Текст книги "Иметь и не иметь"

В шесть вечера я отправил Фрэнки в гостиницу разузнать про Джонсона. Мне по-прежнему хотелось верить, что тот просто где-то задерживается или, скажем, не в силах подняться с кровати после вчерашнего. Я ждал и ждал, пока не стемнело. Весь извелся, потому что Джонсон задолжал мне восемьсот двадцать пять долларов.

Фрэнки отсутствовал чуть больше получаса. Вернулся он быстрым шагом и по дороге тряс головой.

– Улетать на самолет, – сказал он.

Ну вот, пожалуйста. Консульство успело закрыться. У меня сорок центов, да и самолет уже в Майами. Даже телеграмму не пошлешь. Вот тебе и мистер Джонсон. Да я сам виноват. Зазевался.

– Ладно, – говорю я Фрэнки, – остается разве что по холодненькой пропустить. На его же денежки.

В ящике лежали еще три бутылки «Ла тропикал».

Фрэнки переживал не меньше моего. Уж не знаю, почему, но такое было впечатление. Сидел и все хлопал меня по спине, качая головой.

Подобьем итоги. Итак, я на мели. Потерял пятьсот тридцать долларов фрахта, да еще снасти, которые и за триста пятьдесят не заменишь. Эх, думал я, вот здешняя шатия-братия посмеется, узнав о таком. Сыщется среди кончей[1]1
  Конч (искаж. от исп. la concha, «ракушка») – выходец с островов Флорида-Кис. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] не один любитель позлорадствовать. А я к тому же днем раньше отвернулся от трех тысяч долларов за перевозку трех нелегалов. На любой флоридский островок, лишь бы подальше от Кубы.

И как теперь быть? Очередную ходку сделать не могу: на партию контрабанды нет денег, да и былого дохода это уже не приносит. Город наводнен спиртным, его даже не берут. Но провалиться мне на этом месте, если я вернусь в Ки-Уэст без гроша, чтобы все лето голодать. И потом, я же семейный человек. Портовый сбор оплатил еще по приходу. Уж так принято: ты заранее платишь агенту, он тебя регистрирует и выдает нужные разрешения. Проклятье, даже на топливо денег нет. Ничего себе положеньице. Вот тебе и мистер Джонсон.

– Фрэнки, – говорю я. – Мне вот так надо что-то переправить. Хоть какие-то деньги заработать.

– Хорошо, я искать, – отвечает он.

Фрэнки целыми днями промышляет возле пристани – то там подсобит, то здесь, плохо слышит и каждый вечер надирается. Зато никогда не подводит, и сердце у человека золотое. Мы знакомы с тех самых пор, как я стал сюда наведываться. Не раз и не два помогал он мне грузить товар. Потом, когда я бросил заниматься контрабандой и взялся сдавать лодку напрокат, затеяв ловлю меч-рыбы в заливе, я частенько видел его у пристани или в кафе. Он смахивает на дурачка – почти не говорит, предпочитая просто улыбаться, – но это у него от тугоухости.

– Возить все-все? – спрашивает Фрэнки.

– А то, – отвечаю. – Теперь мне не до выбора.

– Совсем-совсем все-все?

– Да говорю же.

– Хорошо, я смотреть. Ты где, когда я искать?

– В «Ла-Перла». Подкрепиться бы надо.

В «Ла-Перла» – «Жемчужине» – можно неплохо подзаправиться за четвертак. Там любое блюдо обойдется в десять центов, а супец вообще в пять. Фрэнки проводил меня до кафе, я зашел внутрь, а он отправился дальше. Прежде чем расстаться, он потряс мне руку и еще разок хлопнул по плечу.

– Не унывать, – сказал он. – Смотри на Фрэнки: много политика. Много дела. Много выпивка. Мало деньги. Но большой друг. Не унывать.

– Бывай, Фрэнки, – сказал я. – Тебе тоже не унывать, парень.

Глава вторая

Я вошел в «Жемчужину» и устроился за столиком. В расстрелянном окне уже стояло новое стекло, да и бутылочную горку привели в порядок. У стойки с выпивкой толпились гальего[2]2
  Гальего – грузчик, поденный рабочий (на Кубе).


[Закрыть], кое-кто просто перекусывал. За одним столом уже шла игра в домино. Я взял похлебку из черных бобов и тушеную говядину с картошкой за пятнадцать центов. Вместе с пивом «Хатуэй» это потянуло на четвертак. Заговорил было с официантом про стрельбу, но он отмалчивался. Все они были здорово напуганы.

Я закончил ужин, откинулся на спинку стула, затянулся сигаретой и продолжил ломать себе голову. Тут смотрю, входит Фрэнки, а за ним еще кое-кто. Желтый товар, подумал я про себя. Стало быть, желтый товар.

– Это мистер Синг, – улыбаясь, сказал Фрэнки. Он и сам знал, что отличился, сумев быстро найти клиента.

– Приветствую вас, – промолвил мистер Синг.

В жизни не видел более лощеного создания, чем этот мистер Синг. Хоть и китаец, а говорит точно англичанин, и на нем был белый костюм, шелковая сорочка с черным галстуком и панама – из тех, что идут по сто двадцать пять долларов.

– Чашечку кофе? – спросил он меня.

– Разве что за компанию.

– Благодарю, – сказал мистер Синг. – Мы тут совсем одни?

– Да, – отвечаю, – если не считать всей прочей публики.

– Это не страшно, – сказал мистер Синг. – Итак, у вас есть судно?

– Тридцать восемь футов, – говорю. – Керматовский движок на сто лошадей.

– М-м, – говорит мистер Синг. – Я ожидал кое-чего посолиднее.

– Моя лодка запросто берет двести шестьдесят пять ящиков.

– И я мог бы ее зафрахтовать?

– На каких условиях?

– Вам ехать не нужно. Капитаном и командой я обеспечу сам.

– Э-э, нет, – говорю. – Куда лодка, туда и я.

– Понимаю-понимаю, – говорит мистер Синг. – Вы нас не извините на минутку? – затем обращается он к Фрэнки.

Тот стоит себе, улыбается, глазами хлопает.

– Да он глухой, – говорю. – И по-английски плохо разбирает.

– Понимаю-понимаю, – вновь кивает мистер Синг. – Зато вы говорите по-испански. Скажите ему, чтобы он нас оставил.

Я выразительно ткнул большим пальцем в сторону барной стойки. Фрэнки понятливо кивнул и ушел.

– А вы не говорите по-испански? – спрашиваю я.

– Ну как же, – отвечает мистер Синг. – Итак, какие же обстоятельства могли бы… э-э… заставили вас…

– Я на мели.

– Понимаю-понимаю. А скажите, сама лодка не заложена? По ней можно предъявить иск?

– Нет.

– Превосходно, – говорит мистер Синг. – Сколько моих злосчастных соотечественников она сможет вместить?

– В смысле, перевезти?

– Вот-вот.

– Далеко?

– День пути.

– Не знаю, – говорю. – С дюжину, если без вещей.

– Вещей у них не будет.

– И куда их надо?

– Это на ваше усмотрение, – говорит мистер Синг.

– То есть… я сам решу, где их высадить?

– Вы берете их на борт с тем, чтобы на Драй-Тортугас их забрала шхуна.

– Послушайте, – говорю я. – Там же логгерхедский маяк с радиостанцией.

– Именно, – отвечает мистер Синг. – Было бы крайне глупо высаживать их на Драй-Тортугас.

– Что же получается?

– Я сказал, вы берете их на борт для перевозки в ту сторону. Так с ними условлено.

– Ага, – говорю.

– А высадите их там, где сочтете нужным.

– Но шхуна-то придет за ними на Драй-Тортугас?

– Разумеется, нет. Что за глупости.

– Сколько с головы?

– По пятьдесят долларов.

– Нет.

– А если по семьдесят пять?

– Вы сами-то сколько получаете с головы?

– Это не имеет к делу никакого отношения. Мою роль, знаете ли, можно рассматривать с разных сторон. Под разными, так сказать, углами. Многочисленными.

– Ага, – говорю. – И свою роль я тоже должен играть забесплатно. Так, что ли?

– Прекрасно вас понимаю, – отвечает мистер Синг. – Что ж, скажем по сто долларов.

– Слушайте, – сказал я. – Вы знаете, сколько лет тюрьмы мне светит, если поймают за руку?

– Десять, – говорит мистер Синг. – А то и больше. Но почему непременно тюрьма, дорогой капитан? Вы рискуете лишь при погрузке пассажиров. Все прочее зависит от вашей осмотрительности.

– А если они вернутся и потянут вас к ответу?

– Нет ничего проще. Я скажу им, что вы меня обманули. Затем частично возмещу расходы и отправлю вновь. Они ведь понимают, что путешествие не из простых.

– А со мной как?

– Думаю, что придется кое-что сообщить в консульство.

– Ясно.

– В наше время, капитан, тысяча двести долларов – не та сумма, чтобы смотреть на нее свысока.

– Когда я получу деньги?

– Как ударим по рукам, получите двести, а еще тысячу при погрузке.

– А если я возьму задаток да сбегу?

– Тут я бессилен, – усмехнулся он. – Но вы, капитан, так не поступите, и это я знаю.

– Задаток при вас?

– Разумеется.

– Суньте деньги под тарелку.

Он повиновался.

– Ладно, – говорю. – Утром выправлю разрешение на выход, а с темнотой выйду. Так, где грузиться будем?

– Как насчет пляжа Бакуранао?

– Годится. У вас там все подготовлено?

– Разумеется.

– Теперь по погрузке, – говорю. – В нужном месте ставите два фонаря, один над другим. Я зайду на них с моря. Вы подходите ко мне на лодке и грузитесь с воды. Сами, лично, подниметесь ко мне борт с деньгами. Человечка не возьму, пока не получу плату.

– Нет, – отвечает он. – Половину перед погрузкой, а вторую когда закончите.

– Ладно, – киваю я. – Это справедливо.

– Значит, по рукам?

– Да вроде бы, – говорю. – И чтоб никаких вещей и никакого оружия. Ни револьверов, ни ножей, ни бритв; ничего. В этом я должен быть уверен.

– Капитан, – сказал мистер Синг, – вы мне не доверяете? Разве наши интересы не совпадают?

– Обещаете проверить?

– Вы ставите меня в неловкое положение. Разве вы не видите, что у нас общие интересы?

– Ладно, – говорю. – В котором часу вы там будете?

– Ближе к полуночи.

– Ладно… Ну, как будто все.

– Вам какими купюрами?

– Можно сотнями.

Он поднялся, и я проводил его взглядом. На выходе ему улыбнулся Фрэнки. Синг не удостоил его и взглядом. Говорю же, лощеный был типчик. Тот еще китаёза.

К столу подошел Фрэнки.

– Ну? – спрашивает.

– Откуда ты знаешь мистера Синга?

– Он переправлять китайцы, – сказал Фрэнки. – Большой дело.

– Давно он здесь?

– Два года, – отвечает Фрэнки. – Раньше другой переправлять. Кто-то его убивать.

– То же самое ждет и мистера Синга.

– Конечно. Разве нет? Такой пребольшой бизнес.

– Тот еще бизнес, – говорю.

– Большой, – твердо кивает Фрэнки. – Китайцы на лодка уже никто не видеть. Другой китайцы писать письма, говорить все-все хорошо.

– Просто великолепно.

– Такой китайцы не уметь писать. Какой уметь писать, все богатый. Еда нет. Только рис. Здесь живет сто тысяч китайцы. Только три китайская женщина.

– Отчего же?

– Правительство не пускать.

– Однако, – говорю.

– Ты и он иметь дело?

– Не исключено.

– Хороший дело, – кивает Фрэнки. – Лучше чем политика. Много денег. Пребольшой бизнес.

– Возьми бутылочку пива, – говорю ему.

– Ты уже не унывать?

– Да ну, к черту, – говорю. – Пребольшой бизнес. Весьма обязан.

– Хорошо, – кивает он и хлопает меня по плечу. – Я теперь рад. Лишь бы ты довольный. Китайцы – хороший дело, а?

– На редкость.

– Я так рад, – говорит Фрэнки, и я вижу, что он готов слезу пустить от умиления, что все так славно складывается. Теперь пришлось мне хлопать его по спине. Тот еще Фрэнки.

С утра я первым делом изловил агента и попросил оформить мне разрешение. Он потребовал представить судовую роль, и я ответил, что команды вообще нет.

– Собрались возвращаться в одиночку, капитан?

– Совершенно верно.

– А что с вашим помощником?

– Он в запое.

– Одному очень опасно.

– Да всего-то девяносто миль, – говорю. – Думаете, пьяница на борту что-то изменит?

Я отвел лодку к стандардойловскому причалу, что расположен на той стороне бухты, где и заправил оба бака. Вышло порядка двухсот галлонов. Очень мне не хотелось брать столько топлива по двадцать восемь центов за галлон, но еще толком не ясно, куда доведется идти.

С той самой минуты, как я встретился с китайцем и взял у него деньги, вся эта история не выходила из головы. За ночь почти глаз не сомкнул. А когда вернулся к причалу «Сан-Франциско», там меня ждал Эдди.

– Здоро́во, Гарри, – крикнул он и помахал рукой. Я швырнул ему бакштов, он закрепил его, потом поднялся на борт. Все такой же долговязый, мутноглазый и полупьяный, если не сказать больше. Я по-прежнему молчал.

– Слушай, – говорит. – Хорош гусь, а, этот Джонсон? Взял да свалил. Ты случаем не в курсе, где его найти?

– Шел бы ты отсюда – сказал я ему. – Видеть тебя не могу.

– Братишка, да разве мне легче? Я точно так же огорчен.

– Вон с лодки, – говорю.

А он только уселся поудобнее и даже ноги вытянул.

– Я слышал, мы едем сегодня, – продолжает. – И то верно, нечего тут больше делать.

– Ты не едешь.

– Что случилось, Гарри? Чего ради тебе со мной ссориться?

– Чего ради? Пошел вон.

– Да брось ты.

Я врезал ему по лицу, он поднялся и слез на причал.

– С тобой, Гарри, я бы никогда так не обошелся.

– Еще бы ты посмел, – говорю. – А с собой все равно не возьму. И точка.

– Бить-то зачем?

– Чтоб проняло.

– Как же мне теперь? С голоду пухнуть?

– А ты не пухни, – отвечаю. – Пойди вон матросом на рейсовый пароход. Отработаешь обратный путь.

– Не по-людски ты со мной, – пожаловался он.

– Ты сам-то с кем по-людски поступаешь, забулдыга? – говорю я ему. – Ты же мать родную обжулить готов.

Что, кстати сказать, было правдой. Но мне стало неприятно, что я его ударил. Бить пьяного всегда неприятно. Хотя на такое дело его все равно брать нельзя; даже если б я и хотел, все равно нельзя.

Он захромал к воротам, длинный, как день без завтрака. Потом остановился и побрел обратно.

– Гарри, ты бы не одолжил мне парочку долларов, а?

Я дал ему пятидолларовую бумажку из денег китайца.

– Я всегда знал, что ты мне друг… Гарри, почему ж ты меня не берешь?

– От тебя одни несчастья.

– Ты просто злишься. Ну ладно, старина. Еще будешь рад со мной свидеться.

Теперь, с деньгами, он пошел куда быстрее, но, право, на него даже смотреть тошно. Он ступал так, словно суставы у него были вывернуты задом наперед.

Я сходил в «Жемчужину», встретился там с агентом, и он передал мне бумаги, а я угостил его пивом. Потом я сел завтракать, и тут пришел Фрэнки.

– Просить тебе передавать, – говорит он и сует мне какую-то трубочку в бумажной обертке и с красным шнурком. Когда я снял бумагу, там оказалась фотография, и я ее развернул ее, ожидая увидеть, к примеру, снимок моей лодки, сделанный кем-то на причале.

Не тут-то было. Оказывается, это голова какого-то мертвого негра с перерезанным от уха до уха и затем зашитым горлом, а на груди плакатик с надписью по-испански: «Вот как мы поступаем с ленгуас ларгас».

– Просили передать, говоришь? – спросил я Фрэнки. – Кто?

Он показал на парнишку, который околачивается возле порта и давно связан с местным жульем. Парнишка стоял у стойки с закусками.

– Скажи ему, пусть подойдет.

Тот подошел. Он сказал, что это ему дали двое молодых людей сегодня утром, часов в одиннадцать. Спросили, знает ли он меня, и он ответил, мол, да. Потом он отдал это Фрэнки, чтобы тот передал мне. Получил за это доллар. Они были хорошо одеты, добавил он.

– Политика, – понимающе кивнул Фрэнки.

– Не иначе, – сказал я.

– Они решили, вы заявите в полицию, что вчера утром встретили здесь тех ребят.

– Не иначе.

– Плохой политика, – сказал Фрэнки. – Хорошо, что ты уезжать.

– На словах что-нибудь просили передать? – спросил я парнишку.

– Нет, – отвечает. – Только вот это.

– Мне пора, – сказал я Фрэнки.

– Плохой политика, – повторил он. – Очень плохой.

Документы, что дал мне агент, я сгреб в стопку, уплатил по счету, вышел из кафе, пересек площадь, затем нырнул в ворота и был очень доволен, когда миновал склад и выбрался на пристань. Эти мальчишки нагнали-таки на меня страху. У таких вполне хватит ума вообразить, будто я кому-то чего-то сболтнул про тех парней. Они все что давешний Панчо. От испуга сами себя заводят, а как заведутся, их тянет на мокрое дело.

Я поднялся на борт и взялся прогревать двигатель. Фрэнки стоял на пристани и смотрел. Он улыбался все той же странноватой улыбкой глухого. Пройдя к нему ближе, я сказал:

– Слушай, – говорю. – Как бы тебе из-за этого в беду не влипнуть.

Он не слышал. Пришлось орать в голос.

– Мой хороший политика, – сказал Фрэнки. И отвязал причальный конец.

Глава третья

Франки зашвырнул трос мне на палубу, я махнул ему рукой и, отведя лодку от пирса, направил ее в пролив. В море выходил английский грузовой пароход, я с ним поравнялся и обогнал. Сидел он низко-пренизко от большого груза сахара, весь ржавый. Какой-то лимонник[3]3
  Для профилактики цинги в XVI веке английским матросам предписывалось пить лимонный сок; отсюда и пошло это насмешливое прозвище.


[Закрыть] в старом синем свитере смотрел на меня с кормы, пока я проходил мимо. Я вышел из гавани, миновал Морро, где и взял курс на Ки-Уэст, строго на норд. Оставив штурвал, отправился на бак, смотал причальный конец в бухточку, вернулся в рубку, а потом просто держал курс, так что Гавана, поначалу широко раскинувшаяся за кормой, понемногу затерялась на фоне далеких гор.

Спустя какое-то время скрылся из виду Морро, потом отель «Насьеналь», и, наконец, в виду остался только купол Капитолия. В сравнении с тем днем, когда мы последний раз выходили рыбачить, течение было несильным, и дул слабенький бриз. Я увидел пару смэков, возвращавшихся в Гавану; они шли на ост, и вот почему я понял, что течение слабое.

Я вырубил двигатель. Не жечь же топливо понапрасну. Пусть сама дрейфует. А как стемнеет, я запросто сориентируюсь по маяку Морро, ну а если нас снесет слишком далеко, по огням Кохимара, и тогда уже вдоль берега пройду на Бакуранао. По моим прикидкам, к наступлению темноты нас при таком течении отнесет как раз миль на двенадцать, к самому Бакуранао, где я увижу огни Баракоа.

Итак, я заглушил мотор и полез наверх, чтобы осмотреться. Только и видно, что два смэка на западе, идущие в порт, да белый купол Капитолия, далеко-далеко, на краю моря. Попадались кое-какие желтые пятна водорослей, над ними возились птицы, но их было немного. Я посидел на крыше рубки, глядя по сторонам, однако не увидел никакой рыбы, кроме той бурой мелочи, что копошится в водорослях. Не верьте, если кто-то возьмется уверять, будто от Гаваны до Ки-Уэста подать рукой. А у меня еще весь путь впереди.

Немного погодя я спустился в кубрик – глядь: а там Эдди.

– Гарри! Что случилось? Что случилось с мотором?

– Накрылся.

– А люки чего не задраиваешь?

– Тьфу ты, черт, – говорю.

Знаете, чего он выкинул? Он вернулся, тайком прошмыгнул на борт через люк на баке, оттуда в каюту и завалился спать. С собой прихватил пару бутылок. Заскочил в первый попавшийся бодэга[4]4
  Бодэга (исп.) – кабачок, винный погреб.


[Закрыть], где взял спиртного, и вернулся на лодку. Когда я запустил мотор, он было проснулся и сейчас же заснул. А когда я остановился, и лодку начало мотать, он, видите ли, обеспокоился.

– Гарри, – заявляет, – я знал, что ты меня отвезешь.

– К чертям? Охотно, – говорю я. – Ты даже в судовой роли не записан. Ты у меня сейчас за борт прыгнешь.

– Старый ты шутник, Гарри. Землякам в беде друг за дружку держаться надо.

– Болтун ты, – говорю. – Да кто тебе верить возьмется, когда ты проспиртован?

– Нет, Гарри, я человек надежный. Вот испытай, тогда увидишь, до чего я надежный.

– А ну-ка дай сюда обе бутылки.

Он притащил ром, я отхлебнул из уже початой, а потом убрал бутылки в ящик возле штурвала. Смотрю на Эдди и думаю: жаль его. И жаль, что придется делать то, без чего не обойтись. Проклятье, ведь я помнил его, когда он был еще человеком.

– Так что с мотором, Гарри?

– Мотор-то в порядке.

– А что же случилось? Ты чего на меня так смотришь?

– Эх, брат, – сказал я, и мне было жаль его. – Плохи твои дела.

– Ты к чему клонишь?

– Да сам еще не уверен, – говорю. – Обмозговать надо.

Мы там еще посидели, но разговаривать с ним мне больше не хотелось. Тяжело говорить с человеком, когда ты уже знаешь. Чуть погодя я слазил вниз за помповиком и винчестером тридцатого калибра, которые всегда держал в каюте, и, не вынимая из чехлов, подвесил их под потолком рубки, где обычно мы вешаем удочки, над самым штурвалом, чтобы были под рукой. Я их держу в чехлах из овчины, вывернутой внутрь коротко стриженной шерстью, которая пропитана маслом. А по-другому на борту от ржавчины не уберечься.

Разблокировал затвор помповика, передернул его несколько раз, набил до отказа и передернул еще разок, чтобы дослать в ствол. На винчестере загнал патрон в патронник и заправил весь магазин. Из-под матраса достал «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, который остался у меня со времен службы в полиции Майами, разобрал, почистил, смазал, зарядил и повесил в кобуре себе на пояс.

– Что, черт возьми, происходит? – насторожился Эдди.

– Ничего, – говорю.

– Тогда на кой ляд весь этот арсенал?

– А я всегда беру оружие. Отпугивать птиц, если примутся клевать наживку, или стрелять по акулам. И вообще на всякий пожарный, когда ходишь между островами.

– Что случилось, черт тебя дери? – повторяет Эдди. – Что случилось?

– Ничего не случилось, – ответил я. Лодку качнуло, револьвер хлопнул меня по бедру, и я взглянул на Эдди. Пожалуй, спешить не будем, подумал я. Он мне как раз и сгодится.

– Есть одно дельце, – говорю. – В Бакуранао. Придет время, я скажу, что делать.

Загодя ничего рассказывать не хотелось, так как я знал, что он занервничает, перетрусит, и тогда от него проку не жди.

– Гарри, лучше меня ты никого не сыщешь, – говорит он. – Я самый подходящий для тебя человек. Можешь на меня положиться.

Я посмотрел на него – какой он длинный, мутноглазый, дрожащий – и отмолчался.

– Слушай, Гарри. Дай хоть глоточек, – попросил он. – А то трясучка одолела.

Дал я ему отхлебнуть, а потом мы просто сидели и ждали, когда стемнеет. Закат вышел на славу, стоял приятный легкий бриз, и когда солнце совсем закатилось, я врубил мотор и на малом ходу пошел к берегу.