Текст книги "Он сказал / Она сказала"

Эрин Келли
Он сказал / Она сказала

Erin Kelly

HE SAID/SHE SAID

© Е S Moylan Ltd., 2016 Школа перевода В. Баканова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Моей сестре Шоне

У полного солнечного затмения пять фаз.

Первая – на солнечный диск наползает тень от Луны, откусывая край.

Вторая – Луна накрывает Солнце, лишь по краям сочится свет; получается сияющее кольцо.

Третья – Солнце закрыто полностью. Самый жуткий и драматичный из всех этапов. Становится темно, резко холодает, умолкают птицы и звери.

Четвертая – Луна понемногу сползает.

Пятая – Луна больше не закрывает Солнце, затмение миновало.

Мы стоим плечом к плечу перед грязным зеркалом. Наши отражения, сталкиваясь взглядом, поспешно отводят глаза. Мы обе в черном. Так диктуют приличия; ни одну из нас не судят, но мы обе знаем, что в подобных делах всегда винят женщину.

Туалетные кабинки позади пусты, все двери открыты. В суде сказали бы, что тайна соблюдена. Следить за словами надо не только в комнате для дачи показаний.

Я кашляю. Звук отражается от стен, выложенных кафельной плиткой, и эхом улетает в коридор. Здесь множатся все звуки: стук казенных дверей, скрип тележек, заполненных тяжелыми папками. Высокие потолки ловят слова и, коверкая, сбрасывают вниз.

В здании суда все несоразмерно – огромные залы, открытые пространства. Так строят специально, чтобы человек ощущал себя маленьким и ничтожным по сравнению с всемогущей машиной правосудия и проникался значимостью каждого произнесенного под присягой слова.

Время и деньги тоже несоразмерны. Правосудие заглатывает золото. Свобода человека стоит десятки тысяч фунтов. На украшения Салли Балкомб, сидящей в зале, можно купить небольшую квартиру в Лондоне. Даже кожа, которой обтянуто судейское кресло, источает запах денег.

Но в туалете все равны. Здесь, например, не работает слив, нет мыла и не закрываются дверцы. Вдобавок ко всему подтекают бачки, отчего тихо говорить невозможно. Если бы мне вдруг захотелось что-то сказать, пришлось бы кричать.

Рассматриваю отражение с головы до ног. Покрой платья скрывает изгибы фигуры. Я собрала волосы – длинные, блестящие (первое, что привлекло во мне Кита; он сказал, что заметил бы их в полной темноте) – в низкий пучок. Мы обе смотримся… тихонями. Нас не узнать в тех девушках с фестиваля, которые разрисовывали тела золотой краской, чтобы петь и танцевать в лунной ночи. Обе ушли безвозвратно, каждая своим путем.

Снаружи хлопнула дверь, и мы вздрогнули. До меня вдруг доходит: она тоже на нервах. Отражение закрывает глаза и задает безмолвные вопросы – слишком значительные, слишком опасные, чтобы произнести их вслух.

Как мы дошли до такого?

Как мы здесь оказались?

Чем все это закончится?

Первая фаза

Глава 1

ЛОРА

18 марта 2015-го

Лондон – самый беззвездный город Британии, но даже здесь, на северной окраине, в четыре утра можно разглядеть звезды. В нашей мансарде потушены огни, и мне не нужен телескоп Кита, чтобы узнать Венеру: бледно-голубая сережка висит у лунного полумесяца.

Сам город за моей спиной. Отсюда открывается вид на пригородные крыши, самая известная из которых – крыша Александра-палас[1]1
  Культурно-развлекательный центр Викторианской эпохи площадью тридцать тысяч квадратных метров, возведенный в Александра-парке, названном в честь бракосочетания принца Уэльского с датской принцессой Александрой. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. При свете дня это викторианское чудовище из чугуна, кирпича и стекла; в предрассветные часы оно колет небо острыми антеннами с красными огоньками на концах. Ночной автобус того же цвета катится по пустой парковой аллее. В этой части Лондона жизнь и в самом деле бурлит двадцать четыре часа в сутки. В Вест-Энде куда тише. Как только закрывается турецкая забегаловка, из польской пекарни вывозят первую партию хлеба. Я не сама выбрала эту часть города, но мне здесь нравится. Можно жить и ни с кем не знакомиться.

Этажом ниже сладко спит Кит. Уезжает из дома он, однако не спится мне. Нервничаю перед дорогой. Я давно не сплю. И не потому, что изнутри меня толкают малыши и от этого постоянно хочется в туалет. Кит сказал однажды, что жизнь – это скучный промежуток между затмениями. Но мне думается, что жизнь – это время, когда чувствуешь себя в безопасности. Бесс дважды пересекла мир, чтобы нас найти. Мы оставляем за собой след, только когда путешествуем. Пару лет назад я наняла частного детектива и поручила ему отыскать нас по бумагам, которые остались от прошлой жизни. Не сумел. А если он не сумел – никто не сумеет. Уж во всяком случае не Бесс и даже не Джейми со всеми его возможностями. Последнее письмо от него сумело меня отыскать четырнадцать лет назад.

Впервые с двадцати одного года Кит будет смотреть полное затмение без меня. Даже те, что он пропустил, он пропустил со мной, то есть из-за меня. Конечно, в моем положении не стоит разъезжать, и я так рада, что даже не завидую, хотя и очень волнуюсь за Кита. Бесс меня знает. Она знает нас. Знает, что причинить ему вред значит уничтожить меня.

Наблюдаю, как медленно движется месяц. Это наблюдение – действие преднамеренное и осознанное, часть терапии под названием «Живи моментом», призванной прекратить приступ паники. Предательский симптом – волоски на предплечьях встали дыбом, такое ощущение, что кто-то натянул над кожей паутинку. По-научному это называется соматическим проявлением психологической травмы. Я должна следить за собой, чтобы отделить соматическую часть от психологической. Я мысленно соединяю между собой точки созвездий. Вот Орион, а чуть ближе к северу – Семь Сестер, или Плеяды.

Раскачиваюсь взад и вперед, ощущая босыми стопами ворсинки ковра. Нельзя, чтобы Кит видел меня такой… беспокойной. Могу предсказать, что случится – поездка накроется, он предложит мне возобновить курс психотерапии, и я буду ходить туда, сколько смогу. С моими секретами далеко не продвинешься. Психоаналитики утверждают, что врачебная тайна превыше всего; лежа на священной кушетке из «Икеи», поведать можно что угодно. Но я нарушила закон, как в этом признаться? За подобное преступление срока давности в нашей стране не предусмотрено, впрочем, как и в моем сердце.

Дыхание восстанавливается. Отворачиваюсь от окна. В потемках все же видно карту Кита. Не первую, конечно, – оригинал уничтожен, – но точную, кропотливо воссозданную копию. Огромная карта мира испещрена аккуратно наклеенными, до миллиметра вымеренными нитями – красными и золотыми. Золотыми дугами обозначены затмения, которые мы видели, красными – те, что предстоят. По традиции, возвращаясь домой, мы заменяли красные на золотые. (Кит не был бы собой, если бы не высчитал приблизительную продолжительность собственной жизни, основываясь на семейной истории и образе жизни. Он предполагает закончить путешествовать в девяносто, учитывая старческую немощь. Последнее затмение нам предстоит посмотреть в 2066-м.)

Несколько лет назад Бесс водила пальцами по первой карте, пока я расписывала ей наши планы.

Интересно, где она теперь? В каком уголке планеты? Жива ли? Я никогда не желала ей зла, несмотря на то что нам довелось из-за нее пережить. В каком-то смысле она тоже жертва. Но если бы ее можно было как-нибудь… стереть, что ли. Разузнать о ней никак не выйдет. Наберите в поисковике «Элизабет Тейлор». Кроме информации об актрисе или романистке, много ли найдете? Искать по запросу «Бесс» еще бессмысленней. Ей, как и нам, успешно удалось исчезнуть без следа.

Долгие годы я не пыталась разыскивать Джейми. Слишком неловко, особенно после той роли, что я сыграла в этой истории. Организованная им кампания по защите доброго имени прошла удачно. Результаты запроса выдают информацию о преступлении в выгодном ему ключе. В верхних строках – заметки о его активной деятельности. О том, как он поддерживает несправедливо обвиненных – да и справедливо тоже – и призывает держать их имена в тайне, пока не вынесут приговор. Вскоре меня начинает подташнивать, поэтому дальше первых результатов я не захожу. Мне по-прежнему необходимо быть в курсе, и я настраиваю гугл-оповещения на имя и единственное слово, которое имеет значение. Нет смысла вбивать вместе оба имени – его и Бесс. Ей гарантировали сохранение пожизненной анонимности. Таков закон вне зависимости от исхода процесса. Мне думается, Бесс – да и нам – повезло, что все случилось до появления интернет-новостей и мстительных хакеров, готовых азартно разоблачать всех и каждого.

На лестнице зажегся свет. Проснулся Кит. Глубокий вздох, задержка… Я спокойна, приступ удалось потушить. Закатываю рукава. Свитер Кита меня не красит, зато хорошо сидит, а я уже много лет одеваюсь так, чтобы было удобно. Еще до беременности пришлось принимать гормоны, и у меня впервые в жизни образовались грудь и бедра. Я до сих пор не научилась правильно одеваться, учитывая изгибы фигуры.

Медленно спускаюсь по ступенькам, аккуратно перешагивая упаковку с разобранной детской кроваткой, которую приткнули в лестничном пролете. Когда Кит вернется, мы переделаем комнату Джуно и Пайпер в детскую. Не хочу ничего затевать, пока он не вернется. Из суеверия.

Когда я вхожу, он сидит на кровати, проверяя в телефоне прогноз погоды. Светло-рыжие кудри растрепаны. Слова «не уезжай» не идут у меня с губ. Знаю, что он останется, если попрошу, именно поэтому надо молчать.

Глава 2

КИТ

18 марта 2015-го

Проснулся, лежу несколько секунд, прислушиваясь к шагам Лоры над головой и предвкушая праздник, совсем как в рождественское утро. Остаются считаные дни. Вот уже много лет я помню о том, что 20 мая 2015-го Луна закроет Солнце и в небе появится черный диск. Полные солнечные затмения стали точками на графике моей жизни, с тех самых пор как меня впервые накрыла тень Луны. Это случилось в прошлом веке – в 1991 году в Чили. В чистом виде затмение длилось семь минут и двадцать одну секунду. Мне было двенадцать. Я понял, что готов потратить жизнь на то, чтобы еще раз пережить подобное. Ничто на свете не сравнится с этим чувством – наблюдать полное затмение на фоне безоблачного неба. Так, до встречи с Лорой, я впервые подобрался к пониманию религии.

С ее стороны кровати простыни совсем остыли. Сперва появляется живот, затем сама Лора. Скулы у нее заострились, волосы собраны в пучок, каштановые корни кажутся почти черными по сравнению со светлыми кончиками. На ней мой старый свитер, рукава закатаны до локтей. Никогда она не смотрелась прелестнее. До того как зачать ребенка, я немного волновался, не стану ли скучать по трогательным острым углам ее фигуры, которые так любил; теперь, глядя, как изменилось тело Лоры, я испытываю что-то вроде гордости, ведь у нее внутри живет моя частица.

– Ложись, тебе вредно носиться туда-сюда.

– Да я все равно уже проснулась. Вот провожу тебя и лягу.

Стоя под душем, еще раз прогоняю в голове сегодняшний маршрут – все мелкие детали грандиозного замысла. В 5.26 сажусь в метро на «Тернпайк-Лейн» и еду до вокзала Кингс-Кросс, в 6.30 пересаживаюсь на поезд до Ньюкасла, там в 9.42 встречаюсь с Ричардом. Оттуда на чартерном минибасе мы доберемся до ньюкасловского порта и где-то около 11.00 поднимемся на борт «Принцессы Селестии» – круизного лайнера на шестьсот пассажиров. Мы отправимся на нем по Северному морю вдоль берегов Шотландии до Фарерских островов, которые лежат на полпути к Исландии. Большая часть пятничного затмения пройдет над водной гладью, но даже в самый полный штиль фотографии не выходят столь удачными, как на суше. Я выбирал между Фарерскими островами и архипелагом Шпицберген в Северном Ледовитом океане. (Лора настояла на Фарерских. Больше всего народу соберется в столице Торсхавн на острове Стремой, и потому Лора верит, что там безопаснее.) Через два дня в 8.29 лунная тень наползет на Солнце и закроет его целиком на две с половиной минуты.

Вытираю полотенцем бороду – Лора настояла, чтобы я отпустил ее к поездке. Одеваюсь. Одежду подготовил накануне. Рабочий костюм – не форма, конечно, но почти – благополучно остался в шкафу. Я в восторге от того, что целых пять дней проведу вдали от оптической лаборатории, однако чувствую себя немного виноватым, что беру несколько дней из отпуска, хотя мог бы потратить их на семью, когда родятся дети. Затем вспоминаю о химикатах, которыми дышу весь день, о том, что наконец разогну шею, которую ломит от постоянного корпения над линзами, чтобы взглянуть на небо. Дело того стоит. В роли отца мне жить всю оставшуюся жизнь. Что такое пять дней по сравнению с наблюдением за великим порядком вещей?

Натягиваю термобелье с длинными рукавами, а поверх – счастливую футболку, в которой наблюдал затмение впервые. На ней написано «Чили ‘91», она в цветах их флага. Государства всегда стараются присвоить затмение, даже если его можно наблюдать с трех континентов. Черный круг посередине означает закрытое лунной тенью Солнце в кольце короны. Папа купил ее для меня в придорожной палатке, в то время она сидела на мне как платье. Мак отказался носить свою футболку, а я со своей не расставался – даже в стирку отдавал с боем. Сейчас она мне впору, но скоро станет мала, если не последую примеру Мака и не запишусь в спортзал. У ворота прожженная дыра – в 1998-м на Арубе мы поссорились с Маком, и он ткнул в меня горящим косяком. Я надеваю поверх великолепный фарерский свитер из черно-белой овечьей шерсти, ласкающий кожу. Месяц назад мы с Ричардом заказали свитера по Интернету, нанеся страшный урон окружающей среде и порядком углубив наш углеродный след, ведь вещам предстояло вернуться на родину, где паслись те самые овцы, из шерсти которых их связали.

Еще раз проверяю телефон – вдруг за десять минут прогноз изменился, – но он по-прежнему мрачен. Над всем архипелагом плотный облачный покров. Говорят, «охота за затмениями» – неверное выражение. Как можно охотиться за природным явлением, если цель стоит на месте? Однако при затмении ничто не стоит на месте – темнота надвигается со скоростью нескольких тысяч миль в час. Да, верно, координаты не меняются. Место, куда упадет тень, определено заранее. Но с облаками не угадаешь. Нежданные тучи способны разочаровать целую толпу, уверенную в том, что будет солнечно. Задача заключается в том, чтобы обхитрить погоду. Самое нежное воспоминание об отце: как в 1994 году в Бразилии мы с Маком непристегнутыми трясемся на заднем сиденье отцовского «Фольксвагена», мчащегося по разбитой дороге с недозволенной скоростью, чтобы отыскать среди туч просвет голубого неба. (Теперь я понимаю, что отец был пьян, но стараюсь не заострять на этом внимание.)

В наше время появились телефонные приложения. Места с хорошей погодой отыскать гораздо проще, да и предсказания точнее. Большинство групп не знают точно, откуда будут смотреть затмение, и определяются только минут за пять до начала. Кладу телефон экраном вниз. Если зацикливаться на погоде, можно с ума сойти. К счастью, я умею отметать тревожные мысли. Порой мысли о прошлом все-таки одолевают, но и тогда они лишь скользят по глади сознания – такое бывает не часто, когда на горизонте маячит очередное затмение и у Лоры проступают первые симптомы. В эти редкие моменты появляется чувство, что, с тех пор как мы покинули Лизард, жизнь как будто протекает под вспышками неонового света. Постепенно привыкаешь к непредсказуемому, но постоянно мигающему стробоскопу, хотя прекрасно знаешь, что рано или поздно такая жизнь приведет к нервному срыву или вызовет аневризму сосудов.

По лестнице плывет аромат свежесваренного кофе. Лора в кухне – это пять ступеней вниз. Наш чахлый сад на заднем дворе погружен в темноту. Лора налила мне в кружку кофе и завернула с собой сэндвич. Целую ее за правым ушком, вдыхая терпкий запах волос.

– Наконец-то я обрел покорную домохозяйку. Всю жизнь о такой мечтал. Надо почаще от тебя уезжать.

Чувствую, как дрогнули ее щеки – улыбается.

– Это все гормоны, не привыкай.

– Давай-ка ты ляжешь, когда меня проводишь. Обещаешь?

– Честное слово, – отвечает Лора.

Я ее знаю. Во мне теплилась надежда, что с беременностью ее энергия утихнет, но гормоны только подбросили дров, и целый день она носится как электровеник, а вечером около девяти уже валится с ног. Лора протирает стол и ставит кофейные кружки в раковину. Она поворачивается ко мне спиной, и тут я ловлю движение, понятное только мне, и сердце обрывается. Она будто бы стряхивает с предплечья невидимую паутину. Я наблюдаю это месяцы, если не годы. Значит, Лора думает о Бесс. Как же мне хочется, чтобы она, как и я, умела отметать неприятные мысли о прошлом! К чему тратить нервы, ожидая чего-то, что, может, вообще никогда не случится?.. На нее находит каждый раз, когда близится затмение, хотя о Бесс ничего не слышно уже девять лет.

Лора оборачивается с улыбкой, чересчур жизнерадостной для того, чтобы быть искренней, – бодрится ради меня. Не знает, что я заметил.

– Что будешь делать? – спрашиваю, чтобы понять ее настрой.

– Позвоню клиенту, потом разберусь с налогами. А ты?

У меня отлегло от сердца – шутит, значит, все в порядке. Когда близится приступ, чувство юмора у нее испаряется.

Я упаковал рюкзак три дня назад. Самое тяжелое и громоздкое в нем – приспособления для съемки: объективы, зарядки, штатив, батарейки, защита от дождя. Все в двойном количестве, про запас. Камера в отдельном чехле. Это слишком хрупкая и ценная вещь, чтобы сдавать ее в багаж. Телефон прячу в нагрудный карман оранжевой ветровки.

– Шикарно, – фыркает Лора. – Все взял?

Кладу сэндвич в другой карман, проверяю, где карточка на метро, и закидываю на спину рюкзак. Сгибаюсь под его тяжестью.

Внезапно с лица Лоры сползает улыбка, и она дважды потирает предплечье. На этот раз мы смотрим друг на друга. Прятаться бесполезно. Объясняться тоже. Остается лишь немного подбодрить ее.

– Я проверял списки пассажиров. Там нет никакой Бесс Тейлор. Вообще никаких Тейлоров. И никаких Элизабет. Нет женских имен ни на «Б», ни на «Э».

– Это еще ни о чем не говорит, ты сам прекрасно знаешь.

Конечно, знаю. Лора считает, что Бесс изменила имя. Я думаю иначе – это просто паранойя. С таким именем исчезнуть проще простого. Лоре так кажется, потому что мы сами сменили шкуру. Зачем иголке прятаться в стоге сена, если можно затеряться в чистом поле?

– Пусть на корабле ее нет, она может поджидать тебя на суше.

Отвечаю нарочито медленно:

– Если она там, то будет искать на фестивале. Где-нибудь, где играет музыка и стучат барабаны. А я еду с американскими пенсионерами. Да и вообще, Торсхавн – большой город, одиннадцать тысяч жителей, плюс съедутся толпы туристов. К тому же я замаскирован. – Поглаживаю бороду. – Буду ходить с перископом и заглядывать за каждый угол.

Приставляю козырек ладони ко лбу и прищуриваюсь. Лора не смеется.

– Если что, Мак живет прямо за углом, Лин – в двух кварталах, моя мама в часе езды, и твой отец постоянно на связи, звони ему в любое время.

– Ничего не могу с собой поделать, Кит.

Лора отчаянно ненавидит себя за то, что не сдержала слез – вижу, как она кусает нижнюю губу. Притягиваю ее к себе и запускаю пальцы под спутанный пучок. Она любит, когда я так делаю. По водонепроницаемой ткани скользит слезинка.

– Если хочешь, я останусь.

Лора выскальзывает из моих объятий. На секунду пугаюсь, что она стянет мой рюкзак. Но она хватает футляр с камерой и вешает мне на шею, как будто вручает олимпийскую медаль. Таким образом Лора благословляет меня; я вижу, чего ей это стоит.

– Береги себя.

– Ты тоже. Вы тоже. – Не думая о последствиях, я опускаюсь на колени и целую ее в живот. Еле-еле встаю опять. – Могло быть и хуже. Я собирался на Шпицберген. Неделю назад там белый медведь кого-то задрал.

Лора хоть и усмехается, а в мыслях далеко. Бесс Тейлор для нее страшней медведя-людоеда. Знаю, о чем она думает. Рассказывая о первом нападении, Бесс заявила, что остановилась лишь потому, что ее застукали. То есть признала, что способна нанести вред живому человеку.

Рассвет еще не занялся. На улице горят оранжевые пятна фонарей. От нашей двери до тротуара два шага по каменной плитке. Сделав их, оборачиваюсь. Лора стоит в дверях, опустив рукава свитера. На меня, как выразился бы Мак, снисходит озарение. Я собираюсь бросить беременную жену и поехать куда-то за тридевять земель, где может поджидать женщина, которая чуть не разрушила нашу жизнь.

– Я остаюсь, – слышу свой голос, и я не шучу.

Лора вспыхивает и хмурится.

– Не говори ерунды! Ты выкинул кучу денег. Иди уже. – Она выталкивает меня на улицу. – Ты ждал этого всю жизнь. Фотографируй. Потом будешь рассказывать детям чудесные истории.

Бросаю взгляд на ноги. Местные тротуары весьма опасны, особенно в сочетании с развязанными шнурками.

– Шансов меня отыскать у нее почти нет, – бормочу я, но Лора уже заперла дверь. Выходит, что я говорю сам с собой.

* * *

От нашего дома на Уилберхем-роуд до станции «Тернпайк-Лейн» пять минут ходьбы. Если срезать по Харрингей-пэсседж, то меньше – удобно, хотя сам проулок, что делит наш район надвое, по-диккенсовски мрачен. Иду через парк Даккеттс-Коммон, лавируя между качелей и горок, где обычно играют дети наших друзей. Под ногами хрустит битое стекло.

Со лба уже струится пот, мокнет борода. Помимо соленого привкуса на губах, осталась горечь лжи. Не проверял я списки пассажиров. Это персональные данные, их нет в открытом доступе. Трудно поверить, что Лора пропустила такое мимо ушей. Когда она встревожена, все чувства обостряются. Во время приступов панической атаки она считывает малейшие изменения в моих жестах, улавливает малейшее отклонение от истины.

Я скрываю только то, что может ее расстроить.

Подхожу к станции «Тернпайк-Лейн». Еще закрыто. Здание в стиле ар-деко портят уродливые вывески и рекламные щиты. Ровно в 5.20 служащий в темно-синей форме отпирает чугунные ворота. Единственный пассажир, кроме меня, – усталая негритянка в длинном жилете. Наверное, работает уборщицей в каком-нибудь офисе.

Задумавшись, стою на эскалаторе, идущем вниз. Вряд ли Бесс сядет на тот же корабль. Но она вполне может оказаться где-нибудь на Фарерских островах. Хорошо, что я еду один, не надо беспрестанно следить за Лорой. Я очень долго оберегал жену после событий, разыгравшихся на мысе Лизард, и мне предстоит делать то же самое снова и снова, когда вернусь.