него на голове.

Мой взгляд поверх головы Элиана встретился со взглядом Зи. А что, если он не сможет работать? И даже стоять? Что нам тогда делать?

Но пока я размышляла, он пришел в себя.

– Привет, Грета, – прохрипел он, все еще вися у нас на руках. – У меня все так же… – Голос отказал ему, потом вернулся, и Элиан выжал из себя улыбку. – Сложности с пониманием, что подобает, а что нет.

– Я вижу.

В свои слова я вложила все достоинство обители. Улыбается? Неужели он не понимает, что натворил? Его поведение отольется всем нам.

– Сейчас, например, тебе подобает представиться. Как положено.

Элиан удивленно поднял голову. Он все еще держался за меня, и от его взгляда у меня появилось такое чувство, будто я пнула щенка. Наверное, он считал, что я переметнулась на другую сторону. И не понимал почему. Я осознавала всю ситуацию и знала, что поступаю правильно. Но все же его недоуменное выражение человека, которого предали, заставило меня отвести глаза, и я невольно увидела перед собой его руку. Мускулы еще подергивались, а кожа покрылась мурашками.

Он так и не ответил. Зи попыталась ему помочь.

– Я – Ли Да Ся. Из Юннаня, Горно-Ледниковые штаты.

– Да Ся, – эхом повторил он.

– Можешь называть меня Зи, – разрешила она, что было для нее большой щедростью.

– Зи? Как буква?

– В этом королевстве букву называют не «зи», а «зед». – Грего покосился на меня. – Очень щепетильны на этот счет.

Он так аккуратно проговорил эту шутку, словно обезвреживал бомбу.

А Элиан ее не понял. Он тупо переводил взгляд с Грего на Зи, словно надзиратель шокером зараз выбил из него тридцать пунктов IQ. А может, он просто был туповат.

– Зи зовут как букву Зи, все понятно. Зи, Атта, Грегори, Тэнди, Грета, Хан. – Он назвал имена так, словно цитировал выученный наизусть список. Потом повернулся к надзирателю и спросил: – Все правильно?

Словно ожидал, что железка ответит ему.

– Правильно, – подтвердила я. – А ты – Элиан.

Он тряхнул головой и выпрямился, словно его собственное имя служило ему паролем для перезагрузки. Лицо обнулилось до прежнего состояния, а пропавшие баллы IQ восстановились. Он теперь казался залихватски-беспечным, энергично-исполнительным и восхитительно придурковатым, но я была абсолютно уверена, что как минимум два из этих состояний были делаными.

Я глянула на Зи, и она в ответ выгнула брови. Она тоже не знала, как это все понимать. Никто из нас не знал.

Элиан стоял под нашими перекрестными взглядами, усмехаясь.

– В общем, всем здравствуйте, – сказал он и потянулся за оброненными мною вилами, но Атта поставил на них ногу.

Никто из нас не хотел, чтобы незнакомец обзавелся оружием.

Элиан сделал вид, что не заметил.

– Ага. Я Элиан Палник, из Камберлендского альянса. Покажете мне, как копать картошку?

Никто не ответил. Мы глядели на Элиана и его надзирателя, стараясь сохранить на лице невозмутимость, но при этом внутренне собраться, привести тело в готовность, как тренировались делать все дети обители, когда приближается угроза. Элиан же, наоборот, стоял приветливый, спокойный, расслабленный и совершенно чужой. Наша тишина – тревожная, неодобрительная – превратилась в непоколебимый монолит. Элиан повернулся ко мне:

– Значит, стоицизм.

– Значит, картошка, – осторожно ответила я.

Я наклонилась и взялась за ручку грохотки. Крупный надзиратель отступил на пару шагов, сходя с плетеного полотна. У Элиана едва заметно перехватило дыхание, когда надзиратель задвигался, – по крайней мере, у молодого человека хватило здравого смысла, чтобы испугаться. И достоинства, чтобы скрыть испуг. И то и другое обнадеживало.

– Помоги мне, – предложила я.

Отчасти это было проявление доброты к нему – направить его, подтолкнуть в нужную сторону. Отчасти – эгоизм: мы все будем чувствовать себя безопаснее, если примемся за работу.

– Это называется «грохочение». Мы стрясаем грязь через прутья. После этого картошку можно хранить без мытья. Это экономит воду.

– Вечно эта вода, – не к месту сказал он.

Но за вторую рукоятку взялся. Мы вдвоем подняли плоское сито. Я с облегчением убедилась, что он справился. Пятьдесят фунтов картошки – груз небольшой, но, стоя рядом, я видела, что мускулы у Элиана еще подрагивают. Как все мы, Дети перемирия, имели случай убедиться, электричество бывает трудно одолеть. Либо у Элиана была плохая переносимость, либо получил большую дозу.

– Так вот, значит, каково это – быть членом королевской фамилии.

– И?..

Мне начинало казаться, что я не зря обращалась с ним, как с непослушной козой. Как и наши козы, этот тип словно что-то замышлял. Сито тряслось у нас в руках, пыль взлетала и липла к коже. Я еле сдерживалась, чтобы не чихнуть.

– Да. Вот каково это – быть Ребенком перемирия.

– Вообще, я думал, тут будет хотя бы кондиционер, – вздохнул Элиан. Грего подавил смешок, и Элиан покосился на него через плечо. – Но подумать только. Неужели я обтрясаю картошку вместе с самой принцессой Гретой!

– Да, Грета, без сомнения, – наш лучший обтрясатель картошки, – съязвил Грего. – А завтра, может быть, ты вместе с Тэнди будешь разделывать козу.

– Не о том речь. – Элиан покачал головой, и надзиратель у его ног чуть приподнялся на шарнирах. Элиан едва взглянул на него. – Я просто хотел сказать, что смотрел про тебя видео, только и всего.

– Ты видел записи со мной? – удивилась я.

Конечно, я много снималась в роликах. В один прекрасный день мне предстоит стать правителем своей страны, если выживу, и важно, чтобы мой народ знал и любил меня. Они любили. Правда, скорее как могли бы любить ребенка, больного раком, поскольку все это так грустно, а я такая храбрая. Все, кто проявляет подобное сострадание – к раковому больному, к заложнику, – на самом деле не осознают, что есть жизнь в условиях постоянной угрозы. Но все равно эта любовь свою роль сыграет. Видеоролики помогут. Однако я не знала, что они известны и за пределами Панполярной.

– Конечно! Я их все видел. Интервью на прошлогоднее Рождество. На торжественной елке. Грета, ты – член королевской фамилии. Знаменитость. Как… как Гвиневра.

– Гвиневра! – в голос расхохоталась Да Ся.

Элиан пожал плечами – насколько это в состоянии сделать человек, держащий грохотку с картофелем и еще не оправившийся от недавно полученного удара током.

– Наверное, из-за волос.

– У меня совершенно обычные волосы.

– Н-ну-у-у… – выговорил Элиан, растягивая слово чуть ли не на четыре слога. – Волосы, и еще осанка, как будто у тебя линейка в твоей королевской… спине.

Слово «спина» было произнесено так стремительно, что даже самые невнимательные из нас (ну хорошо, хорошо, даже я) поняли, что оно подставлено в последнюю секунду. Замечание было грубым, неблагородным, но Тэнди рассмеялась. Не кто иной, как Тэнди! Мне показалось, будто Элиан растапливает нас, одного за другим. Правда, ни у кого из моих друзей не было таких причин оставаться холодными, как у меня. Их страны не готовились к войне с его страной. Мои друзья не видели его связанным и не слышали его криков.

Пока мы стояли над грохоткой лицом к лицу, Элиан постоянно пытался поймать мой взгляд. Было в этом мальчике нечто магнетическое, отчего трудно становилось отвести глаза. Он не принц – у них, у американцев, принцев нет, так что он, наверное, сын какого-нибудь генерала или политика, – но… Он назвал себя Спартаком. Спартак был рабом, который стал героем. Военачальник, ставший мучеником. Элиан шутил и смеялся, но в глазах у него стояло отчаяние. Словно у человека, которому объявили, что ему предстоит скоро умереть.

Я еще разок хорошенько встряхнула плетенку и опрокинула картофелины в корзину, которую держал Атта. Взлетела пыль. Я провела рукавом самуэ[4]4
  Изначально – рабочая одежда японского монаха.


[Закрыть] по лбу и сморг нула пот, разъедавший глаза. День выдался жарким. Кажется, веснушки у меня слились, образовав города-государства.

Элиан толкнул рукой пустое сито и перевел взгляд с Атты на Грего.

– Если она Гвиневра, то вы двое получаетесь Ланселот и Артур. А кто из вас кто?

Атта ничего не ответил. Только посмотрел вниз на Элиана такими глазами, что в них можно было утонуть, как в колодцах.

– Атта у нас тихий, – пробормотала Зи, проскользнув между ними. Она совсем худенькая, но удивительно, как ее тело умеет защищать. – Не дразни его.

– Во-первых, – сказал Грего, – ты пропустил Хана, хотя, по правде говоря, так обычно и бывает. Во-вторых, я, разумеется, Артур. Только чуть больше литовец и интересуюсь техникой.

– А какой именно? – переспросил Элиан. – Пожалуйста, скажи, что военной!

У ног Элиана щелкнул большой надзиратель – с таким звуком ломается кость. Железяка стояла рядом, и совсем неподвижно. Пыль оседала на наносмазке его шарниров, и они поблескивали, как жирные глазки.

– Стоп! – предостерегла Тэнди.

Она следила за надзирателем, но голос ее был скорее сердитым, чем испуганным.

– Это кибернетика, да, Грего? – спросил как всегда ничего не понимающий Хан.

– Почти. – Грего стал осторожным и немногословным. – Если точнее, кибернетика и мехатроника.

– Жалко. – По лицу Элиана медленно расползалась широкая ухмылка. – Я надеялся, что ты поможешь мне взорвать это место, к чертям собачьим.

Надзиратель среагировал молниеносно.

Разряд пришелся в колено и пах. На этот раз Элиан даже вскрикнуть не успел. У него закатились глаза, и он опрокинулся навзничь. Атта выронил корзину и рванулся было подхватить его, но я стояла ближе. Элиан рухнул мне на руки, и я сама упала. Вокруг нас покатились картофелины. Несколько секунд его глаза были двумя белыми лунами, прикрытыми спутанными ресницами, но он быстро пришел в себя. И всхлипнул, хватая ртом воздух…

Нет. Он смеялся.

Распластавшийся на земле, испытывающий отчаянную боль, казалось бы, униженный – и смеялся! Он тряхнул головой, словно хотел узнать, что там внутри рассыпалось мелкими осколками – гордость, инстинкт самосохранения…

– Как ты? – Зи присела около нас.

– А-а-ах, прелестно! – крякнул он. – В компании все намного веселее.

Веселее?

Моя когорта обступила нас, в полном остолбенении. Несколько мгновений слышен был только шум ветра, гоняющего серо-зеленые сухие волны по траве прерии.

И в тот миг – миг бесстрастного прозрения – я окончательно поняла. Мне предстоит скоро умереть. Моя мать сама расчесала мне волосы, потому что Великие озера находились под угрозой, потому что моей стране предстояло ввязаться в войну.

Не важно, что агрессором станет Камберленд, а панполяры будут защищаться. «Ребятки, ведите себя хорошо, – сказано в Изречениях. – Вы поймите, я ж не буду принимать ничью сторону».

Да, Талис не станет решать, кто прав, кто виноват. Он не будет вставать на ту или другую сторону. Я как вживую слышала его, это неведомое, чуждое существо, которое говорило: «Я всех вас люблю одинаково». Он вышлет Лебединых Всадников, и они нас обоих заберут в серую комнату.

Мне предстояло умереть. Вместе с этим мальчиком, который сейчас смеялся у меня на руках. Я отшатнулась, оставив его лежать в грязи, и кое-как поднялась на ноги. Элиан перекатился на живот и вытянулся на земле рядом с бороздой. Над ним встал надзиратель. На миг красный луч взгляда уперся в меня и задрожал, словно надзиратель хотел произнести мое имя.

Глава 5. Вечерние послания

«Мама», – написала я.

В тот день – день, когда Элиан появился со своим скорпионоподобным спутником, – мы работали дотемна. В ав густе на севере это довольно поздно. Потом без сил поплелись домой и съели холодный ужин, на вкус отдававший пылью.

Я сидела в сумерках одна, за крохотным столиком у себя в келье. Зи ушла за кувшином воды, чтобы помыться, так что дневная грязь еще была на мне. Ручка нерешительно зависла над белой бумагой.

На меня смотрело слово «мама». В душе мне хотелось написать: «Не дай моей смерти застать меня врасплох».

Но душе никак не удавалось заставить ручку двигаться. Свободная рука, придерживавшая лист, оставила на нем грязные пятна. Сюда бы несколько маминых пресс-папье – тех элегантных бархатных мешочков с песком, которые удерживают уголки бумаги. На них был вышит фамильный девиз: Semper Eadem. «Всегда ровно»[5]5
  То есть «Всегда сохраняй душевное спокойствие».


[Закрыть].

Как далеко Галифакс.

Не в том дело, что я там не бывала. Как и все Дети перемирия, я регулярно навещаю родителей. У меня во дворце свои апартаменты. Широкая кровать, письменный стол, платья, прекрасные книги. И все равно Галифакс не кажется мне домом. Дом – это переоборудованный монастырь и несколько акров пермакультурного сада[6]6
  Пермакультура – система организации замкнутых естественных экосистем производства сельскохозяйственной продукции, без синтетических удобрений, добавок, с активным использованием естественных процессов и пр.


[Закрыть] где-то в Саскачеване – Обитель-4. Будучи частью Канады, формально она входила в состав моего королевства, но здесь я принцесса кузнечиков и бабочек, герцогиня коз и цыплят.

Галифакс – другой, очень чужой. Цитадельный холм словно нависает над городом. Море беспокойное. Небо слишком маленькое. В Галифаксе у меня берут интервью, мне кланяются, я посещаю балы и празднества. В Галифаксе отец берет меня на прогулку под парусом, среди островков архипелага Новая Шотландия, над руинами затонувших городов. По вечерам я хожу с ним на звонницу – бить в колокола, которые созывают маленькие суденышки домой. В Галифаксе мать наливает мне чаю, чашку за чашкой. У себя в библиотеке она расстилает карты, и мы говорим об истории. В Галифаксе мне приходится носить туфли в помещении и затягиваться в корсеты, которые впиваются в кожу, оставляя красные линии. В Галифаксе я герцогиня и кронпринцесса. Когда я приезжаю сюда, надо мной раскрывается небо прерий. Я складываю и убираю себя-кронпринцессу, как убирают белье, пересыпая лавандой, и снова становлюсь Гретой.

Тому человеку, которым я становлюсь здесь, трудно писать в чужое и далекое место, называемое «дом». Моя мать… Что я могу сказать ей? «Мама, я думаю, камберлендский заложник что-то знает».

В последний раз, когда я была в Галифаксе, мать не заговаривала о войне. Но и на заседание Тайного совета она меня не пригласила, хотя обычно я там присутствовала. И в последний день моего визита она сама расчесала мне волосы, тысячу раз проведя по ним гребнем. Она не плакала, но…

В моей келье, в двух тысячах миль от Галифакса, на меня смотрел со стола чистый лист бумаги. Мать наверняка предупредила бы меня. Наверняка не допустила бы, чтобы это стало для меня неожиданностью.

«Мама, Сидней не ожидал, и это было ужасно».

И я, и Сидней знали, что Лебединый Всадник, скорее всего, едет за нами. И все же Сидней оказался застигнут врасплох. Он замер. И заговорил о своем отце.

«Мама, здесь есть мальчик, и он, кажется, очень боится».

Элиан. Я представляла себе, как мы вместе идем в серую комнату, навстречу обеим нашим смертям. Мне представлялось, что ему захочется взять меня за руку. Хотя нет – пожалуй, сам он не пойдет. Он будет сопротивляться, и, возможно, его придется тащить, и тогда вся моя королевская гордость, которую я так долго вырабатывала, окажется бессмысленной. Выйдет скандал.

Моя мама бы не одобрила, если бы я умерла со скандалом.

В маленькой келье до сих пор жарко. Теплый пол. Теплые стены. Даже льющийся через потолок лунный свет кажется теплым. В этом месте, что раньше называлось Саскачеваном, лето было короткое. Но это не значит, что холодное.

Весь день пот собирался у меня на затылке и тоненькой струйкой стекал по позвоночнику. Спина чесалась, чесалась шея – чесались даже волосы.

В Галифаксе у меня две служанки, которые хлопочут над моими волосами и забавляют себя (но не меня) тем, что устраивают из них разные сложные конструкции. Здесь я просто заплетаю волосы в две тяжелые косы, которые складываю вокруг головы, чтобы не мешали. Получается и правда как у Гвиневры. Что ж. Она была женщина деятельная. Наверное, тоже не хотела, чтобы волосы мешали.

Я вытащила шпильки, и освободившиеся косы, качнувшись, упали на спину.

Дверь отъехала в сторону. Вернулась Зи. С пустым кувшином в руке.

– Воды нет.

На мгновение, всего лишь на мгновение у меня в мыслях встала картина колышущейся сухой травы в засушливой прерии. Всадник, движущийся по такой траве, взбил бы фонтан пыли…

– Нет воды, – повторила я.

Мы обе знали, что это означает. На самом деле вода была – наш колодец не пересох, – но нас лишили доступа к ней. В наказание.

Неудивительно. В обители каждая когорта управляет собой сама, но если кто-то в когорте ведет себя неподобающе, если публично и открыто демонстрирует неприемлемое поведение – тогда расплачиваемся все мы. Как правило, чем-то несущественным. Уменьшенные порции. Запертые двери. Несколько часов в полной темноте. Это дает нам стимул держать друг друга в рамках.

Элиана в рамках мы, конечно, не удержали.

– И именно в такую ночь, не в какую-нибудь другую, – посетовала я. – Жарко.

– Мне представляется, что нашему новому другу еще неприятнее. – Да Ся потянула меня за одну косу. – Гвиневра.

– Что с него взять – американцы. У них просто пунктик на тему всего связанного с монархами.

Я отодвинула письмо в сторону, и Зи опустила кувшин на стол (который был заодно и нашим умывальником) с удручающе пустым стуком.

– Своими бы уже обзавелись.

– Но где они найдут род, благословленный и помазанный богами?

С этими словами моя соседка по комнате, богиня, стянула с себя самуэ и шлепнулась поперек кровати.

С девятнадцатого по двадцать первый век даже самые крепкие демократии не уходили от династического наследования. Распространенность же в современном мире наследственных монархий стала причудливым поворотом истории, побочным эффектом требования, чтобы ключевые фигуры стран имели детей и подвергали их смертельной угрозе. Талис просто добавил этот нюанс.

«Вообще, я как-то не планировал, что вся эта затея с заложниками породит целую кучу монархий, – сказано в Изречениях. – Но в принципе, почему бы и нет. Убивать прин цесс? Могу и так».

Весной Зи исполнится восемнадцать. В ее стране царил прочный мир. Передо мной сидела принцесса, которой суждено остаться в живых. Положив руки под голову, она глядела, как небо превращается из сиреневого в серебристо-индиговое. Она лежала обнаженной под стеклянным потолком, словно свет мог омыть ее тело.

Да Ся и я были вместе так долго, что между нами не могло остаться застенчивости, но все же я отвела глаза и снова посмотрела на лист бумаги. Письмо не писалось. Над нами собиралась буря: ветер без дождя, стремительно и яростно разгоняющий по небу птиц.

– Домой пишешь? – спросила Зи у меня за спиной.

По шуршанию я поняла, что она натягивает тунику.

– Пытаюсь.

В начале истории обителей детям-заложникам разрешалась видеосвязь с родителями и друзьями в режиме реального времени, доступ ко всем средствам массовой информации. Вышло плохо. («Вообще, по моему глубокому убеждению, – сказано в Изречениях, – восстания плохо влияют на моральный облик».) Теперь новости мы читали на распечатках, а письма писали от руки.

Я взглянула на испачканную бумагу.

– Никак не могу сказать ей… Спросить… – Я мучительно пыталась сообразить, как зашифровать фразу для Зи: «Скажи мне, мама, предстоит ли мне умереть», но не получалось. – Никак не придумаю, что сказать.

– «Мой благочестивый и возлюбленный отец, – начала Зи, адресуя воображаемое письмо своему родителю. – Погода выдалась жаркая и сухая. Сегодня мы убирали урожай раннего картофеля. Одна коза убежала и поела все сливы, так что теперь нам предстоит зима, лишенная сладостей».

– Есть еще персики, – подсказала я.

– «К счастью, есть еще персики, – продолжила диктовать Зи, выписывая в воздухе танцующей рукой округлые знаки своего алфавита. – А скоро поспеют и яблоки. И все будет хорошо».

Мы говорили не только друг другу, но и Паноптикону.

– Все будет хорошо, – тихо проговорила Зи.

Мы обе знали, что вряд ли.

Я подняла двумя пальцами испачканную тяжелую бумагу.

– Сделаешь мне птичку?

– Конечно.

Под стремительными пальцами Да Ся исчезло в складке слово «мама». Зи сделала еще один сгиб, и еще, и еще, пока листок не превратился в изящного журавлика.

– Загадай желание, – предложила Зи.

Согласно обычаю, журавлики означают пожелание мира. Я закрыла глаза и загадала. Безнадежно, страстно. Изо всех сил.